Читать книгу: «Хроники Януса», страница 68

– Всё сказал?

– Слушай главное. Он опоздал. Я послал человека. Завтра все узнают кто он есть.

На эти мои слова Рулл скорчил насмешливую гримасу. Властно посмотрев на своего дружка, он кивнул ему. Тот вытянул из-за пояса какую-то тряпку. Подойдя ко мне и ухмыляясь, он развернул её передо мной и положил на ладонь. Тряпка была перепачкана кровью. Там лежал отрубленный указательный палец, на который был надет перстень с Аквилоном. Бандит взял палец, стянул с него перстень и надел на свой безымянный палец, покрутив ладонью, словно прикидывая как он смотрится. Палец же юноши, которого, как я полагал, уже нет в живых – он швырнул в сторону…

Кровь прилила к моей голове. Я задышал часто. Злость и отчаяние накатили на меня как волна. Мне хотелось кричать. Вслед за этим произошло то, чего я и вообразить не мог…

В проёме южной арки, где стояли двое бандитов, показалась какая-то фигура, и этот человек шагал сюда. По тому, что он вошёл с южной арки – той что ближе к воротам, это, вероятно, был один из них. Мне, честно говоря, было наплевать будет ли здесь одним негодяем больше или меньше, если бы не одна вещь. По мере того, как он приближался, я всё лучше и лучше видел его, и моё равнодушие сменилось догадкой, а догадка – удивлением. Когда он подошёл близко и встал прямо напротив меня, я и вовсе потерял дар речи. Это был он. Мой враг. Увидев его, я был настолько потрясён, что лишь молчал и изумлённо смотрел. Все мои чувства смешались. Мой гнев вспыхнул и ту же погас, словно на угли плеснули ледяной воды. Лёд сковал мне сердце. Ибо нет горше сознания, чем сознание предательства – того, что все твои усилия, часть твой жизни и смерть друзей пошли прахом. Янус продолжал забавляться.

Это был проклятый пун. Но он был лишь орудием. Он опасен, но есть тот, кто освободил его, и тот кто опаснее его в десять раз. Если б я только мог такое предвидеть! Клянусь, я бы не действовал по закону. Я бы распорядился убить старого негодяя; убить так же, как он расправляется с другими – и меня бы нисколько не терзала совесть. Или нет… я бы не отказал себе в удовольствия сделать это лично. Меня, конечно, бы потом бы судили и наказали. Не суть важно. Но я бы предотвратил войну.

Все мои чувства отражались на моём лице. Это развеселило карфагенянина и он засмеялся.

– Ну, что я говорил тебе? – произнёс он.

Сквозь пелену ненависти и смятения, я стал думать зачем Папирий прислал его ко мне. Конечно, подумал я, чтобы показать мне, что все мои усилия развалились; чтобы показать, что я беспомощен и слаб, а они сильны и всемогущи – тем самым больше унизить меня. Но вряд ли только за этим. Он здесь для того, чтобы сделать что-то гнусное – чего, не знал, но ожидал с тревогой.

… Вскоре, однако, я догадался зачем. Эта догадка стала ответом почему Рулл так тянул со мной – именно потому и тянул, что ждал его прихода. Мне стало очевидно, что именно моего врага и назначили мне палачом. Вернее, он сам напросился, чтобы свести со мной счёты.

… при всём том, что я видел и чувствовал, и что было несомненной явью, меня не отпускало странное ощущение наваждения, словно мой разум не желал принимать случившиеся. Где-то в глубине витало «не верь глазам своим, это просто видение, и оно скоро пройдёт!». Ибо прежде я был так уверен в успехе дела и так всё рассчитал, что происходящее казалось невообразимым.

Я, патриций из древнего римского рода, советник тайной службы Луций Ветурий Капитул думал, что всегда знал на что я способен. Но, оказалось, знал лишь отчасти. В тот день в декабре в таверне Ахаба я за какую-то пару минут выдумал складную историю об иллирийце, и так искусно вплёл ей в канву событий, чтобы оправдать солдата, что сам не ожидал что получится настолько правдоподобно. После этого я разоблачил моего врага. Сейчас в моём положении присутствовала и злая ирония, и злой сарказм. Ирония в том, что мне снова нужно было складно что-то сочинить, и сочинить срочно. А сарказм, что роли поменялись: теперь он, мой враг, играет роль разоблачителя, показывая, что я тогда ничего не знал и был «куклой в их игре». Под «игрой» он, сам будучи негодяем, имел в виду других негодяев в Риме и Карфагене, которые готовились развязать новую войну, чтобы обогатитья…

… но я вижу игру шире. Сквозь игры людей я вижу игры богов. Скверные игры скверных богов. Ибо лишь скверные боги могут желать, чтобы победило зло.

Я говорил, что много раз лгал ради спасения других. Теперь мне предстояло солгать ради спасения себя. Если там, в таверне Ахаба, у меня была на это минута-другая, то здесь всего несколько секунд для озарения – после чего я должен был выложить им что-то такое, что бы остановило их и заставило изменить свои намерения. Сейчас самым верным решением было тянуть время; чем больше, тем лучше, чтобы затем постараться вырваться и сбежать – как бы «сбежать из собственного дома» не резало слух. Иного выхода у меня просто нет.

Но едва лишь я собрался с мыслями, чтобы действовать так – случилось то, что окончательно изменило моё положение. Хотя о чём я? Вся моя жизнь бесповоротно изменилась с этого мгновения. Раз и навсегда.

… ибо впереди в арке показалась ещё одна фигура. К моему изумлению, а затем и к ужасу, я узнал в ней мою жену. Моё сердце сжалось. «Неужели, неужели что-то случилось и они вернулись? – с трепетом подумал я. – Как же она сюда пробралась… и почему эти мерзавцы, что караулили с улицы, её впустили?»

Кажется, её появление стало большой неожиданностью не только для меня, но и для бандитов. Они повернули головы и с изумлёнными лицами уставились на неё. Плиния была лишний свидетель, и это меняло их планы. Папирий, должно быть, говорил Руллу обо мне, а не о ней. И коль они рассчитали когда проникнуть в мой дом, то, значит, следили; они видели как выезжает повозка, затем проникли сюда, чтобы убить меня по-тихому без свидетелей. Таков был их план. Были ещё и рабы. Но рабы, которых они изолировали, по закону не являются свидетелями – в суде при расследовании (если дойдет до этого дело) слово раба ничего не значит.

… Отойдя от удивления, Рулл с раздражённой гримасой сделал жест рукой двоим, что стояли у арки – и они тут же побежали в вестибюль. Я догадывался, что он показал им проверить дом на предмет других выходов, а заодно и посмотреть нет ли кого ещё. Эти мерзавцы были и ещё и олухи: они второпях забыли, что существуют задний двор. И вот почему Плиния появилась здесь – она зашла с калитки из сада.

Я продолжал находиться в смятении и терялся в догадках что заставило её вернуться. «… Но, – нечаянно подумал я, – сама того не ведая, она спасает меня!». Потому что они могли вернуться все. Вслед за этим предположением во мне вспыхнула надежда, что следом за ней вот-вот покажется Геллий. Появись Геллий, и это бы окончательно расстроило их планы. Резня в моём доме не то, на что рассчитывал старый подлец – сделай он такое и его проклянут все: и люди, и боги. Геллий сразу смекнёт в чём дело. Он почти полностью оправился от ранения и при нём был меч. Двоих-троих из шайки он бы уложил бы сразу; а если с галлом, который хорошо владел ножами, то трупов среди бандитов было бы больше… «Только бы, только бы он появился!» мысленно повторял я. При всех раскладах, им ничего не остаётся как взять меня в заложники, и угрожая убить меня, покинуть дом. После этого они бы отпустили меня. Потом, если бы я рассказал о попытке убийства, а они, разумеется, всё бы отрицали… Папирий будет в ярости, но быстро угомонится. В сущности, ничего не изменится. Первая попытка расправиться со мной будет провалена, но будут другие, так как он знает, что я не отстану. Борьба продолжится.

Мысли судорожно мелькали в моей голове, сменяя одна другую, по мере того как Плиния подходила всё ближе и ближе. Но, увы, увы… Геллия вслед за ней я так и не увидел. Затем прибежали двое, что осматривали дом, и кивнули Руллу, дескать «всё спокойно». Я сразу же увидел ядовитую улыбку на губах карфагенянина. Этот бес что-то замыслил.

Когда Плиния шла, то бросала удивлённые взгляды на незнакомых людей в нашем доме. Наконец, заметив меня, удерживаемого бандитами, она сразу изменилась в лице и подбежала ко мне. Я не знал как они поведут себя с ней, но мне было ясно, что они её не выпустят, пока не убьют меня. Это сводило меня с ума. Может быть, оттого мой враг и скривил губы, поняв что она пришла одна, так как нарочно замыслил убить меня у неё на глазах… Но, также, могло быть, что теперь они передумают и уйдут. О, как же я хотел верить в это.

Я не стал ей говорить что на самом деле происходит – мог ли я? Нет, пусть я умру лжецом, но но лучше ей ничего не знать!

– Плиния… – начал я спокойно, стараясь напустить самый непринуждённый вид, какой мог, – скажи, почему ты вернулась?

– Что здесь происходит? Кто эти люди? – изумлённо проговорила Плиния, оглядываясь.

– Успокойся, это просто учение, – ответил я, словно то, что она видит, само собой разумелось.

– Учение?

– Я не хотел говорить тебе. Мы проводим учение по освобождению заложника.

– Здесь? В нашем доме? Почему они тебя держат… почему у тебя кровь, милый? – волнением в голосе спросила она.

Сердце моё колотилось. Мысли мои путались и я не находил нужных слов.

– Всё в порядке, незачем тебе волноваться. Говорю тебе, это просто постановка. Я не думал, что ты вернёшься и не хотел чтобы ты это видела. Ты вернулась одна?

– Одна.

– Зачем ты вернулась?

Она подняла правую руку я увидел, что она сжимала в ладони какой-то маленький свиток.

– Квинт нашёл это на полу в коридоре рядом с кабинетом. Он подумал, что это мусор и взял её с собой. Не сердись на него… Там что-то про храм Януса. Я просто… просто подумала, тебе это важно.

Я уже догадался, что это была та самая записка, что дал мне маг в тот декабрьский день. Будь она проклята.

– Не эпитафия на твою могилу? – усмехнулся карфагенянин, посмотрев на меня. – Было бы кстати.

Мне хотелось убить его.

Я выдавил невинную улыбку, видя как Плинию напугали его слова.

– Не обращай внимания. Он иноземец, и в их стране глупые шутки. Скажи, ты вернулась только поэтому?

– Да.

Я посмотрел на неё и не смог сдержать горестного вздоха. Моё лицо выдало меня, и это опять заставило Плинию заволноваться. «Как он мог! Как он мог отпустить тебя!» вертелось у меня на языке…

Настала тяжёлая гнетущая пауза.

– Он прав, матрона, – вдруг прорезал тишину голос карфагенянина. – Это такая постановка.

Плиния обернулась.

– Не скажет ли славный гость как его зовут?

Он прислонил палец к своим губам.

– Т-сс! Моё имя держится в секрете, – произнёс он с ухмылкой. – Но твой муж ошибся. Это постановка не про освобождение заложника, а про исполнение приговора.

– Приговора? Кому?

Он с ухмылкой показал на меня.

Глаза Плинии расширились. Она посмотрела на Рулла и его людей. У них были каменные лица.

– Довольно – оборвал я, не в силах это слышать. – Хватит, пусть она уйдёт!

Карфагенянин замолк и застыл кривой улыбкой на губах.

– Плиния, это правда. Это постановка, – сказал я, переведя взгляд на неё. – Но постановка суровая, как в жизни.

– Точно, точно, как в жизни. Даже больше чем как в жизни, – ухмыльнулся карфагенянин. – Ты сейчас сама убедишься в этом.

– Я же просил, пусть она уйдет! – вскричал я, и снова бросил взгляд на него, и на Рулла.

Они никак не ответили мне.

Бедная Плиния стояла бледная как мел и была напугана и растеряна, глядя то на меня, то на карфагенянина.

– Успокойся, успокойся же и поверь мне, – произнёс я вполголоса, глядя прямо в её глаза. – Просто так нужно… Так должно быть. Я говорю тебе правду.

Она вздохнула через силу стараясь справиться с тревогой. В её глазах я заметил слабый проблеск доверия.

– Так правда нужно? – спросила она тихо, поднеся руку к моей щеке.

– Конечно. Всё должно быть именно как в жизни, хотя со стороны может показаться жестоко. Мне нужно перетерпеть. Это не для женских глаз. Прошу тебя, уйди пока мы не закончим.

– Ему недолго осталось терпеть, – предупредил карфагенянин.

– Недолго? – Плиния недоуменно посмотрела на него, раскрыв шире глаза. – Это правда? – Она снова посмотрела на меня и вздохнула. – Мне очень тяжело это видеть, но если это требует твоя служба, значит… так действительно нужно…

Моё сердце билось так, что каждый его удар отдавался в ушах.

– Да, это суровая проверка, а сам её ход задуман так, что всё должно быть как в самом деле. Ни к чему тебе такое видеть.

– Зачем же лишать твою жену такого зрелища? Где ещё она увидит это? – опять с издевкой произнёс он.

– Плиния, отйди в сторону, нам нужно кое-что наедине сказать друг другу, – обратился я к жене.

Рулл, при моих словах, сделал недовольную мину, словно показывая, что теперь не я, а он здесь хозяин и отдает приказы. Я зло посмотрел поочерёдно на Рулла и на карфагенянина. Наконец, Рулл, выждав несколько секунд, кивнул.

– Плиния, – повторил я.

Моя жена покорно отошла примерно на десять шагов и встала, с тревогой глядя на меня.

Кивком головы я подозвал карфагенянина.

– Это ведь наш с тобой дело, – сказал я сквозь зубы, когда он подошёл. – Будь мужчиной.

Мы стояли вплотную. Его нос едва не касался моего. Его глаза сузились.

– Прошу, позволь ей уйти, – сказал я.

Он не отвечал.

– Прошу, – повторил я.

– Теперь ты просишь меня? – зло прошептал он. – А он, он тоже просил тебя?

– Он?

– Помнишь как ты убил человека в Мемфисе. Знал ли ты, что ты убил моего единственного брата?

– Не знал. И теперь ты мстишь мне за это? Я готов. Давай, прямо сейчас, ты и я. Но ты не хочешь честного боя!

Наши лбы едва не касались друг друга. Я слышал его прерывистое дыхание.

– Честный бой заканчивается, если один побеждает, а другой признает это. Честный бой

невозможен с римским псом. Он будет кусать исподтишка!

– Просто дай ей уйти и делай со мной всё что хочешь…

Мы не моргая смотрели друг другу в глаза.

Он отошёл, прищурился и поднял подбородок.

– Мы похожи в одном. Мы оба не боимся смерти. Но можно заставить долго, очень долго умирать.

Затем подошёл к Руллу. Рулл словно знал его намерение – вынул из ножен меч и протянул ему.

Моё сердце готово было выпрыгнуть из груди.

… когда наступит тот день…

Не знаю почему, почему именно сейчас, именно в эту самую секунду. Это было словно вспышка молнии. Я вдруг вспомнил слова старика, которые так глубоко врезались мне в память. Я был раздвоен. Я глядел на Плинию, но, в то же время видел её и тогда, много лет назад, в тот самый день у Энейской стены – видел так явственно и так же отчётливо, словно это случилось только что…

когда наступит тот день, пусть она не возвращается принести тебе что-то назад

Мой враг отошёл от меня, чтобы встать рядом с ней.

Зрачки мои расширились. Сердце моё остановилось.

Плиния недоуменно посмотрела не меня.

Злая улыбка скривила рот карфагенянина. В следующий миг он размахнулся – и с силой вонзил меч ей в живот.

Нечеловеческий вопль вырвался из моего горла.

– О, нет, нет…

С гримасой наслаждения он медленно вытянул багровое лезвие из её чрева.

Плиния вскрикнула и прислонила ладонь к кровоточащей ране.

– Луций, – испуганно произнесла она и перевела взгляд на меня.

Он вскинул меч – и нанёс второй удар, которым пронзил ей грудь насквозь, а затем толкнул.

Плиния упала и распласталась на мраморном полу. Кровь, сочась из-под её одежды, расплывалась вокруг. Её голова откинулась в сторону. Столь милое мне лицо застыло и взгляд замер. Навсегда.

– О, Плиния. Прости меня!

Я обмяк и упал на колени. Он знал это. Он пронзил и моё сердце.

Карфагенянин подошёл ко мне и, поднеся окровавленное острие меча к моему подбородку, презрительно посмотрел на меня.

– Смотрите-ка, гордый римлянин стоит на коленях перед пуном, не каждый день такое увидишь, – произнёс он с ухмылкой.

– Придержи язык. Он не единственный римлянин тут, – буркнул Рулл.

Я стоял на коленях, а двое бандитов удерживали меня. Они могли бы и не держать меня вовсе, ибо гибель Плинии отняла у меня всякие силы сопротивляться.

Мой враг торжествовал. Несколько секунд он стоял передо мной со злорадным видом и смотрел сверху вниз. Затем поднял руку и занёс меч.

«Вот и всё, – словно последняя искра из потухшего костра блеснула у меня горькая мысль. – Плиния, мы скоро встретимся. Торжествуй, Янус и вы все, злые и лицемерные боги. Вы вдоволь наигрались!».

Я опустил голову, оживая рокового удара, так как не хотел, чтобы этот негодяй видел мои глаза после того как вонзит в меня меч. Запястья бандитов, державшие меня, разжались.

… Прошло секунд двадцать, а он всё медлил.

Тогда я поднял голову и увидел, как он опустил меч и смотрит на меня. Также я заметил как он и Рулл обменялись взглядами.

– Сволочь, негодяй! – закричал я в исступлении, – чего ты ждёшь?

Под тяжестью утраты разум уступил место отчаянию. Я глядел на него, но видел глаза Плинии, а прощальное «Луций» стояло у меня в ушах. Я был настолько опустошён, что хотел умереть. Тут же. Сразу. Сейчас…

Услышав это, он словно внял моему желанию. В следующую секунду он поднял меч, размахнулся и нанёс мне удар… но не лезвием, а рукояткой в голову, от которого я свалился на пол. После этого он протянул меч Руллу – и тот, вытерев кровь полой плаща, сунул его в ножны.

Никто не держал меня. Я с великим трудом, но поднялся и теперь стоял в полный рост. Я стоял, шатаясь. С головы моей капала кровь. Он подошёл и встал в двух шагах от меня. Глядя на меня, он проговорил с насмешкой:

– Ты же сам сказал, что это постановка. Значит, всё не на самом деле. Я обещал тебе, что заставлю тебя долго умирать. Я сдержу слово. Это только начало. Всё впереди…

Сказав это, он поджал губы и развернулся. Я не дал ему уйти. Собрав последние силы, дрожа от ярости, я бросился на него и вцепился пальцами в его горло. Он явно не ожидал, что я сохраню силы после всего этого. Он стал сопротивляться, но ненависть удесятерила мои силы; я продолжал сжимать пальцы на его горле всё сильнее и сильнее, и уже заметил, как его лицо синеет… но это была последняя вспышка. Моя хватка ослабла и мои силы иссякли. Подбежали двое бандитов; они оттащили меня и повалили на пол.

Карфагенянин хрипло кашлял, держась за горло. Отдышавшись, он подскочил ко мне. Теперь он точно меня убьёт. Но он снова сдержался, словно кто-то или что-то сдерживало его – и лишь со злостью несколько раз пнул меня ногой.

– Время! – рявкнул Рулл.

Враг мой стоял и злобно смотрел пока Рулл не схватил его за локоть.

Все они быстро направились прочь.

Обессиленный и обезумевший от горя, я сидел на полу и видел, как Рулл, карфагенянин и четверо других бандитов идут к арке.

Перед самой аркой карфагенянин развернулся.

– Дурак, ты ничего не изменишь! – выкрикнул он, – мы лишь куклы в их игре!

Я, едва держался на ногах. Подойдя к Плинии, сел на пол рядом с ней.

Здесь же в луже крови у её раскрытой ладони был виден маленький свиток.

Я поднял его и развернул. Сначала шла цифра XXXV, и далее ниже:

в Януса храме есть тайная кладезь…

Меня затрясло. Вцепившись в него зубами в свиток, я с остервенением разорвал зубами и выплюнул его как паразита, как злое заклятие, что принесло горе в мой дом.

Затем, склонившись, я поднял голову жены и долго смотрел в её глаза, которые безжизненно блестели, но мне казались всё так же живы.

Я крепко прижал её голову к себе.

«Мне больно это видеть, но если это требует твоя служба…»

«Луций…»

Мне казалось она говорит со мной и рада, что я жив. Но я этого не слышу.

Дыхание моё перехватило и рыдания сотрясли мою грудь.

Вот и конец постановки. Ложь, сочинённая мною, оказалась правдой. Вымысел – явью. Всё произошло не так. По чьей-то неизвестной воле она вернулась. Вернулась, чтобы спасти меня. Вернулась, чтобы уйти. Исцелилась, чтобы умереть.

когда наступит тот день, путь она не возвращается

«Что за день?»

пусть не возвращается принести тебе что-то назад

Тот день мог быть любым в году, а «что-то» могло быть любой вещью из тысячи, из десятка тысяч вещей. Безумный старик. Ведь он ведь видел, видел это. Он видел это наперёд, и знал что так произойдёт. Почему же он не сказал что?

– Прости меня, – повторял я, – прости…

На глаза мои надвинулась белая пелена. Силы окончательно оставили меня. Помню, последнее, что я видел, как в арке показались Порцир, Клеон и Деба. Их движения казались замедленными, фигуры расплывчатыми, словно они были призраки и мои глаза смотрели сквозь них. Я видел их, но не слышал их голосов. После этого я упал без чувств.

Согнут, но не сломлен

После похорон Плинии наступили тягостные дни. Из дома Капитулов, казалось, ушла сама жизнь. Ибо трудно объяснить почему цветы, посаженные ею, завяли на пятый день после её смерти, словно оплакивая её, а Порцир заметил, как у статуи Персефоны потемнел на лице мрамор. Вместе с Флорой и Персефоной оплакивали её и мы.

Ещё недавно моя супруга приходила утешать Юнию. Теперь Юния сама приходит утешать Квинта и Меция, ибо мои сыновья видели, что мне нелегко. Женское слово порой звучит лучше для детских ушей. Вчера без всякой задней мысли и, видно, лишь из сочувствия она произнесла, глядя мне в лицо «ты изменился, Луций». Но я распознал в её речи «ты постарел». Сказав это без всякой задней мысли, она тут же смутилась, так как догадалась что я могу принять это укором несчастному вдовцу. Она была права. Глядя в зеркало, я заметил как у меня в волосах проблескивает седина.

Прошло одиннадцать дней. По нашим поверьям умершего супруга боги позволяют увидеть на пятый день во сне. Я много слышал такое от других. Плиния, Плиния, ты до сих пор не являлась мне во сне. При этом чувство такое, что ты здесь, невидимо присутствуешь со мной наяву. Иду ли я куда, или пребываю в одиночестве или нахожусь с другими, мне кажется, что ты рядом. Я оборачиваюсь, ищу тебя глазами, но никого не вижу…

В тот роковой день они, не дождавшись Плинии, все возвратились в Рим. Увидев, что произошло в моём доме и едва отойдя от потрясения, Геллий рассказал, что Плиния захотела передать мне ту самую записку. Я слушал, но не слышал его; я был так слаб духом и так убит горем, что больше оплакивал злую судьбу, нежели пенял на уступку Геллия позволить Плинии возвратиться.

После похорон, однако, моя обида на Геллия стала подкатывать. Она нарастала всё больше и больше. Всякий раз, когда я думал о том роковом дне, меня душили слёзы. Надо назвать это своим именем: поступок Геллия был изменой нашей дружбе.

На четвёртый день после похорон, когда Геллий пришёл в мой дом, я снова подумал об этом. Он что-то мне говорил, но я плохо слушал его. Наконец по моему виду он догадался, что мне лучше остаться одному. Когда он направился к двери, я остановил его, взяв за руку, и посмотрел ему в глаза. Вся моя долго сдерживаемая обида, словно поток прорвавший плотину, хлынула наружу.

– Как ты мог? Как ты мог так поступить со мной?

Что-то вспыхнуло в его взгляде, вновь заставив вспомнить тот роковой день, и в следующее мгновение он опустил глаза.

– Мне очень тяжело. Мне так тяжело сознавать это, Луций! – сокрушённо произнёс он.

– Тебе тяжело? У тебя же нет семьи, что ты об этом знаешь?

– Луций, друг мой, не говори так…

– Ты называешь меня другом? Ты дал мне слово, но отпустил её со спокойной совестью. Ты развлекался, метая ножи с моим рабом, когда её убивали!

Геллий задрожал и потянулся правой рукой к поясу. Через мгновение он выхватил меч из ножен.

– Если ты вправду… если ты вправду так думаешь так, то избавь меня. Здесь, сейчас же. Избавь меня от муки жить с этим! – вскричал он прерывистым голосом и протянул мне меч за лезвие.

Я обомлел. Моя обида тут же уступил место жгучему стыду.

– Геллий, славный мой Геллий.

Я бросился к нему, отстранив его меч, и крепко обнял.

– Прости, я сам не знаю что говорю…

Обняв его, я заметил как в арке у его за спиной забрезжил солнечный свет, ибо на улице прояснилось небо… или там, может, появилась Плиния и смотрела на нас?

Я услышал звон падающего на пол меча и почувствовал, как он положил руки на плечи и тоже обнял меня. Я простил его. Но не думаю, что он простил себя за ту, которая невидимо наблюдала за нами.

В тот же вечер, уже ближе к ночи, в моей памяти вновь всплыл старик у Энейской стены. Кто он был, зачем он появился там и сказал то, что он сказал. Как он мог знать, что это произойдет столько лет спустя; как мог предвидеть, что это будет именно Плиния, а не я?

Вслед за этим я вспомнил рассказ Геллия, где Ксенофонт, слепой вождь Солнечных Братьев, объяснял ему, что у любого события бывает два исхода, и что нет ни третьего, ни четвёртого. Он сказал, что исход, которого Геллий желал, непременно закончился бы его смертью. А тот исход, который он желал и не предвидел, оставил его в живых. Но он не сказал почему происходит именно так. Не то чтобы я тут же принял это на веру, но, если это правда, это во многом объясняет почему я жив – это был тот исход, который должен был случиться со мной, как тогда с Геллием. Но почему именно такой и почему вместо меня была Плиния. Кто так задумал? Причина мне неизвестна. Но я подумал: как же всё это несправедливо.

***

После того, как все Ветурии узнали о подлом убийстве моей жены, наш род собрался на совет. Я кипел ненавистью и хотел лишь одного – скорой мести. Я сказал, что сделаю это в любом случае, позволят они мне или нет. Я сказал кого я подозреваю, хоть и не имею прямых доказательств. Я сказал, отомщу по древнему обычаю римского мужа. Я отомщу убийцам – но они лишь орудия в руках одного мерзавца. Поэтому я прошу, пусть они скажут, что изначально не одобряли моей мести, и что я действовал так лишь от себя – а я, в подтверждении этих слов, готов скрепить это клятвой Юпитера. Я повторил: если дойдет до суда и наказания, я поклянусь, что действовал лишь от себя, а не с их одобрения. Далее я рассказал, что побудило Папирия задумать убить меня…

Но я, конечно, не сказал им всё. Ибо мой дядя перед самым советом строго-настрого наказал мне не говорить ни о заговоре, ни о письме Гемину. К слову, мои подозрения о Гемине оказались напрасны: он не был в сговоре с Папирием, и в тот день действительно ждал моего посланника в храме Януса. Далее дядя предупредил, чтобы на совете рода я лишь рассказал как Папирий организовал многие убийства в Риме, о которых мне стало известно, и потому боится разоблачения. Это и побудило его убить меня. Наказав мне сказать так девяти знатным мужам нашего рода, дядя был очень осторожен. Я сначала не понимал такой осторожности и мысленно осуждал его, коря за нерешительность. Затем мне стало ясно, что он теперь в сложном положении и может растерять немногий вес, какой всё ещё имеет в сенате, назови он истинную причину – предательство, и этим настроить против себя его сторонников. Последнее может кончиться для дяди обвинением в клевете и судом. Одного союза с Гемином было мало, ибо Марк Акила потерял кураж и остался в стороне. Дядя дал мне понять, что мне следует представить более весомые доказательства заговора. Единственного письма, к тому же, написанного эзоповым языком – того, что Каллист выкрал у Семенция – будет мало. Папирий, Габр и Ульпиан активно вербуют сторонников, сказал он. Даже если он с Гемином, я и все мои друзья из тайной службы поклянутся всеми богами о заговоре – даже этого будет недостаточно, чтобы объявить их изменниками. Нужны документы, прямо изобличающие их.

Что касалось префекта Полониана, он делал вид, что знать не знает как такое случилось. Горькая досада была глядеть на его лицо, и слышать басни в объяснение, которые ему приказали говорить… ибо вскоре за убийством Плинии эти басни последовали. Скарон дал показания, что «злейший враг Рима» сбежал из тюрьмы и теперь его ищут. Бежал же он потому, что хотел лично отомстить мне, Луцию Капитулу за смерть своего брата, но не успел. Зато успел убить мою жену. Рулл же по наущению Папирия поклялся, что явился в мой дом с поручением от своего господина и случайно там застал беглеца, который, после того как убил мою супругу, уже готовился убить и меня – но он, Рулл, спугнул его и тот удрал. Так Рулл, предотвратив ещё одно убийство, спас меня. Вот как они это представили.

Всё это сказал мне Полониан, глядя прямо мне в глаза, догадываясь, что я чувствую, слыша это, притом сам не веря в то, что он говорит и стыдясь за своё малодушие, чтобы встать на мою сторону. Я не счёл нужным сказать ему правду. По его виду и сбивчивому голосу мне стало ясно, что он поражён осознать как на самом деле могущественны эти люди, и теперь просто боится за себя… Если же быть до конца честным, то уже прежде, уже после того, как он остановил расследование Марциана – мне стало ясно, что он знает о заговоре куда больше, чем мы. Тайные встречи с Папирием были тому свидетельством. Я понял, что префект будет сочувствовать и прикрывать меня лишь до времени, а когда потребуется твёрдо сказать да или нет – мне будет трудно на него рассчитывать.

Теперь о том почему разрушился мой план. Я правда не знаю почему карфагенянин убил Плинию вместо меня. Вряд ли он ослушался старого негодяя и, скорее, и сам не ожидал, что поступит так… то есть, он сделал это спонтанно из-за злости на меня. Но всё могло быть и по-другому, так как я не знал их планов. Я солгал Плинии про «постановку» единственно, чтобы она ушла; солгал, чтобы спасти её, ибо не знал что у этого беса на уме. Но он уцепился за мои слова и решил поиграть. Он болтал про кукол и захотел сам стать кукловодом. С тревогой я думал, что вскоре он, может нанести новый удар – по моим детям, так как сказал, что заставит меня «медленно умирать», чтобы окончательно сломить мой дух… или так они дают мне понять, что не боятся моей мести? Или Папирий снова хочет принудить меня служить ему? Ответа на это у меня пока нет. Ровно так же у меня нет ответа как они узнали, что я направлю Алкея на встречу с Гемином. Быть может, наш разговор в Педагогиуме кто-то подслушал. Или может Алкей сделал не то, что я ему велел, и тем выдал себя. Так или иначе, теперь догадки бесполезны. Теперь имеет значение лишь следующее: flecti non frangi. Согнут, но не сломлен. Они знают, что ответ за мной. Я воздам предателям и убийцам и предотвращу войну. Но для этого мне нужно закончить свою войну с главным зачинщиком. Закончить его полным разгромом.