Читать книгу: «Согласна умереть», страница 3

Как опозорить звание шпиона

– Ха! И он ещё спрашивает, почему Фээм скрылся с места встречи!

Чистяков выпрыгнул из кресла и побежал по дуге в направлении окна, глядя при этом на Готовцева очень странным образом, а именно – через плечо своё, полуобернувшись. И в глазах Чистякова было удивление, а также всякие другие краски, свидетельствовавшие о том, например, что он не в состоянии с полным доверием отнестись к только что услышанному.

– Михаил Петрович, вы действительно не понимаете, какую ошибку допустили? – проговорил Анатолий Иванович, которому, по-видимому, хотелось несколько смягчить ситуацию, напряжённую реакцией его коллеги на рассказ Готовцева о неожиданном срыве встречи с агентом, проходившим под псевдонимом «Фээм». – Разведчик, шпион должен быть неприметным. Неприметность, незаметность, невыразительность, типичность внешности. Лицо, одежда, манеры – всё должно быть незапоминаемым, более того, не должно привлекать внимание окружающих, задерживать чей-то взгляд. По возможности, конечно, – закончил он, бережно прикоснувшись к своим усикам.

– А вы устраиваете драку. Драку! И весь трамвай пялится на вас! Да разве ж такое допустимо?! – продолжил своё минуту назад отзвеневшее выступление Чистяков. В ритме митингового запала. – И это – во время проведения мероприятия! Ну как, скажите, вы объясните ему, для чего вы затеяли драку?

– Но это же, мне кажется, и не требует объяснения, – заупрямился Готовцев, хотя уже и осознавал вполне свою ошибку.

– В том-то и дело, Михаил Петрович, что требует, – возразил Анатолий Иванович. – Фээм скрылся с места встречи. Почему? – задаём себе вопрос. Потому, очевидно, что не хотел быть запримеченным рядом с вами. То есть он знает, как себя должны вести шпионы.

– И резиденты! – встрял Чистяков.

– Да, и резиденты.

– А вы к тому же для него начальством являетесь! – вновь вмешался Чистяков.

– Вы бы говорили как-нибудь по очереди, а то не знаю, кого и слушать! – ворчливо контратаковал «резидент», всё более злясь, так как к недовольству, испытываемому им по отношению к собеседникам, добавилось и недовольство своим собственным поведением, до недавнего времени не представлявшимся до такой уж степени предосудительным. – И почему он меня фотографировал? Лучше бы над этим задумались.

– Да, это вопрос, – согласился Анатолий Иванович и, нахохлившись, тяжело вздохнул.

Последняя неделя прошла в напряжённом ритме. Кроме производственных хлопот, шпионские эти дела. Ежевечерне он являлся к Анатолию Ивановичу, в его местное пристанище о трёх комнатах, а в дневное время даже побывал в городском отделе.

Вчера, впервые после длительнейшего перерыва, он занимался карате. Сначала же в течение целого часа искал кимоно, разнервничался, а найдя кимоно и надев его, неожиданно расчихался, да так, словно ему закапали по паре столовых ложек «доктора» в каждую ноздрю. Сняв кимоно, выхлопал его в ванной, но надеть на себя не решился и бросил в стиральную машину. Занимался в спортивных брюках и майке, начав почему-то с отработки ударов, однако потянул одну из мышц правой руки и перешёл на отработку блоков. В итоге остался собою недоволен по причине обнаружения чрезмерной скованности, заторможенности движений. И утомился неожиданно рано.

Однако сегодня, тем не менее, чувствовал себя скорее бодрым, чем взвинченным, скорее сильным и крепким, чем слабым и рыхлым. Дзасин. Это состояние постоянной психологической и физиологической готовности отразить любую возникшую опасность. И оно более чем к лицу Готовцеву в его нынешнем качестве. Вот только обусловленная волнением как бы некоторая степень нереальности происходящего делает окружающее несколько размытым, смещая фокус внимания на внутреннее, – в результате, ладони кажутся влажными, сердце излишне активным, а артерии жёсткими, словно глиняные трубки. И не удержи человек, тронутый волнением, себя в руках – заиграет ветер трагической музыки, одно за другим позахлопываются резонансные окошки, превращая человека в замкнутую энергетическую систему, изнутри разрушаемую, снаружи беззащитную.

Отрицательные импульсы зла, исходившие от этого мрачноватого типа в коричневой кожаной куртке, лысоватого, толстогубого и широконосого, достигли Готовцева, кажется, ещё до того, как этот молодой мужчина определённым образом обозначил своё присутствие в трамвае. И позднее Готовцев вспомнил, что ещё до возникновения конфликта он почему-то – возможно, виной тому энергетический след человека – обернулся и посмотрел на будущего своего оппонента.

А позднее, когда он опять бросил взгляд на этого парня, то увидел в руках его фотоаппарат-мыльницу.

– Снимаете? Меня? Почему? – удивился Готовцев.

Парень спрятал фотоаппарат в боковой карман куртки.

– Я девушку фоткал. Ты-то мне зачем? – ухмыльнулся он и кивнул на совсем юную девушку, стоящую неподалёку от Готовцева.

– Очень сомневаюсь, – сказал Готовцев.

– Отвянь! – бросил парень, затем приблизился к девушке и ухватился за ремешок её сумки. – Со мной, красотка, выйдешь.

– Молодой человек, вы бы оставили девушку в покое, – предложил Готовцев.

Он развернулся на девяносто градусов, чтобы была возможность самым непосредственным образом наблюдать за развитием событий. Возможно, пристальное его внимание удержит хулигана от излишнего проявления наглости по отношению к растерявшейся девушке. Внимательно осмотрев хама, Готовцев не мог не отметить, что внешность тот имел достаточно криминальную – из поверхностных касаний грязных граней окружающего мира вылепился внутренний мир ценностей данного субъекта. И в случае конфликта с подобным типчиком следует ожидать удара пальцами в глаза, ножом в спину или чего-то подобного. Или того, что вам вцепятся в волосы.

Именно в этом вечернем трамвае, отправляющемся с конечной после двадцати часов, была назначена встреча с Фээм, который наверняка уже узнал Готовцева по внешнему виду, а также по торчащему из-за отворота плаща журналу «Спид-инфо». И Готовцев, конечно же, понимал, что он как бы при исполнении, что он следует в этом трамвае как бы даже и по делам службы, а не просто так. И в связи с этим…

Однако не выглядит ли происходящее как проявление элементарнейшей трусости? И Готовцев проговорил:

– Молодой человек, вы бы оставили девушку в покое.

– А в чём дело? Ты-то чего западаешь? – мгновенно отреагировал «молодой человек» и агрессивным взглядом заощупывал Готовцева.

– Но комментс.

– Грамотный сильно?

– Не без того, – пожал плечами Готовцев.

– Вот и не вякай! – с вызовом бросил противник грамотности.

Готовцев хотел уже приблизиться к парню и понудить того отпустить сумку уже готовой расплакаться девушки, однако увидел, что кисть правой руки хулигана упрятана под куртку, что называется за пазуху. Уж не нож ли у него там? Парень заметил внимание Готовцева к засунутой за пазуху руке и презрительно ухмыльнулся. Хорошо, подумал Готовцев, будем действовать по-другому. Он глянул в окно и отметил, что метров через пятьсот будет остановка «Хлебокомбинат». Что ж, сделаем паузу небольшую. И посмотрим, много ли людей на выход будут готовиться. В это время, как правило, почти никого не бывает, ни на выход, ни на посадку.

И действительно, к средней двери приблизился один мужчина, а к задней и вообще никто не подошёл. Пора. Готовцев был убеждён в успехе. Главное – действовать в установленных (умозрительных, правда) жёстких пределах продолжительности и эффективности.

Готовцев подошёл к хулигану почти вплотную. На начальном этапе следовало добиться, чтобы левая рука злодея перестала сжимать ремешок сумочки. Для этого, приблизившись, Готовцев стал обеими руками теребить противника за плечи, словно был намерен вцепиться в его куртку.

И парень выпустил сумочку.

– Полегче! Руки, дядя!

– У меня – хватка, – сообщил Готовцев.

И это не было правдой, ибо именно вцепиться во врага должным образом он не особенно и умел. Однако трамвай уже остановился, и скрипучая дверь ползёт влево. На площадке остановки – никого, напротив задней двери, по крайней мере. И необходимо действовать очень быстро. Иначе оппонент пустит в ход правую руку, в которой, судя по всему, всё-таки нож или нечто похуже (а то, что рука до сих пор находится за бортом куртки, как раз подтверждает данное предположение), и задуманное осуществить станет проблематично.

Готовцев схватил противника за запястье левой руки и рванул на себя, после чего, мгновенно отпустив эту руку, шагнул вперёд и вправо, обеими руками ухватился как можно крепче за куртку в области спины и протаранил врага наискосок через проход до дверного проёма. И сильно толкнул. Не коснувшись, кажется, ногами ступенек, враг вылетел на трамвайную остановку и распластался на бетонном её шершавом покрытии. Занимая позицию напротив двери, чтобы при необходимости ногами встретить противника, Готовцев увидел финку с наборной ручкой, крутившуюся в метре от вытянутых вдоль грязного бетона рук упавшего.

Бандит быстро вскочил на четвереньки, намереваясь как можно скорее достичь ножа, однако тотчас же издал стон. Вероятно, по причине ободранных при падении коленей. Под аккомпанемент мата он поднялся на задние конечности, сделал несколько шагов, подхватил нож и, перекривившись от боли и злобы, поспешил назад.

Однако дверь уже закрылась. Перед самым его носом. Бандит забарабанил в дверь, однако она не шелохнулась, трамвай же тронулся и стал увеличивать скорость. Парень побежал следом, размахивая ножом и выкрикивая ругательства, однако запрыгнуть на сцепку, чтобы доехать до следующей остановки, попыток почему-то не предпринял. Не догадался?

Трамвай спешил вперёд, а враг, уменьшаясь в размерах, становился всё менее интересен. Готовцев был доволен. Вся операция прошла без сучка и задоринки. И оба захвата удались.

Ему и в голову не могло прийти, что действия его могут быть рассмотрены в каком-то неожиданном ракурсе, когда все плюсы легко меняются на противоположный знак. Теперь это ясно вполне. Час же тому назад, осознав, что встреча всё-таки не состоялась, он несказанно удивился. И он долго надеялся, что Фээм всё же объявится. Потому, выйдя из трамвая, продолжал ждать агента. Долго, на восемь минут дольше положенного.

Вечером, когда Готовцев, с синим томом чеховского двухтомника в руках, сидел напротив работающего телевизора, рядом плюхнулась Ирина.

– Ну! – сказала она.

– Что? – скосился на неё Готовцев и увидел, что тело её обёрнуто, не полностью, конечно, банным полотенцем, глаза ласково светятся, а на губах играет улыбка. – А, ну да.

– Так ты собираешься в постель? – Ирина выхватила из рук Готовцева книгу и швырнула её в угол дивана.

– Он ещё на кухне?

Ирина нахмурилась.

– Он сидит спиной. И я жду пять минут.

– Да, я понял, – ответил Готовцев, однако с места не двинулся.

Ирина, между тем, вскочила с дивана и нетерпеливо взмахнула рукой, прогоняя Готовцева из комнаты.

– Иду-иду. – Готовцев глубоко вздохнул и решительно поднялся.

– А вот этого бы не надо, – проговорила Ирина с плохо скрываемой злостью в голосе.

Готовцев сделал невинное лицо.

– Не понимаю, о чём ты.

– Пыталась тут подслушать твои разговоры по телефону… – подступила к мужу Ирина.

– Не удивлён, – проговорил Готовцев, невольно отводя взгляд в сторону.

– Твои постоянные задержки. Якобы по работе… И эти звонки…

– Ну да. Принято, я ж говорил, решение о модернизации. В связи с проявляемым индусами интересом.

– Ты изменился, – объявила Ирина. – Требуются подробности?

– Ну а как? Если в жизни моей столько всего…

– Ты сам-то понимаешь, что это ненормально? – не стала слушать Ирина.

Готовцев нахмурился и мрачно проговорил:

– Что я всё ещё жив?

– Я тебя когда-нибудь прибью! – прорычала Ирина. – А если я тебя уже не возбуждаю, то так и скажи, скотина!

– Как так можешь говорить такое, Иринка, если только вчера… – начал Готовцев.

– О, помнишь, оказывается! – округлила глаза Ирина. – Но это опять исключительно моя заслуга. Это я вдохнула в тебя жизнь. Ротиком своим, заметь.

– Ты так говоришь, как будто если бы…

– А вот не знаю! – перебила Ирина. – Вот и сейчас… Да, стоишь и стоишь.

– Ладно, я в душ. – Готовцев сделал пару шагов по направлению к двери, затем остановился и обернулся. – Однако как это ты могла не заметить, что стоит мне прикоснуться к твоей груди… Ну, погладить всего лишь…

– Иди-иди! – Ирина вытолкала Готовцева из комнаты.

Готовцев обернулся, убедился, что дверь закрыта плотно и вслух сказал:

– Сволочь! Вот перестанешь меня возбуждать, вот уйдёт эта страсть животная…

Произнеся эти слова, Готовцев замолчал и задумался. Посылка ясна, а… Нет, это какая-то другая жизнь. Незнакомая, неизвестная и, как будто, нереальная. Впрочем, думал ли он сто лет назад о том, что когда-либо его будут возбуждать женщины под сорок, которые с морщинками, жирком, целлюлитиком да ещё и небрежно обращающиеся со средствами гигиены, бывшими в употреблении в том числе?

Внеплановые разговор о поэзии и защита Варзакова

Он не знал, зачем ему это надо. Даже не размышляя можно уверенно заявить – могло быть так, а могло быть и наоборот. Возможно ли, чтобы в обществе, где всё приглушённее, с притуплением силы звучания падают всё новые и новые порции кровавого горя, остались люди, не способные при обстоятельствах той или иной степени беспамятства убить себе подобного? Практически – да (ведь можно же, например, годами не попадать под дождь), теоретически – нет.

То есть теоретически можно со всей уверенностью допустить, что Маргарита Заплатина угрохала своего друга Сашу. А в действительности? Допустимо и то, и другое. Но – какая разница, если Готовцев и представить себе не может, что способен был бы принять какие-либо меры во имя торжества законности и внести вклад в созидание дряхлеющего зданьица принципа неотвратимости наказания?

Может быть, его интересует разнообразие клинических проявлений чего-то из того, что, надо полагать, неизбежно умирает в человеке, насильственно лишившем жизни другого? Или, быть может, он сомневается, что убийца и неубийца тождественны друг другу? Неотрывное ощущение жирнеющего вопроса автономным слоем кожи спеленало Готовцева, в чём-то снизив, а в чём-то и повысив его чувствительность к внешним прикосновениям, когда некоторые стёртые, смазанные элементы человеческой деятельности воспринимаются в свете неожиданно отчётливой однозначности.

Так, например, он обнаружил вдруг сходство между Маргаритой Заплатиной и своей собакой по кличке Зизи. Они обе в чём-то похожи на японок. Глазами, наверное, прежде всего.

Такса Зизи очень выразительно смотрит и на Готовцева, и на всех членов семьи. И на других, вероятно, людей. Слов не разобрать, но чувства, настроение, их смена – это всё ничуть не скрывается ею. Её открытость умиляет друзей и ослабляет потенциальных недоброжелателей.

Глаза Маргариты, да и лицо её, тоже достаточно выразительны, однако они могут поведать окружающим отнюдь не то, что должны были бы поведать. Публикуемые ею чувства нередко скорректированы привходящими обстоятельствами жизнепроявлений современного человека – то ли высшего животного, то ли точки приложения космических сил и энергии, то ли… иного чего. И это несмотря на то, что у собаки может быть множество причин быть скрытной. Взять даже хозяина. Он способен ухватить псинку за загривок да и ткнуть мордой в оставленную ею лужу или иным, столь же нетактичным, образом указать на совершённую ошибку.

В глазах Маргариты и Зизи – печаль и страдание, не размываемые до конца ни наплывами улыбок, ни в результате повиливания хвостиком. Правда, улыбки внешне более эффективны, ибо расцвеченное ими лицо порой выглядит весёлым, радостным и даже восторженным.

Однако когда радость, восторг охватывает Зизи, то и в голову как-то не приходит высматривать угольки страдания в собачьем взоре. Радость собаки, извивающейся у ног возвратившегося домой хозяина, безусловна и абсолютна.

А в прошлое воскресенье Зизи бурно и очень долго радовалась встрече с Готовцевым, хотя он никуда и не отлучался. Он, производя одну из операций гигиено-косметического значения, всего лишь обмотал голову большим полотенцем, изрядно преобразившись в итоге в некоем восточно-азиатском стиле. Подрёмывавшая в кресле Зизи, увидев его, спрыгнула с кресла и с лаем пустилась бегать по комнате. Решив, что собака желает поиграть с ним, Готовцев изобразил из себя преследователя, однако Зизи на удивление скоро выскочила на балкон, а затем и на площадку межбалконного пространства, где предприняла попытку влезть под находившиеся там коробки и ящики. При этом она уже не лаяла, а жалобно визжала.

Готовцев понял, что она перепугана, что она приняла его за квартирного вора или грабителя, который не остановится и перед убийством маленькой собачки. Он вернулся в комнату, содрал с головы полотенце и отправился на балкон за Зизи. Собачка пришла в восторг. Она приняла его за избавителя. Она минут десять бегала вокруг него, залив брызгами восторга весь пол, оставив следы на креслах и диване (она не находила себе места от радости), – так, в общем, радовалась, что Готовцев едва и сам не поверил, что оказал собаке огромной важности услугу.

А в четверг животворная сила солнечного света (погода была сухой и ясной) подвигла Маргариту Заплатину на лирическую стезю – она почтила своим вниманием Готовцева, коснувшись к тому же не своих, а чужих, в данном случае Готовцева, проблем, что уже само по себе (интерес к чужим проблемам) является, безусловно, лирическим отступлением Маргариты от суровых реалий её личного существования. Правда, потяжелевшая пластика форм её разморённого полуденным солнцем тела и лениво-равнодушный взгляд моргающе жмурящихся глаз не особенно-то способствовали ярким проявлениям откровенности.

– А вот ты пишешь стихи… Хм! Что это тебе даёт? – на третьей или четвёртой минуте разговора задала вопрос Маргарита. – Ведь не деньги же?

– Нет, не деньги.

– А что?

– Ну, что-то даёт. Иначе не марал бы бумагу.

– Я этого не понимаю. Я не очень-то это понимаю. Вот, например… Ну, например, прочитай, скажу, стишок…

– Прочитать? – Готовцев заиграл мышцами лица, чтобы как-то переключиться на поэтическую волну. – Какой же прочитать? Если вот этот…

– Ты в самом деле, что ли, стихи читать собрался? – удивлённо воззрилась на него Маргарита.

– Да, – в свою очередь удивился Готовцев.

– Ты чего? Я говорю: попрошу прочитать – ты прочитаешь. Я скажу: «Очень мило». И – всё. И – забыла. Навсегда.

Готовцев пожал плечами.

– Забыла и забыла. Что ж.

– Ты привык к свисту ветра в кармане, я скажу. А ведь это плохая привычка. Согласен?

– Если привык основательно – наверно, не очень, – улыбнулся Готовцев.

– Нет, это плохая привычка, – наставительно сказала Маргарита. – Нельзя к этому привыкать. Без денег – это не жизнь. Уверяю тебя!

– За моими плечами уже много лет такой нежизни, – изобразил улыбку Готовцев. – А уж что касается последних лет моей жизнёшки…

– И что хорошего? С деньгами-то куда как радостней. Прикинь. Красивые вещи, хороший автомобиль… Неужели тебе никогда не предоставлялась возможность подняться?

– Наша жизнь на девяносто девять процентов соткана из возможностей.

– Ну вот! И – что ты?

– А я… – Готовцев произвёл жест, означающий, что он лопух, прохлопал ушами.

– Вот именно! – обрадовалась Маргарита. – Мы, конечно, все не ахти как преуспели, но некоторые, – Маргарита покачала головой и сделала паузу, – уж совсем.

– И я – в их числе, – сказал Готовцев.

– Не только ты, конечно.

– Да, нас немало.

– Но и преувеличивать не надо.

– Ладно, называй любую цифру – соглашусь без всякого скандала, – откликнулся Готовцев.

– Дело не в цифрах, а в том, что под лежачий камень, к величайшему сожалению, вода не бежит. Сейчас ведь как только не делают деньги!

– Например, пирамиды организовывают, – подсказал Готовцев.

– И пирамиды. И не только.

– Да, каких только памятников великому времени не навоздвигали!

– И пусть. Какие бы они ни были – лишь бы они были, памятники эти. Чтобы – хоть что-то. И, как говорится, работать надо, а не коммунизмом заниматься.

– Согласен.

– Кто-то коммерцией деньги делает, – покивала Маргарита, – другие банковской деятельностью занялись или недвижимость скупают, что тоже сейчас выгодно. А некоторые акции приобретают всевозможные. И, между прочим, кое-кто – даже не на свои деньги.

– Что – не на свои? – не понял Готовцев.

– Приобретают пакеты акций.

– Об этом тоже слыхал, – подтвердил Готовцев. – Как западные конкуренты через посредников скупают крупные пакеты акций предприятий. В том числе – оборонных.

– Кто не хочет жить в нищете, тот и не будет.

– Порой надо очень уж сильно не хотеть.

– Во всех случаях именно так и надо, – с нотками назидательности в голосе продолжила Маргарита.

Готовцев смотрел на Маргариту, являвшуюся наглядным воплощением быстротечности бытия – он знал её и помнил гладколицей, без морщинок, складочек и гусиных лапок – и согласно кивал, печально переломив брови, однако от осознания собственной ущербности был всё же далёк. Маргарита скоро уловила его настрой, иронический, без сомнения, и стала гневаться.

– Без денег – это же не жизнь. Уверяю тебя! Неужели не мог сделать карьеру? Или деньги. Глупее других?

– Да нет, как будто, – неохотно проговорил Готовцев, которому уже начал надоедать этот разговор. – На детей, вот, ну, будем надеяться.

– А на себя? Ведь чтобы детям путёвку в жизнь… Ведь деньги же только…

– Да, только деньги, – не стал Готовцев дожидаться, пока Маргарита окончательно сформулирует свою мысль. – Деньги – это очень замечательно. И дети могут по Лондонам знаний набираться.

– Да-да, и заграницы, и вещи брендовые, и хорошая еда…

– Чтобы бока заворотились, как говорила моя покойная бабушка, – подсказал Готовцев.

– Да, кому-то бабушка ворожит – всё удаётся. У меня есть такой знакомый. И всё-таки. Даже если и нет – всё равно же надо что-то делать, стремиться к чему-нибудь, добиваться успеха.

– Но тот, кто добился какого-то там значительного успеха в жизни, как правило, вор, извини за сухость правовой формулировки.

– Вот те раз! – удивилась Маргарита. – Хотя, конечно, много там грязи. В бизнесе.

– И крови, – добавил Готовцев.

– И крови. Да. Ужас сколько. А что ты хочешь? Нужно быть ко всему готовым. И я в своё время сказала себе: я согласна умереть. Согласна. А что?

– И до сих пор согласна? – решил уточнить Готовцев.

Маргарита задумалась, погрустнев.

– Не хотелось бы. Иногда такой страх нападает… Убежала бы куда глаза глядят. И не надо порой ничего, кажется. Покою хочется. Чтобы муж, дети… Да, иногда такой страх…

– Да. Да даже Пушкин, Высоцкий, думаю…

– Что – Пушкин?

– Это я с собой… Кстати, у тебя есть муж, – напомнил Готовцев. – Или был.

– И муж, и любовник. Да. Только толку-то…

Разговор начал смещаться в сферу интимной жизни Маргариты, и инициативу продолжения его Готовцев счёл необходимым оставить за женщиной.

Но она молчала. И минуту, и две. А потом появилась Светлана.

– Что за похоронное настроение? – поинтересовалась она, усаживаясь за свой стол и принимаясь шумно разворачивать один из чертежей.

– За жизнь толкуем, – ответил Готовцев. – Кстати, что там слышно?

– О чём вы?

– Над новой машиной мы будем работать? Или так и будем подчищать старьё?

Светлана поморщилась и махнула рукой.

– Да какое там. Рындинские, можно сказать, без дела сидят, а вы тут про нас. Кстати, он опять на больничном. И какая машина, если денег опять нет. А я своего тут сегодня видела. Что-то затевается, видно. Как где какие разборки – Соловов тут как тут. Хоть бы уж посадили снова эту сволочь – сил нет. И ведь знаю, как и за что. За свеженькое, за то, что уже после отсидки намутил. На много-много лет наскрёб. Решиться не могу.

Светлана решиться не может. А кто может? Он, Готовцев, так ли уж часто принимал обдуманные и вполне осознанные решения, способные кардинально изменить его жизнь? А то, что деньги не нужны… Если бы это и в самом деле было так! Однако уж самого-то себя обмануть непросто.

Около трёх часов дня объявилась Рита Валова. Да ещё как объявилась.

– Все на защиту Вадика! Ну! Чего вытаращились?! – танцующая на обжигающей сковороде нетерпения Рита готова в любую секунду сорваться с места (а она танцует за распахнутой настежь дверью) и пинками, подзатыльниками – чем угодно согнать со стульев ошалевших от её крика сослуживцев. – Да не шучу же! Быстрее! Ну! Его же убьют там сейчас! Я же не шучу, в самом-то деле!

– Да кто его убивает-то? Толком скажи! – Светлана, растерянно оглядываясь на Готовцева и Маргариту Заплатину, поднимается и идёт к двери.

– Да мужик мой и убивает! Быстрее же! И твой – там же. Выпал откуда-то. И другие!

– Приревновал, что ли? – Светлана недоверчиво косится на прыгающе спешащую «на защиту Вадика» Риту и прижимает к рёбрам согнутые в локтях руки, словно готовясь перейти на бег.

– Кто? Кто ревнует? Твой или мой? Или кто другой? Рехнулась? – Рита оглянулась на стремящихся не отстать Готовцева и Маргариту Заплатину.

– Ну а что там такое происходит, сказать-то можно? – прокричала Заплатина.

– А то и происходит, что продал он австриякам целых три цеха! – ответила Рита и вклинилась в толпу, бурлящую и клокочущую около приёмной.

– Как это? – спросил Готовцев.

– Так! – Рита мощно, кажется, не сбавив даже скорости движения, попёрла к двери, потом обернулась и, обнаружив, что Светлана и Маргарита Заплатина отстали, заблажила: – А ну догоняй! Обе! Живо! А ну пропустите этих! Пропустите!

И, убедившись, что «эти» – и Светлана, и Маргарита – подцепились к Готовцеву, вновь ломанулась вперёд.

Секретарша Алла, сама себя распявшая на рельефно обитой чёрной кожей двери кабинета замдиректора по экономике, была бледна, круглоглаза и безмолвна. Несколько пар рук, принадлежащих толпе, пытались оттащить её от двери, однако Алла упиралась ногами в пол, пальцами рук цеплялась за косяки, а подсогнутой и напружиненной спиной вжималась в дверь. Врождённые, вероятно, охранные качества позволяли её организму из каких-то неизвестных источников черпать и черпать силы для неравного противоборства.

– А ну осади! – распорядилась Рита Валова.

И, не ожидая, когда это её распоряжение будет исполнено, соединила кисти своих рук у правой груди таким образом, что правый локоть её оказался отставленным в сторону, а затем тупым лемехом этой созданной ею конструкции прошлась по авангарду штурмующих, отозвавшихся охами, визгом и руганью.

– Да что ты делаешь-то, гадюка?! – набросился на Риту сожитель её Ульянкин.

В прямом смысле этого слова набросился и предпринял попытку обхватить её поперёк тела. Однако Рита, коротко глянув через плечо, всё тем же правым локтём своим саданула Ульянкина в солнечное сплетение.

– Не дома! – сказала веско, после чего развернулась и яростно толкнула согнувшегося пополам сожителя в руки возмущённо закричавшей, словно на дыбы взметнувшейся толпы. – А вот орать-то и не надо! – прежней увесистости фразу произнесла Рита. – Своему приложила, не чужому.

Аргумент не подействовал, и сразу несколько человек подскочили к Рите, чтобы вцепиться в неё бульдожьей хваткой и оттащить от обороняемой двери. Готовцев принялся отталкивать от Риты нападающих, но та, поймав на секунду его взгляд, коротко распорядилась:

– В кабинет! Вторую линию обороны!

– Уж лучше я тут… – попробовал возразить Готовцев.

– В кабинет! – оборвала Рита.

Готовцев едва успел сделать шаг в сторону замдиректорской двери, как Рита, резко и мощно крутанувшись, стряхнула с себя неприятеля, числом не менее трёх, один из которых, не удержавшись на ногах, чуть не уронил на пол и Готовцева. А когда, наконец, Готовцев добрался до двери, то ему ещё некоторое время потребовалось, чтобы объяснить Алле, чего он хочет и почему.

– Меня Маргарита Борисовна направила. В кабинет пропустите! Алла! Приоткроем дверь, и я прошмыгну!

Объяснения с Аллой привлекли внимание как минимум одного из присутствующих, который быстро сориентировался и буквально прилип к спине Готовцева, настолько тесно, что Алла и не поняла, одного ли, двух ли человек пропустила она в кабинет Вадима Варзакова.

В кабинете Готовцев замер около двери, глядя в раскрытый портфель-дипломат, лежавший на стуле. В нём находился пистолет. Готовцев нагнулся, чтобы взять его в руку, однако вовремя сообразил, что это будет выглядеть как бы даже и хамством с его стороны. Готовцев выпрямился и посмотрел на Вадима, только что набиравшего номер телефона, а теперь бросившего трубку и ошарашенно стоявшего за столом. Оценив степень его испуга, Готовцев почувствовал себя неловко. Хозяин кабинета, между тем, помягчел, затоптался на месте и шевельнул рукой в сторону Готовцева, постепенно выбираясь из-под незримого колпака страха.

– Заходите. Это газовый. Что вы хотели? – Он, как видно, узнал Готовцева.

– Да вот, – ответил Готовцев, – на подмогу прислали. Вторую линию обороны организовывать.

– А как её организовывать?

– Да я не знаю. Дверь, может, забаррикадировать? – Готовцев обернулся назад и тут увидел, что у двери стоит незнакомый субъект в серой драповой кепке со знакомым, как будто, лицом. Откуда он взялся? Кто он такой? Впрочем, рассуждать на данную тему времени не было. – Мы сейчас ваш стол подтащим, а вдобавок ещё и приналяжем. Втроём.

– Втроём? – переспросил «третий».

– Ну да. Пошли!

Третий удивлённо вытаращил глаза. Вслед за Готовцевым он прошмыгнул в кабинет Вадима отнюдь не затем, чтобы таскать столы. Да, сначала он растерялся. Оказавшись в огромном кабинете, на бордовом ворсистом паласе, уползающем под массивный стол цвета немыслимой значительности, он как бы двигательно замёрз. Словно вдруг обнаружилось отсутствие смысла и духа в минутах предшествующей жизни, исчез предмет устремлений. Он словно бы стал ни на что не способен: ни речи произносить более-менее членораздельные, ни производить даже самые что ни на есть нейтрально-обиходные жесты. Ему бы, словно улитке, укрыться в раковине, дабы спастись от энергетического мусора посторонних взглядов. И будь он в ту минуту в кабине истребителя, не удержался бы, ухватился бы – это уж точно – за красные «держки».

Но секунды ошеломления прошли, и теперь Третий был достаточно равновесен, чтобы сообразить: не его это дело – таскать столы и баррикадировать двери. Напротив, он всячески должен мешать подобным действиям, ибо он-то проник в кабинет заместителя директора с целью прямо противоположной стремлению того уклониться от разговора с трудящейся общественностью и намерению Готовцева оказать подвергшемуся осаде в том помощь.

– Эй, где вы там? – поторопил его Готовцев.

– Ну уж, не дождётесь! – заявил Третий. – Мой офис с краю.

– Что значит – с краю? – удивился Готовцев.