Читать книгу: «Перо в её руке. Женские письма – женские судьбы в XVIII веке», страница 3

2. Маркиза де Помпадур
Советник Людовика XV

Я устала принимать визиты и держать перо; и однако же мне надобно написать еще около 60 писем.

Маркиза де Помпадур – Франсуа Пуассону, своему отцу, октябрь 1752 года

С XVIII века она считается символом непристойного женского поведения. Находясь на самой вершине власти, эта женщина ежеминутно вмешивается не в свое дело. Она амбициозна и ни во что не ставит абсолютный запрет, предписанный женщинам: никогда не лезть в политику, оставаясь в узких рамках частной жизни. Маркиза де Помпадур любит власть и не стыдится этого. В течение почти 20 лет она идет на все, чтобы сохранить свое положение при Людовике XV, – вплоть до того, что, подобно содержательнице публичного дома, отбирает для короля сексуальных партнерш, чтобы сберечь его здоровье и свое влияние. Как только о ней не говорили, начиная с XVIII же века! Извращенная, развратная, холодная, склонная к манипуляциям, она предстает перед нами всего лишь бесчувственной самкой, чудовищем в женском обличье, на которое возлагают вину за деградацию, а затем и крах французского королевства. Хуже того – Жанна-Антуанетта Пуассон, родившаяся в декабре 1721 года, принадлежит к буржуазному сословию. Поскольку в политике с противником расправляются при помощи гиперболы, на нее остается лишь возложить всю ответственность за революцию 1789 года, а затем и падение монархии в 1792-м.

Репутация маркизы де Помпадур, несомненно, скандальна. Но честолюбию этой женщины не удалось бы развернуться с такой силой, если бы она не обладала разнообразными способностями. Именно они позволили ей не только стать фавориткой, но и сохранить этот статус даже тогда, когда плотские отношения с королем прекратились, а это произошло примерно через пять лет после официального начала их связи¹⁶, в сентябре 1745-го. Помимо своих артистических талантов, она тонко разбирается в людях и, несмотря на то, что природа не дала ей крепкого здоровья, демонстрирует исключительную физическую и моральную стойкость перед лицом бесчисленных ловушек, которые в Версале придворные расставляют для нее. Там она всемогуща, о чем можно судить по письмам и запискам, которые она составляет почти что с маниакальной частотой. Она пишет всем сильным мира сего: министрам, послам, маршалам. Ее перу принадлежит письмо, адресованное императрице Марии-Терезии Австрийской, еще одно – канцлеру Кауницу, и даже длинное послание Папе Римскому! Каждый день, на протяжении почти 20 лет, она безостановочно пишет. Если согласиться с тем, что письменный текст есть проявление власти, то степень могущества этой женщины можно сопоставить с размахом ее эпистолярной деятельности.

Все эти письма и записки отнимают у нее довольно много времени, а ведь ей его так не хватает. В Версале она почти постоянно на виду, в том числе во время знаменитых интимных ужинов в узком кругу, которые так нравятся королю. Фаворитка все время находится в движении – либо на сцене политического театра, которым является двор, либо на сцене своего маленького любительского театра, где она играет, поет и танцует, к величайшему удовольствию Людовика XV. И однако же она ежедневно умудряется писать десятки писем. Ей удается уединиться, сосредоточиться и выразить на бумаге свои умозаключения, раздумья, волю или приказы. Она пишет сама, без чьей-либо помощи, и чаще всего не ставит на письме ни даты, ни подписи. Некоторым из своих почти бесчисленных корреспондентов она дает милые прозвища, и не только из симпатии к ним. Она льстит им и осыпает их ласковыми словами, чтобы надежнее расположить их к себе. Именно так дело обстоит с Ришелье: они оба ненавидят друг друга столь же сильно, как и обхаживают. Ее письма пестрят исправлениями – маркиза не сильна в орфографии, а почерк неразборчивый, ведь писать приходится помногу и в бешеном темпе. Она часто перескакивает с одного предмета на другой, внезапно и без малейшей связи. По большей части фаворитка пишет лаконичные сообщения в десять строк, но ее письма чрезвычайно удлиняются во время Семилетней войны (1756–1763), которая становится для нее суровым испытанием. В письмах маркизы де Помпадур есть множество мест по меньшей мере неясных, что вполне типично для эпистолярного жанра, но в то же время говорит о ее стремлении к осторожности.

В своей личной переписке фаворитка предстает совершенно не той женщиной, какой рисует ее молва. В письмах нет и следа легкомыслия, и тем более фривольности. Та, кого король сделал маркизой в 1745 году, герцогиней в 1752-м и, наконец, фрейлиной королевы в 1756-м, смотрит на политику как на дело большой, даже чрезвычайной значимости. Важная роль, которую она в ней играет – всегда с согласия короля, – и есть секрет ее исключительного долголетия при Версальском дворе и на вершине государственной власти. Людовик XV видит в ней не только возлюбленную, которую он избрал по собственному желанию, в отличие от «политической» супруги Марии Лещинской, но и своего верного друга, ту, кому он полностью доверяет и без кого не сможет обходиться даже тогда, когда физическая страсть угаснет. Этот нервный и непостоянный человек с огромным трудом сближается с другими людьми. После того как в 1743 году умирает кардинал де Флери, его неофициальный первый министр, а также наставник и друг, король замыкается в одиночестве. Маркизе де Помпадур удается завязать с ним доверительные отношения, которые сможет оборвать только смерть. Своей умирающей фаворитке король дарует невероятную привилегию – окончить жизнь при Версальском дворе – и будет искренне оплакивать женщину, которая была его доверенным лицом.

Письма маркизы де Помпадур показывают, что ее неотступно волнуют государственные дела. Ее возмущает, что раздоры между янсенистами из Парламента и всемогущими представителями духовенства бросают вызов авторитету короля. С согласия Людовика XV она всячески способствует знаменитому «переворачиванию альянсов» между Францией и Австрией, которые становятся союзниками в мае 1756 года. Канцлер Кауниц, долгое время служивший австрийским посланником во Франции, советует императрице Марии-Терезии действовать через фаворитку, так как именно она, и только она, пользуется вниманием и доверием Людовика XV. С началом войны она с одобрения короля превращает свои апартаменты в настоящую штаб-квартиру. Про нее болтают, что она следит за ситуацией на разных фронтах, будь то в Европе или Америке, отмечая важные точки на картах при помощи мушек из черной тафты, – не лишенный мизогинии, этот анекдот многое говорит о влиянии маркизы, которая ведет себя почти как главнокомандующий!

Согласно ее собственным словам, она «питает природную склонность к размышлению». Несмотря на свою любознательность и большой интерес ко всему красивому и новому, она вовсе не стремится отстаивать перед королем прогрессивные идеи. Она не хочет и не может быть голосом философов Просвещения. Возможно ли, находясь в полной зависимости от доброй воли короля, критиковать произвол его абсолютной власти и ставить под сомнение всемогущество Церкви в его государстве? Она покровительствует философам, литераторам, ученым, деятелям и мастерам искусства прежде всего как просвещенный меценат, действующий в качестве министра культуры в современном понимании этого слова, и никак не может считаться заступницей философов или «Богоматерью Просвещения». Эта женщина поступает как эстет, одержимый величием царствования – царствования своего короля и своего идола.

Маркиза де Помпадур сумела не только стать влиятельной фавориткой, но и принять на себя традиционно мужскую роль королевского советника – совсем не удивительно, что начиная с XVIII века она вызывает к себе столь живой интерес. Фаворитка умирает в апреле 1764 года, и через восемь лет в Лондоне выходят четыре тома ее писем, причем ни одно из них не было подлинным. Издание имеет такой коммерческий успех, что Вольтер упоминает о нем в письме своей подруге госпоже дю Деффан от 6 июля 1772 года: «Они написаны в легкой и естественной манере, как будто бы подражающей стилю г-жи де Севинье. Многие факты правдивы, некоторые ложны, мало выражений дурного тона. Все, кто не знал эту женщину, должны будут легко поверить, что это ее письма. За границей ими зачитываются». Тот факт, что это подделка, в конечном счете не имеет значения. Люди жаждут прочесть их, чтобы лучше понять фаворитку и ее внутренний мир. В тех письмах, которые она действительно написала и которые мы приводим здесь, она выступает как политик – первая женщина-политик во французской истории.

Маркиза пишет нижеследующую записку своему отцу Франсуа Пуассону; она не датирована, как и большая часть ее писем. Речь в ней идет о дочери маркизы Александрине, в которой дедушка души не чает. Девочка родилась в августе 1744 года; всего через несколько месяцев, весной 1745-го, ее мать бросила ее отца, Ленормана д’Этиоля, чтобы стать фавориткой короля. Александрину воспитывают как принцессу крови. Девочка обнаруживает большие способности к учебе, но в июне 1754 года внезапно умирает. Маркиза де Помпадур так никогда и не сможет оправиться от этой потери.

Любезный мой батюшка, я велела привезти Александрину ко мне в Ла-Мюэтт, она была в добром здравии. Однако вам следует упрекать себя в том, что с ней сделалось несварение. И отчего только бабушкам и дедушкам всегда надобно баловать своих внуков? Я нахожу, что она становится нехороша собою, но отнюдь не печалюсь; будь она хоть немного миловидна, я вполне этим удовольствуюсь, ибо вовсе не желаю видеть ее первой красавицей. Красота лишь ополчает против вас весь женский пол, который вместе с друзьями указанных женщин составляет две трети рода человеческого.

Официальное представление ко двору происходит 14 сентября 1745 года, и почти сразу же фаворитка начинает оказывать на короля практически невиданное в истории монархии влияние. По соглашению с Людовиком XV она раздает должности и пенсии, руководствуясь своим желанием и выгодой. После смерти Филибера Орри в ноябре 1747 года она назначает суперинтендантом королевских строений Ленормана де Турнема, дядю своего мужа, который всегда помогал ей. А кроме того, она убеждает короля закрепить право наследования этой должности за своим младшим братом Абелем-Франсуа, которому на тот момент едва исполнилось 18 лет. Однако она действует и как дальновидный меценат, обязывая брата для начала получить серьезное художественное образование. С этой целью она организует ему путешествие по Италии в компании гравера Кошена, архитектора Суффло и историка искусства аббата Леблана. Эта поездка, продлившаяся с декабря 1749-го по сентябрь 1751 года, будет иметь решающее значение для истории французского искусства XVIII века. Брат фаворитки, получивший титул маркиза де Мариньи, сыграет ключевую роль в ее культурной политике, которая по своим масштабам сопоставима с деятельностью современного министерства культуры.

28 декабря 1749 года

Вы правильно рассудили, братец, что не стали прощаться со мной. Ведь несмотря на всю пользу, которую должна принести вам эта поездка, и мое давнее желание доставить вам ее ради вашего блага, мне было бы трудно расстаться с вами. Я не стану советовать вам часто писать мне о ходе ваших дел, поскольку уверена, что вы не станете этим пренебрегать; но что я посоветую вам прежде всего, так это проявлять величайшую учтивость и равную ей сдержанность. Вам также следует хорошенько уяснить себе, что светский человек должен быть любезным со всеми, ибо если бы мы стали ограничиваться лишь теми людьми, коих почитаем, нас возненавидел бы почти весь род людской. Помните, о чем мы с вами говорили, и не думайте, что раз я молода, то не могу подать хорошего совета. За те четыре с половиной года, которые я провела здесь [при дворе в Версале], я столько повидала, что знаю больше, чем если бы мне было лет 40. Прощайте, любезный брат, будьте здоровы и любите меня так же сильно, как я люблю вас. Посылаю к вам ваши три письма с открытой печатью¹⁷, вы их окончите.

Нижеследующая записка составлена в 1749 году в большой спешке, если не сказать впопыхах. Она адресована графине Лютцельбург, одной из любимых корреспонденток Вольтера и самой фаворитки, которая неизменно называет ее «великой женщиной». Эти несколько строк показывают, с какой невероятной энергией маркиза де Помпадур занимается увеселениями короля, склонного к глубокой меланхолии. Она то выступает на сцене как блестящая актриса-любительница, то организует пребывание короля вдали от двора, в одной из его резиденций или в своих собственных владениях. Кроме того, она тщательно соблюдает все, что предписывают этикет и традиции. Она стремится поддерживать хорошие отношения с семьей своего возлюбленного, и прежде всего с королевой Марией Лещинской.

Я льщу себя надеждой, великая женщина, что мое молчание не произвело на вас ни малейшего дурного впечатления; но, если я ошибаюсь, вы были бы неправы. Жизнь, которую я веду, ужасна, у меня почти нет минуты для себя из-за репетиций и представлений, которые проходят два раза в неделю, постоянных поездок то в Пти-Шато [Ла-Сель-Сен-Клу], то в Ла-Мюэтт и т. д. Обязанности мои велики и не допускают ни малейшего небрежения: развлекать королеву, дофина, дофину, которая, слава богу, не покидает кушетки¹⁸, трех дочерей короля [Мадам Генриетту, Мадам Аделаиду и Мадам Викторию], двух инфант [Елизавету, старшую дочь короля, и ее дочь Изабеллу] – судите сами, можно ли тут перевести дух; пожалейте и не вините меня.

В нижеследующем письме 1749 года маркиза де Помпадур не может скрыть, как сильно Вольтер, один из ее излюбленных мыслителей, вновь и вновь разочаровывает ее. Как истинный придворный, Вольтер сближается с фавориткой короля с первых же дней ее нового статуса, то есть с весны 1745-го. Он возлагает на эту женщину большие надежды: она должна наконец снискать для него милость короля, который терпеть его не может и в прошлом подписал несколько «летр де каше»¹⁹, чтобы упрятать его в тюрьму. Маркиза де Помпадур добивается для Вольтера очень престижной должности королевского историографа и квартиры в Версале, а в мае 1746 года успешно поддерживает его кандидатуру в Академию.

Но философу этого недостаточно. Он не может стерпеть, что она оказывает покровительство и другим литераторам, в особенности Кребийону, к которому он питает жгучую неприязнь. Вольтер – человек мстительный. Он ведет переписку с одним из злейших врагов фаворитки, королем Пруссии Фридрихом II, а в июне 1750 года даже принимает его приглашение поселиться в Берлине. Однако это еще не все. В Пруссии Вольтер будет зло смеяться в стихах над той, кого иронически назовет «Девственницей».

Милостивый государь, я получила и с удовольствием преподнесла королю переводы, которые вы мне прислали. Его Величество поместил их в свою библиотеку, выказав знаки расположения к автору. Если бы я не знала, что вы больны, то стиль вашего второго письма сказал бы мне об этом. Я вижу, вы огорчаетесь тем, что вас бранят и чернят. Но разве не лучше было бы для вас привыкнуть к этому, сказав себе, что удел всех великих людей – быть оклеветанными при жизни и восхваляемыми после смерти. Вспомните, как было с Корнелем, Расином и т. д., и вы увидите, что на вас нападают не больше, чем на них. Я нимало [sic!] не верю, что вы могли чем-то повредить Кребийону. Как и вы, это талантливый человек, которого я люблю и уважаю. Я слишком хорошо думаю о вас, чтобы поверить в подобные низости, и не поверила тем, кто обвинял вас. Вы правы, обо мне говорят возмутительные вещи; я отношусь ко всем этим гадким нападкам с полнейшим презрением и спокойствием, так как подвергаюсь им лишь за то, что радела о счастье рода человеческого, добиваясь мира. Как бы несправедливо обо мне ни судили, я не раскаиваюсь в том, что желала принести людям благо; возможно, однажды они это поймут. Как бы о том ни судили, я нахожу награду в своем сердце, ибо оно всегда будет чистым. Прощайте; будьте здоровы; оставьте идею ехать к королю Пруссии; каким бы великим правителем он ни был и каким бы возвышенным умом ни обладал, не следует помышлять о том, чтобы покинуть нашего Государя, когда знаешь его прекраснейшие качества. Что же касается до меня, я никогда вам этого не прощу. Будьте здоровы.

Маркиза де Помпадур амбициозна, но ею движет прежде всего стремление прославить своего возлюбленного – для него она мечтает только о величии. Хотя Людовик не был королем-строителем, фаворитка затевает обширные архитектурные проекты – Военную школу напротив Марсова поля, площадь Людовика XV (нынешнюю площадь Согласия) и Малый Трианон в Версале, а также контролирует и даже в значительной степени финансирует строительные работы. Ей помогают Габриэль, первый королевский архитектор, и богатые финансисты, в том числе Пари-Дюверне, сыгравший важную роль в ее стремительном взлете. Именно ему адресовано нижеследующее письмо. Дата отсутствует, но оно, вероятно, написано в 1755 году, когда маркиза вкладывает существенную часть своих личных доходов в постройку Военной школы, задуманной для обучения молодых небогатых дворян по образцу Сен-Сира – пансиона для бедных дворянок, основанного госпожой Ментенон.

Ну конечно же нет, любезный мой дуралей, я не допущу, чтобы заведение, которое должно обессмертить нашего Короля, осчастливить его дворян и показать потомкам мою приверженность государству и особе Его Величества, погибло в зачатке. Сегодня я велела Габриэлю отрядить к Гренелю людей, необходимых для завершения работ… Я еще не получила своего дохода за этот год, но весь его употреблю на двухнедельные выплаты рабочим; не знаю, удастся ли найти обеспечение этому платежу, но отлично знаю, что весьма охотно рискну 100 000 ливров ради счастья этих бедных детей. Прощайте, любезный дуралей, если сможете приехать в Париж во вторник, буду сердечно рада вас видеть; если же нет, пришлите ко мне своего племянника в шестом часу.

Герцог Ришелье, внучатый племянник знаменитого кардинала, – один из заклятых врагов фаворитки. Этот доблестный воин и убежденный либертен приближен к королю; он активно участвует в Семилетней войне, причем еще до того, как в мае 1756 года будет официально объявлено о ее начале. Уже в апреле возглавляемый им французский флот высаживается на Менорке, одном из Балеарских островов в западной части Средиземного моря, который с 1708 года контролируют англичане. 20 мая происходит столкновение; победа остается за французами, англичане вынуждены уйти. 1 мая Французское королевство и Австро-Венгерская империя подписывают первый Версальский договор, который закрепляет новую расстановку сил на европейской сцене. Отныне две страны объединяются против своих общих врагов, Англии и Пруссии.

С согласия Людовика XV маркиза де Помпадур принимает активное участие в политическом и военном сближении двух держав. В течение семи военных лет фаворитка из своих покоев в Версале так пристально следит за ситуацией на всех фронтах, что это подрывает ее здоровье. Ришелье, как и другим маршалам, она шлет в это время письмо за письмом.

27 июня 1756 года

Как следует отругайте моего караульного гвардейца, господин Маршал. Он часто забывает известить меня, в какие дни отходит почта, лишая меня удовольствия написать вам записочку. Я уже высказала ему все, что об этом думаю.

Надеюсь, что ныне вы уже имеете в своем распоряжении подкрепление из двух кораблей, и мы надеемся, что оставшиеся три отправятся в путь 10 числа. Вы располагаете различным провиантом, и я прошу вас запастись терпением – оно вам понадобится. Но я уверена, что вы выстоите, хотя английские господа давеча и заключали пари, что смогут пленить вас и доставить в Лондон к 1 октября. Какова наглость! Я бы смело побилась об заклад на все, что имею. Эти злодеи оступились от своей затеи, и правильно сделали.

Не стану отрицать, что договоры с императрицей приносят мне такую же пользу, как и снадобья Троншена²⁰. Уважение, которым король пользуется в Европе и которое он снискал своей мудрой политикой, а также хорошее состояние его дел за морем очень меня обрадовали. Я бы хотела, чтобы дела шли столь же хорошо и в само́м нашем королевстве, но об этом, господин Маршал, я не скажу ни слова.

Поторопитесь же, мне так хочется поскорее назвать вас жителем Менорки! Только что умер аббат Помпонн. Моему брату передана часть обязанностей господина де Сен-Флорентена [государственного секретаря].

Маркиза де Помпадур пишет нижеследующее письмо, все еще пребывая в сильнейшем испуге. Накануне, 5 января 1757 года, около 18:00 Людовик XV был ранен неким слугой по имени Дамьен, который ударил короля перочинным ножом в правый бок. Хотя ранение оказалось пустяковым, двор и все королевство были глубоко потрясены случившимся. Покушение на время прекращает ожесточенное противостояние между парламентариями и защитниками всемогущества французской католической церкви, которое тянется уже несколько лет. Эти склоки подрывают авторитет короля, который не может решить ни что ему делать с парламентами, ни как реагировать на гнев духовенства, взывающего к третейскому суду Папы. Январь 1757 года становится для фаворитки одним из самых мрачных периодов в ее жизни. Отречется ли король от нее, прогонит ли ее из Версаля?²¹ Ничего подобного. Цареубийцу Дамьена будут допрашивать и долго пытать, наконец осудят и 28 марта позорно казнят. Нижеследующее послание адресовано графу Стенвилю, будущему герцогу Шуазёлю, который с 1753 года находится в Риме в качестве французского посланника. Это один из постоянных корреспондентов маркизы. Ясно сознавая всю силу этого человека, она опасается его в той же мере, что и ненавидит.

6 января 1757 года

Король чувствует себя хорошо, очень хорошо, у него лишь держится небольшая температура. Какое же гнусное чудовище извергнул ад вчера в 18:00, чтобы нанести лучшему из королей сильный удар в спину перочинным ножом как раз тогда, когда он садился в карету, намереваясь возвратиться в Трианон. Нож задел только плоть. Вы не можете себе вообразить, какое необычайное мужество и присутствие духа сохранил король. Он велел схватить злодея и не причинять ему вреда, вернулся в свои покои без чужой помощи, попросил привести хирурга и священника и, считая себя опасно раненным, утешал свою семью и своих подданных, доведенных до крайнего отчаяния. Позавчера парламентарии говорили о нем страшные вещи; сегодня же в городе [Париже] и в Парламенте слышны одни стенания и молитвы. Все обожают его. Я не пишу вам о себе, вы можете судить о моем состоянии, так как знаете глубину моей преданности королю. Со мной все благополучно.

Прощайте.

Марии-Терезии Австрийской фаворитка пишет в высокопарной манере и, вероятно, под диктовку министра Шуазёля. Несколькими днями ранее маркиза де Помпадур, приложившая столько усилий в пользу «переворачивания альянсов» между двумя державами, в знак благодарности получает богатый дар: лаковый прибор для письма, инкрустированный драгоценными камнями и украшенный портретом австрийской правительницы.

Вопреки легенде, во многом созданной королем Пруссии Фридрихом II, которого они обе ненавидят, Мария-Терезия и маркиза де Помпадур никогда не состояли в переписке. Как императрица могла бы допустить, чтобы фаворитка, креатура морально разлагающегося короля, да к тому же родившаяся в недворянской семье, стала ее корреспонденткой и завязала с ней дружбу при помощи чернил и бумаги?

28 января 1759 года

Могу ли я надеяться, что В. И. В. [Ваше Императорское Величество] милостиво соизволит принять мою нижайшую благодарность и выражение почтительной признательности за бесценный портрет, который мне передали? Государыня, если испытывать живейшее восхищение чарующими прелестями и высочайшими добродетелями В. И. В. означает заслуживать сего бесценного подарка, то никто во всем свете не достоин его более меня. Осмелюсь прибавить, что среди подданных В. И. В. нет ни единой души, которая бы не чтила сих редких и возвышенных качеств. И хотя все, кому выпало счастье приблизиться к В. В., выражают те же самые чувства, которые и я имею честь вам высказывать, я уповаю на то, что вы все же не оставите без внимания эти свидетельства моего глубочайшего почтения, с которым остаюсь, Государыня, нижайшей и покорнейшей слугой Вашего Императорского Величества.

Нижеследующее письмо написано в 1759 году папе Клименту XIII. Не исключено, что в его написании маркизе помогал Шуазёль, который сразу же по возвращении из Рима в 1757-м становится всемогущим первым министром. В этом письме, как и во многих других, она пишет о своем отвращении к придворной жизни и сокрушается о том, что Церковь считает ее грешницей, недостойной святых таинств и особенно причастия. А кроме того, мягко заявляет о том, что, хотя все плотские отношения с королем разорваны (это происходит с самого начала 1750-х годов), ей невозможно покинуть его. Людовик XV остро нуждается в ее заботе, но еще более в том, чтобы рядом с ним находился доверенный человек, которым она для него является. В целом из этого письма становится ясно, что положение фаворитки дается маркизе непросто и что она приносит в жертву своему бывшему любовнику свое здоровье и свободу.

В начале 1752 года, вознамерившись сохранить к королю только чувство благодарности и самой безгрешной привязанности по причинам, в которые было бы излишним вдаваться, я сообщила об этом Его Величеству, умоляя его просить совета у богословов Сорбонны, а также отписать своему духовнику, чтобы тот посоветовался с другими духовными особами о том, каким способом король может оставить меня при своей особе, коль скоро он этого желает, не навлекая на меня подозрения в слабости, которой я более в себе не имела. Зная мой характер, король почувствовал, что не следует ожидать от меня возврата к прежнему, и согласился на то, чего я желала. Он послал к богословам и написал к отцу Перюссо, который потребовал от него полного расставания со мной. Король ответствовал, что он никоим образом не может дать на это согласия; что не для себя, а для моего собственного удовлетворения он желает устроить так, чтобы уничтожить всякие подозрения в глазах людей [в сохранении любовной связи]; что мое присутствие необходимо для его счастия и благополучного течения его дел; что я единственная осмеливаюсь говорить ему правду, которую так важно знать королям и проч. Добрый отец надеялся в тот момент, что король подчинится ему, и продолжал упорствовать. Богословы отвечали, что это было бы возможно, если бы иезуиты изъявили свое согласие. В то время я имела случай говорить с людьми, которые желали блага королю и религии; я уверяла их, что коль скоро отец Перюссо не пожелает сковать короля цепями святых таинств, тот будет вести жизнь, которая ни в ком не сможет найти одобрения. Меня не послушали и через несколько времени увидели, что я не ошиблась. Таким образом, до 1755 года людям посторонним казалось, что все остается, как прежде. Затем долгие размышления о невзгодах, которые преследовали меня даже на вершине благополучия, уверенность в том, что мне никогда не удастся найти удовлетворения в мирских благах, поскольку я обладала ими всеми и не смогла достичь счастья, охлаждение к тому, что меня более всего забавляло, – все убедило меня в том, что единственное счастье я смогу обрести в Боге. Я обратилась к отцу де Саси как к человеку, наиболее проникнутому этой истиной; я полностью обнажила перед ним свою душу, и он тайно испытывал мою решимость с сентября до конца января 1756 года. В это время он предложил мне написать моему супругу письмо; у меня хранится его черновик, который написан рукой отца де Саси. Мой супруг отказался когда-либо встречаться со мной.

По настоянию преподобного отца я для большего приличия испросила позволения сделаться фрейлиной Королевы; он велел переменить лестницу, ведущую в мои покои, и король отныне входил в них только через общую комнату; он предписал мне правила поведения, которым я в точности следовала. Эта перемена наделала много шуму при дворе и в Париже; в дело замешались всевозможные интриганы; они так плотно окружили отца де Саси, что он отказался причащать меня, пока я остаюсь при дворе. Я заговорила с ним обо всех обязательствах, которые взяла на себя по его настоянию, и о том, как происки против меня изменили его образ мыслей. В конце концов он сказал мне, что над духовником короля [Людовика XIV] слишком потешались, когда граф Тулузский [последний из бастардов короля-солнца] появился на свет²², и что он не желает, чтобы с ним обращались так же. Мне нечего было возразить на подобное соображение, и, когда я исчерпала все наиболее действенные средства, которые могло подсказать мне желание исполнить свой долг, дабы убедить его прислушиваться лишь к тому, что велит религия, а не к проискам против меня, я больше с ним не виделась. Настал гнусный день 5 января 1757 года [нападение Дамьена на Людовика XV], за которым последовали те же интриги, что и годом ранее. Король употребил все свои силы на то, чтобы убедить отца Демаре следовать лишь предписаниям веры. Но, ввиду тех же причин, сей пастырь дал такой же ответ, и король, страстно желавший исполнить свой христианский долг, был лишен этой возможности и вскоре снова впал в те же ошибки, от которых был бы спасен, если бы с ним поступили по совести.

Несмотря на величайшее терпение, которое я в течение полутора лет проявляла с отцом де Саси, мое сердце в той же мере терзалось моим положением; я поведала об этом одному честному человеку, которому могла доверять, – он был тронут и искал способа положить конец моим страданиям. Один аббат из числа его друзей, столь же высокообразованных, сколь и умных, изъяснил мои обстоятельства человеку, который, как и он сам, мог судить о них; они сошлись в том, что мое поведение не заслуживает того наказания, которому меня подвергали. Вследствие того мой духовник, сызнова подвергнув меня довольно длительному испытанию, покончил с этой несправедливостью, позволив мне причаститься таинств, и, хотя меня несколько огорчает необходимость хранить тайну, дабы о моем духовнике не стали говорить дурно, это все же служит к великому утешению моей души.

Последние годы ее короткой жизни пройдут под трагическим знаком Семилетней войны – бесконечной, кровопролитной и очень неудачной для Франции. Война завладевает всеми ее помыслами, изнуряет ее, подрывает здоровье. Ее способ участвовать в ней – это постоянно писать военачальникам, чтобы ободрить или отчитать их. Но ничего не помогает. Франция прижата к стене как в военном, так и в финансовом плане и вынуждена заключить унизительный мир. Она лишается почти всех своих колониальных владений, которые отходят Англии. Блеск королевства несколько меркнет; теперь ему приходится считаться с такими великими державами, как Англия, Пруссия и Россия. В неудачах этой весьма непопулярной войны общественное мнение, разумеется, винит фаворитку. Нижеследующее письмо адресовано к принцу Конде, который в 1758 году был назначен генерал-лейтенантом²³ французской армии. В нем фаворитка сетует на свою беспомощность перед лицом военной кампании, которой не видно конца.