Читать книгу: «Вселенная между нами», страница 2

I

Каждое квантовое превращение, происходящее на каждой звезде в каждой галактике в каждом отдаленном от нас уголке Вселенной, расщепляет нашу земную реальность на мириады копий самой себя.

БРАЙС ДЕВИТТ, квантовый физик

4
Направо

ГОСПОДИ, Я ВЕДЬ РАНЬШЕ никогда не бывал на церемонии прощания. Это мало что меняет, тем не менее так и есть, и меня, находящегося в одной комнате с гробом Элизы, поражает странность самого этого факта. Все остальные, кажется, знают, что нужно делать: тихо разговаривают, грустно улыбаются, обнимают за плечи тетю Кэролайн, долго стоят перед столом с фотографиями Элизы в траурных рамках. Все это кажется настолько постановочным и потрясающе фальшивым, что мне хочется выкинуть что-нибудь из ряда вон выходящее: начать рвать на себе волосы, или швырнуть на пол одну из фотографий, или проорать последнюю ноту песни, которую я сочинял вчера ночью и в черновом варианте назвал «Bathtub of Blood»⁶.

Но здесь присутствует и мой отец, который уже давно сурово сверлит меня взглядом. Если кто и приходится здесь как нельзя кстати, так это он, по своему обыкновению одетый во все серое. Он выдвигает нижнюю челюсть еще немного вперед с таким видом, как будто может читать мои мысли. Если бы я и впрямь поддался одному из своих мимолетных деструктивных порывов, он пришел бы в дикую ярость, и его бы нисколько не удовлетворило мое объяснение, что Элиза, даже будь она жива, совсем не возражала бы против такого. Мы с Элизой сосуществовали в семейной системе координат без малейшего трения. Она была такой милой и забавной – два качества, которых я обычно не ищу в других людях, но и бунтарский дух, с которым мне приходилось считаться, был ей не чужд. А потом она берет и ни с того ни с сего врезается лоб в лоб в гигантский мусоровоз, что было вообще-то просто крышесносным и самым захватывающим дэт-металлическим поступком из всего, что можно себе вообразить.

Рядом со мной беззвучно материализуется женщина в желтом свитере с аккуратно уложенными волосами.

– Воды? – спрашивает она, касаясь моей руки, и это звучит как секретное кодовое слово, но потом я замечаю, что она действительно протягивает мне бутылку воды.

– Это мне? – тупо отвечаю я вопросом на вопрос, забирая бутылку.

– Ты же ее брат? Соболезную твоей утрате, – произносит она с хорошо отрепетированным сочувствием, слегка наклонив голову.

При слове «брат» мой желудок совершает сальто, как будто эта случайная сотрудница похоронного бюро может заглянуть вглубь меня, в самую мою суть, где хранится запечатанная коробка с воспоминаниями о Джулиане. Но она, конечно, не может. Это похороны Элизы, и она наверняка принимает меня за ее родного брата Дэвида.

– Я… я ее двоюродный брат, – запинаясь, выдавливаю я.

– О, понятно, – кивает она и ретируется, бесшумно проходя сквозь толпу в поисках скорбящих более интенсивно, чем я.

Наверное, мне стоило сказать что-нибудь еще. Теперь сижу с бутылкой воды, которая мне не нужна и с которой я не знаю что делать. Делаю неловкий глоток, а потом залпом выпиваю половину, чтобы поскорее от нее избавиться. Папа снова смотрит на меня, губами беззвучно произнося: «Прекрати». Опускаю взгляд на свои руки и только сейчас замечаю, что с противным звуком сжимаю и разжимаю тонкие стенки бутылки. Решаю немного пройтись.

Я не захожу на ту сторону комнаты, где стоит гроб. К счастью, сейчас его крышка закрыта, но чуть раньше, когда среди присутствующих были только члены семьи, мы могли зайти в комнату и попрощаться с Элизой, пока крышку еще не опустили. Я стоял в коридоре и медлил. Страх, что я потеряю сознание или мне станет дурно, если я увижу мертвую Элизу, накатил на меня, как цунами. Когда я отказался от предложения войти, губы моего отца изогнулись в презрительной ухмылке. И, честно говоря, я его понимаю, потому что почувствовал по отношению к себе то же самое. Это ведь я написал песню Corpse Lover⁷, это я прочитал монолог «Бедный Йорик» в школьной постановке «Гамлета», а теперь не могу найти в себе сил зайти в комнату, где находится моя мертвая кузина. Мама, неловко погладив меня по спине, сказала, что я могу поступить так, как посчитаю нужным, но мне стоит принять во внимание, что последняя встреча с Элизой может помочь мне «подвести некоторую черту». Чего-чего?

Почему-то она никогда не говорила о возможности «подвести черту» в отношении Джулиана, но прежде чем я успел придумать, что ей ответить, она проскользнула в комнату, где уже находилась ее сестра, а я остался стоять там, где стоял, стараясь не встречаться глазами с одетыми в черное людьми, торопливо проходившими мимо в поисках туалета. «Мы откармливаем всех прочих тварей, чтобы откормить себя, а себя откармливаем для червей»⁸. Если бы Шекспир жил в наши дни, он бы точно стал хеви-металлистом.

Как бы то ни было, сейчас гроб надежно закрыт, но та часть комнаты, где он стоит, все равно ощущается как черная дыра печали, в которую, вращаясь, втягивается толпа собравшихся. Я чувствую себя спокойнее на внешних кругах этого вращения, заполненных людьми, которым не хочется находиться здесь почти так же, как и мне. Здесь попадаются люди среднего возраста – очевидно, учителя Элизы. Время от времени они здороваются и заговаривают с кем-то из подростков. Некоторые из них выглядят абсолютно убитыми горем, веки у них покраснели и припухли. В то же время у других вид скорее беспокойный, и, похоже, они были бы не прочь поскорее смыться отсюда.

– Лиам, верно? – обращается ко мне один из них, мужчина в жутко заношенном свитере.

Я с ним не знаком, но еще до того, как он представляется, понимаю, что это школьный хоровик.

– Я видел ваше выступление на региональном хоровом конкурсе прошлой весной. Твое соло было очень впечатляющим.

– Э-э, спасибо, – бормочу я.

Не то чтобы я не любил похвалу, но сейчас мне точно не хочется быть в центре внимания, а голос у этого человека звучит, как иерихонская труба, что не редкость среди тех, кто изо дня в день твердит другим о важности контроля над дыханием. Кое-кто из одноклассников Элизы с любопытством посматривает в нашу сторону.

– С какими коллективами планируешь выступать в этом году? – спрашивает мужчина.

– Пока не знаю, – отвечаю я уклончиво.

На самом деле в этом году я собираюсь бросить хор, потому что меня тошнит от таких людей, как этот парень. Эти унылые ребята из года в год ведут себя так, будто я неописуемо подвожу их из-за того, что не хочу в миллионный раз петь «Как говорил отцам нашим» из «Магнификата» Баха⁹. Я пока, правда, не объявил эту новость, потому что мою маму она разочарует, а папа в очередной раз убедится, что его подозрения насчет моего скверного характера подтвердились. Промямлив любопытному хоровику что-то вежливое и бессмысленное, я ускользаю по направлению к углу комнаты, где заметил мусорное ведро. Хочу в конце концов выбросить эту дурацкую бутылку. Возле мусорки стоят старшеклассники и внимательно слушают, как парень в спортивной куртке что-то рассказывает об Элизе.

– Когда она не приехала вовремя, я как будто уже все знал, понимаешь? Так бывает – ты просто знаешь. Откуда, как? Сам не понимаю. Как будто по яйцам пробегают мурашки или типа того.

Неописуемо бледная девушка задумчиво склоняется к его плечу, словно он выдал какую-то мудрую истину. Пока я ехал сюда в машине, пообещал себе, что не буду вести себя с друзьями Элизы как козел, потому что такое уже случалось (не спрашивайте почему; обычно мои мысли заняты текстами новых песен или чем-то вроде того, а вовсе не продумыванием сценария моего козлиного поведения, но поскольку немало людей уверяли меня, что я тот еще козел, хочешь не хочешь, а приходится принять, что это, по крайней мере отчасти, правда). Элиза всегда была милой не только со мной, но и с моими друзьями, когда ей доводилось с ними пересекаться. Однажды она сказала Гэвину, что он мог бы стать первооткрывателем Южного полюса, если бы родился чуточку раньше, – клянусь, это был единственный на моей памяти раз, когда он покраснел. Так что я должен вести себя прилично. Но кто он вообще такой, этот парень в спортивной куртке? Большинство стоящих вокруг него ребят улыбаются или кивают на его слова, кроме одной девушки в темно-синем платье, которая, скрестив на груди руки, откровенно закатывает глаза. Этого мне достаточно, чтобы на пути к мусорке грубо толкнуть его плечом.

– Эй, полегче! – говорит Спортивная Куртка.

– Пошел ты!

Жесткое столкновение с его плечом подбодрило меня так, как не смогли бы все бутылочки с водой в мире.

– Ты нарываешься, бро? На похоронах? – спрашивает Спортивная Куртка.

Он быстро оглядывается по сторонам, и я понимаю, что он сдерживается только потому, что в нескольких шагах рядом находятся его учителя. Но мне плевать, кто тут есть, а кого нет, я бы с удовольствием нашел повод врезать кому-нибудь прямо сейчас.

– Это прощание, а не похороны, – говорю я ему. – И хватит болтать тут о влиянии моей покойной двоюродной сестры на твои яйца.

Краем глаза я вижу, как девушка в синем платье разворачивается и уходит. Интересно, какое у нее было выражение лица: довольное или сердитое? Спортивная Куртка примирительно поднимает руки, и тут я слышу позади себя: «Лиам?» Я и не заметил, как подошла моя мама. В ее присутствии эти предположительно друзья Элизы съеживаются, как нашкодившие малявки. Вот же – почти взрослые люди, а при появлении родителей ведут себя как малые дети. Я по крайней мере всегда остаюсь самим собой.

– Прошу прощения, что прерываю, – подходит мама, бросив едкий взгляд на Спортивную Куртку.

Мое сердце мгновенно расцветает от любви к ней. Что бы там между нами ни происходило, я ценю в ней это отточенное чутье на тех, кто заслуживает доверия, и то, что она всегда может за милю заподозрить что-то неладное.

– Лиам, не поможешь мне достать кое-что из машины?

Я киваю и иду за ней, не обращая внимания на облачко шепота, которое повисает у нас за спинами. Мы молча выходим из комнаты и, миновав мрачный мраморный вестибюль похоронного бюро, выходим из здания к тому месту, где припаркован внедорожник моего отца. И только тогда она шумно выдыхает и произносит:

– В общем, мне нужна сигарета.

– Ты же не куришь, – поднимаю я бровь.

– Сегодня курю.

– Логично.

Извлекаю мятую пачку American Spirits из кармана пиджака, где она пролежала неизвестно сколько времени, вытряхиваю из нее две штуки и проверяю другие карманы в поисках зажигалки. Мама в ожидании опирается на машину, скрестив лодыжки и подставив лицо солнцу. Я всегда знал, что она очень хороша собой, но сейчас, когда я вижу ее такой, с зажатой между пальцами сигаретой, у меня в груди щемит от восхищения. Она старше, чем большинство мам моих друзей, – все-таки разница между мной и Джулианом была семь лет, – но она и круче их всех. То, как она, одетая во все черное, наклоняется к подставленному мной огоньку, напоминает сцену из какого-то старого французского фильма.

– Это вредит твоему голосу, ты же знаешь, – говорит она спустя несколько минут молчаливого курения.

– Знаю. Поэтому делаю это нечасто. Почти никогда. Держу их на тот случай, если какой-нибудь придурок стрельнет сигаретку на парковке.

Даже не улыбнулась.

– Почему ты затеваешь ссору на похоронах двоюродной сестры?

– Это не похороны, а прощание.

– Не выношу, когда вы с отцом задираете друг друга. Хотя бы сегодня этого не делали.

Ах, вот оно что. Ну конечно. Это из-за папы. Мог бы догадаться по ее хмурому выражению лица.

– Ну пусть не принимает все, что я делаю, на свой счет. Вот какое ему дело, какие ботинки я ношу?

Это относится к нашей утренней стычке, когда мой любящий отец потребовал от меня немедленно переодеться, иначе он не позволит мне сесть в машину. Маме удалось добиться хрупкого мира: договорились, что я могу остаться в своих любимых джинсах и в этом, как она выразилась, «видавшем виды пиджачишке», но заменю армейские ботинки на отцовские парадно-выходные туфли.

– Не сегодня, Лиам, – повторяет мама, выставив вперед руки и пресекая поток слов.

Я пожимаю плечами. Да пожалуйста. Просто постараюсь не пересекаться с ним пару дней, если ее это успокоит. Пинаю мыском отцовского ботинка пыльную покрышку.

– Вся семья в сборе, и мне постоянно кажется, что вот-вот придет и Элиза. А потом вспоминаю. Это так… паршиво.

– Да, очень паршиво.

– Как там тетя Кэролайн?

– Не очень, но это и понятно, – говорит мама, делая длинную затяжку, а затем наклоняется, чтобы стряхнуть пепел на асфальт. – Боже, даже не верится, что это коснулось нас обеих. Она была так внимательна ко мне после смерти Джулиана. Она была единственной, кто помог мне справиться в те первые недели.

После этих слов она бросает на меня встревоженный взгляд.

– Все в порядке, – говорю я. – Мне было пять лет. Вряд ли я мог бы стать для тебя спасительной соломинкой.

– Сам факт твоего существования был для меня соломинкой, не говоря уже о том, как меня возвращали к реальности всякие ежедневные рутинные дела, связанные с заботой о тебе, – вздыхает она. – В общем, сейчас я пытаюсь вспомнить, что говорила и делала тогда Кэролайн, но это все равно что снова вернуться в то время, понимаешь? После того как было потрачено столько сил, чтобы перестать прокручивать это все в голове, это так мучительно.

Киваю, не зная, что ответить. Я действительно верю, что мое существование очень много значило для нее тогда. Но на мгновение задумываюсь о том, что, быть может, она просто убедила себя в этом.

– Что-то я слишком много болтаю, – вздыхает мама. Она все еще держит окурок, и я забираю его у нее из пальцев. – Пора возвращаться. А ты бросай эту гадость, пока у тебя не начался рак.

Наверняка это была всего лишь шутка, но потом до нее доходит, чтó она только что сказала, и на глазах у нее наворачиваются слезы.

– Забудь, что я это сказала, – встряхивает она головой.

– Все в порядке, мам, – успокаиваю я ее, хотя мою грудную клетку словно сдавливает изнутри железным кольцом; она никогда не упоминает ничего, что хотя бы косвенно связано с Джулианом. – Сегодня просто плохой день.

Откашлявшись, она снова возвращает на лицо дежурную улыбку.

– Точнее не скажешь. Не затевай ссор с отцом. И с незнакомыми людьми. – Мама указывает на меня пальцем и словно собирается сказать что-то еще, но вместо этого разворачивается и уходит обратно к зданию.

На улице жарко, как в печке, а я все еще в пиджаке. Весь в испарине, я обхожу машину с той стороны, где есть хотя бы немного тени, но это мало помогает. Бросаю две недокуренные сигареты на асфальт и прижимаю носком ботинка. За похоронным бюро виднеется небольшая рощица, в которой стрекочут цикады. Обстановка была бы почти идиллической, если бы не обстоятельства.

И тут я замечаю девушку в синем платье. Она сидит в машине на водительском месте в нескольких ярдах от меня. Ее глаза закрыты. Я чуть не прыскаю со смеху: она что, ушла сюда вздремнуть? Немного странное место для сна. Проходит несколько секунд, а она все так же совершенно неподвижна, словно не спит, а… Мое сердце начинает биться быстрее. Вдруг с ней что-то не так? Бывает же, что у людей случаются сердечные приступы, инсульты или что-то еще из-за свалившегося на них горя.

Я медленно иду в ее сторону, готовый повернуть назад, если она пошевелится. Подхожу вплотную к ее машине, но девушка все еще неподвижна. Когда я стучу в окно, она не вздрагивает от испуга, а просто открывает глаза и смотрит на меня в упор, как будто кого-то ждала. Выглядит это жутковато и в то же время маняще: я будто попал то ли в фильм ужасов, то ли в ремейк «Спящей красавицы». На мгновение меня охватывает сильное желание сбежать, но она уже опускает стекло.

– Да? – спрашивает она как ни в чем не бывало.

Из стереосистемы автомобиля льется скрипичная музыка, мелодия взбирается все выше и выше.

– Я Лиам, – представляюсь я.

– Знаю, – отвечает она, протягивая руку к приборной панели, чтобы выключить музыку.

Она делает это небольшим и четким поворотом запястья, оборвав ноты так резко, будто разделила что-то надвое. Я чем-то обидел эту девушку?

– А, – говорю я, – если тебя обидело то, что я сказал тому парню, приношу свои извинения.

– Кент Макгенри тот еще придурок, – категорично заявляет она, и я понимаю, что она не столько злится, сколько пытается сдержать эмоции.

Это хорошо знакомая мне стратегия поведения. В любом случае она достаточно разумна, чтобы не купиться на ту лапшу, которую навешивал всем на уши Спортивная Куртка, так что я все-таки решаю не сбегать. Она смотрит на меня снизу вверх, прикрыв глаза рукой от солнца.

– Мы с тобой уже знакомы. Когда мы были мелкими, я постоянно видела тебя у Элизы дома.

Постепенно обретая очертания, из тумана вырисовываются кое-какие воспоминания. Было время (несколько месяцев, а может, целый год?), когда я еще не дорос до того, чтобы быть предоставленным после уроков самому себе, пока мои родители на работе. Тетя Кэролайн забирала меня после занятий, потому что я тогда учился в том же округе, что и ее дети, но школы у нас с Элизой были все-таки разные. И да, у них дома часто бывала другая девочка. Вместе с Элизой они бегали по заднему двору, придумывали странные танцевальные номера и раскачивались на качелях, сделанных из автомобильных покрышек. Я никогда не обращал на них особого внимания, потому что, хотя девочки были всего на год младше, мне они казались совсем мелкими – сейчас точно не могу вспомнить почему. А потом в какой-то момент все изменилось: мы переехали в наш нынешний дом в округе Мерсер, мама начала работать риелтором, ее график стал более гибким, а я после школы мог заняться своими делами.

– А, ну да. Теперь вспомнил.

– Не вспомнил, – уверенно говорит она. – Но это не страшно.

– Прости. Давно это было.

Сейчас уже далеко за полдень, но солнце изрядно припекает мне спину, и я вытираю пот с шеи. Мне бы снять пиджак, но тогда дурацкие деловые туфли моего отца будут выглядеть еще нелепее.

– Напомни, как тебя зовут?

– Анна, – отвечает она и просовывает руку в окно, как для официального приветствия, и я принимаю ее ладонь в свою.

Руки – это, как правило, не то, на что я обращаю внимание у других людей, но нельзя не заметить, как красивы руки у нее – тонкие, гладкие и слегка прохладные на ощупь. Будто это не живая плоть, а скульптурный слепок руки. Затем она кладет ладони на руль, глядя в лобовое стекло, и вздыхает:

– Не хочу туда возвращаться. Во всяком случае пока там не станет меньше людей. Если еще хоть один человек скажет мне, что у меня по крайней мере остались воспоминания о ней, я закричу. Не гипотетически. Я действительно закричу.

Мне тоже нужно вернуться, вести себя прилично, думать грустные мысли об Элизе. Но мой папа не сможет злиться на меня, если меня там не будет, не так ли?

– Не хочешь куда-нибудь сгонять? – спрашиваю я. – Ненадолго.

Она смотрит прямо перед собой, как будто не слышала этого предложения, и, видимо, обдумывает мои слова, а потом смотрит на меня и кивает:

– Почему бы и нет? Садись.

5
Налево

– И КОГДА ЖЕ ТЫ УЗНАЕШЬ? – спрашивает Элиза.

В ее голосе слышатся нотки раздражения, из-за чего мне хочется бросить трубку, но я бы никогда не поступила настолько грубо. Элиза, бывало, выкидывала со мной такие номера, но это же она, ей сходит с рук все, на что я никогда бы не решилась. Мы не виделись с тех самых пор, как она, надувшись, ушла из моей спальни, хотя прослушивание состоялось уже два дня назад.

– Наверное, в ближайшие несколько дней, – отвечаю я, прижимая беспроводной телефон к подбородку, чтобы потереть левое запястье. Мрачные видения с нанесением себе увечий утихли после прослушивания, но боль в руке никуда не делась. – Какие планы на выходные? Хочется как-то отвлечься от ожидания.

– Не знаю, будет ли тебе это интересно, – говорит Элиза.

Честное слово, иногда общение с ней сродни попыткам договориться о чем-то с трехлетним ребенком. Стараясь придать своему голосу неподдельный энтузиазм, я поддразниваю ее:

– Скажи – и увидишь.

– Ты же знаешь моего двоюродного брата Лиама? – спрашивает Элиза, и в мой сердечный ритм перед следующим ударом добавляется изящный форшлаг¹⁰.

Лиам. Конечно, я знаю Лиама. И дело не в том, что Элиза время от времени упоминает о нем, вот, мол, любимый двоюродный брат. Дело в том, что я была по уши влюблена в него в детстве и во время наших игр у Элизы дома часами тайно обдумывала, как завоевать его расположение. У него были завораживающе длинные ресницы, и все равно он производил впечатление мрачноватого, загадочного и уверенного в себе ребенка, и все это вместе убедило меня в том, что он самый интересный человек на Земле.

Однажды мы с Элизой уговорили Лиама записать вместе с нами радиопередачу на старый кассетный магнитофон ее отца. Мы потратили на это несколько часов: Элиза была диджеем, Лиам пел песни, изображая разных исполнителей, а мне было поручено заниматься звуковыми эффектами, шуршать бумагой и по команде встряхивать в коробке всякую мелочевку. Когда я сыграла на детском синтезаторе Элизы несколько мелодий поверх одной из его песен, он явно был впечатлен.

– Как ты этому научилась? – спросил он.

– Природный талант, – пожала я плечами. – И уроки игры на фортепьяно по методу Судзуки¹¹ в пять лет.

Он рассмеялся, и несколько часов я как будто парила над землей. Нам пришлось прервать наш эфир, когда за Лиамом приехала его мама. К тому моменту они с Элизой никак не могли договориться о том, включать или нет в передачу фрагмент о Тени¹² (она была полностью за, а он не мог понять, почему действие нашего шоу внезапно перенеслось в 1930-е годы. На следующий день, когда я предложила им продолжить нашу затею, Лиам был чем-то недоволен и сосредоточенно играл в компьютерную игру. Перед уходом я вытащила кассету из магнитофона и спрятала в рукав, чтобы потом послушать дома, но сейчас не могу вспомнить, послушала ли я ее в итоге и куда именно убрала. Наверняка она до сих пор где-то здесь, в моей комнате. Я бы ни за что ее не выбросила, потому что, конечно, не забыла, как сохла по Лиаму. Но я скорее умру, чем признаюсь в этом Элизе.

– Скажи честно, если не хочешь идти, – говорит она. – Тебе не обязательно сидеть там, выдумывая оправдания, чтобы смыться.

– Хм… – бормочу я, возвращаясь к разговору. – Извини, связь на пару секунд пропадала. Я пропустила, что ты говорила.

– Говорю, у группы Лиама в эту субботу концерт в пиццерии возле железнодорожных путей.

– Это там, где по выходным обычно играют всякие старперы в гавайских рубашках? Типа кавер-группы Джимми Баффетта?¹³

Слушая Элизу вполуха, я подтаскиваю стул поближе к шкафу, чтобы взобраться на него и дотянуться до верхней полки, где хранится коробка с моими детскими сокровищами.

– Не знаю, – вздыхает Элиза. – Может быть. Вообще-то они играют металл, типа очень-очень тяжелый металл. Их группа называется Feral Soul¹⁴. Или, может, Fatal Soul¹⁵? Они несколько раз меняли название. – Она делает паузу. – Возможно, это будет просто ужасно.

– Да нет, звучит даже забавно, – говорю я, сидя на кровати и перебирая извлеченные из коробки обрывки браслетов дружбы, старые поздравительные открытки и маленьких игрушечных зверюшек.

– Правда? – спрашивает Элиза.

Я закрываю глаза, сосредотачиваясь на том, чтобы наконец прийти с Элизой к взаимопониманию.

– Знаю, в последнее время я была не очень-то легка на подъем…

Честно говоря, не особо горю желанием туда идти. Группа у них, похоже, нелепая, а мне хочется уберечь светлый образ Лиама, который я хранила в своей памяти все эти годы, словно вещи в этой коробке, неизменным. Но не хочу, чтобы Элиза и дальше на меня дулась.

А еще я хочу провести эти несколько дней конца лета легко, немного пофилонить во время моих последних смен в кафе-мороженом, почувствовать себя такой же беззаботной, как все вокруг. И, кроме того, всегда есть шанс, что Лиам с первого взгляда распознает во мне природную красоту и талант, незаметные всем остальным, и тогда мы вместе покинем эту невзрачную обыденность и заживем возвышенной жизнью, полной изящества и буйной страсти. Вот прямо так и будет, ага.

– Я правда хочу пойти.

– Тогда сделаем это! – восклицает Элиза. Она всегда легко идет на мировую, достаточно малейшего намека на извинения. Это то, что мне в ней всегда нравилось. – Я заеду за тобой на монополемобиле в семь. Можем перекусить перед концертом.

– Хорошо, – откликаюсь я, позволяя радостному волнению Элизы просочиться немного и в меня.

Повесив трубку, вновь просматриваю содержимое коробки, и тут мой взгляд натыкается на нее – вот же она, аудиокассета с надписью «Производство Э-Л-А», сделанной зеленым маркером на этикетке. Наши инициалы, а почерк, должно быть, Лиама. Я едва снова не хватаю телефон, чтобы позвонить Элизе и сообщить о своей находке. Но все же не делаю этого. В машине Элизы, до того старомодной и крошечной, что ее можно было бы использовать как игрушку для игры в «Монополию», есть магнитола, но не уверена, что хочу слушать кассету вместе с ней. Я закрываю коробку крышкой и возвращаю на полку снова покрываться пылью.

* * *

В субботу я надеваю темно-синее платье, кардиган и подаренные бабушкой серьги с камнем «кошачий глаз», почти идеально сочетающиеся с моими глазами. Сегодня я проверила почтовый ящик примерно восемь миллионов раз, ожидая от дирижера, мистера Хэллоуэя, подтверждения о зачислении в оркестр. Но пока ничего. Каждый раз, когда я открываю маленькую дверцу почтового ящика, желудок сжимается, а затем разжимается, пропуская сквозь стенки жижу разочарования, заполняющую все мое существо. Это очень изматывает, и я уже жалею, что пообещала Элизе пойти с ней на концерт. Мне просто хочется хоть какой-то определенности, пусть даже новости будут плохими. Но пока что есть только бесконечная неизвестность.

Я смотрюсь в зеркало в ванной, собираю волосы в хвостик, снова распускаю, корчу себе рожу, гадая, вспомнит ли меня Лиам. Слышу, как Элиза входит через парадную дверь, как к себе домой, и начинает болтать с моей мамой.

– Ух ты, секси! – восклицает Элиза, когда я, сдавшись после нескольких попыток что-то сделать со своими волосами, вхожу на кухню.

Мне тут же хочется вернуться в свою комнату и переодеться. На Элизе темные обтягивающие джинсы, ботинки на высоком каблуке и что-то вроде фанатской футболки с отрезанной горловиной. Ее короткие волосы собраны в небольшие торчащие пучки, и выглядит это, как обычно, просто потрясающе. Элиза – эдакий хамелеон, которого трудно отнести к той или иной категории. По этой причине большинство людей в школе и не знают, что о ней думать. По той же причине я считаю ее абсолютно невыносимой, но мне всегда интересно, чего от нее ждать дальше. Сегодня с утра она могла быть одета в безразмерную фланелевую рубашку с ниткой жемчуга на шее. Могла переписываться с приятелем из Южной Кореи или рисовать натюрморт в стиле другой эпохи. С Элизой может произойти все что угодно.

Оторвав взгляд от газетной страницы, мама смотрит на нас обеих. Интересно, больно ли ей видеть, что ее единственная дочь почти всегда самый некрутой человек в комнате. В прошлом моя мать была танцовщицей. Каждой клеточкой тела она до сих пор транслирует в пространство непринужденную уверенность в себе. Даже сейчас в рубашке свободного кроя и легинсах мама выглядит одетой более подходяще для концерта, чем я.

– Только посмотрите на эту парочку, – умиляется она. – Будьте осторожны на дорогах, ладно?

– Конечно, миссис Эйч, – отвечает Элиза быстрее, чем я успеваю открыть рот. – А какие у вас с супругом планы на сегодняшний вечер?

– Ну, – говорит мама с легким смешком, – по субботам у нас уроки бальных танцев.

Вскоре после того, как мои родители повстречались, и за несколько лет до моего рождения тяжелая травма колена положила досрочный конец маминой танцевальной карьере. И тот факт, что мой отец – книжный червь по натуре – каждую неделю добровольно вальсирует в паре со своей грациозной супругой, может свидетельствовать лишь об истинной преданности. Всем известно, что каждое его решение, возможно, даже то, которое привело к моему рождению, направлено только на то, чтобы сделать мою мать счастливой. Эта щенячья отцовская любовь всегда казалась мне разновидностью глупости, и все же если бы кто-то относился так же ко мне, я бы точно не расстроилась.

– Звучит зажигательно, – подмигивает Элиза, и, пока они дружно хихикают, у меня есть несколько мгновений, чтобы поискать в сумочке блеск для губ.

Борясь с желанием снова спросить маму про почту, раздумываю над тем, не родилась ли я по ошибке не в той семье. Может быть, много лет назад меня подкинули на Землю, а в какой-то другой реальности живет на всю катушку настоящая Анна?

– Возвращайтесь к полуночи, – говорит мама нам вслед, когда мы выходим за дверь, хотя я почти уверена, что моих родителей самих в это время еще не будет дома.

* * *

Пиццерию Mozzarella on the Tracks¹⁶ я всегда терпеть не могла: голые по пояс самовлюбленные парни, играющие в волейбол на заднем дворе, дурацкие шуточные названия блюд в меню («Грибанька с грибочками», бургер «Толстый бюргер»), уродливые шорты на семьях, играющих в мини-гольф в соседнем заведении. Я едва не произнесла эту последнюю колкость вслух при Элизе, но вовремя прикусила язык. Элиза всегда умеет выставить мое мнение незначительным и злобным, даже если это всего лишь проницательные наблюдения.

Кавер-группа The Lost Shakers¹⁷ только что выступила и выносит свое оборудование со сцены, в то время как мы с Элизой заказываем пиццу среднего размера под названием «Мое сердце». Заигрывая с официантом студенческого возраста, Элиза пытается заказать пиво, несмотря на то что на наших руках нарисованы гигантские крестики – знак, что мы несовершеннолетние, – а когда он отказывает, делает вид, что все это было шуткой. Я изображаю глубокий интерес к меню, чтобы скрыть свое смущение.

– Ага, вот и Лиам, – радуется Элиза.

Я оборачиваюсь и вижу, что он подключает провода к усилителю. Выглядит он почти так же, каким я его и помню, разве что плечи стали шире и линия подбородка заострилась.

Лиам одет очень просто – в джинсы и черную футболку, но при этом ногти на руках покрашены в черный и на запястье болтается замысловатый браслет – можно подумать, что он сделан из средневековой кольчуги. Короче, Лиам выглядит восхитительно, и я надеюсь, что Элиза не заметит, как румянец заливает мою кожу.

– ЛИ-АМ-ЛИ-АМ! – оглушительно вопит Элиза, пока я украдкой за ним наблюдаю. – Мы здесь! Анна считает, что ты секси!

Я разворачиваюсь на стуле, но прежде замечаю, как Лиам, явно очень довольный, машет Элизе рукой. Она машет в ответ, пока я не пихаю ее под столом ногой: