Читать книгу: «Зимняя бегония. Том 2», страница 7

От услышанного Фань Лянь тут же смутился:

– А ты зачем решил кликнуть того военного, чтобы припугнуть меня! Разве ты не знаешь, что после событий восемнадцатого сентября ⁶⁰ я начинаю беспокоиться при виде солдатни?

– Да разве ж ты видел солдатню восемнадцатого сентября? Ты так стремительно прискакал в Бэйпин, что и штаны не успел натянуть!

Фань Лянь похлопал его по руке:

– Ну хватит! Не говори обо мне как об изменнике родины. Смотрим спектакль! Смотрим! – И, посмеиваясь, поменял их чашки местами: – Зять, попробуй-ка моего дахунпао ⁶¹, взял его с собой из дома, прекрасно сочетается с постановкой Шан-лаобаня!

Чэн Фэнтай поднял чашку и прихлебнул, решив не опускаться до уровня Фань Ляня.

Открывала представление сценка из «Чжаоцзюнь покидает пределы родины», которую Сяо Чжоуцзы репетировал столько дней. Его изящная и легкая Ван Чжаоцзюнь, одетая в белоснежную телогрейку с хлыстом в руке, сразу же обратила на себя все взгляды, очаровав зрителей свежестью и ясным взором. Воплощенная им особа обладала чистотой и бесстрашием молодости, стоило ему объявиться на сцене и застыть в картинной позе, как зрители тут же разразились восторженными криками: и потому, что он был поистине прекрасен, и потому, что они в самом деле смотрели на него. В отличие от прежних его выступлений перед пьяными стариками, где все зрители были под хмельком и лишь он один оставался трезвым, на сей раз Сяо Чжоуцзы обратил на себя пристальное внимание каждого в зале и с первой же минуты собрал одобрительные крики «Браво!». Именно это его выступление можно было назвать настоящим дебютом. Прежнее беспокойство Шан Сижуя насчет того, что он смутится перед публикой, не только не оправдалось, но Чэн Фэнтаю показалось даже, что Сяо Чжоуцзы выступал еще свободнее обычного. Изначально сильной стороной Сяо Чжоуцзы была его выразительная жестикуляция и движения, а обучение у Шан Сижуя, в котором он передал все свои секреты мастерства, закалило и отшлифовало его талант, отчего природная одаренность Сяо Чжоуцзы засияла еще ярче, и он выставил себя во всей красе перед огромной толпой. Шан Сижуй стремился к тому, чтобы жестикуляция Сяо Чжоуцзы смотрелась еще выигрышнее и он произвел бы на публику неизгладимое впечатление, чтобы о нем принялись справляться, преследовать его, ходить на каждое его представление.

Взять хоть Фань Ляня, глядя на сцену, тот рассыпался в похвалах:

– И где же Шан-лаобань отыскал этого ребенка, настоящее сокровище? Да еще скрывал его, показал нам лишь сегодня!

– Шан-лаобань еще и пожаловал ему имя, назвал Чжоу Сянъюнь. Как тебе? Хорошо?

Фань Лянь расспросил, как пишутся эти три иероглифа, и покачал головой, изумленно вздыхая:

– И в самом деле неплохо! Эта талия, просто удивительно, такая гибкость… Как по мне, он может соперничать с самим Шан-лаобанем, а ведь он такой юный, сколько ему – тринадцать или четырнадцать? Еще пара лет занятий, и он, быть может, сумеет даже превзойти Шан-лаобаня, когда достигнет его возраста. Пока трудно сказать! – Он заискивающе улыбнулся: – Вот только, зять, ты не говори этого Шан-лаобаню, Шан-лаобань человек с большими амбициями.

Чэн Фэнтай не принял его слова всерьез, но в то же время задумался: а если вдруг Сяо Чжоуцзы и впрямь когда-то превзойдет Шан Сижуя, тому наверняка непросто будет смириться с тем, что его поджимает младшее поколение, которое он сам же и наставлял. Разве не потому бесился Сыси-эр, до смерти изводя Сяо Чжоуцзы?

Все потому, что Чэн Фэнтай недостаточно хорошо узнал Шан Сижуя и глядел на него свысока. Даже шицзе Шан Сижуя из труппы «Шуйюнь», которые выросли вместе с ним, недооценивали Шан Сижуя в этом вопросе.

Когда Сяо Чжоуцзы вышел на сцену, Шан Сижуй, держа в руках грелку, наблюдал за ним из-за кулис, едва заметно кивая и бормоча себе под нос слова пьесы вслед за Сяо Чжоуцзы. Несколько молодых актеров, взглянув на сцену, тут же попались на крючок и принялись зазывать друзей за кулисы, чтобы и те посмотрели: воистину, в труппе «Шуйюнь» родилась новая звезда, эта лежащая рыбка поразительна! Кроме хозяина Шана, разве мог существовать еще человек, кто с такой ловкостью прижался бы спиной к земле, а затем пружиной вскочил на ноги, словно мышцы у него сделаны из каучука? Это привлекло Юань Лань и Шицзю, которые, набросив на себя широкие накидки, по очереди подошли, приподняли полог и устремили взгляд на сцену.

Юань Лань, понаблюдав за Сяо Чжоуцзы некоторое время, подумала про себя: «Если потом труппа “Юньси” воспользуется Сяо Чжоуцзы, чтобы бороться с труппой “Шуйюнь”, мы и в самом деле придавим камнем собственную ногу! Как бы ни был хорош Шан Сижуй, зрители всегда будут гнаться за чем-то новеньким, разве не так?»

Шицзю ясно осознавала, что этот тихоня Сяо Чжоуцзы и в самом деле непрост, донельзя возмущенная, она переглянулась с Юань Лань, и каждая подумала об одном и том же. Обе актрисы, не сговариваясь, посмотрели на Шан Сижуя, тот весь сиял от радости за другого человека, и глядеть на это было невыносимо.

Юань Лань с непринужденной улыбкой заметила:

– Ну уж не ожидала! Этот Сяо Чжоуцзы и впрямь умелец! Многообещающий талант.

Шицзю откликнулась:

– Ну конечно! Второго такого в труппе «Шуйюнь» не сыскать. Мы с тобой, две сестрицы, уже старые, руки и ноги у нас уже не те, остается полагаться лишь на нашего хозяина! – Шицзю помолчала, окинула взглядом столпившихся молодых актеров и медленно проговорила, обратившись к Шан Сижую: – Хозяин труппы! Как я посмотрю, этот Сяо Чжоуцзы обладает высоким мастерством, совсем скоро и вас догонит. А если продолжите его наставлять, то и вовсе превзойдет своего учителя! – эти слова она произнесла нерешительно, и собравшиеся актеры молча уставились на Шан Сижуя, внимательно наблюдая за выражением его лица и опасаясь, как бы тот не вспылил.

Шан Сижуй довольно закивал, не держи он в руках грелку, то и сам бы захлопал в ладоши, радости у него было столько, как будто похвалили его самого:

– И мне так кажется! И в самом деле человек, достойный того, чтобы я его наставлял!

Не будь Сяо Чжоуцзы его учеником, они не посмели бы такое ему говорить! Юань Лань и Шицзю поняли: их речи все равно что игра на цине перед быком. Закутавшись в накидки, они разошлись по своим делам, больше не разглагольствуя. Когда-то в древности богиня Нюйва ⁶² сумела починить небосвод, однако где найти такого небожителя, кто наградил бы Шан Сижуя смекалкой, утраченной еще в утробе матери? Пожалуй, если однажды и в самом деле настанет тот день, когда Сяо Чжоуцзы превзойдет его, он наверняка в приподнятом настроении будет слушать представление из зала, а затем примется хвастать людям:

– Этого молодого актера я обучал еще ребенком, а сейчас он основал уже свою труппу, превзошел своего учителя!

Когда Сяо Чжоуцзы спустился со сцены, первым он увидел Шан Сижуя. С улыбкой, полной радости, тот всучил ему грелку, которую держал при себе полдня. На лбу Сяо Чжоуцзы виднелись мелкие бисеринки пота, в оцепенении приняв грелку, он не понял даже, тепло ему или же холодно, лишь спросил Шан Сижуя:

– Шан-лаобань, как я вам?

Во время выступления он думал лишь о том, как бы отдаться полностью, не подвести ни себя, ни Шан Сижуя. Но как он выступил, и сам не понимал.

Шан Сижуй обеими руками похлопал его по плечам:

– Хорошо! Чудесно! Я и в самом деле не ошибся в тебе! – А затем еще раз похлопал его что было силы: – С сегодняшнего дня ты – Чжоу Сянъюнь! Кроме меня, никто не посмеет звать тебя Сяо Чжоуцзы!

Повернувшись, он принялся мерить закулисье торжественным, под стать императору, шагом, громко хохоча, подражая манере дахуалянов, а затем забормотал себе под нос арию лаошэна ⁶³. Прислушавшись, можно было разобрать, что напевает он, вопреки ожиданиям, как Чжугэ Лян сидит на башне городской стены.

Сяо Лай чарующе улыбнулась Сяо Чжоуцзы, закивала ему, а затем бросилась вдогонку за Шан Сижуем, чтобы присматривать за ним. Сяо Чжоуцзы – теперь его следовало звать Чжоу Сянъюнь – переполнял восторг, внутри у него будто взрывались фейерверки счастья, глаза же были на мокром месте.

Глава 12

После выступления Чжоу Сянъюня начиналась главная часть вечера – новая пьеса Шан Сижуя «Записки о прячущемся драконе ⁶⁴». Нин Цзюлан кратко изложил сюжет пьесы, а молодой господин Ду Ци переписал, улучшил и доработал текст. Написание либретто и подбор музыки заняли почти два года, сам же спектакль состоял из десяти небольших актов и длился четыре часа, укладываясь в один вечер. В этом и состоял замысел Шан Сижуя касательно нововведений в опере: очистить и сократить историю, чтобы рассказать ее за один вечер от начала и до конца, а не растягивать представление, утомляя зрителей, на несколько дней, – это озарение пришло к нему после просмотра западных фильмов.

Императора в пьесе с восемнадцати до сорока-пятидесяти лет играл сам Шан Сижуй, и это было вызовом не только его голосу, но и актерскому мастерству. Когда восемнадцатилетний император ступал на сцену, он упражнялся с мечом в императорском саду Юйхуаюань ⁶⁵ в ярко-желтом парадном платье, с густыми бровями и большими глазами; весь горящий отвагой, он пел о своем стремлении очистить страну, обликом напоминая молодого рыцаря. Он проговорил:

Сияет меч под лунным светом, скользя по шелку желтому,

Взглянув назад, огонь свечей я вижу, что пылают в прошлом,

И сизой дымкой вдруг опустится туман,

Железным обручем раскинувшись по рекам и горам!

Чэн Фэнтаю показалось, что голос Шан Сижуя, проскользнув по его позвонкам, устремился прямиком к макушке, обратившись горячим источником, отчего кожа на голове у него занемела. Он тихонечко вздрогнул, хрипло выдохнул, и ему стало так хорошо, будто он целиком погрузился в обжигающую ванну.

Фань Лянь захлопал в ладоши:

– За эти два года я уж привык, что Шан-лаобань исполняет дань, и все же шэнов он поет убийственно хорошо! И это еще куньцюй, будь то пекинская опера, он мог бы дать голосу еще больше воли!

Всем известно, что в Пинъяне Шан Сижуй прославился, исполняя амплуа ушэн ⁶⁶, однако после приезда в Бэйпин сосредоточился на ролях цинъи, благородных девиц, и сяодань, славой своей почти затмил небеса, так что публика мало-помалу и позабыла, насколько многогранны его таланты, насколько он непревзойден во всех амплуа.

Внизу, где располагались сидячие места, вдруг раздался звон бьющейся фарфоровой посуды, несколько заносчивых нахалов в коротких куртках вскочили со своих мест, засучив рукава и готовясь ринуться в драку. Они начали переворачивать стулья и браниться, кидая объедки фруктов и шелуху от семечек на сцену. Однако оттого, что сцена находилась далеко от партера, угодили они в сидящих впереди зрителей, посеяв смуту в зале и взбаламутив всех зрителей.

– Эй! Убирайся-ка! Убирайся!

– Чтоб тебя..! Что за дрянь ты исполняешь!

– Проститутка, торгует своим задом! Вали со сцены!

Случилось то, с чем они пытались бороться. Голоса выдали зачинщиков, стало ясно, что это не простые страстные театралы, борющиеся с оригинальностью Шан Сижуя, а его товарищи по «грушевому саду», решившие подставить ему подножку. Шан Сижуй только открыл рот, не успел спеть еще и пары фраз, где же ему успеть опротиветь зрителям? Коллеги Шан Сижуя затесались среди зрителей и решили подорвать его авторитет, прежде чем зал разразится первыми восторженными криками.

Чэн Фэнтай подумал, что этим людям жизнь не мила, раз они смеют безобразничать в присутствии солдат командующего Цао. Насколько же велика их ненависть к Шан Сижую! Нахмурив брови, он показал рукой вниз. Командир Ли давно уже стоял, вытянув шею в ожидании его приказа, и в этот миг вдруг заметил, что и жест Чэн Фэнтая, и его облик напоминали их молодого маршала, старшего сына командующего Цао. Хоть эти двое и не были связаны по крови, но вот уж и правда, «сыновья походят на дядюшек по матери».

Несколько смутьянов могучего телосложения оказались городскими хулиганами, которые без дела слоняются по улицам, владея парой приемчиков шаолиньской школы бокса, но вовсе не были отчаянными головорезами. Они заранее выяснили, что командующего Цао на представлении не будет и это прекрасная возможность учинить скандал. Если затесаться в толпе, солдатня не станет утихомиривать их из страха навредить зрителям, и у хулиганов будет немного времени, чтобы устроить смуту. Да они и не собирались вовсе выбегать на сцену и кого-то избивать или срывать представление – лишь побраниться всласть да поднять шум, чтобы пристыдить Шан Сижуя и опозорить его новую пьесу.

Стоящие за кулисами наблюдали за происходящим в бессильном волнении, их обжигала нестерпимая тревога. Юань Лань и Шицзю тоже поняли, что это происки коллег, и яростно обсуждали, какая из школ могла за этим стоять, готовясь разоблачить врага и отплатить ему око за око. Ду Ци цветисто поносил их матушек и предков – нечасто встретишь культурного человека, владеющего столь грязным языком. Сяо Лай вцепилась в занавес, вся превратившись в комочек нервов. Сколько подобных стычек она прошла, и всякий раз душа ее тревожилась безмерно. А что тогда чувствуют актеры на сцене! Столько пота и крови они вложили в это представление, и если оно провалится из-за каких-то подонков, сколько боли это принесет! Она обернулась к Сяо Чжоуцзы, лицо которого исказилось страхом, и похлопала его по тыльной стороне руки:

– Не бойся. Шан-лаобань уже много раз видел подобное.

Юань Сяоди, стоя подле Юй Цин, тихим голосом успокаивал ее:

– Шан Сижуй – человек, разбирающийся в своем деле и умный, пока он не остановит представление, поражением это считаться не может!

Повернув голову, Юй Цин одарила его натянутой улыбкой, но смятение ее не покидало.

Шан Сижуй все же был Шан Сижуем, он недаром заслужил благосклонность Юань Сяоди и не подвел надежд остальных. В этой скверной ситуации, когда все зрители в зале начали за него волноваться, он прочистил горло и переглянулся с дядюшкой Ли, мастером игры на хуцине, пребывающем в его единоличном распоряжении. Дядюшка Ли хоть и не знал, какое чудо собирается сотворить Шан Сижуй, но по его взгляду все понял, махнул рукой другим аккомпаниаторам, чтобы те прекратили играть, а сам приготовился следить за каждым движением Шан Сижуя. Он знал, что тот собирается отойти от либретто, по счастью, в этой сцене он выступал один и мог не бояться, что другой актер не подхватит его слов. Однако хуцинь должен быть наготове, чтобы следовать за Шан Сижуем: если он хорошо исполнит эту арию, представление можно считать удавшимся. Если же Шан Сижуй оплошает, дядюшка Ли не оставит его позориться в одиночестве, а как сможет прикроет его недостатки, чтобы хоть чем-то улучшить его положение.

Дядюшка Ли, надежный товарищ Шан Сижуя, понимал его без слов. Некогда он блистал в артистических кругах, однако сейчас предпочитал не говорить о своем удивительном прошлом, история его прервалась вместе со сгинувшей с лица земли императорской династией. Сейчас же писалась история Шан Сижуя. Однако дядюшка Ли ясно видел в Шан Сижуе образы прошлого – легендарные, ослепительные и самобытные, нанизанные на сменяющие одну за одной династии. Шан Сижуй расцветил прежде черно-белые образы, пронзив былое снопом света, и помутневшие от старости глаза дядюшки Ли обожгла жгучая боль – это были подступившие от тоски слезы.

Шан Сижуй рвано вздохнул, меч в его руке сверкнул ясным блеском, будто заискрившись от столкновения с другим мечом. Повернувшись, он принялся исполнять акробатические фигуры, порхая в воздухе, клинок его серебрился хрустально-чистым сиянием в огнях ламп, двигался он так быстро, словно обратился пеленой света, которая поглотила его фигуру. Виднелось лишь ярко-желтое пятно, он был быстр и стремителен, как встревоженный лебедь. Движения его несколько напоминали танец Юй Цзи ⁶⁷ с мечом, однако ощущались в них несвойственные для сцены сила и свирепость, как будто меч его и в самом деле жаждал отведать крови.

Зрители невольно замерли, в оцепенении таращась на сцену, не в силах реагировать. Кто бы мог подумать, что Шан Сижуй, выступающий сегодня в роли цзиньшэна, вдруг примется фехтовать со всей страстью, да еще и сделает это так убедительно? Зрителям внизу казалось, что они ощущают дуновение от взмахов его меча, их обдавало холодом. Многие из них впервые видели, как Шан Сижуй владеет мечом. Его грим, одеяния и украшения, арии и жестикуляция резко отличались от знакомого им Шан Сижуя, да еще этот танец с мечом, от которого ветер задувал в ушах. Они не могли поверить, что на сцене тот самый Шан Сижуй, хорошо известный им первый актер амплуа дань во всем Бэйпине, и невольно пораскрывали рты, вытаращили глаза, не смея и моргнуть.

Юй Цин и Юань Сяоди глядели на него в остолбенении из-за кулис. Ду Ци хлопал в ладоши и рассыпался в похвалах:

– Ха! Какое прекрасное добавление! Братец Жуй еще и на это способен!

– Сяо Лай поджала губы в усмешке и за руку притянула к себе Сяо Чжоуцзы:

– Смотри…

Чэн Фэнтай, оперевшись на перила, глядел вниз, взор его был как у пьяного или тяжело помешанного. Фань Ляню не сиделось на месте, подойдя к зятю, он сбивчиво проговорил, прищелкивая языком от восторга и вздыхая:

– Этот братец Жуй… этот Шан-лаобань…

Сегодня они словно впервые познакомились с Шан Сижуем.

Шан Сижуй замер на месте и запел:

В Цзяннане хаос воцарился, слышен звон мечей,

На севере и западе трясутся горы.

Нас двести лет величия и славы подвели к концу,

Лишились под ногами мы опоры!

Он излучал одухотворенность и спокойствие, в нем не было и намека на усталость после упражнений с мечом, ни разу он не сбился и не перевел дух, а голос его звучал так звонко, что пробивал собой небеса. Пропев эти несколько строк, он резко направил острие меча прямиком в зал, со свистом разрезав воздух, указывая на кончики носов хулиганов, и меч его засверкал холодным ледяным блеском, несущим смерть! Тут-то грубияны и солдаты разглядели, что в руках у Шан Сижуя настоящий клинок, призванный убивать людей, даже две выемки для отвода крови на нем имелись! Лицо его было исполнено скорбью, невыносимой тоской и величием последнего императора, зрачки вобрали в себя всю ненависть, переполнявшую грудь, и взгляд Шан Сижуя разил еще острее меча, холодил пуще стали. Он собирался очистить императорский двор от продажных чиновников, разгромить варваров ⁶⁸, а кучка сброда под ногами лишь первое препятствие на его пути к великим делам, слава о которых будет греметь в веках, подношение для бесплотного духа его меча. Он в самом деле хотел их зарезать!

Один из наглецов вдруг почувствовал, как ноги у него подкосились, в один миг он осел на землю, вскрикнув от ужаса, широко раскрытыми глазами уставился на Шан Сижуя, будто увидел перед собой что-то ужасное и не смог сдержаться. Люди увидели, как в паху у него расплывается пятно, на пол закапало. Он и в самом деле обмочился из страха перед фальшивым императором.

Прочих же хулиганов разом охватило замешательство, солдаты тут же этим воспользовались и принялись их пинать, целясь в уязвимые места на пояснице, всего пара ударов им потребовалась, чтобы вытеснить смутьянов за двери театра. Оказавшись снаружи, они услышали, как зал взорвался восторженными криками и громом аплодисментов, что аж в ушах зазвенело. Зрители помешались, и в самом деле помешались. Мулы на улицах, запряженные в повозки, испугались криков, шарахнулись в сторону и, повалившись друг на друга, чуть не затоптали смутьянов, отчего те едва не обмочились снова.

Внутри оперного театра хуцинь дядюшки Ли устремился за Шан Сижуем, исполнив для него прекрасный и величественный финал, под стать его императорскому звучанию. После этой сцены император должен быть нанести визит вдовствующей императрице, где она пожаловала бы ему брак. Однако зрители слишком взволновались, оглушительные возгласы не утихали, накатывая волнами, серебряные юани и украшения дождем пролились на сцену, отчего актеры на сцене не в силах были устоять на ногах. Им пришлось на время уйти за кулисы передохнуть, подождать, пока зрители слегка остынут, прежде чем продолжать.

Оттого что Чэн Фэнтай не очень-то разбирался в опере, ему вполне подходило звание благовоспитанного зрителя. К тому же они с Шан Сижуем тесно дружили, так что на его выступлении он сохранял некую отстраненность и невозмутимость. Но сегодня и он не удержался от громких выкриков «Браво!», его охватило такое волнение, что от аплодисментов у него жгло руки. Фань Лянь вслед за прочими снял с пальцев два кольца и бросил их на сцену, однако этого ему показалось мало, и вслед он метнул позолоченный, инкрустированный жемчугом зажим для галстука, а затем, поразмыслив, потянулся за перстнем Чэн Фэнтая, бесстыже смеясь:

– Ай-яй, хоть вы и ужасно близки с нашим Шан-лаобанем, ты что-то и не подумал подготовить для него подарок.

Чэн Фэнтай оттолкнул его:

– Сгинь! – Однако тут же развернулся, снял с руки перстень и отдал его Лао Гэ, чтобы тот отнес его за кулисы и передал Шан Сижую в качестве дополнительной награды.

Лао Гэ сжал перстень в руке и отправился за кулисы на поиски Шан Сижуя. За кулисами царило такое же оживление, что и в зале, все окружили Шан Сижуя, бесконечно галдя, переполненные запоздалым страхом и радостью, и все говорили, не умолкая. Сяо Лай заварила ему женьшеневый чай с астрагалом, чтобы прибавить ему объема дыхания. Шан Сижуй отхлебнул прямиком из носика, слушая, как актеры наперебой его восхваляют, а потом с улыбкой поправил грим перед зеркалом. Только Сяо Чжоуцзы, потрясенный выступлением Шан Сижуя, погрузился в странное молчание, стоя в стороне, он глядел на все удивленно и растерянно, тень его отражалась в краешке зеркала, словно маленький бумажный человечек. Заметив его взгляд, Шан Сижуй отнял от лица руку и улыбнулся ему. Веки Сяо Чжоуцзы едва дрогнули, он остановил взор на губах Шан Сижуя, но на лице его по-прежнему оставалось не то радостное, не то горестное оцепенение.

Лао Гэ протиснулся через толпу актеров, раскрыл ладонь и протянул Шан Сижую перстень, тот мельком взглянул на него и сразу же широко заулыбался – он видел, что перстень этот носил второй господин.

Лао Гэ сказал с улыбкой:

– Второй господин говорит, что Шан-лаобань пел великолепно, после спектакля он поздравит вас с успехом.

Шан Сижуй взял перстень и с улыбкой закивал.

Следующий акт начинался лишь через двадцать минут. Император, проявив смекалку, пошел против воли вдовствующей императрицы и взял в супруги свою любимую. Гуйфэй ⁶⁹ в исполнении Юй Цин была утонченна и пленительна, образ ее полнился благородством и спокойствием. Волосы она взбила в высокую прическу, и все равно была ниже Шан Сижуя на полголовы. Стоя бок о бок вдвоем на сцене, они казались отражением луны в воде, цветов в зеркале – прекрасные и призрачные.

Шан Сижуй взял за руку Юй Цин, во взгляде его плескалась нежность, и он запел:

Где на земле следы остались от нагара фонарей,

Там тяжело отринуть грезы о любви.

Я здесь стою; вокруг меня и сливы белый свет,

И красных персиков цветы –

Сорвать их только некому со смехом.

Чэн Фэнтай и Фань Лянь вернулись на свои места, но чай их уже остыл. Фань Лянь не в силах был с ним расстаться, а потому велел официанту подогреть всю чашку на водяной бане. Затем, поправив очки, он с улыбкой проговорил:

– Шан-лаобань и в самом деле талантлив и в амплуа военных, и в амплуа ученых, вместе с либретто Ду Ци добрая слава их останется в веках! Зять слышал ведь эти строчки: «Вокруг меня и сливы белый свет, и красных персиков цветы – сорвать их только некому со смехом» – как легко они льются!

В другой стороне зала знаток либретто Шэн Цзыюнь, укрывшись от их взглядов, тоже рассыпался в похвалах, восхищенный до глубины души.

Чэн Фэнтай указал на сцену и с улыбкой спросил:

– Раз уж он так хорошо исполняет шэнов, почему же потом начал петь дань? Разве в то время людям не нравилось слушать шэнов? Женские амплуа были не так популярны, как сейчас.

Фань Лянь взял чайную крышку и с нарочитой серьезностью принялся крутить ее в руках:

– Ох, есть об этом одна сплетня. Но я не хочу говорить, я хочу как следует послушать представление.

Чэн Фэнтай смерил его упрекающим взглядом и больше расспрашивать не стал. Чэн Фэнтай взрастил в Фань Ляне противоречивый характер: с одной стороны, тот твердо держался образа человека чести, высших моральных качеств, неизменно повторяя: не обсуждай со мной сплетни, я не желаю слушать, да и тебе ничего не расскажу, сплетничать за спиной у людей вообще нехорошо, а с другой – его мучил сердечный зуд, все у него чесалось, и он не в силах был сдержаться и не поделиться с Чэн Фэнтаем тайной новостью.

Не прошло и минуты, как Фань Лянь, весь исколотый давней сплетней, уставился на актера на сцене и медленно заговорил:

– Шан-лаобань превосходно пел шэнов, почему же он перешел в амплуа дань – об этом деле следует рассказать по порядку.

Чэн Фэнтай не стал ему потакать, опасаясь, что Фань Лянь начнет важничать, и лишь холодно откликнулся: «О!»

– Ты ведь так сблизился с Шан-лаобанем, наверняка заметил, что в его теле чего-то не хватает?

Чэн Фэнтай аж испугался, на ум ему тут же пришла труппа «Наньфу» ⁷⁰, подумал он и о певцах-кастратах с Запада, а затем еще раз вспомнил Шан Сижуя в женских образах, его обворожительность и мягкий голос. Всплыли у него в памяти и потешные слухи насчет Шан Сижуя. «Не может того быть, – подумал он, – если этому актеру и впрямь недостает столь важной детали, как же ему живется?» Впрочем, в тот же миг подумал, что с Шан Сижуем, скорей всего, все в полном порядке. Другие могли городить всякий вздор, не стал бы он в самом деле снимать с Шан Сижуя штаны перед всеми, чтобы не обидеть его, ему же эти подозрения казались смехотворными.

– И чего ему не хватает? Я вот не заметил, чтобы ему чего-то недоставало.

Фань Лянь с невинным видом указал на горло:

– У него нет кадыка.

И вот тут-то Чэн Фэнтай вспомил, что и правда, когда верхние пуговицы на халате Шан Сижуя были расстегнуты, виднелась его гладкая шея. Расстегни ты еще одну пуговицу – и увидишь плавный изгиб шеи, идущий прямиком до ключиц.

– Прежде чем у Шан-лаобаня в подростковом возрасте начал ломаться голос, он исполнял мужские роли, причем амплуа ушэн! Когда же пришло время голосу ломаться, у всех он переменился, лишь у одного Шан-лаобаня остался почти таким же, как прежде, слишком молодым и нежным. Старый хозяин труппы Шан – приемный отец Шан-лаобаня Шан Цзюйчжэнь – человек вспыльчивый и раздражительный, десять лет он воспитывал этого ребенка, однако владыка небес словно закрыл глаза, послав ему это несчастье. Старый хозяин труппы Шан от волнения так вспылил, что схватил толстенную дубинку и избил Шан-лаобаня, приговаривая, что тот, подражая своей шицзе, игравшей женские роли, сам испортил себе голос. Однако в то время Шан-лаобань не уступал и в боевых навыках, он перелез через стену и выбежал на улицу, оборачиваясь и громко крича: «В том, что голос не меняется, моей вины нет! Отец, что тебе толку с того, что ты меня лупишь? Пусть даже ты забьешь меня до смерти, это все равно что лишай на голове у монахини вырастет, волос и так и так не будет!»

Проговорив это, Фань Лянь весело хихикнул, Чэн Фэнтай расхохотался, да и Лао Гэ, слушавший их разговор позади, не сдержал радости.

– С тех пор эта прибаутка «Все равно что лишай на голове монахини вырастет, волос и так и так не будет» разошлась по всему Пинъяну, до Шан-лаобаня никто такого и не слышал. Мы все засомневались даже, не сам ли он ее придумал, ха-ха!

Чэн Фэнтай сказал со смехом:

– Шан-лаобань говорит верно, в том, что голос его не сломался, вины его нет. Этот его учитель и в самом деле неразумен, ничего не желал слушать. С самого детства на долю Шан-лаобаня, видимо, выпало немало обид и горестей.

Фань Лянь проговорил:

– На актеров удары сыпятся один за другим, и когда они поют хорошо, их бьют, а уж когда поют плохо, тем более им достается. Изначально он обучался амплуа ушэн, а для ушэнов важна медная кожа и железные кости, им ведь достается еще больше побоев.

Чэн Фэнтай с трудом мог увязать прелестного, изнеженного и пышущего молодостью Шан Сижуя с медной кожей и железными костями, и сердце у него заболело от острой жалости.

– Но, на мой взгляд, он и сейчас прекрасно исполняет шэнов, разве не так?

– Да, исполняет прекрасно. Но и многие из наших друзей-любителей тоже поют прекрасно. Однако они навряд ли смогут вступить в труппу и стать профессионалами, зарабатывать на этом долгие годы. Тут есть тонкости! Если основоположник профессии тебе не благоволит, какое-то время ты пропоешь, но не всю жизнь. Только те, кто выступает на сцене, это понимают.

Чэн Фэнтай не совсем его понял, но все же кивнул:

– И после этого он стал исполнять дань.

– После этого он отправился изучать игру на цине. Именно тогда он обучился играть на всяческих музыкальных инструментах. Он и в самом деле решил, что петь больше не сможет, но расстаться с театром был не в силах, вот и решил обучиться этому мастерству, чтобы не умереть с голоду в театральной труппе. Так он и промаялся год с лишним, пока однажды на семейном торжестве одной чиновничьей семьи не должна была выступать невестка Пин. Однако она застудила горло и петь не могла, испугалась, что прогневает чиновника. Тут-то Шан-лаобань и отважился выступить вперед, укрывшись за занавесом, он запел вместо невестки Пин, что стояла на сцене, – вот что значит «у платья небожителей нет швов», проделано все было безупречно!

Чэн Фэнтай самодовольно захихикал сквозь зубы, он представил себе, сколько сноровки требовала эта пьеса, в которой дракона украли и подменили его фениксом, как она была изумительна.

– После того вечера невестка Пин взяла дело в свои руки и поручилась, что сама обучит его исполнять дань. Старый хозяин Шан уже не возражал против его учебы. Затем Шан-лаобань принялся то здесь стучать молотком, то там, то есть тайком обучаться у выдающихся мастеров, а потом наконец выучился и вышел на сцену. – Дойдя до этого места в своем рассказе, Фань Лянь не сдержался и почесал в затылке, на лице его застыло изумленное выражение, словно он не мог и представить, о чем говорит: – Ты говоришь, он судит о новом по тому, что уже знает, но как же стремительно он все схватывает! Мужские роли в его исполнении были совершенно в духе школы Шан, он перенял их от учителя. Но вот женские его героини не похожи ни на одно из течений, словно он взял понемногу от каждой школы, и в то же время есть в его образах какая-то самобытность. Да и голос у него такой, что слушать его приятно. Вот почему он больше прославился за счет женских ролей, – Фань Лянь помолчал немного и добавил: – Он прибавил иероглиф «жуй» ⁷¹ к своему имени только тогда, когда сменил амплуа на дань.