Читать книгу: «Хроники Януса», страница 64

Прошло несколько дней. Моя жена была довольно слаба, но постепенно возвращалась к обычной жизни. Мы обрадовались, но, как оказалось, наша радость была преждевременной, ибо вскоре всё повторилось вновь. Следующую неделю приступы боли, словно свирепый зверь, снова начали терзать мою супругу.

Причину этой болезни никто разгадать не мог. Особенно странным было то, что приступы эти происходили всегда ночью, и ни разу днём. Её страдания разрывали мне сердце. Так было и раньше, но не так как сейчас. Не так как на этот раз, в эту ночь.

Этой ночью недуг, словно бешеный зверь, так истерзал её, что она едва дышала. Она послала за нами, чтобы проститься. Я с Квинтом и Мецием стоял у её ложа, и мы трое не сдерживали слёз, думая, что она сейчас умрёт. Но затем опять всё прекратилось…

Так длится уже два года. Я уже знаю, на основе расчётов (хотя и неточных), когда это следует ожидать и когда это прекращается. Следует сказать, что я использовал лучших врачей в Риме. Но их знаний хватило, чтобы лишь лечить последствия болезни и помогать жене набирать силы после приступов; что же было источником её страданий, не знал никто.

… В ночь 16-го дня её стон переходящий в вопль снова раздался из её спальни. Я открыл глаза и вскочив с ложа прибежал в её комнату. Внутри уже находились Малла, Келия и Деба. Пожалуй, это был самый тяжёлый приступ, что я видел.

Я сел на кровать и взял жену за руку. У меня разрывалось сердце.

– Я покидаю, я покидаю вас! – наконец слабо проговорила она, когда боль чуть спала. – Я чувствую это. Я ухожу.

– Нет, ты не уйдёшь. Я не позволю тебе уйти. Деба!

– Я здесь, мой господин, – ответила Деба, и сделала несколько шагов. – Я прошу моего господина разрешить мне. Пусть он прикажет другим уйти.

Я дал знак. Малла и Келия покинули спальню.

– Пусть мой господин отпустит руку госпожи и пересядет.

Я не хотел отпускать руку жены. Я смотрел на Дебу со смешанным чувством надежды и недоверия.

– Пусть мой господин доверится мне, – словно читая мои мысли, добавила она.

Я нехотя разжал пальцы и отпустил ладонь жены. Затем встал и отошёл.

Деба присела на кровать и повернулась к Плинии.

– Луций, – начала Плиния слабым голосом, переведя взгляд на меня, но не договорила. Её зрачки расширились, лицо исказилось от боли и громкий стон вырвался у неё из горла. Её тело сотряслось в конвульсиях.

Деба присела на кровать и положила ладонь на живот Плинии. Затем закрыла глаза. Я услышал слова на незнакомом мне языке – её родном, скорее всего. Слова эти постепенно сливались и переходили словно напев или речитатив. Голос её делался громче. Песня, инкантация, молитва или заговор – я не знал что это. Мелодия, её гармонии, были непонятны мне, но она была красива. Голос нубийки делался громче и уже перекрывал стоны Плинии.

Прошло десять минут…

Деба открыла глаза и подняла голову. Её взгляд доселе мягкий, вдруг сделался жестче, её брови сдвинулись. Она неопределённо смотрела куда-то вверх. В тембре её голоса появились твёрдость и упрямые ноты. Её пение звучало уже не как мольба, а словно призыв сражаться. Её голос звенел. Связки на её тонкой смуглой шее дрожали, а вена ползущая вниз к ключице набухла. Звук её голоса вибрировал, отражался от стен и потолка и, казалось, проникал всюду. Он проникал в самое сердце и оставался там. И, казалось, что это не свет от масляной лампы заставлял дрожать тень от её головы, а сам звук.

Неожиданно пение оборвалось, словно лента, отрезанная ножницами и упавшая на пол…

Плиния, до этого лежавшая и тихо вздрагивающая, вдруг широко раскрыла глаза и сделала глубокий вздох. Затем закрыла глаза. Её голова бессильно откинулась в сторону. Страдание её лице ушло. Как, казалось, и сама жизн.

– Нет! нет! – в ужасе закричал я и бросился к ложу жены.

– Тише, тише, мой господин, – зашептала Деба. – Всё хорошо.

Я склонился. Я увидел как у моей супруги тихо вздымается грудь. Её дыхание было ровное. Мое сердце радостно забилось. Потрясенный, я смотрел на нубийку.

– Ты смогла, ты смогла… – это всё что я мог выговорить.

Напуганные тем, что стоны прекратились и слыша мой крик отчаяния, Келия и Малла открыли дверь и прибежали в комнату. Они встали подле кровати и, затем, перевели взгляд на Дебу. Та обнадёживающе кивнула, успокоив обеих.

Мы молчали.

– Я прошу господина удалиться, – наконец тихо произнесла Малла.

Я рассеянно перевёл взгляд на неё.

– Что, что?

Я был словно оглушён или пьян. Я ещё не мог поверить в то, что я только что видел. Казалось, пение Дебы и её сила подействовали и на меня. Мне было тяжело, словно я взбирался в крутую гору и неимоверно устал и, в то же время, необыкновенно легко, так как я знал, что всё позади…

– Я прошу господина удалиться, – повторила Малла. – Когда госпожа проснётся, нам нужно будет сменить простыни и омыть её.

– Да, Малла.

Я направился к двери.

– Это повторится? – Я обернулся и поглядел на Дебу с надеждой.

– Да, мой господин, – ответила она. – Но я буду рядом.

Как и ожидалось, приступы продолжились. Но сила их быстро падала, боль уменьшалась и кровотечений было заметно меньше. Наконец через день пропали совсем. Деба творила чудеса. Мы узрели это воочию.

… но вскоре слегла она сама.

Когда я вошёл к ней в комнату, она была очень смущена. Собравшись с силами, она пыталась подняться с кровати, чтобы показать мне почтение. Я дал её знак не делать этого.

Она снова бессильно опустилась в кровать и часто задышала.

– Я борюсь, да, я борюсь мой господин, – произнесла она. – Я борюсь за госпожу. Зло которое внутри её очень сильно.

Я не понял её слов.

– Зло? Ты говоришь про свою болезнь?

– Нет, мой господин.

– Про её болезнь?

– Это не болезнь, мой господин. Там заклятие. Оно очень сильно. Я разрушу заклятие. И я возвращу его тому, кто его послал!

– О чём ты говоришь?

– Я видела это. Да, я видела это, мой господин!

– Что ты видела?

Она облизнула потрескавшиеся губы. Затем потянулась к кружке с водой. Её пальцы дрожали.

Я подал ей кружку. Она взяла и сделала несколько глотков. Я взял кружку назад из её рук и положил на стул. Тут же рядом на стуле я увидел небольшую статуэтку женщины с головой змеи. Это очевидно была какая-то нубийская богиня.

– Тебе плохо? – спросил я.

– Я была в забытьи, и Мохаш перенесла меня в то место. Я видела там зло, мой господин. Дух заклятия знает, что я вижу его, и он вредит мне. Он не хочет уходить из госпожи в тело того, кто его послал…

Её взгляд затуманился. Она закрыла глаза, но затем открыла, и её взгляд вновь стал сосредоточен.

– Ты очень слаба. Я распоряжусь прислать врача, – сказал я, глядя на неё с опаской.

Она дотронулась ладонью на моей руки. Её ладонь горела.

– Не надо врача, мой господин. Врач мне не поможет. Я сильная, я справлюсь. Пусть мой господин останется и выслушает меня. И пусть мой господин верит мне…

Я приготовился слушать.

– Богиня Мохаш благоволит мне, – сказала Деба. – Я видела всё глазами змеи.

Мне казалось, что она бредит.

– Змеи? Какой змеи?

– Там, в пещере. Змея жила в этой пещере, но туда вошли люди, чтобы совершить злой обряд. Один мужчина и одна женщина. Они произносили слова. Это был незнакомый язык. Но я запомнила слово, которая повторялась больше всего… ту-хул-ха.

Это слово ничего не говорило ей, но не мне. Когда она произнесла его, я вспомнил что мне говорила Эгина.

– Ты сказала «тухулка». Это имя древнего демона. Он мастер мести и зла. Его культ запрещён у нас.

Я присел на край кровати. Я уже видел, что сделала Деба для Плинии. Я уже не просто допускал, а безоговорочно верил в дар, которым боги её земли наградили эту девушку.

– Они произнесли заклятие, – продолжила она, – затем женщина принесла одежду и положила её перед статуей. Это было платье моей госпожи. Оно раньше сушилось на верёвке, но была украдено из дома. Чужой человек украл его. Платье госпожи расстелили на земле перед статуей. Там был ещё один человек. Он был связан и сильно испуган. Мужчина занёс нож и перерезал ему горло. Тогда одна из женщин, сняла капюшон со своей головы и промочила платье госпожи кровью. Я видела всё это глазами змеи. Змея лежала сзади них в расщелине и смотрела сверху. Я не видела лица этой женщины, мой господин. Но я…я видела светлые волосы, видела серебряный браслет на её плече, и слышала её голос.

***

Сильный северный ветер внезапно налетевший ночью на Рим, колыхал кроны деревья, срывал пожелтевшую листву и гнал её по пустынным улицам в невидимом бешеном танце.

Сенатор не спал. Он перечитывал документы о положении дел Северной Африке. Пламя от свечи тихонько колыхалось. Казалось ветер ожил и, подобно невидимому крылатому демону, залетевшему в их дом, выл где-то под крышей.

Он прислушался: ему показалось кто-то кричит. Он замер и напряг слух. И вот через мгновение уже отчётливо услышал крик. Это был истошный женский крик, раздававшийся из покоев его дома.

Папирий встал и быстрыми направился шагами в коридор.

В коридоре были видны огни от факелов, видны слуги и слышны их возгласы.

– Прочь!

Расталкивая слуг, перегородивших ему путь, он вошёл в комнату.

Фабия дрожала и её лицо было перекошено от боли. В её глазах был виден страх. Она была чем-то сильно напугана. Сенатор увидел, как из под её ног выползало кровавое пятно…

Он был растерян. Глядя на происходящее, он вдруг почувствовал, как одна мысль завладевает им. Мысль эта родилась в задворках ума и была мала, но быстро росла словно саранча из крохотного яйца по мере того, как он продолжал смотреть на Фабию. И вот уже эта мысль перебила все остальные – о необходимости срочно оказать помощь жене, послать за врачом, наконец, подойти и утешить Фабию… Последствем этой мысли стало то, что Папипий почувстовал досаду. Была ли это досада на Фабию, на богов, или на пророка из Галикарнаса, которому он так верил – он не мог определить. Но он понял, что у Фабии началось то же, что и у жены советника Капитула. И он знал, что эта болезнь неизлечима. Слыша раньше про муки Плинии, он бы втайне рад, что его жена избавлена от подобной участи. Это происходит, как он полагал, потому, что он – избранный. Боги Рима хранят его от напастей потому, что знают, что он тот, кто принесёт Риму славу. Они хотят, чтобы он продолжил себя в наследнике. Так он думал. Но, глядя теперь на Фабию, его вера таяла как воск на свече. Он просчитался. Оказалось, он не более избранник, чем другие. Слыша очередной душераздирающий вопль жены, Тит Папирий Курсор ясно понял: Фабия не родит ему сына.

***

Рабы неспешно шли, держа его покрытую резьбой лектику, в которой он возлежал, облокотившись на правую руку и глядел на улицу через полу-прозрачную шёлковую занавеску. Его тело чуть покачивалось от движений, словно лодка от волн. Рабы держали путь к портику Нумы Помпилия.

Он откинул занавеску и ступил на землю. Затем поднялся по ступенькам и вошёл в крытую галерею, украшенную барельефами, статуями богов и героев. Сегодня здесь было людно. Шум от голосов отражался от сводов и переходил в монотонный гул. Это немножко раздражало его, впрочем, здесь так было всегда.

Люди стояли, разбившись группами по три-четыре человека. В некоторых группах он заметил несколько людей в тогах с пурпурной каймой, какую носил сам. Мужчин было большинство, но кое-где были видны и женские фигуры. Царило оживление. Кто-то сидел на скамьях, кто-то стоял. Он проследовал дальше, приветствуя вежливыми кивками тех, кого он знал, и сам отвечая на их приветствия.

Он уже три ли четыре раза видел здесь эту молодую женщину. Когда он проходил мимо, она улыбнулась и озорно посмотрела исподлобья…

Сенатор встал рядом у колонны неподалёку и стал искать глазами кого-то. Наконец он поймал взгляд. Это был невысокий сухопарый человек, напоминающий птицу, с короткими тёмными волосами, крючковатым носом и чуть на выкате глазами. Он носил зеленую накидку поверх туники. Поймав взгляд сенатора, его лицо изобразило угодливую улыбку. Папирий ему сделал знак подойти. Тот подошёл и поклонился.

Это был вольноотпущенник по имени Менеций Паулин. Паулин был известен в своих кругах за определённую репутацию: зарабатывал на том, что поставлял гетер для римской знати. Но однажды он довольно удачно подыскал жён двум сыновьям патрициев. Затем нашёл жену сенатору-вдовцу. Дело пошло, и он удачно стал совмещать первое и второе. Сам же он, прознав о своей популярности, повысил цену на свои услуги.

– Кто она? – Папирий кивнул в её сторону.

– О ком говорит почтенный сенатор? – осведомился Паулин и прищурил глаза. У него было слабое зрение.

– Туда смотри. Видишь?

– Да, теперь вижу. Её имя Клавдия Домицилла, о благороднейший. У ней уже месяц как кончился траур по мужу. – В тембре его гортанного баритона было тоже что-то птичье.

Папирий снова услышал звонкий заливистый смех. Клавдию рассмешила шутка. Полногрудая и розовощёкая, с пухлыми губами, белой кожей и чёрными широкими бровями, на вид она была не старше двадцати пяти. Поймав взгляд сенатора, она улыбнулась ему в ответ, но тут же перевела взгляд на своих собеседников. Густые каштановые завитые в локоны волосы спадали ей на голые плечи. Когда она говорила, она жестикулировала. Её руки с маленькими пальцами, украшенные на запястьях тонкими браслетами, придавали экспрессии её речи. Клавдия была противоположностью Фабии: она была ниже её и полнее. Цветущая как Помона, с карими глазами озорной вакханки, она излучала веселье и лёгкость. Двое стоявших с ней молодых людей по обе стороны, кажется, ценили это.

– Кто её родители?

– Она сирота, благородный сенатор. Её воспитывала тётка.

– Кто был её муж?

– Его звали Гай Тенорин. Он работал помощником эдила Рутилия.

– Что случилось с её мужем?

– Умер.

– У них есть дети?

– Нет, сенатор. Её муж был бесплоден.

– Стало быть, она хочет детей?

– Очень, очень, сенатор. Также я знаю, Клавдия испытывает нужду. Она ищет покровителя. Она не откажет вниманием достойному человеку, который позаботится о ней.

Паулин подобострастно поглядел на Папирия и осторожно спросил:

– Мне нужно кое-что знать. Мне нужно знать одну вещь. Какие планы у благородного сенатора на эту девушку. У него серьёзные планы или…или так, не очень?

Папирий бросил высокомерный взгляд.

– Почему ты меня об этом спрашиваешь? И как ты можешь предполагать, что у человека вроде меня могут быть иные планы, кроме серьёзных на свободнорожденную женщину? Или она не та, о ком ты говоришь? Или ты имеешь в виду моё семейное положение? Это не твоё дело, сводник.

– О, это не моё дело. Нижайше прошу прощения у достойного сенатора за свой вопрос. Я глупец и невежа. В самом деле, как я мог подумать такое…

– Хватит болтать.

– Торопись, благородный сенатор, – вкрадчивым голосом произнёс Паулин, – ибо у и других есть на неё виды. Но я передам Клавдии о внимании сенатора. Такой знатный и благородный человек достоин золота высшей пробы.

Он сделал знак сенатору склонить голову, и когда тот наклонился, он зашептал ему в ухо:

– Ей нужен настоящий мужчина, богатый и властный. Посмотри на неё, сенатор. Такая женщина – радость дома. Она страстна, она пышет здоровьем, она сильна и плодоносна, она родит много детей и будет любящей и верной женой.

Папирий кивнул.

– Устрой нам встречу наедине, и чтобы ни одна душа об это не знала, – сказал сенатор.

– Это честь для меня угодить столь уважаемому сенатору, – льстиво ответил Паулин и поклонился.

– Запомни, наедине. Учти, если кто-то узнает об этом…

– Об этом не узнает ни одна живая душа. Пусть благородный сенатор будет спокоен.

***

Сразу после первых приступов Фабии и ночей, проведённых ею в бреду, сенатор приказал прикрепить к жене лишь одну служанку, а не многих. Видимо, для этого у него были основания.

Зайдя к ней в комнату и увидев, что Фабия спит, он постоял некоторое время в задумчивости, затем вышел.

У двери стояла та служанка.

– Ты, – показал Папирий пальцем, – иди сюда.

Рабыня подошла и почтительно поклонилась.

– Ты была всю ночь с госпожой. Что она говорила?

– Она бредила, господин.

– Отвечай, когда тебя спрашивают. Что ты слышала? И не вздумай врать.

Рабыня задумалась.

– Сейчас вспомню…госпожа повторяла «всё поздно»,

– Ещё.

– Потом «Эмилия».

– Ещё.

Она опять задумалась.

– Ещё было, кажется… да, вот это: «я знаю как погиб Циск».

Папирий нахмурился.

– Ты ничего не путаешь?

– Нет, господин.

– Это всё что ты слышала?

– Да, господин…нет, ещё вспомнила. Госпожа часто повторяла два слова.

– Говори.

– Она повторяла «прости, Луций».

Он опять задумался.

– Смотри никому не говори то, что сейчас сказала мне.

– Да, мой господин.

– Если что-то ещё услышишь, обязательно сообщи.

– Да, господин.

***

Рулл поймал увесистый мешочек, набитый золотыми монетами.

– Этого хватит? – спросил Паририй, глядя исподлобья.

– C избытком. Мои люди будут довольны.

Из коридора опять доносились стоны. Оба прислушались.

Рулл покачал головой.

– Сочувствую тебе, господин. Такая красивая женщина не должна так страдать.

– Её здоровье в руках богов и врачей, – довольно холодно произнёс Папирий.

– Надеюсь, она поправится.

Сенатор косо поглядел на него и неожиданно спросил:

– Ты хорошо спишь, Рулл?

– Не жалуюсь.

– Скажи, если бы случилось так, что ты мог бы просить богов о сне. Какой бы ты сон пожелал для себя?

– Я не могу этого представить.

– Тогда скажи, не было ли у тебя чувства, что всё что с тобой происходит – как бы происходит во сне, и тебе хочется проснуться?

– Нет, сенатор, – ответил Рулл после короткого раздумья.

– Никогда?

– Никогда.

– А тебе вообще снятся сны?

– Да, сенатор.

– Какие?

– Всякие. Иногда мне снится детство. Как отец посылал меня пасти коз, и я помню, как набрёл на земляничную поляну. Я наелся ягод и заснул под дубом. Когда я проснулся, увидел ворона. Это был хороший сон. Я видел этот сон несколько раз. Но есть и другие. Иногда мне снится бой и я сражаюсь. А иногда, что я раб и меня наказывают на вилле.

– Тебе снилось, что ты мстишь мне за свои годы в рабстве?

– Нет. Никогда.

Сенатор придирчиво посмотрел на него.

– Не ври мне.

– Это правда.

Папирий посмотрел на фреску, изображавшую сирен, поющих аргонавтам.

– Иногда сон может быть о собственной смерти. Но ты просыпаешься и понимаешь, что ты жив. Так происходит чаще всего. Гораздо реже это совпадает: тебе снится смерть, и ты на самом деле умираешь во сне. Смерть во сне кажется менее неприятной, ты не находишь? Потому, что ты всё же догадываешься, что спишь. Ты понимаешь меня?

– Понимаю.

– Другое дело, если ты пьян или в бреду от болезни. Эта смерть совершенно тебя не пугает, потому ты не осознаёшь её приход. Но сознавать в здравом уме, что ты умрёшь, вот это пугает. А для тех, кого это не пугает, это всё равно противно. Разве это не противно, Рулл?

– Не знаю. Наверно, – пожал плечами Рулл.

– Если бы ты мог выбрать как тебе умереть, какой бы ты способ выбрал? – спросил Папирий. – Ты хотел бы умереть во сне?

– Нет, только не во сне, – покачал головой Рулл. – Если бы я был солдат, я хотел бы умереть на поле брани. Но поскольку я тот, кто я есть, я хочу умереть от меча в поединке. Либо умереть с честью, убив себя.

– Это достойная смерть.

Папирий посмотрел в окно.

– Смерть во сне, что может быть приятнее, – продолжил он с мечтательным видом. – Ты не осознаёшь её приближение. Такая смерть словно продолжение сна. У греков Гипнос и Танатос – братья. Один бог сна, другой бог смерти. Когда один передаёт душу другому, спящий ничего не замечает. Он не замечает подмены богов. Он не замечает подмены обычного сна на вечный. Я слышал одну легенду про смерть, – задумчиво продолжил Папирий. – У одного фригийского царя была дочь. Страшный недуг поразил её члены так, что они сохли, а она становилась похожей на скелет. Ни один лекарь ей не помог, так как от этой болезни не было лекарств. Царь знал, что его дочь умрёт, но всякий раз обманывал её говоря, что её болезнь излечима. И он видел, что только в забытьи, только во сне она была спокойна. Не в силах выносить мучения дочери, он стал молить бога сна, чтобы тот передал её душу богу смерти. Он поклялся, скрепив это кровью тельца, что если бог сна услышит его, то он родит другую дочь и сделает её жрицей храма…

Рулл усмехнулся:

– И что, этот царь родил другую дочь и сделал её жрицей?

Сенатор не ответил. После долгой паузы он медленно повернул голову к Руллу.

Рулл вдруг увидел, что лицо его господина резко изменилось. Теперь его взгляд бы холодный и требовательный. И да, он хорошо знал, что этот взгляд значит. Он научился читать по лицу хозяина и угадывать его мысли. Это был приказ. Усмешка мигом сошла с губ Рулла. Он нахмурился и задумался. То, что он сейчас прочёл по лицу сенатора было серьёзно. Крайне серьёзно. В глазах Болотного Пса блеснул недоверчивый огонёк. Он посмотрел на Папирия исподлобья, затем тяжело вздохнул и покачал головой. Затем опять бросил взгляд на сенатора, словно сверяясь правильно ли он его понял…

Папирий чуть кивнул ему и отвернулся к окну, давая понять, чтобы тот больше не отвлекал его от размышлений о суетности жизни.

***

Рулл вышел из комнаты. Пройдя некоторое расстояние, он свернул к покоям и остановился на пересечении коридоров, ведущих западную и восточную часть дома. Здесь он, несколько отойдя в сторону, остановился у внутреннего фонтана. Он присел на скамью и стал ждать, разглядывая стены с фресками и мозаичный пол. Его положение давало ему узкую полосу обзора пересечения двух коридоров – впрочем, вполне достаточную, что если кто выйдет или войдет, он сразу же это заметит, оставаясь при этом почти незамеченным сам.

Приближалось время обеда. Он увидел, как вдали мелькнула фигура. Ею была рабыня, прислуживающая к комнате Фабии. Она проследовала по коридору, направляясь в пристрой, где располагалась кухня, очевидно, чтобы принести что-то покушать своей госпоже. Это также означало что у её госпожи всё в порядке и Фабия, скорее всего, спит. Но могло быть и так, что госпожа бодрствовала.

Рулл поднялся со скамьи и направился в сторону откуда показалась служанка. Путь к покоям жены сенатора занял у него меньше минуты.

Он остановился перед покоями. Приоткрыв дверь, он осторожно заглянул внутрь.

Фабия спала.

Рулл вошёл в комнату и неслышно закрыл за собой дверь. Затем тихо опустил защёлку и подошёл к её кровати.

Её лицо, несколько похудевшее из-за болезни лишь обострило свои черты, и было так же выразительно и красиво. Одеяло было откинуто. Она спокойно и глубоко дышала. Определённо, она видела хороший сон – такой, что восстанавливал её силы после ночного приступа.

Когда сенатор женился, Рулл впервые увидел её. Фабия была красива, но её высокомерие и злые шутки, особенно когда она вспоминала о его прошлом, были неприятны ему. Но вскоре отношение переменилось, и госпожа всё больше стала выказывать ему симпатию.

Видя тело спящей Фабии, его формы, просвечивающие сквозь сорочку из тончайшего косского виссона, бывший солдат, бандит, раб и вольноотпущенник Гай Куртилий Рулл подумал, что его господин просто счастливчик, коль на старости лет заполучил такую женщину. Рулл и сам давно бы мог стать отцом и мужем, наслаждаться ласками жены и вниманием детей, чувствовать, как твой карапуз ползает по твоему телу, трогает тебе уши и нос… «Заткнись! – вдруг насмешливо оборвал его мысли внутренний голос, – заткнись и забудь. Такая жизнь не для тебя. Ты – Болотный Пёс. Ты растолстеешь и сдохнешь без драк и опасности. Ты создан, чтобы рвать глотки другим и терпеть боль от чужих зубов. И такая жизнь тебе по душе, или я неправ? А если я прав, заткнись и не скули…».

– Рулл, – удивилась Фабия, сладко потянувшись. – Рулл, что ты здесь делаешь?

– Дверь была открыта. Просто зашёл узнать как твоё здоровье, госпожа.

Она улыбнулась.

– Мне намного лучше, Рулл. Мне снился удивительный сон…

У него передёрнулось веко. Он задрожал.

– Так продолжай спать! – прохрипел он.

Схватив одну из подушек, он бросил её на лицо Фабии, затем что есть силы надавил своими сильными руками на её края. Фабия затряслась. Она пыталась освободиться, но он сел ей на туловище. Руки Фабии судорожно забили по воздуху. Глухие сдавленные крики и хрипы раздавались из-под подушки. Глаза Рулла были широко открыты, зрачки расширились и бешено блестели. Его тело дрожало, сдерживая её конвульсии…

Через две минуты всё закончилось. Руки Фабии бессильно откинулись.

Он убрал подушку и положил её рядом.

Глаза Фабии глядели в потолок. Рот её был полу-открыт и из него была видна слюна, а на лицо упала прядь светлых волос. Застывший взгляд Фабии был словно удивлён тому, что с ней только что произошло, и в то же время, сильно измучен.

Рулл отдышался. Он откинул волосы с её лица и накинул одеяло.

Подойдя к двери, он приоткрыл её. Затем быстро вышел из комнаты и, оглядевшись по сторонам, плотно прикрыл дверь.

Он тотчас быстро направился по коридору. В вестибюле он встретил ту самую рабыню, которая была в комнате у Фабии; она возвращалась к госпоже, неся на подносе фрукты.

Через некоторое время раздался отдалённый вопль, который пронёсся эхом по коридору.

Рулл остановился. Прислушался. И двинулся дальше.