Читать книгу: «Голос сердца»

© Сергей Максимович Медведев, 2025

ISBN 978-5-0068-5150-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Данное произведение является художественным вымыслом. Любые совпадения с реальными событиями и лицами случайны.

ЧАСТЬ I. Начало пути

Глава 1. Волжские зори Коленьки Смирнова

Солнце, казалось, всегда всходило из-за той самой кривой ивы на берегу Волги. Для Коли Смирнова, что по паспорту числился Николаем Николаевичем, эти зори были точкой отсчёта всего, что имело смысл: рыбалки с дедом, криков просыпающихся чаек, густого запаха парного молока и влажной, плодородной земли, которую он знал, кажется, наизусть.

Деревня Заречье жила своей медленной, неизменной жизнью. Избёнки, крытые соломой, жались к высокому волжскому берегу, словно боясь скатиться в тёмные, быстрые воды. Между ними вились тропки, примятые босыми ногами ребятни и крепкими сапогами мужиков. Заречье было не просто точкой на карте – оно было тёплой, надёжной колыбелью, где каждый знал цену труду и покою. Коля вырос здесь, впитывая с молоком матери и суровыми наставлениями отца эту простую, вековечную мудрость: земля прокормит, если её любить, а люди помогут, если ты сам не подлец.

Его отец, Николай-старший, был немногословен, крепок и надёжен, как старый дуб. Он работал бригадиром в колхозе, ценил порядок и не терпел пустословия. Мать, тётя Даша, была суетлива, добра и полна ласки, которую щедро изливала на единственного сына и хозяйство.

«Коленька, ты поел? Ты одет тепло? Опять на реку собрался, окаянный!» – этот нехитрый припев сопровождал Колю с раннего детства и до самого призыва.

Лето 1939 года оставило в его памяти не столько начало сбора урожая, сколько встречу, перевернувшую его тихий мир. Ему только-только стукнуло восемнадцать. Он возвращался с покоса, усталый, но довольный – запах скошенной травы въелся в кожу, приносимый ветром. И тут, возле старого колодца, он увидел Катю Кострову.

Катя была его ровесницей, жила в соседнем доме, но словно бы до этого момента Коля её по-настоящему не замечал. Она всегда была рядом – девочка, с которой он играл в прятки, делил украденные яблоки. Теперь же перед ним стояла не девчонка, а молодая женщина: тонкая, звонкая, с волосами цвета спелой ржи, заплетёнными в тугую косу. Глаза её, васильковые и глубокие, были устремлены куда-то вдаль, за реку, и в них была такая мечтательная грусть, что Колино сердце внезапно сжалось, как пойманный на крючок карась.

Она набирала воду, и коромысло, повинуясь её движениям, слегка поскрипывало.

«Кать, давай помогу», – голос Коли прозвучал непривычно хрипло.

Катя обернулась, и на лице её расцвела ясная, тёплая улыбка, от которой Коля почувствовал жар в щёках, словно от припекающего июльского солнца.

«Спасибо, Коленька, я сама справлюсь. У тебя же руки все в сене, зачем пачкать?»

«Да что там пачкать… Руки у меня рабочие, не белоручки», – он слегка смутился своей неловкой, но искренней браваде, взял вёдра, полные студёной колодезной воды, и легко закинул их на плечи.

Они пошли рядом. Катя рассказывала о своих планах: что мечтает уехать в город, учиться на учительницу, чтобы потом вернуться и учить местных ребятишек не только счёту и письму, но и звёздам, и истории. Коля слушал, и с каждым её словом старая знакомая Катька превращалась в нечто большее, в далёкий, манящий свет.

«А ты, Коля, что делать будешь?» – спросила она, когда они подошли к её двору.

Он поставил вёдра. Тяжесть ушла, но сердцебиение усилилось.

«Я… я не знаю, Кать. Я люблю свою землю, люблю реку. Думал, в колхозе останусь, как отец. А может… как придёт время, в армию пойду. Каждый мужик должен послужить, так дед говорил. А потом…» Он запнулся. «А потом, может, и я в город поеду. За тобой».

Она посмотрела на него так, как не смотрела никогда. В её глазах мелькнула нежность, смешанная с лёгкой насмешкой.

«Ну, за мной так за мной. Главное, чтоб не с пустыми руками ехал, Коленька». Она улыбнулась ему на прощание, и этот образ, эта улыбка, это обещание, повисшее в воздухе, стало для Коли самым дорогим воспоминанием о довоенной жизни.

Весь следующий год был наполнен ею. Они встречались у околицы, ходили в лес за грибами, провожали закаты на речном обрыве. Их любовь была чистой, деревенской, нежной и немного боязливой, как молодой побег. Они говорили о будущей жизни, о своём доме, о детях. Всё казалось незыблемым, как Волга. В ту пору, если и слышали в Заречье о каких-то там войнах в Европе, то воспринимали их как нечто далёкое, чужое, не способное замутить их тихую, глубокую жизнь.

«Эх, Коленька», – говорил как-то дед Матвей, старый фронтовик ещё Первой мировой, сидя с ним на крыльце, «мир – это хрупкая вещь. Сегодня солнце, а завтра – тучи. Береги, сынок, свою тишину. И эту девицу береги. Ибо не знаешь, что ждёт за поворотом».

Коля тогда отмахнулся, уверенный в надёжности своего мира.

А потом пришла весна 1941-го.

Весна была особенная – тёплая, ранняя, полная надежд. Цветущие сады стояли в густом, белом мареве, и по деревне разносился густой, пьянящий аромат. Всё говорило о жизни.

Но в воздухе уже чувствовалось что-то неуловимое, какая-то скрытая пружина, которая вот-вот должна была щёлкнуть. В районном центре, куда он ездил за солью, разговоры уже не были прежними. Люди говорили о политике, о границе, о «новых немецких порядках». Говорили шёпотом, но с тревогой.

В Заречье тревога проявилась в виде казённого письма.

Почтальон Петька, паренёк лет пятнадцати, принёс бумагу в середине мая. Листок был серый, плотный, со строгим государственным штемпелем. Коля, сидевший на завалинке и чинивший сети, почувствовал, как сердце опускается куда-то в живот.

«Тебе, Коленька», – сказал Петька, отчего-то тоже став серьёзным.

Отец взял письмо, словно принял тяжёлый каравай, и распечатал его медленно, торжественно. Мать вышла на крыльцо, вытирая руки о фартук.

Читал отец неторопливо, негромко, но слова звучали в тишине двора, словно удары молота:

«…на основании Закона о всеобщей воинской обязанности… Вам предписывается 22 июня сего года прибыть на призывной пункт… для прохождения срочной службы в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии».

Всё. Мир Коли пошатнулся, но не рухнул. Это был долг, это была честь. Он должен был пойти, отслужить, вернуться и жениться на Кате. Всё просто, как дважды два.

Мать заплакала, уткнувшись в фартук.

«Ой, Коленька, сыночек мой! Далече тебя увезут! Кто ж мне поможет…»

Отец подошёл, положил тяжёлую, натруженную руку на плечо сына.

«Ничего, мать. Ничего. Послужит, вернётся. Мужик должен научиться Родину защищать. На том стоим. Коля».

Сыновья рука, по сравнению с отцовской, показалась Коле тонкой и неуверенной.

«Я вернусь, папа. Обязательно».

А потом он пошёл к Кате.

Она ждала его возле тех самых кривых ветёл, за которыми вставало солнце. Она уже слышала новость – Заречье маленькое, слухи летают быстро.

Катя была бледна, но не плакала. Она смотрела на него своими огромными глазами, и в них стояла такая неподдельная, зрелая печаль, которая была совершенно чужда их юной любви.

«Уезжаешь, Коленька?» – спросила она, и в её голосе была огромная, тихая печаль, от которой Колино сердце сжалось.

«Уезжаю, Катюша. Служить. Год-два, и вернусь. Ты будешь ждать?»

Он протянул к ней руку, и она вложила в его ладонь свою, тёплую и немного дрожащую.

«Ждать? До скончания века буду ждать, Коля. У меня нет никого ближе, чем ты. Только…» Она посмотрела на спокойную, величественную Волгу. «Мне кажется, этот год будет не похож на другие. Мне страшно. Не за себя».

Он обнял её крепко, прижимая к себе её тонкую, хрупкую фигурку. Она пахла весной и полевыми травами.

«Тише, родная. Всё будет хорошо. Я напишу. Каждый день буду думать о тебе. А когда вернусь…»

«Когда вернёшься, мы немедленно поженимся», – закончила она за него, отстранившись и улыбнувшись сквозь набежавшие слёзы. «Никаких отговорок! И детей, Коленька, чтоб трое! А потом ещё трое!»

Он засмеялся. Этот смех был последним по-настоящему беззаботным звуком, который он помнил. Он был полон сил, надежды и уверенности, что весь мир, и его Катя в нём, ждёт его возвращения.