Читать книгу: «Мякоть», страница 2

– Может быть, и оставила, – улыбнулся Рыбкин, – где-нибудь. Если будет еще звонить, узнай, где взять ключ. И, кстати, поинтересуйся, где машина? Ее нет возле дома. Ты ведь оставляла ключи и документы?

– Да, – растерянно ответила Юлька. – Я узнаю. Ты не вешай нос там, пап.

– Никогда! – бодро ответил Рыбкин, нажал на отбой и снова посмотрел на лоджию. Нет, если бы ключ был у охранника, тот отдал бы…

Неужели сломанное отвалилось? Или узнала что? А если б и узнала, не все ли ей равно? Или просто захотела напакостить? По совокупности, так сказать? Вряд ли, на машине ездила в основном Юлька, не стала бы Ольга против дочери ничего делать. Однако домой все-таки хотелось попасть. Или хоть куда, где можно принять душ. Ломать дверь?

Рыбкин покачал головой. Отношения с Ольгой держались на такой тонкой нити, что усилия прикладывать к ним было нельзя. Никакие усилия. В последнюю пару месяцев она вроде успокоилась, даже улыбаться стала иногда, но затишье ведь могло случиться и перед бурей. Тем более что как раз в последние месяцы и появилась Сашка.

Саша.

Рыбкин посмотрел на часы. Как раз теперь она должна была уже проснуться и даже выйти из ванной. Почему он старался никогда не звонить ей первым? Не потому ли, что всегда боялся, что уже самим фактом собственного существования она делает ему одолжение? Что он недостоин ее. Что он имеет право только отзываться. Боже, Рыбкин, ты клинический идиот. Если бы даже было так. Нет…

Он нашел ее имя. Почему-то он был уверен, что она не ответит. Но все-таки нажал на вызов.

Сашка не ответила. Не взяла трубку.

Впервые она не взяла трубку.

Через час Рыбкин стоял у дверей ее квартиры и давил на звонок.

Глава вторая. Она

 
«My best girl packed up and leave me»⁵
 

Rory Gallagher. «What in the world». 2001

Их познакомил Борька. Точнее не познакомил, а где-то сразу после майских заскочил в кабинет к Рыбкину и, пришептывая, сообщил, что в парикмахерской напротив появился новый мастер. Мастер, очевидно, был женского пола, потому что Борька вытянул шею и изобразил ладонями нечто у себя на груди и на бедрах.

– Что ты забыл в парикмахерской? – постучал себя пальцем по голове Рыбкин. – Ты же под насадку стрижешься.

– А… – махнул рукой аккуратист Борька, приглаживая непослушный «бобрик», тут же поморщился, потер локоть, старательно улыбнулся. – Ерунда, Нинка села на укладку и ключи унесла от машины. Я там чужой человек, так что чуть не бегом, и вдруг вижу девушку точно в твоем вкусе!

– Тебе знаком мой вкус? – устало потер глаза Рыбкин, отодвинул ноутбук, нажал кнопку селектора. – Виктория Юрьевна! Отчеты по филиалам я посмотрел. Бориса Горохова без доклада ко мне больше не пускать.

– Хорошо, – отозвалась секретарь.

– Доклад докладу рознь, – хмыкнул Борька. – А вкус твой я все равно знаю. Да и ты мой. Мы наш вкус однажды уже реализовали на все сто. У тебя Ольга, у меня Нинка. Знаешь, смешно даже. Обе примерно один типаж. Но моя Нинка чуть повыше и чуть пошире в кости. Но тоже черненькая. Твоя Ольга – сам понимаешь. И, что характерно, мы-то с тобой с точностью до наоборот. Ты повыше, я пониже. Вот если бы мы махнулись женами, гармония бы восторжествовала. А вот среднеарифметическое точно нет.

– Борь, – поморщился Рыбкин. – Ты чего хочешь-то?

– Вот представь, – Борька почесал правый глаз. – Представь, что эта самая парикмахерша – просто копия Ольги. Я захожу, бросаю взгляд в мужской зал и думаю, а что там твоя половина делает? Что забыла в мужском зале парикмахерской Ольга Сергеевна Клинская? Какого черта она порхает с ножницами вокруг чужого мужика? Потом приглядываюсь и вижу, что девчонке, при всем почтении к твоей супруге, лет так на двадцать поменьше, но она ее копия! Один в один. Нет, ну понятно, что лицо конечно отличается, но стиль… Это что-то. Что бы ты сделал?

– Борька, – Рыбкин стал убирать бумаги в стол. – С чего ты решил, что похожесть на мою жену – признак соответствия моему вкусу?

– Как же? – удивился Борька. – Ты же сам мне рассказывал… Забыл? Ну, что твой тип женщины – невысокий рост, хорошо сложенная, черненькая, живое лицо с таким… налетом детства.

– Ты еще в педофилы меня запиши, – вздохнул Рыбкин.

– Какие педофилы? – не понял Борька. – Ты забыл, как я тебя с Ольгой познакомил?

– Во-первых, не ты, а твоя Нинка, – напомнил Рыбкин.

– Муж и жена одна… – развалился в кресле Борька. – Хотя ты сам был виноват. Затащил нас в кинотеатр на какую-то французскую муть. Точно тебе твой приятель киноман Кашин что-то такое наплел про это кино. Фильм про что-то такое на мосту. Там еще актер был – без слез не взглянешь, а у актрисы один глаз перевязан. Чуть ли не весь фильм, а я не люблю такое смотреть. Я вообще не люблю всяких гадостей. Забыл уж, в финале вроде бы она с двумя глазами была? Или нет? Помнишь?

– Помню, – буркнул Рыбкин.

Нет, долго обижаться на Борьку было невозможно. На него вообще нельзя было обижаться. Он был как погода.

– Ну вот, – обрадовался Борька. – А ты так уставился на экран, что не оторвать. Мы уж с Нинкой по молодости и пообжимались, это ж только начало девяностых было, и похрустели попкорном, а тебе все мимо. И тогда она сказала…

– И тогда Нинка сказала, – продолжил Рыбкин, – что у нее есть подруга, дальняя родственница, которая точная копия этой актрисы.

– А что, разве нет? – удивился Борька. – Точная копия. Ну, с нюансами, но все равно.

– Интересно, почему она не сказала, что это дочь моего шефа? – прищурился Рыбкин.

– А я откуда знаю? – развел руками Борька. – Может, чтобы я не позарился? Чего ты смеешься? Я тогда был очень даже. Да это неважно. Она тебя женила, понимаешь? Моя Нинка познакомила тебя с Клинской Ольгой, а значит – и женила. Это уже потом оказалось, что ваши отцы где-то даже знакомы… Слушай, это же было больше четверти века назад. Ты понимаешь? Больше четверти века назад. Вот ведь. Два старпера, блин.

– Два стартапера, – усмехнулся Рыбкин. – Или полтора. Потому что ты – проблесками. Ленивый слишком.

– Ты знаешь, – Борька снова почесал глаз. – Черт. Ячмень, что ли садится? Когда ячмень садится, я всегда Нинку прошу плюнуть в глаз. Вот ведь не верю ни во что такое, а помогает. Да точно помогает! А она сейчас в отъезде. Медуз не любит, а весной их вроде бы почти нет там.

– Подожди, – не понял Рыбкин. – А как же парикмахерская?

– Это вчера было, – отмахнулся Борька. – Просто увидел тут в коридоре Лидочку, как она бедрами – туда-сюда, ходит, как по подиуму… Клинского нет, для кого старается, непонятно… Да, увидел, и что-то вспомнил. А Нинка вчера же в ночь – туту. Шереметьево. С пацанами на майские. Знаешь, я приехал домой, тоска такая. Ну и не рукоблудства ради, а для эстетического впечатления залез на порночаты. Пощелкал, посмотрел, что там нынче в моде. Ну, знаешь, кое-что есть, конечно. Хотя пирсинга и татуировок многовато, как на мой взгляд. Но дело не в этом. Через полчаса я обнаружил, что смотрю, как обычная такая деваха, ну вроде моей Нинки, помоложе, конечно, раза в два, собирает мебель.

– На порночате? – уточнил Рыбкин.

– Да зуб даю, – щелкнул пальцами Борька. – Ну, скручивает что-то такое из Икеи, наверное. Что-то простое. То ли тумбочку, то ли табуретку, не суть важно. И вот я сижу, смотрю на нее и вдруг понимаю, что это самое возбуждающее из того, что я видел. Что это – то самое, что нужно. Соль земли. Вытяжка женьшеня. Амброзия. Не та, конечно, от которой у моей Нинки аллергия. Она же ростовская. Это все неважно. Главное – это то, что я упустил. Ты не поверишь. Она ее одетая собирала. Ну, в трениках каких-то. А я сидел с разинутым ртом. Просто зафанател.

– Зарегистрировался, стал подбрасывать монету? – улыбнулся Рыбкин.

– Какое там? – засмеялся Борька. – Никакой регистрации. Посмотрел, вышел, удалил историю просмотров. Или ты Нинку мою не знаешь? Себе дороже. Вот все думаю про эту парикмахершу. Нет. Ты только представь. Ты с ней знакомишься и отправляешься куда-нибудь в ресторан. Ей главное – надеть черные очки. Ну, точно никто не отличит от Ольги Сергеевны. Зато представляешь, все будут думать, что ты с женой, даже станут подходить, отвешивать твоей девочке комплименты – Оля. Ты так прекрасно выглядишь. Ольга Сергеевна. Респект вашему косметологу.

– И ты думаешь, что девочке приятно будет все это выслушивать? – прищурился Рыбкин. – К тому же, кто тебе сказал, что Ольга Сергеевна плохо выглядит?

– Она выглядит прекрасно! – отчеканил Борька и, наклонившись к столу, прошипел. – А вот ты – хреново.

– То есть? – спросил Рыбкин, раздумывая, стоит ли ему появляться в этой парикмахерской.

– Ты знаешь, чем моя Нинка занимается? – спросил Борька.

– Собаками, – ответил Рыбкин. – Конечно, если ничего не изменилось.

– Именно! – вздохнул Борька. – Приют у нее. И раньше был приют, и теперь. Знаешь, с одной стороны хобби там, привычка, да и базовое покоя не дает, она же ветеринар по первому. В прошлом году летала в Германию к дочери, то се, поинтересовалась, там с этим делом все не так.

– С каким делом? – не понял Рыбкин.

– С собаками, – объяснил Борька. – Просто так не возьмешь. Еще поискать надо. В приютах – очередь. Те, что у нас на помойке роются, там влет уходят. Нет, ну понятно, везде по-разному. Но в основном – вот так. С другой стороны, там и с детскими домами все не как у нас. Нас погубили просторы, Рыбкин. Всегда есть, где нагадить. Мы не ценим землю. А там, если мусор выбросишь, обязательно в кого-нибудь попадешь. Ясно?

– У тебя каша в голове, Борька, – сказал Рыбкин.

– Какая каша? – не понял Борька, полез пятерней в короткие вихры, потом усмехнулся, погрозил Рыбкину пальцем. – Каша, значит?

– Вот только честно, – потянулся Рыбкин. – Чего ты хочешь? Парикмахерская, порночаты, собачий приют. Просторы. Чего тебе надо?

– Ну, вообще-то как всегда, – вздохнул Борька. – Нинку в хорошем настроении, как бы мы ни цапались, она ж единственная, с кем у меня сбоев не бывает. Бутылочку виски. Погрызть чего-нибудь. Футбол… Не, футбол нахер. Не хочу. Не тот он стал. Или я стал не тот. Посидеть, поговорить…

– А от меня? – спросил Рыбкин.

– Понимаешь? – Борька задумался. – Дело в том, что у тебя глаза, как у тех собак в Нинкином приюте. Ну, понятное дело, там они не голодают, да и сидят не в клетках, вольеры у них. Это ж серьезное хозяйство, Нинка кстати, стала принимать зверье на передержку, ну, хозяева уехали куда-то, скажем, а питомца – к ней. Ну и за отдельную плату – вебкамера. Лежишь так где-нибудь на Канарах, заходишь в интернет и смотришь, как твой Барсик или какой-нибудь Лорд ждет тебя сытый и довольный в вольере класса люкс. Яйца свои вылизывает.

– Ты смотри, чтобы у тебя дома вебкамеры не оказалось, – покачал головой Рыбкин. – А то вдруг твоя Нинка наблюдает, как ты свои яйца вылизываешь?

– Растяжка у меня уже не та, – отмахнулся Борька. – Не достану. Ты не съезжай с темы. Дело же не в еде. Дело в отношении. Понятно, что Нинка там не одна, на ней общее руководство, но она всегда говорит, что это как в детском доме. Нельзя ласкать. Прирастают. Не успеешь оглянуться, а они уже часть тебя. Те же собаки. Смотрят, за ними ли ты пришел или просто так. И у тебя как раз такие глаза.

– У меня жена, дочь и все хорошо, – наклонился, чтобы сообщить это Борьке, Рыбкин.

– Я знаю, – сделал строгим лицо Борька и тут же зачастил. – Ольга Сергеевна Клинская, дочка нашего общего шефа, дай бог здоровья Сергею Сергеевичу, его жене Фаине Борисовне, его второй дочери – Галине, да устроится ее судьба, пора ребенка рожать, пора. Его прочим близким и дальним, включая мою благоверную, которая приходится твоему тестю, дорогой, троюродной племянницей. Или ты забыл? Мы родственники, Рыбкин. Если случится какая пандемия, и вы все перемрете, то я смогу стать твоим наследником. Ты представляешь?

– Если я перемру, мне уже будет все равно, – сообщил Рыбкин.

– Дочь у тебя красивая, – задумался Борька. – И не копия матери, и на тебя вроде бы не очень похожа, хотя есть что-то, есть. Красивая. Если бы не Нинка, да не эти двадцать лет разницы…

– Больше, – усмехнулся Рыбкин.

– Да, – поморщился Борька. – Больше…

– У тебя тоже дочь красивая, – заметил Рыбкин. – Только причем тут мы? Горохов, пора уже включать защиту от дурака.

– Зачем? – спросил Борька. – Чтобы сдохнуть в покое и благолепии? Что молчишь? Ну, молчи… Так я к чему это все. Ну, в смысле Икеи, порночатов, собачьего питомника, парикмахерской. Забудь, что я тебе тут наплел. Не врал, но забудь. Удивить тебя просто хотел. Зацепить. Не знал как, поэтому гнал тут… Она другая.

– Другая? – не понял Рыбкин.

– Парикмахерша новая, – объяснил Борька. – Ну, новый мастер. Ничем она не похожа на твою Ольгу. Полная противоположность.

– Высокая, толстая, блондинка, глупая и… – стал загибать пальцы Рыбкин.

– И добрая, – вдруг добавил Борька. – Да. И добрая. Полная противоположность. Только не высокая, а обычная. Не толстая, а обычная. И на дуру не похожа. И не блондинка, а что-то неопределенное. Крашеная. Да, виски другого цвета. Цветная такая. Как актриса из этого дурацкого фильма, где память стирали… Как его? Кашин бы твой сразу вспомнил…

– Борька, – остановил приятеля Рыбкин. – Из хорошего фильма. Но это неважно. Хватит фильмов. Чего ты хочешь?

– Она тебя задушит, – сказал Борька. – Тебе нужна добрая. И я ее нашел. А?

– Кто меня задушит? – не понял Рыбкин.

– Ольга Сергеевна, – пожал плечами Борька. – Твоя благоверная.

– Задушит? – удивился Рыбкин.

– Именно так, – кивнул Борька. – Думаешь, петлю накинет и рот камнями забьет? Нет, дорогой. Просто лишит воздуха.

– Это еще как? – заинтересовался Рыбкин.

– Да легко, – хмыкнул Борька. – Потому что ты не можешь без воздуха. А женщина и есть воздух. Батарейка. А если ее нет, то нет воздуха. И батарейки нет.

– Борька, – погрозил ему пальцем Рыбкин. – Шел бы ты… на порночат. У меня все в порядке.

– А чего ж тогда не дышишь-то? – прищурился Борька. – Думаешь, я не вижу? Давно хотел сказать, да все как-то. Ты ж уже лет десять на берегу жабрами хлопаешь.

– Ты выпил, что ли? – не понял Рыбкин.

– Да, опрокинул наперсточек, – постучал по грудному карману Борька. – Ну, или фляжечку. Для храбрости. Я к тебе по-дружески, Рыбкин. Хотя, мы ж вроде приятели? Друзей-то у тебя нет?

– Есть, – сказал Рыбкин. – Вовка Кашин… Дочь…

– Вот, – скривился Борька. – Вовка Кашин. Дочь. А что Ольгу-то не назвал? Я бы с Нинки начал отсчет. Хотя, друзей тоже не так уж. Я не договорил про парикмахершу. Я ж глаз от нее не мог оторвать.

– Что в ней особенного? – спросил Рыбкин.

– Не знаю, – задумался Борька. – В ней все особенное. Знаешь, почему я очнулся и ушел оттуда? Отплывать стал. От берега, на котором Нинка, хотя – что там. Она в соседнем зале сидела. Там счастье, Рыбкин. На том берегу, к которому я не поплыл, – счастье. Спасательный круг. Может быть, для тебя. Черт!

Борька снова ожесточенно стал тереть глаз.

– Хочешь, я тебе плюну? – спросил Рыбкин.

– Не стоит, – отмахнулся Борька. – Я уж лучше в аптеку… Только ты имей в виду. Она как жар-птица. Сегодня есть, а завтра нет.

…

Ты сентиментален, – укорял себя Рыбкин, когда через неделю все-таки отправился посмотреть на нового мастера, благо и время пришло привести в порядок голову. Тем более что та же Виктория Юрьевна и об этом не забывала напоминать начальнику – «Неприлично, господин директор, иметь такую шевелюру, когда все ваши ровесники на голову или лысенькие уже, или реденькие». Борька, как в душе считал Рыбкин, несмотря на вечно растрепанную прическу, был на голову «реденький», но тут он угадал.

Хотя и это Рыбкин понял не сразу.

Девушка стояла спиной, говорила с кем-то по телефону, и Рыбкин, который почему-то все еще ждал похожести на собственную жену, замер на пороге мужского зала с таким лицом, словно и в самом деле обнаружил Ольгу Сергеевну Клинскую за столь непрезентабельным занятием.

И тут она обернулась.

И тут Сашка обернулась.

Имя появилось потом, когда Рыбкин узнал, что ее зовут Саша или, как она сама попросила ее называть – Сашка, но вспоминал он этот момент уже с ее именем.

Она ничем не напоминала Ольгу.

И в ней не было ничего особенного.

То есть, вообще ничего.

Абсолютно.

Рыбкин даже вспомнил очередные воздыхания Антона – его водителя, который любил «поговорить за баб» и время от времени начинал заливаться славословием в адрес той или иной новой знакомой, величая ее в превосходных тонах, бормоча то об умопомрачительной фигуре, то о каком-то особенном запахе, об удивительном голосе, об еще каких-то достоинствах, пока Рыбкин однажды не выдержал, не сел в лифт и не доехал до двенадцатого этажа высотки, где в буфете образовалась «вторая Эммануэль Беар в ее лучшие годы», или даже первая, потому как оригиналу до этой красавицы семь верст и все равно не доберешься. Буфетчица оказалась обычной полноватой девицей в замасленном фартуке с глазами, перегруженными косметикой, и отзвуками вчерашней тоски и во взгляде, и в выхлопе. Она курила и сплевывала в пустое ведерко из-под майонеза. Эммануэль Беар могла спать спокойно. Рыбкин купил что-то, вернулся к лифту и подумал, что это просто другая вселенная, и нечего в нее влетать даже в виде случайной кометы. Главное, что Антону в ней хорошо. Так и эта парикмахерша. Может быть, Борька вовсе и не ее имел в виду?

Он обернулся, пытаясь рассмотреть остальных мастеров, мало ли, может, Борька говорил о ком-то другом, но никого больше не увидел.

Никого больше не было.

Нет, все кресла были заняты. За каждым кто-то работал. Но их не было. Была только она.

Рыбкин даже тряхнул головой.

Нет, была только она.

Потом он ее еще рассмотрит.

Вблизи и издали.

В упор и под разными углами.

В общем и в немыслимых подробностях.

Узнает ее вкус, запах, скорость, траекторию и даже рисунок ее посадочных огней, как обязательно пошутил бы Борька, который в юности пытался поступить в Егорьевское училище вертолетчиков, чтобы не идти в армию.

Но тогда он смотрел только на ее лицо, хотя ощущением живой, невозможно живой плоти дышала каждая линия ее тела даже сквозь шелк униформы. Глаза у нового мастера были распахнуты неприлично широко. Так широко, что не только позволяли ей смотреть на Рыбкина, но и позволяли кое-что видеть в ее глазах. Или опять же создавали такое впечатление. Сашка была именно такой, какой и должна была быть, чтобы зацепить Рыбкина. И она зацепила его. Если кто-то на небесах увлекался рыбалкой, наживку он насадил на крючок безошибочную.

– Вы записывались? – спросила она у Рыбкина, и он понял, что и ее голос тоже именно тот.

– Александра Морозова? – прочитал Рыбкин имя на бейджике.

– Приятно общаться с грамотным человеком, – улыбнулась она. – Я так поняла, что не записывались? Присаживайтесь. У меня здесь пока что немного постоянных клиентов.

Рыбкин сел. Кажется, вечность назад он собирался вежливо усмехнуться и отправиться в другую парикмахерскую, к привычному мастеру, но теперь сел.

– Хорошая фамилия, – отметил Рыбкин.

– А у вас какая? – спросила Сашка, осторожно захлестывая горло клиенту липкой лентой.

– Самая обычная, – с грустью вздохнул он. – Рыбкин.

– Тоже ничего, – накинула она на него легкую ткань и ловко отогнула бумажный манжет. – Веселенькая. Как будем стричь?

Рыбкин сломался именно в этот момент. Он вспоминал потом, когда случилось то, что случилось, потому как все, что с ним стало после, оказалось непохожим на то, что было до. И причиной стали не слова. Слова могли быть любыми. Просто Сашка вдруг склонилась над его плечом, почти прижалась к его уху щекой. Да, что там. Прижалась. Так, словно хотела увидеть отражение в зеркале его глазами. Прижалась и в самом деле выкрашенным в немыслимый цвет локоном на виске.

– Как будем стричь? – спросила, сузила взгляд, в то время как ее рука ерошила Рыбкинскую шевелюру. Он замер.

– Я жду.

Он не мог произнести ни слова. Не мог шелохнуться. Потом Рыбкин подумал, что мог бы вот так сидеть вечно, но не только потому, что за вроде бы фамильярным жестом последовало мягкое прикосновение, а потому что в зеркале повторилась старая фотография, на которой молодая смеющаяся Оля Клинская, которая категорически отказалась менять фамилию на Рыбкину, точно так же замерла у него над плечом. Только на фотографии она не ерошила молодому Рыбкину волосы, а обнимала его за шею. Точнее, опиралась на его плечо и обнимала. Всякий раз, когда Рыбкин пытался понять, почему у него не сложилось с Ольгой, куда делось все то, что когда-то одаривало его крыльями, он спотыкался об эту фотографию. Если бы они умерли тогда, сразу после той фотографии, они были бы самой счастливой парой. Да. Юлька тогда уже была. Не Рыбкина, Клинская, как решила Ольга. Все равно фамилию поменяет, отмела возражения мужа. И назвала по-своему. Он-то как раз хотел назвать дочь Александрой.

– Подравняйте, – наконец разжал губы Рыбкин. – Снимите чуть-чуть. Так, чтобы я снова смог к вам прийти. Скоро прийти. Вам ведь нужны постоянные клиенты на новом месте? Люди должны помогать друг другу…

…

Второй раз Рыбкин пришел только через неделю. Зарывался в работу с головой, пытался выбросить из головы это несуразное видение, пока не понял, что увидеть Сашку для него так же важно, как избавиться от жажды. Просто увидеть. Ничего больше.

Пришел. Увидел. Снова сел в кресло. Снова почувствовал ее тонкие, но сильные пальцы. Но не вымолвил ни слова. Словно залил рот какой-то тягучей массой. И на третий раз не сказал ни слова. «Растите, растите, кудрявые власа»⁶, – то ли думал, то ли бормотал, издеваясь над самим собой, Рыбкин в ее кресле. Черт возьми, он ходил бы так, наверное, до тех пор, пока волосы у него на башке не выродились бы вовсе или обернулись непослушной Борькиной стерней, но Сашка заговорила с ним сама.

– Я заканчиваю в десять, – прошептала она чуть слышно и тут же занялась другим клиентом.

Рыбкин прилетел домой в семь, долго стоял под душем, думая, что бы он сказал Ольге по поводу срочных сборов, но жены дома не оказалось, она уехала к тестю вместе с Юлькой, да и была бы дома, ничего бы не спросила. Юлька могла спросить, но дочери ответить было проще всего, хватило бы поцелуя в щеку и заговорщицкого шепота – «Дела, солнце мое, дела». А вот Ольга…

Если бы Ольга спросила, он бы ничего не ответил. Может быть, пожал бы плечами.

Сашка выскочила из парикмахерской в пять минут одиннадцатого. Рыбкин открыл дверь машины и подумал, что если бы почти тридцать лет назад он был тем самым, кем стал к своим нынешним «около пятидесяти», может быть в его жизни сложилось бы все иначе. Совсем иначе.

Во-первых, он бы не спешил.

И, во-вторых, не спешил бы.

И, в-третьих…

Хотя, причем тут спешка, если главное в том, что есть Юлька.

Ни сантиметра не отыграешь в прошлом, потому что есть Юлька.

Юлька…

Почему же так все в его жизни?

– Да, так бывает, случаются такие почвы, – говаривал Сергей Сергеевич Клинский, глядя в окно во время дождя, – которые поливать бесполезно, хоть залейся дождем, даже луж не будет, все в себя земля впитывает. Но, – тесть тут же поднимал палец с аккуратно обработанным ногтем, – отдача все равно случится. Родники полнятся!

– Родники полнятся, – прошептал Рыбкин, глядя, как Сашка скользит к машине той самой, легкой, почти неповторимой Ольгиной походкой.

– Ну, – она уселась рядом, с одобрением скользнула взглядом по роскошному интерьеру авто, чуть натянуто улыбнулась. – Где будем лечить немоту?

Немоту отправились лечить в «B.B.King»⁷. Рыбкин выбрал места у стойки, протянул Сашке меню, она заказала что-то легкое и спросила его, удивленно оглядываясь и прислушиваясь к наполняющему зал ритму, ощупывая странные высокие спинки стульев, косясь на колоритную публику.

– Почему здесь?

– Я еще не знаю, где тебе хорошо, поэтому привез тебя туда, где хорошо мне.

– Мы уже на «ты»? – уточнила Сашка и после кивка призналась. – Я еще тоже не знаю, где мне хорошо.

– Что так? – спросил Рыбкин.

Ему вдруг показалось, что вот именно теперь он получил шанс попробовать еще раз. Нет, он осознавал каждую секунду такого предположения, как безумие или безусловную глупость. Поэтому, наверное, просто выстраивал мысленную проекцию. Намечал тему для импровизации. Переиначить то, что не получилось с Ольгой, было невозможно. Да и к чему что-то переиначивать, если не ясна была сама причина, почему все стало за долгие годы таким, как стало? Может быть, следовало чуть меньше думать о себе, чуть больше о ней? Или следовало вообще не думать?

– Так, – она пожала плечами. – Как-то все не до того было. А тебе бывает хорошо?

– Проблесками, – признался Рыбкин. – У меня дочка. Ей хорошо и мне хорошо. Но порой бывает неплохо. Когда хорошо сделаю работу. Или когда слушаю такую музыку. Или когда вижу… красивую женщину.

– Значит, тебе хорошо, когда хорошо твоей дочери? – поняла Сашка. – А когда хорошо твоей жене, тебе плохо?

– Мне плохо, когда ей плохо, – сказал Рыбкин. – Может быть, было бы хорошо, если бы и ей было хорошо. Но ей всегда плохо. Когда я ее вижу, так уж точно. Возможно, что из-за меня. Нет, мы не ругаемся. Может быть, ей хорошо без меня. Но я этого не знаю.

– И ты надеешься отыскать свое «хорошо» со мной, – прищурилась Сашка.

– Не думал об этом, – пожал плечами Рыбкин. – Я… не планировал ничего.

– А обычно планируешь? – она была предельно серьезной. Не так, как Ольга. Когда Рыбкин только знакомился с Ольгой Клинской, та казалась сорванцом и веселушкой. Куда же все это подевалось?

– Это такая игра, – произнесла Сашка после паузы. – Я понимаю. Сейчас мы играем в серьезный разговор. В откровенность. Играем честно. Спрашиваем друг друга о том, что нас интересует, отвечаем то, что думаем. Без оглядки. Интересная игра. Но опасная. Мне так кажется. Я, кстати, вовсе не игрок.

– Я тоже не игрок, – кивнул Рыбкин.

– Хорошо, – она словно пересыпала что-то в голове, пересыпала с некоторым сомнением. – Что мы имеем? Имеем клиента, который отвез своего мастера в ресторан. Клиент уже не первой свежести…

Вот как? А ты умеешь быть жестокой. Или быть честной – это и значит быть жестокой?

– Не первой молодости, – с мужественной улыбкой поправил Сашку Рыбкин. – И не второй, возможно, и не…

– Пусть так, – она говорила медленно, не переставая смотреть в глаза Рыбкину. – Женат. Имеет дочь. Судя по всему, почти мою ровесницу. Или ровесницу. Клиент не беден, возможно, даже и богат. Но не чрезмерно богат. Находится в неплохой физической форме, в удовлетворительной психической. Одевается со вкусом, пахнет хорошо, ведет себя прилично. Возникает вопрос…

– И какой же вопрос? – прервал затянувшуюся паузу Рыбкин.

– На кой черт мне все это надо? Ты не куришь?

– Нет, – ответил Рыбкин и уже поднялся, чтобы сходить за сигаретами.

– Не надо, – он вдруг разглядел, что у нее усталые и встревоженные глаза, испуг в которых она старательно застилала притворным равнодушием. – Я тоже не курю. Поехали, Рыбкин, ко мне.

…

Теперь он звонил именно в ту квартиру. Звонил и вспоминал.

Тогда она открыла дверь, прошептала:

– В квартире две ванные комнаты, твоя – эта. Но здесь только душевая кабинка. Нормально?

– Нормально, – неуверенно ответил Рыбкин.

Все было по-другому. По-другому уже тогда, когда еще ничего и не было. Другими были жесты, звуки, запахи. Сашка не только ничем не напоминала Ольгу или тех женщин, с которыми Рыбкина время от времени сводила судьба. Она звучала иначе. С болью. С едва различимой болью. Вот уж чего не было в Ольге, так это боли. Обида была, разочарование, злость, ненависть, холод, даже ярость, но только не боль. Или Рыбкин просто не умел ее различить?

– Ты скоро? – она заглянула в душевую кабинку, хмыкнула, увидев аккуратно сложенную одежду Рыбкина, выключила воду, накинула ему на плечи огромное полотенце и повела его в спальню, где вдруг оказалась неумелой и испуганной, куда уж ей было до кошачьих повадок Ольги. Впрочем, что Рыбкин мог сказать о кошачьих повадках Ольги, сколько лет уже у них не было близости? Да и то, что было…

Сашка дрожала. Дрожала так, словно пальцы Рыбкина, его язык, губы, все его тело состояло из кристаллов льда. Рыбкин прислушивался к ее дрожи, вздрагивал сам и все отгонял из головы мысли, что по возрасту Сашка и в самом деле вряд ли так уж старше его дочери. Разве что лет на пять. Ерунда какая, пять лет. Миг, если оглядываться на них через плечо. Даже если десять. А потом он вовсе перестал о чем-то думать, потому что вдруг совпал с Сашкой и дрожью, и теплом, и выступившим свежим скользким потом, и ритмом, и желанием, и жаждой.

– На кой черт тебе все это надо? – спросил ее Рыбкин, когда в окнах занялся июньский рассвет.

– Так, – прошептала она ему в ухо, обхватив его и руками, и ногами, прижавшись горячей грудью и бедром, дыша дивным, почти Ольгиным карамельным запахом в щеку. – Пожалела тебя, еще пара визитов, и пришлось бы обривать тебя под ноль. Или подумала, а вдруг мне будет хорошо, если хорошо будет, ну, к примеру, тебе?

Какое счастье, что он не дал ей тогда денег… Боже мой, какое счастье…

Тьфу, черт. Он же и не собирался…

…

– Что вы названиваете?

Из соседней квартиры вышла женщина лет пятидесяти или старше. С сухим лицом бывшей учительницы, с тщательно уложенными локонами седых волос.

«А ведь моя ровесница, – подумал вдруг Рыбкин. – Или почти ровесница. Какой ужас».

– Перестаньте хулиганить! Нет никого дома. Съехала она. Или умотала куда. Неделю уже не появлялась. Дня три так уж точно. И машины ее под окном нет.

– Куда же съехала? – не понял Рыбкин. – И кто хозяин квартиры?

– Куда-куда, кто хозяин… – проворчала женщина. – А я почем знаю…