Феноменология психических репрезентаций

2.1.3. Невербальное и вербальное психическое моделирование

В. Виндельбанд (2007а) пишет:

…как возможно соединение чувственности и рассудка в одном и том же сознании? (Другими словами, сочетание чувственных образов и вербального мышления. – Авт.) Но такой вопрос неразрешим, поскольку представляет собой границу психологии [с. 111].

Так ли это?

Действительно, на протяжении всего времени существования психологии было принято четко разграничивать чувственное и вербальное (словесно-логическое, понятийное, рациональное и т. д.) мышление и устанавливать между ними непреодолимую пропасть. В современной психологии доминирует точка зрения Н. Хомского, согласно которой язык представляет собой особый когнитивный модуль, независимый от чувственного познания. Соответственно, в психике следует выделять два разных «блока»: чувственный и вербальный^[73]. Есть ли для этого реальные феноменологические основания?

Сенсорные модели реальности представляют собой вполне самостоятельный, завершенный и достаточный для эффективной адаптации к миру уровень психического функционирования, что доказывается вполне успешным существованием животного мира. О «наглядно-действенном мышлении» и «сенсомоторном интеллекте» писали С. Л. Рубинштейн (1999), Б. В. Теплов (2008), Ж. Пиаже (1969) и многие другие исследователи.

Сенсорный уровень моделирования обеспечивает:

• возникновение наиболее разнообразных и непосредственных психических репрезентаций окружающего мира с максимально возможной для субъекта степенью их достоверности, то есть соотнесенности с элементами физической «реальности в себе»;

• сенсомоторный уровень взаимодействия с реальностью, то есть запуск возникающими чувственными репрезентациями безусловно- и условно-рефлекторных движений (3)^[74] и сложных действий;

• чувственную основу для дальнейшего символического моделирования, репрезентирования и понимания мира.

Вместе с тем чувственный уровень не обеспечивает глубокого понимания субъектом внутренних отношений между сенсорно моделируемыми сущностями. Это обусловливает необходимость появления следующего уровня психического моделирования – уровня вербальных, или символических, конструкций.

Наличие радикальных феноменологических различий между чувственными и вербальными психическими репрезентациями представляется совершенно очевидным абсолютному большинству исследователей. Г. Глейтман, А. Фридлунд и Д. Райсберг (2001), например, пишут:

Психологи, философы и программисты делят представления на два больших класса: аналогические и символические. Аналогии обладают некоторыми из действительных характеристик объекта, который они представляют. Символы, напротив, не несут в себе никакой связи с обозначаемым объектом. …Мышление использует оба эти класса представлений [с. 350].

…многие наши знания существуют в форме аналогий, называемых психическими образами [с. 351–352].

Некоторые из них (психических представлений. – Авт.) являются образами, более или менее точно отражающими основные черты предметов и событий. Другие психические представления более абстрактны, почти так же, как слова в языке [с. 351].

При этом многие исследователи почему-то не замечают, во-первых, очевидной феноменологической связи между образами и понятиями. Во-вторых, условности такого разделения в силу общей феноменологической природы психических репрезентаций. В-третьих, того, что символический, или понятийный, уровень моделирования реальности базируется и вытекает из уровня сенсорного моделирования.

Между тем вербальные образы, имеющие понятное субъекту значение (понятия), – лишь особая разновидность обычных чувственных образов, все отличие которых от прочих образов заключается только в наличии у них особого символического значения. Эволюционный смысл их появления заключается в том, что вербальное символическое моделирование позволяет сознанию «оторваться», наконец, от громоздких чувственных моделей мира, репрезентировать его намного шире и вообще иначе. Как замечают Р. Л. Аткинсон, Р. С. Аткинсон, Э. Е. Смит и др. (2007):

…рассматривая различные объекты как представителей одного и того же понятия, мы уменьшаем сложность мира (чувственно смоделированного. – Авт.), который нам надо представлять мысленно [с. 374].

Возникновение понятий приводит к тому, что в психике субъекта начинается следующее.

1. Сегментирование и дифференциация чувственных репрезентаций, выделение из недифференцированного «океана» чувственных репрезентаций отдельных чувственных конструкций, которые выступают затем как понятные для человека чувственные модели строго определенных физических сущностей: объектов, явлений, их свойств и действий, отношений, событий, фактов и др.

2. «Маркировка» – обозначение выделенных сложных чувственных «блоков», состоящих из множества очень разных чувственных образов и ощущений, чувственными же образами простых искусственных объектов – слов.

3. Замена сложнейших и громоздких чувственных «блоков», моделирующих элементы физической реальности, простыми единичными чувственными образами определенных слов.

4. Развитие новой формы мышления – понятийного, или вербального, с принципиально новыми возможностями моделирования реальности.

5. Формирование вербальных моделей очень сложных сущностей реальности из нескольких вербальных моделей более простых сущностей.

6. Использование этих вновь созданных вербальных моделей для построения с их участием вербальных моделей сущностей, не воспринимаемых чувственно вовсе, то есть репрезентирование принципиально недоступной восприятию реальности.

7. Иное и более глубокое по сравнению с чувственным понимание окружающего мира, появление вербального знания.

8. Использование понятий для коммуникации и передачи (пусть условной, но все же достаточно эффективной) психического содержания между людьми.

9. Выстраивание вербального мышления разных людей по общим принципам (например, принципам аристотелевской формальной логики, принципам западного объективизма, религиозным принципам и т. д.).

10. Унификация субъективных моделей реальности, то есть содержания сознания разных людей, что облегчает их коммуникацию и взаимопонимание.

11. Накопление вербальных моделей реальности в форме вербальных знаний о ней и о человеке, их передача следующим поколениям – негенетическое наследование знаний.

Вербальные психические модели существуют в сознании преимущественно в виде слуховых образов представления-воспоминания слов и конструкций из них, как своего рода мысленные фразы или мысленная речь. Вербальная психическая конструкция в форме короткой фразы из нескольких понятий может существовать в сознании как бы сразу, одномоментно. По крайней мере, есть субъективное ощущение, что она присутствует в сознании вся, целиком.

Несмотря на то что чувственные и вербальные психические репрезентации феноменологически различаются между собой не принципиально, так как вербальные репрезентации – это тоже всего лишь образы объектов (слов) слуховой, реже зрительной модальности, само понятийное моделирование реальности радикально отличается от чувственного. Вербальное моделирование совершенно иначе репрезентирует нам окружающий мир. Оно почти уничтожает субъективность и индивидуальное своеобразие чувственных репрезентаций реальности, но зато открывает новые безграничные горизонты реальности и дает новое глубокое ее понимание, которого нет в непосредственных или «прямых» чувственных моделях реальности. Естественно, вербальное знание утрачивает эту присущую чувственному знанию непосредственность, а также его богатство и гораздо большую соотнесенность с «реальностью в себе». Однако от него и требуется иное по своей природе постижение реальности. Э. Кассирер (2006) верно замечает:

Как раз таким образом (с помощью рационального познания. – Авт.), якобы отворачиваясь от действительности вещей, наука прокладывает к ним новый путь [с. 262–263].

Из сказанного, впрочем, отнюдь не следует, что между чувственными образами и понятиями существует пропасть. Напротив, понятия первоначально формируются на основе чувственных моделей репрезентируемых сенсорно сущностей, то есть эти чувственные модели выступают как значения понятий. При этом сами понятия – это образы соответствующих слов (то есть сенсорные репрезентации искусственных физических объектов), имеющие, однако, для субъекта не «прямое», а символическое значение. Понятия, как я уже говорил, сегментируют бескрайний океан наших чувственных репрезентаций, выделяя в нем и маркируя для ясного понимания и последующего оперирования ими фрагменты глобальной сенсорной модели-репрезентации мира.

Формирующаяся у новорожденного глобальная модель-репрезентация окружающего мира изначально не дифференцирована, хотя сознание постепенно начинает выделять в ней чувственные сущности – модели-репрезентации отдельных элементов реальности. Усваиваемые ребенком понятия – вербальные «ярлыки» (образы соответствующих слов), имеющие понятное ему значение, окончательно дифференцируют и «расчленяют» сенсорную модель-репрезентацию реальности на множество отдельных, но понятных ребенку уже по-другому и гораздо глубже моделей. Трудно сказать, первичны ли чувственные модели объектов, явлений, их свойств и т. д. и вторичны ли соответствующие понятия, как кажется очевидным на первый взгляд, или же – наоборот, образы и чувственные конструкции, репрезентирующие окружающие нас сущности, стали нам очевидны и понятны в качестве таковых лишь после усвоения нами соответствующих выделяющих и обозначающих их понятий.

С возникновением понятий, кроме чувственных моделей объектов, появляются модели их признаков, качеств, действий и т. д., а в последующем даже модели областей реальности, недоступных для прямого сенсорного моделирования. Сами чувственные репрезентации трансформируются и становятся принципиально иными: дифференцированными, маркированными и выделяемыми субъектом из недифференцированного «океана» его прочих чувственных репрезентаций.

Многие исследователи подчеркивают преимущества вербального мышления перед чувственным. Э. Кассирер (2006), например, отмечает:

Отказываясь от богатства и пестрого многообразия непосредственного ощущения, наука, благодаря этому, выигрывает в единстве и стройности то, что она кажущимся образом теряет в содержании. Вместе с индивидуальной особенностью впечатлений исчезла также и ее внутренняя неоднородность, так что области, которые, с точки зрения ощущения, совершенно не сравнимы друг с другом, теперь могут быть поняты как находящиеся во взаимной связи члены одного и того же общего плана [с. 352].

Действительно, определяя с помощью понятия ту или иную вещь, мы произвольно объединяем бесконечное множество лишь относительно сходных, а часто даже и вовсе не очень сходных чувственных репрезентаций, и замещаем их чувственным же образом единственного искусственного объекта – слова. Это, с одной стороны, резко упрощает дальнейшие психические манипуляции с новой психической моделью – возникшим понятием, с другой – переводит моделирование реальности на совершенно иной принцип. При этом мы приобретаем новые и важные преимущества понятийного мышления, но одновременно теряем все достоинства чувственного моделирования.

В. В. Миронов и А. В. Иванов (2005) повторяют вечный вопрос философии:

Почему чувственное знание менее надежно, чем рациональное, хотя именно последнее дальше отстоит от фактов непосредственного опыта, а чаще всего даже противостоит им? [С. 245.]

Мне кажется, еще У. Джеймс (2000) дал ответ на этот вопрос:

Платон во многих местах своих сочинений… противопоставляет чувственное познание, которое он именует «мнением», «истинному знанию», всячески прославляя последнее. …Отсюда в философии возникла тенденция, проходящая через всю ее историю, резко противопоставлять познание «универсальных», «умопостигаемых» начал как чего-то божественного, достойного и почетного для познающего духа чувственному познанию единичного как чему-то сравнительно низшему, роднящему нас с животными. …В глазах рационалистов интеллектуальное познание является не только более благородным видом познания, но и по своему происхождению не зависит от единичных данных чувственного опыта [с. 39–40].

Следовательно, в формировании данного мнения виноваты традиции и неоспоримые авторитеты. Что же касается обсуждаемого вопроса, то чувственное знание ничуть не менее надежно, чем рациональное. Оно просто иное и представляет собой, главным образом, ассоциации между чувственными репрезентациями разных граней реальности, их изменений и свойств. Однако чувственное знание чрезвычайно разнообразно, уникально и субъективно. Оно почти не включает в себя понимания (моделирования) связей между объектами, их свойствами, действиями и отношениями и не может быть кому-либо передано.

У. Джеймс (2000) отмечает:

Познание при помощи концептов, на язык которых мы переводим чувственное познание… открывает в явлениях более глубокие уровни реальности. Являясь более устойчивой в наших глазах, эта реальность оказывается и более истинной, то есть менее иллюзорной по сравнению с реальностью чувственного порядка… [с. 49].

Мне представляется, что она не столько «оказывается менее иллюзорной и более истинной», сколько кажется нам более понятной, так как понимание какого-либо предмета для нас заключается в наличии у нас психических репрезентаций, раскрывающих его внутреннюю структуру и предсказывающих нам ближайшие его изменения. Вербальные конструкции как раз и моделируют в самом общем виде на основе обобщения многих ранее возникавших у разных людей чувственных моделей физической реальности структуру окружающих нас вещей и возможные «закономерные» их изменения. К тому же, как замечают Р. Л. Аткинсон, Р. С. Аткинсон, Э. Е. Смит и др. (2007):

…они (понятия. – Авт.) позволяют предсказывать информацию, которую сразу нельзя воспринять. Например, понятие «яблоко» связано с такими трудно воспринимаемыми свойствами, как наличие семян и съедобность, а также с такими легко видимыми свойствами, как округлость, определенный цвет и местонахождение на дереве. …Понятия, таким образом, позволяют выйти за пределы данной информации (Bruner, 1957). …Широко применяемые понятия… ассоциируются с названием, состоящим из одного слова [с. 374–375].

У. Джеймс (2000) указывает:

Согласно древнему философскому представлению, восходящему к Аристотелю, мы не постигнем вещь, пока не узнаем причин, которыми она обусловлена. Когда горничная говорит, что «кошка» разбила чайную чашку, она стремится, чтобы мы усвоили себе причинное объяснение того факта, что чашка разбита. …По-видимому, все наше научное объяснение подходит под этот нехитрый тип постулирования «необходимой кошки». Понятийная схема мира, построенная над его перцептивной схемой и дающая ему теоретическое истолкование, представляет лишь систему гипотетических «это», воображаемых нами; соответствующие же им «что» оказываются гармонически связанными с любыми из «что», соответствующих любому непосредственно воспринимаемому «это». …Изыскание причин явлений дает нам такие преимущества, которые были бы совершенно недоступны, если бы мы ограничивались изучением одних лишь явлений [с. 46].

И это, безусловно, так, потому что нам в большинстве случаев хватает в жизни самого поверхностного «понимания» связей между окружающими нас предметами и явлениями и причинно-следственных отношений между ними, «раскрытых» нами благодаря понятийному мышлению. К. Левин (2001) пишет:

Установление феноменальных свойств объекта принято называть «описанием», установление причинных отношений – «объяснением» [с. 24].

У. Джеймс (2000) полагает, что:

…у философов платонистского толка всегда было неискоренимое убеждение, что назначение умопостигаемого мира заключается не в том, чтобы истолковывать чувственный мир, а в том, чтобы заменить его другим. Согласно этому мнению, наши чувства являются источником обманчивой иллюзии, которая заграждает нам путь к «знанию» в смысле «неизменного знания». К показаниям чувства, являющимся источником роковой спутанности мыслей, философы должны преспокойно повернуться спиной [с. 52].

Сам автор считает иначе. Он (2000) пишет:

…я должен показать: 1) что концепты – производные образования, неадекватные своему объекту и имеющие лишь служебное значение; 2) что они и фальсифицируют познание, и вносят в него проблемы, и делают чувственный поток непостижимым для понимания. Процесс образования концептов есть процесс производный, не безусловно необходимый для жизни. Он предполагает перцепцию, которая является самодовлеющим началом, что можно наблюдать у животных… [с. 54].

Я хотел бы подчеркнуть тот факт, что У. Джеймс относит понятия (концепты) к производным от перцепции образованиям. При этом не только он обращает внимание на недостатки понятийного моделирования. Э. Кассирер (2006) цитирует, например, П. Рикерта:

Каково бы ни было содержание понятий, оно стоит в решительном противоречии к эмпирическому миру конкретного… Уже самое примитивное образование понятия уничтожает индивидуальное, в строгом смысле слова, а, в конце концов, естествознание приходит к тому выводу, что по существу вся действительность всегда и везде одна и та же, то есть что в ней нет совсем ничего индивидуального… Но ведь это совсем не так, и раз только мы подумаем о том, что каждый кусок действительности отличен в своей конкретной форме от каждого другого куска, что далее единственно известная нам действительность – это частное, конкретное, индивидуальное, то мы должны также понять значение того факта, что всякое образование понятий уничтожает индивидуальность действительности. Если в содержание естественнонаучных понятий не входит ничего индивидуального и конкретного, то из этого следует, что в них не входит ничего действительного. Созданная естествознанием пропасть между понятиями и индивидами есть, следовательно, пропасть между понятиями и действительностью вообще [с. 255].

У. Джеймс (2000) отмечает еще одно важное обстоятельство:

Перцепт есть всегда нечто данное нам единственный раз, одни перцепты сменяются другими и никогда снова не повторяются совершенно буквально. …Когда мы оперируем концептами, то у нас не оказывается под рукой средств для выражения новизны, ибо концепты всегда отвлечены от уже виденного и данного нам в опыте, и тот, кто пользуется ими в целях разгадать что-либо новое, всегда будет по необходимости пользоваться уже старыми шаблонными терминами. Все подлинно новое, что может заключать в себе будущее (а единичность и индивидуальность каждого момента делает его новым), всецело ускользает от передачи на языке понятий. …Концепты суть лишь препараты, сделанные «после вскрытия» [с. 66].

Автор несколько упрощает ситуацию. Дело в том, что не только каждое чувственное психическое явление уникально, но даже одно и то же понятие, использованное вновь, всякий раз другое. Другим является и воспринимаемый вербальный образ того же самого слова, и значение, актуализируемое этим образом в данный момент в сознании субъекта. Значение это зависит от множества факторов, в том числе контекста, ситуации и т. д., поэтому оно каждый раз чем-то неуловимо отличается от прошлого значения того же самого понятия. Тем не менее У. Джеймс прав в том, что понятие нивелирует уникальность и своеобразие чувственных моделей, которые оно замещает.

Появление понятий породило и другие проблемы. Так, Э. Кассирер (2002) сообщает, что еще в V в. до н. э. в Афинах серьезно обсуждалось:

Является связь между формой языка и формой бытия, между сущностью слов и сущностью вещей естественной или же всего лишь опосредованной, конвенциональной? …Не получается ли… что момент произвольности, неизбежно присутствующий в слове, ставит под сомнение и объективную детерминированность, объективную необходимость мышления и его содержательных составляющих? [С. 55.]

И эта проблема действительно очень серьезна, так как многие конституируемые вербальным мышлением сущности, рассматриваемые потом сознанием как «объективные» репрезентации окружающей реальности, вовсе таковыми не являются. Особенно актуально это для того этапа вербального моделирования, где начинается формирование вербальных конструкций. Устойчивые вербальные конструкции (конструкции из понятий), в свою очередь, обозначаются новыми понятиями и сами становятся «строительными элементами» для еще более сложных вербальных конструкций. Возникающие вербальные конструкции репрезентируют сознанию не только то, что недоступно чувственному моделированию в принципе, но и то, истинность репрезентации чего не может быть проверена на современном уровне развития науки, или вовсе несуществующие сущности.

При переходе на символический уровень моделирования реальности теряется ее непосредственная чувственная данность и достоверность. Появляется совершенно иной и во многом вымышленный человечеством мир, в котором в основном и пребывает сознание людей. Мир представлений в форме вербальных моделей помогает человеку понимать реальность, но это уже совсем иная, не данная людям чувственно, а сконструированная, созданная самим человеком реальность. Если чувственно данная реальность лишь конституируется человеческим сознанием, то вербально моделируемая реальность уже во многом конструируется сознанием. Именно поэтому У. Джеймс (2000) замечает, что:

…наиболее глубокие черты реальности можно найти лишь в чувственном опыте [с. 65].

 

Тем не менее необходимо подчеркнуть, что, несмотря на все недостатки понятийного мышления, даже полноценное человеческое чувственное познание невозможно без понятий, потому что именно с их помощью выделяются конкретные элементы в исходно недифференцированном потоке наших чувственных репрезентаций. Именно понятия позволяют чувственному познанию подняться на человеческий уровень.

Чувственный и вербальный уровни репрезентирования принципиально несопоставимы, и сравнивать их бессмысленно. Символическое (понятийное) и чувственное моделирование реальности одинаково необходимо нам, причем ни одно из них не способно заменить другое. Я думаю, что дискуссии возникают лишь из-за попыток разорвать чувственное («наглядно-образное») и понятийное мышление, представить познание как понятийное мышление в чистом виде, что не только не соответствует реальности, но и приводит в конечном счете к псевдопроблемам и парадоксам. Понятийное мышление моделирует иначе то, что мы одновременно переживаем чувственно. И оно же непрерывно иллюстрируется в нашем сознании параллельными чувственными переживаниями. Поэтому разорвать чувственное и понятийное мышление невозможно, да и незачем пытаться это сделать.

Следует отметить, что сенсорное (преимущественно зрительное) моделирование как минимум на порядок опережает по скорости вербальное (преимущественно слуховое), так как скорость вербального моделирования не может, по-видимому, превышать скорость восприятия и воспроизводства устной речи. Б. М. Величковский (2006), например, пишет:

Почему наше сознание говорит, что мы видим огромное, наполненное светом и цветом пространство? Потому, что, когда мы только начинаем спрашивать себя: «А вижу ли я отчетливо мое окружение, скажем, слева от рассматриваемого сейчас предмета?», наше внимание и глаза уже переместились туда, и еще не вполне сформулированный вопрос прерывается ответом: «Вижу, конечно, вижу!» Точно так же обстоит дело и со стабильностью видимого мира. Всякий раз, когда мы задаем себе вопрос о положении предметов, процессы быстрой пространственной локализации, оказывается, уже успели дать нам ответ. В результате у нас возникает впечатление непрерывного во времени и пространстве стабильного образа окружения [с. 176, 338].

Действительно, как только мы начинаем спрашивать себя о чем-либо доступном сенсорному моделированию, данный вопрос немедленно запускает соответствующую моторную реакцию, например движение наших глаз. И мы получаем чувственный ответ на вопрос со скоростью несколько десятков мгновенных образов в секунду. Поэтому было бы странно, если бы, завершив эту мысленную фразу, мы уже не имели сенсорную модель, отвечающую на наш формулировавшийся несколько секунд вопрос.