Читать книгу: «Красная Поляна навсегда! Прощай, Осакаровка», страница 3

* * *

Илья, Наталиин муж, был черным, как жук и свою голубоглазую и белокожую жену считал верхом красоты. Очень любил Илья свою трудолюбивую чистюлю жену. Родная его мать так вкусно не готовила как, Наталия. Или, когда ешь из рук любимой все кажется вкусным? По крайней мере никогда он с таким аппетитом не ел раньше. Через полгода его трудно было узнать: поправился, раздался в плечах, лицом стал светлее, как будто даже вырос. Все удивлялись. Илья же знал кому он обязан своему превращению. Да и Наталия расцвела еще больше. Он старался не показывать, но страшно ревновал жену, боялся, как бы кто не увел, не украл ее. После рождения первенца Федечки, названного в честь погибшего брата, немного успокоился и считал себя счастливейшим человеком.

Однажды, еще до рождения сына, Роконоца засиделась у подруги и не успела сготовить обед. Илья должен был прийти с минуту на минуту. Что делать? Роконоце ничего не оставалось, как схитрить. Никогда не приходилось обманывать, но уж слишком стыдно перед мужем. Быстро разделась, легла в кровать. Мужу сказалась больной.

Что тут сталось с Ильей! Сел рядом, приложил руку ко лбу, стал заботливо укрывать, расспрашивать, что болит. Побежал, сам сготовил яичницу, сделал салат, поставил все на низкий круглый стол и принялся ее чуть ли не с ложечки кормить. От стыда Роконоца не могла есть, что было на руку. Интересно было бы посмотреть на больную, аппетитно уминающую все подряд. После этого полюбила она своего смуглявого мужа еще сильнее и больше никогда не оставляла его без обеда. Ей не приходилось скучать: всегда при деле, но и отдыхать умела, на свадьбах танцевала так, что все засматривались. Первой ее подругой осталась соседка Хрисана – Ксенексолца, а второй стала золовка Кица. Все сельские события проходили через тогда еще незамужних Кицу и Хрисану, потом все докладывалось Роконоце. А она уже давала точную характеристику или прогноз событиям. Редко, когда ошибалась. Она, собственно, зная вкус подруги, совершенно нечаянно предрекла, что Хрисана выйдет замуж за парня из соседнего села и будет он непременно рыжим.

– Откуда ты знаешь? – спрашивала возмущенная и, конечно, заинтересованная Ксенексолца.

– А видела я недавно с того села сватали Агапи Афуксениди, помнишь? Там был один рыжий парень. Не бойсь, симпатичный, – опередила она гримасу недовольства подруги, – жаль только, не узнала его имени.

– Ну, ты, ворожея. Вот специально не выйду за рыжего.

– А что, наш Федя был рыжим, ты ведь любишь этот цвет? – Роконоца бросила на подругу пытливый взгляд. Ксенексолца, порозовев, отвела глаза:

– Да, но это был Федя…

Она подхватила на руки подбежавшего к ней маленького крестника Федечку, обожаемого еще и за имя.

– А я за кого выйду? – спросила, присутствующая здесь и смотрящая во все глаза на Роконоцу, простодушная Кица.

– Еще, не знаю. Тебе рано выходить замуж. Скажу как-нибудь попозже, – отмахнулась Роконоца.

Кица обиженно возразила:

– Какая я молодая? Сама вышла замуж в пятнадцать, а мне скоро семнадцать!

– Успеешь. Сватаются же, так тебе никто не нравится, вернее, твоему патере никто не понравился.

– Ты знаешь, кто мне нравится. Да патера мне не велит, – нахмурилось красивое лицо Кицы.

– Такого патеру грех не слушаться, – ответила сноха золовке.

– Правильно, от такого отца и я б не отказалась, – подтвердила Ксенексолца. У нее – то отец был довольно равнодушен к детям, во всяком случае, на своих детей не считал нужным тратить время. Но и без родительского внимания Ксенексолца выросла крепкой и видной девушкой. Никакая хворь не могла одолеть ее. Только единственный раз хорошо ее протянуло на соседской, точнее, Роконоциной свадьбе, но она не жалела, потому что первый раз пришлось положить свою руку на могучее плечо Федора. А также почувствовала его руку на своем плече. Лежала она на ней почти невесомо, пока танцевали «Лахана», не хотел Федя отягощать ее и держал руку почти навесу. А как он красиво танцевал «Кочари»! Ксенексолца улыбалась, когда вспоминала эти минуты. Это ничего, что потом малярия замучила ее, два дня вообще не вставала. Мать ворчала на нее: дела стояли, корову вместо нее доила сестра Лиза. Хрисану так лихорадило, что вечером затопили для нее печку. Она подсела к огню, получше согреться. Вдруг приходит Яшка и говорит, что Федор убился: поставил капканы на куниц, но подскользнулся и упал. Нога попала в капкан, а головой ударился об единственный камень, лежавший рядом. Яшка с ребятами были с ним, тоже ставили капканы. Только что привезли его домой. Хрисана с испугу выбежала во двор в чем была; народ уже начал собираться у двора Христопу-ловского дома. Люди потом говорили, что никто так по нем не плакал, как родная сестра и Ксенексолца. С горя у Хрисаны прошла вся малярия. Так ушел Федор из ее жизни. Как мог погибнуть такой человек? Христина думала, что никогда не выйдет замуж. Но через год, через силу вышла замуж за братова друга, Исака Саввиди, с соседней Лекашовки, но любовь свою еще долго не могла забыть. Федор Христопуло был даже лучше, чем Илья, точнее сказать, веселее всех братьев. Сестра его, Кица, тоже его из всех выделяла и больше всех любила. Все его любили.

* * *

Тяжело семья Христопуло пережила смерть матери и любимого сына и брата. Но постепенно смирились, боль притупилась, а будняя жизнь с неожиданными поворотами и выкрутасами продолжалась. Как-то до Роконоцы дошло, что люди говорят, что она недостаточно помогает мужу с огородами и скотом. Доложила ей об этом Ксенексолца. Роконоца была вне себя. Кто так мог ее ославить? Ее, которая с детства славилась трудолюбием! Не она ли с утра до ночи занимается детьми, за три года родила двоих. Не она ли целыми днями варит пойло скоту: у них четыре коровы, три лошади, несколько телят, поросят, не говоря о курах, утях и гусях. Правда, убирал навоз Илия, а все, что касалось уборки, варки, стирки – все на ней. Никто ей не помогал. Жили они в отцовском большом доме, спасибо ему, он иногда брался приглядывать за детьми. А в основном, патера проводил время в лесу или рыбачил. Человек отработал свое; в свои шестьдесят, он выглядел на все семьдесят, понятно, немало ему пришлось пережить. Так, что занятой бесконечными делами Роконоце не приходилось думать об отдыхе. «Почему люди так несправедливы?» – думала она с обидой. Нет, она не могла это так оставить! Кто же на нее точит свой зуб?

Роконоце не терпелось все это выяснить. А Хрисана Ксенексолца, как назло, больше не появлялась. Что делать? Роконоца послала за ней старшенького своего сыночка-маленького Федечку. Сама же прикинулась больной. Хрисана пришла, ну, а потом позвали сплетницу – Симку Ставриади. И Роконоца начала расследование – кто, когда и что сказал. Оказалось, это ее золовка Кица, так любящая брата, вскользь где-то отметила, что ее брат так много работает и никто ему не помогает. Ну, соседка София и подумала, что Кица имеет ввиду Роконоцу, а кого еще? Кто еще будет помогать Илие?

Призвали и Кицу. Недоумевающая Кица прибежала бегом:

– Что случилось, что за пожар?

Роконоца начала с места в карьер:

– Анатемасе, Кица! Разве ты меня, когда видела отдыхающей. Кто за детьми смотрит, варит, стирает, обшивает? А за скотиной – у меня вон целое стадо, – выговаривала все больше распаляясь, Роконоца так, что по лицу пошли красные пятна, – к тому же, когда надо, я и на поле выхожу, вот недавно была, смотри – лицо чугунного цвета. И в самом деле, обычно молочного цвета лицо Роконоцы, сейчас было какого-то коричнево-землистого цвета. Загар почему-то ложился некрасиво на ее лице. Может по этой причине редко просил жену любящий муж выйти на полевые работы. Когда был большой наплыв работы, он предпочитал нанимать двоих-троих ребят-батраков и расплачивался так, что никто не был на него в обиде.

Кица сидела насупленная, смотрела в сторону, потом она резко повернулась к снохе:

– Да я ничего такого и не имела ввиду! А просто сказала своей соседке и все. Просто хотела сказать, что он выглядит всегда очень усталым. А ей, прямо необходимо было все донести до твоих ушей, – возмущенный девичий голос звучал пронзительно, но не убедительно.

– А кто же не усталый? – продолжала возмущенная Роконоца.

– Может, ты, Ксенексолца не устаешь? Если Кица единственная сестра у четырех братьев, то, конечно, ей не дают сделать лишнюю работу. Вот скоро выйдешь замуж, посмотрим, какая ты будешь помощница!

– Ладно, Роконоца, не обижайся на меня, ты же знаешь какие люди: из мухи слона сделают. Не поссорят они нас, правда же, Хрисана?

Хрисана сказала, что все это яйца выеденного не стоит и, что ей пора идти. Она боялась острого языка Роконоцы и хотела поскорее удалиться, пока та не вспомнила, кто эту новость ей принес. Хорошо, что хитрая Кица сумела успокоить Роконоцу, которая очень любила ее, даже недавно народившуюся дочь назвала в честь нее Кицей. Короче, в конце – концов Роконоцу удалось успокоить: Кица попросила простить, если в чем виновата. Роконоца давно поняла, что вины золовки, в общем, нет и расплылась в улыбке.

– Да, я не и не обижаюсь на тебя! Люди всегда приврут. Такая, видимо, правда жизни.

Что и говорить, дружно жили подруги. Глупые недоразумения случались редко. Помогали друг другу во всем: и советом, и делом. Особенно помогла им эта дружба в ссылке, которая неумолимо приближалась, чтобы изощренно покалечить их судьбы, и жизни тысяч их соплеменников.

Хрисана часто задумывалась, как это она все же решилась выйти замуж, ведь после гибели любимого хотела утопиться или удавиться. Она одна знала, что выбрала Исака из немалого количества желающих сделать ее своей женой, только благодаря его рыжей шевелюре: хоть так он напоминал ей Федю. К тому же, Исак Саввиди был родственником Христопуло, вернее двоюродным племянником покойной Марии, жены Кокинояни-Краснобородого. Роконоца день и ночь уговаривала ее не отказываться от такого парня. Илия дружил со своим братом с детства, а теперь, после его переезда к жене, они сошлись совсем близко.

Саввиди Исак был очень покладистым, работящим парнем. Чуть ли не на следующий день после свадьбы, он принялся за расчистку участка, на котором он планировал за год построить свой дом, потому как не приличествовало жить примаком при семье жены.

Молодые родители Христопуло, выбрали его крестить свою совсем недавно родившуюся дочь Кицу-Кириакицу.

– Ну, теперь совсем стали родственниками, – многозначительно говорил Илия, наливая вина в стакан кума на крестинах дочери. Теперь мы – не разлей вода, правда кума? – обращался он к Ксенексолце.

– К тому все шло, – кивала головой та, качая в руках крестницу, – не зря же столько лет с Роконоцей хлеб-соль делили.

Роконоца улыбалась, хлопоча за столом. Золовка ей помогала. Она была в черной косынке, знак скорби по матери. Семья тяжело переживала потерю маленькой, незаметной, мягкой, любящей жены и матери. Все соседи, включая Роконоцу любили Марию. Роконоца жалела, что не посчастливилось пожить с ней в качестве невестки. Уж, как бы она ей угождала!

Сегодня, майским вечером, в гостях, как всегда, были родные Илии. Уже добрых три часа все они, включая ее отца, Пантелея, благообразного старичка с бородкой, свекра – Кокинояни, седовласого и рыжебородого, его сыновей Кирилла и Михаила, и моложавые родители Исака – Иван да Мария, ели, пили и танцевали под кеменже греческие танцы. Янко, Иван и Пантелей засели за низким круглым столом во дворе, около небольшого цветника и азартно играли в карты-скамбил. Слышны были их карточные споры, взрывы смеха и изредка русский вперемежку с греческим мат: у кого-то шла не та карта. На дворе было тепло и уютно. Дом их был на краю села, совсем рядом журчала горная узкая речушка, за ней почти сразу поднималась гора у подножья заросшей кустами черники. А выше – густой зеленый лес во всей красе завершающегося заката. Цвел каштан и в воздухе носились дурманящие весенние запахи.

Праздновать они собирались допоздна: крестины как-никак. Около Исака лежали кеменже и смычок. Илия нет-нет-любовно погладит инструмент, подергает струны: он был большой знаток греческих песен, которые исполнялись под этот старинный понтийский инструмент. Он ждал удобного момента, когда можно будет в очередной раз попросить Исака сыграть музыку на его любимые песни. Хотелось петь, но сам он никогда не начинал – ждал, когда кто-нибудь попросит. Долго ждать не приходилось. Все любили его сильный голос и благозвучное пение. Обычно к нему присоединялась сестра Кица, но после недавней смерти матери и брата она все еще воздерживалась петь, считала это грехом.

Солнце медленно уходило за гору, сразу спустились сумерки. Семья Христопуло все сидела, не желая расходиться. Наконец, крякнув, уже отрезвевший от вина, которое он выпил сегодня немыслимое количество, Красный Паника встал:

– Ну, что ж, как бы у тебя, Пантелей Фанайлиди, не было хорошо, – сказал он, шутливо, но веско, обращаясь к хозяину дома, – да пора и честь знать!

– Сидите, еще вся ночь впереди, – ответил гостеприимный свояк. Он искренне любил всех Христопуло и рад был лишний раз посидеть, поговорить, вспомнить молодость. С самим Красным Паникой любому было за честь провести время. Но Паника показал глазами на Роконоцу:

– Пора, дочь твоя еле держится, заморилась за нами здесь прислуживать. А у нее дите малое, да небось ночью неспокойное. Давайте, парни, пойдем!

Сыновья уже и сами поднимались. Скаля зубы и подшучивая друг над другом и над отцом, они встали, пожали Пателею и Исаку руки, поклонились женщинам и, балагуря с Кицей вышли за калитку. Следом поднялись и родители Исака. Их тут же за оградой поджидала лошадка с тарантасом. Старик Пантелей пошел всех проводить до перекрестка.

Раконоца вздохнула. Радостно отметила про себя, отметив, что все прошло хорошо, все родные Илии и Исака явно довольны. Они с Ксенексолцей быстро убрали со стола, обсуждая последнюю новость, которую узнали за столом: Кирилл женится на девушке из соседнего села, которую однажды видела Ксенексолца в церкви. И теперь она описывала ее внешность Роконоце.

– А какая она, как я могу знать, – ответила она на ее вопрос. На лицо видная, а на характер посмотрим, какоженим Кирилла.

– Интересно, твой брат Хамбо, намного старше Кирилла, а не женится…

– Так ему лень; невесту-то надо искать, – ответила Ксенексолца, – что ты не знаешь Хамбо? Работает с большой ленцой. Наш председатель колхоза «Красный садовод» все время недоволен им. Ох, мы и хохотали, когда все собирали табак в колхозе, а он, что ты думаешь: ногу на ногу, под стогом улегся. У него ж обычно все перекуры затяжные. Вдруг видит, председатель Фотиади появился на арбе. Тут он так подскочил, как ужаленный, и ну – за работу так усердно, лучше всех! Председатель даже похвалил его. А мы прямо – таки давились от смеха. Мимика и жесты Хрисаны – Ксенексолцы были так уморительны, копируя брата – лентяя, что Роконоца, живо вообразив эту картину, смеялась, закатывалась от рассказа подруги так звонко, что, наверное, христопульские слышали ее смех на подходе к своему дому на другой улице.

– Ох, подруга, аж скулы свело. И как это тебе удается? Никто так не умеет насмешить! – Роконоца вытирала слезы уголком своего фартука, стараясь унять судорожные смешки.

– А разве я что-то особенное сказала? – последовал невозмутимый вопрос тонюсеньким детским голосом. Роконоца фыркнула, еле сдерживая смех.

– Ну, хватит, сколько можно? Бедный Исак, бедняга, наверное, смеется целыми днями. Смотри, может грыжа от постоянного смеха появиться.

– Да, это да, посмеяться он любит, – заметила совершенно безразличным голосом Ксенексолца.

* * *

Как ни ревновал Илья свою красавицу – жену, но все же он нашел возможность отправить ее, вместе со вторым, уже трехлетним, сыном Хариком в Севастополь, к ее сестре отдохнуть и полечиться. Наступило лето, пора летних каникул, и старшие дети вполне самостоятельные могли оставаться дома, и помогать деду вовремя кормить скотину, поливать огород. Так что Роконоца, наконец, смогла поехать повидаться с сестрой.

Наталия, по возвращении, рассказывала, как хорошо они с Хрисуллаки, так она ласково называла старшую сестру, провели время. Какой прием ей оказывал брат Георгос, живший недалеко от сестры! Женат он был на богатой гречанке, отец ее, Иван Василиади, занимался торговлей рыбы. Двое сыновей Георгиса были совсем малыши. Все было замечательно в этой семье тоже. Везде у них в домах дышало достатком. Особенно Наталии понравился дом сестры. Он ей казался шикарным, ухоженным, нарядным, даже стало обидно за свой дом: такого порядка у нее никогда не было. Христина ее успокоила, сказала, что на селе, и с малыми детьми, она б тоже быстро забыла об порядке. Сестра не уставала показывать Наталии город, который прямо – так потряс ее. Каким прекрасным, чистым, зеленым и элегантным был Севастополь! Казалось, что все население города состоит из моряков, морских офицеров, их жен и…музыки. Повсюду откуда-то неслась музыка на морскую и моряцкую тему. Русским языком Наталия почти не владела, но музыка не нуждалась в переводе. От нее оставалось ощущение легкости и красоты. Хотелось летать и творить прекрасное. Христина подарила ей красивый, тогда очень модный, полосатый костюм, с матросским воротом, ставшим предметом зависти всей женской половины односельчан. Месячный отдых у сестры с малышом Харитоном надолго запомнился Роконоце. У Христины уже были взрослые сыновья, Аврам – семнадцати и Михаил – шестнадцати лет. Расставались очень тяжело, как чувствовали, что больше друг друга не увидят.

* * *

Ирини была четвертым ребенком у Илии с Наталией, старший Федор, потом дочь Мария, умершая в младенчестве от какой-то непонятной болезни, через год родилась Кириаки-Кица-Кики, потом Харитон-Харик, за ним дочь Ирини, а потом еще три сына – Яшка, Павлик – Панжелико, в честь деда Паники-Кокинояни и Ванечка, который только что родился в начале тридцать девятого года. Семеро детей. Роконоца целыми днями возилась с ними. Не успевала порой и умыться.

Ирини отчетливо помнила все что происходило в доме чуть ли не с четырех лет. Она хорошо помнила, как отец ласково и приветливо обходился с их матерью. Кстати, несмотря на частые роды, фигура матери не испортилась, а лишь чуть-чуть округлилась. Отдыхать ей не очень – то приходилось. Некогда было накапливать жир. В то время толстяки не водились, разве только больные какой-то особой болезнью. Руководить такой оравой детей и огромным хозяйством было не просто. На отдых отводилось время свадеб. Отказаться от приглашения на такое событие было не принято и хочешь не хочешь, а надо было идти.

Однажды осенью, когда основные летне-осенние работы были закончены, чета Христопуло отправилась на свадьбу. Дома оставался за хозяина старший сын Федор. Старик Пантелей вообще свадеб не пропускал. Там у пламенного проповедника Библии была возможность встретиться со стариками своего возраста, поговорить, пообсуждать жизнь на земле и царствие Божие. Библию он знал почти наизусть, часто цитировал куски писания от всех четырех евангелистов. После застолья старики, чинно усевшись в сторонке на бревне или лавке у дома, почтительно внимали ему и вели долгие тихие разговоры.

Осень входила в свои права. Все лиственные деревья стояли в своем золотом, и буро-красном уборе. Совсем недалеко возвышались горы, покрытые зелено-красно-желтым лесом, как на картинке. Идешь и глаз невозможно оторвать от такой красоты. Вечером тянет оттуда свежестью. Слышно пение птиц. Кругом какая-то волшебная тишина и покой. Вдалеке слышится музыка кеменже и гармошки, как раз оттуда, где собиралась свадьба. По дороге туда, Илья не один раз заметил, как на его жену, как всегда, заглядываются прохожие. Она и в самом деле выглядела неотразимо в своем новом, переливающемся на голубом поле яркими цветами, понбархатном платье и в шарфе из этой же благородной ткани.

Платье это он привез в прошлую зиму из очередной поездки в Москву. Роконоца вышла в нем на люди в первый раз. Потом, уже на свадьбе, женщины, а больше мужчины так и крутились вокруг них, чтоб лишний раз взглянуть на ее красоту. Не выдержал на этот раз такого испытания Илья: свадьба только началась, только начали танцевать, а он взял жену за руку и сказал:

– Пошли.

– Куда пошли?

– Домой.

– Как домой? Мы только пришли, – удивилась Роконоца.

– Наталия, не разговаривай, пошли, я совсем забыл: у меня дома дело есть.

– Какое дело, Лия? Давай останемся. Я еще не видела ни Кицу, ни Ксенексолцу. Они еще не пришли даже.

– Пойдем, говорю, – Илья исподтишка смотрел на подходивших поближе людей, и отворачивал от них голову, как от назойливых мух.

Наталия проследила его недовольный взгляд и все поняла.

– Ну, что-ж, раз надо, пойдем, – сказала она покорно. Она не любила эту его черту и, знала, что он пытается всю жизнь скрыть свою непомерную ревность, но и мучать его у нее желания не было. Потому как ревновал, да. Но и любил безмерно.

Отец Наталии все потом удивлялся, почему ушли так рано и ничего, главное, ему не сказали.

– Бросили меня и ушли…Секреты у вас что ли от меня?

Илия что-то насочинял. Но, кажется, дед Пантелей тоже понял в чем дело. Глянул на него проницательно и покачал сокрушенно головой. Илья, усердно передвигая ящики с зерном кукурузы, сделал вид, что не заметил реакцию тестя.

* * *

Поток переселенцев на Патриду, в Грецию особенно усилился в двадцать третьем годуй продолжался несколько лет. Уехало более десяти тысяч греков, уехало бы гораздо больше, но греческое правительство боялось принять столько «зараженных» вирусом коммунизма людей. Советским грекам – понтийцам, как и многим другим народностям, не нравились новые порядки, когда стало престижно жить бедно и работать на «чужого дядю». Раньше, работая на своем поле, в страду, Пантелей Фанайлиди мог нанять батраков, приезжающих с русских близлежащих поселков и, заплатив деньги, быть уверен, что работа будет проделана на совесть. В прошлом году он нанял тех же ребят, но они не сделали и половины работы, а оплаты затребовали прежней. На хозяйские возражения, они ответили: «Теперь лакеев и рабов нет. Спасибо скажите, что хоть что-то сделали».

А в этом году и вовсе негде найти работников. Вся беднота подалась в город, говорят, некоторые на руководящие посты устроились. Уже закончилась Гражданская война, уже налаживалась мирная жизнь, а Пантелей все никак не мог понять, что происходит: как это – Россия без Царя, без устоявшихся порядков. Вдруг теперь вместо царских денег, какие – то керенки, екатерининки, которые ничего не стоили. Кругом разорение, нищета. Раньше прилавки Хостинского рынка ломились от всевозможного продовольствия, заводских и фабричных изделий, а теперь шаром покати. А главное, настало время, когда стало стыдно верить в Бога! Церковь в Юревичах, чуть было не заколотили, но греки отстояли ее. Отец Василий Пимениди вовремя собрал народ, и, приехавшие из Сочи люди в военной форме, уехали ни с чем. Пантелей ходил теперь в церковь молиться по нескольку раз на день. Нет, не нравилось ему, как власти поступают с церковью. Все можно пережить, но не гонения на верующий народ! По ночам он плохо спал, ворочался. Благообразный старик с седой бородкой резко состарился за короткое время. Заставил Илью написать письмо сыну Герогису в Севастополь. Через месяц сын приехал сам. Дня три семья Христопуло и Фанайлиди обсуждала один вопрос: нужно ли и стоит ли уезжать из России на родину предков? Кокинояни не хотел ехать, он был уверен, что все еще вернется на круги своя, что все это временно и надо переждать. Ехать, значит ехать всем. А как ехать Илье, когда у него только малолетних детей четверо. А Кице, которую уже засватали и скоро свадьба? Нет, надо повременить: все еще встанет на свои места. Они уже раз хотели уехать четырнадцать лет назад из Пиленково, да не пришлось… Кирилл, однако, хотел ехать, Михаил тоже был не против, но Янко сказал свое твердое «охи – нет». Вскоре Пантелей с Герогисом выехали в Севастополь с тем, чтоб оттуда, все вместе, включая семью дочери Христины, уехать в Грецию.

Тяжело было старому Пантелею Фанайлиди расставаться с любимой дочерью. Наталия лила слезы, не успевая смахивать их скомканным платком.

– Ничего, явром, увидимся еще, – обещал дрожащим голосом отец, – увидимся! Вы приедете в гости, или я соберусь. Я – старый путешественник, смолоду сколько раз проделывал путь сюда, в Россию на заработки. Приеду еще раз, не такой уж я старый. Или вы, все-таки соберетесь в родную Элладу.

Пантелей, конечно, сам не верил в свои слова, но дочь хотел успокоить. И в самом деле, Наталия улыбнулась сквозь слезы:

– Мы обязательно увидимся еще патера. Ты только не болей и береги себя.

– Подрастут дети и мы, все вместе, приедем в гости, а нет, так насовсем приедем, – добавил угрюмо Илья.

Через полгода они получили весточку, что все благополучно достигли берегов Эллады кораблем, следовавшего из Одессы. Устроились в поселке Верия на севере Патриды. Пройдут десятилетия, прежде чем дойдет новая весть о жизни родных за рубежом. Пройдет пол столетия, когда уже постаревшие внуки Кокинояни и Билбила встретятся в Верии, где более удачливые потомки дедов сумели устроить свое благополучие, занимаясь разведением виноградников и табака.

* * *

Младшая дочь Христопуло была еще тем ребенком: только успевай за ней приглядывать. Такой непоседливой девчонки Роконоца не видела сроду. Все остальные дети намного спокойнее. И в кого она? До пяти лет за Ирини нужен был глаз да глаз. Иначе не успеешь оглянуться, она уже на огороде, в малиннике или смородиновых кустах, или срывает помидоры все подряд: и зеленые, и красные. Несколько раз вылавливали ее на берегу реки, в которой не раз тонули детишки, оставленные без присмотра. Ну и давала Роконоца Кики за то, что недосмотрела.

Доставалось старшей дочери: а что делать? Дела за Роконоцу, хозяйку дома, матери семерых детей, никто не сделает. Теперь, когда Кики пошла в школу, насколько ей трудней стало справляться со всем. Кики не очень-то хочет ходить в школу: тяжело ей там учиться. В прошлом, 38 – ом году закрыли греческую школу, а вместо нее открыли русскую. Дочь же не знала ни одного русского слова. Книг не было, тетрадей не было. Кики жаловалась, что чужую книгу ей дают только перед началом урока, и она ничего не успевает ни прочитать, ни понять. А чем могла помочь ей Роконоца? Федя как-то пытался помочь, но что сделаешь без учебника? Харитон, тоже не знающий языка, сразу попал в русскую школу. Его ей особенно жалко, уж очень стеснительный и добрый ребенок. Не слышно его и не видно. Послушный, внимательный. Без матери жить не может. Все б около нее крутился. Роконоца вздыхала: «Понятно, как тяжело ему в школе. Ребята посмелее задираются, а он, конечно, молчит, не пожалуется. Ничего, пусть учится защищать себя. А как же иначе? – Роконоца сетовала: «Да… Маленькие детки, маленькие бедки… А что их ждет впереди?»

Что-то странные времена наступают: людей забирают ни с того ни с сего, сажают в тюрьму. Происходит это ночью. Фамаиди Деспина уже который день сама не своя: муж уже три недели, как сидит в тюрьме. Сидеропуло Сима тоже самое: места себе не находит. На удивление Роконоца не могла заснуть после тяжелого дня. Обычно она засыпала едва голова ее касалась подушки. Сейчас же вот лежала вся в тяжелых размышлениях и от последней мысли о ночных исчезновениях мужчин, она испуганно повернулась на другой бок, посмотреть на мужа. Спал он, как убитый и дыхания не слышно. Роконоца пристально смотрела на его еле различимый в темноте профиль. Илья, как будто почувствовал взгляд, глубоко вздохнул и неуклюже повернулся к ней спиной. Мысли Роконоцы потекли теперь о муже, о том, как много он работает, как много еще надо успеть сделать к зиме. Тяжелые, какие-то безрадостные мысли копошились то о том, то о сем, отрывочно, неясно и наконец, пришел спасительный глубокий, тяжелый сон.

* * *

Когда из Красной Поляны приезжал старый Билбил Метакса или кто еще из его семьи, радости семейства Христопуло не было конца. Сначала Янко-Кокинояни с Бил-билом обстоятельно обнимались и можно было видеть иногда повлажневшие их глаза, потом очередь подходила обниматься остальным. Обычно, каким – то образом о приезде сразу узнавали в семье Ильи Христопуло, и почти все спешили в дом Янко. Старики садились, а следом и все их потомство. Женская половина суетилась подавала на стол. Тут и младшая, Ирини, бегала, расставляя тарелки, стаканы, хлеб и незаметно поглядывала на гостей. Ей нравился папука Билбил. Очень добрый и внимательный, все время обращает на нее внимания и улыбается. Привез много конфет, а ей красивую косынку. Он всем привез всякое. Яшке достался увесистый деревянный паровозик, так тот от счастья забыв про все, побежал во двор и провозился с игрушкой до самого вечера и не хотел делиться с Харитоном.

Билбил в свои шестьдесят семь лет выглядел еще бравым мужчиной, с благородной внешностью. Казалось, чем дальше, тем больше красивел этот человек. Слушать его было одно удовольствие: речь его текла, как поток ручья средней силы, у которого приятно было посидеть, потому как не давил на голову из-за громкого журчания, и прислушиваться тоже не надо было: утомило бы. Кокинояни, пожалуй, был немного крикливым, быстро вспыхивал, но тут же, правда, отходил. Билбил никогда не выходил из себя. Сдержанность была его основной чертой. Похожи были они манерой разговаривать – говорили в меру, давали возможность высказаться другим не перебивая. На вопросы отвечали обдуманно, выдерживая, но не затягивая, паузы. От этого все их речи казались весомыми и значительными. Собственно, таковыми они и были. Интересно, что все их сыновья унаследовали именно такой стиль общения. Может оттого Христопульские и Метаксовские парни были так уважаемы и пользовались повышенным вниманием среди женского пола. До сих пор, любимый сын Билбила, Константин, учитель в городе Сочи, не женился, хотя невест желающих выйти за него замуж хоть отбавляй. Говорят, полюбил когда-то русскую учительницу, а отец не разрешил жениться, велел искать гречанку. Вот он и не женится. Пожалуйста – и сейчас, Ирини слышит, что два деда обсуждают, где бы найти хорошую невесту для Костаса, а то ведь через год ему стукнет тридцать семь.

Ничего себе! Ирини уже знает, что тридцать семь – уже много лет. Ее папе Илье недавно было столько, был такой праздник дома. Все они, его дети, поздравляли папу, и даже самые младшие целовали и обнимали его. А папа смеялся и подбрасывал их, визжащих, к потолку.

Ирини и не знала, что Костасу столько! Разве женятся такие старые? Она недоверчиво поглядывала на Билбила: