Читать книгу: «Ведьма», страница 2

– Нельзя, нельзя Ванька тот тайга тебе, – не слушая, продолжал бормотать орочен. – Пропадешь! Ты медведь, тебе нельзя туда.

  Смирнову надоел этот пьяный бред не проспавшегося Коли, и он захлопнул калитку, хмуро бросив:

– Все Коля, иди, спи.

  Уходя, он слышал невнятные причитания за забором. Хорошая, видно, тайга! Жалко узкоглазому. Вишь, спозаранку прибежал.

   Мысли Ивана прервал непонятный скрип за дощатой дверью. Явно не мышь, и не колонок. Кто-то гораздо крупнее. Смирнов затаил дыхание. Тишина. Показалось что ли? Нет, опять. Как будто кто-то стоял и переминался на ногах. Ивану даже показалось, что он расслышал тихое сопение гостя.

   Осторожно, стараясь не шуметь, он протянул руку к стене. Нашарил в темноте карабин и потянул, пытаясь снять с гвоздя. Ремень никак не хотел слетать со шляпки. Иван потянул сильнее. Гвоздь разогнулся и карабин, наконец, оказался в руках. Смирнов передернул затвор, загнал патрон в патронник и направил ствол на двери. Ну, теперь пусть заходит, подумал он, успокаиваясь. Кроме случайного медведя-шатуна, он в тайге никого не боялся. Да, в общем, и шатуна он побаивался только по привычке. Убив первого медведя в шестнадцать лет, и повоевав в армии на чеченской войне, он знал, перед пулей никто не устоит, ни голодный медведь, ни жадный человек.

– Заходи! – почти весело крикнул Иван. – Там не заперто!

  За дверью стихло. Сейчас убежит, подумал он. Скорей всего росомаха. Судя по скрипу, вес у гостя был. И, действительно, опять послышался скрип снега. Но тут Иван насторожился. Это были явно человеческие шаги. То, что незнакомец не ответил и не стал заходить, говорило о враждебности. В тайге так люди себя не ведут. Кто, блин, может тут быть? В ноябре, среди ночи? Вдруг сердце ожгло – китайцы! Только эти, заполонившие в последнее время все вокруг, пронырливые людишки могли добраться сюда. Все остальные, и бандиты, и охотники, вряд ли решились бы связываться со Смирновым. А для этих хунхузов местные порядки не указ.

   Вот я идиот, подумал он, скатываясь на земляной пол. Эти могли с винтаря засобачить прямо через дверь. А то и с "калашника". Чеченский опыт подсказывал, надо выбираться из ставшей ловушкой избушки. Но как? Хоть и темно, но те, снаружи, присмотрелись уже к темноте и наверняка ждут. Он пополз к двери. Ничего умного в голову не приходило. Он затих и весь превратился в слух. Зачем кричал, материл он себя, надо было притвориться спящим. Блин, хозяин местный ко мне благоволит – разбудил и заснуть не давал. Не зря я ему налил вчера. Ужиная перед сном, Иван позволил себе сто грамм разведенного спирту. И перед тем как выпить, плеснул добрую порцию в огонь буржуйки, задабривая местного духа леса – Хозяина, как уважительно называл его когда-то отец.

   Блин, ушли что ли? Он уже минут пятнадцать лежал на полу. Если на топчане было тепло, то тут внизу холод был основательный. Еще немного и примерзну. Надо смотреть. За это время звук шагов ни разу не повторился. Или ушли так далеко, что не услышать, или черт его знает, что еще?

   Иван неслышно поднялся и на цыпочках пошел к окну. Что толку? Сколько не вглядывайся в темноту за окном, ничего не разглядеть. Он присел на топчан, тихо натянул ичиги и пошел к двери. Хватит кормить свой страх. Смирнов только хотел толкнуть стволом карабина дверь, как она распахнулась сама. Мгновенно уткнув приклад в плечо, Иван страшным голосом – как тогда на войне – закричал:

– Ложись, сука! Убью!

  Маленькая фигурка, темная на фоне двери, качнулась вовнутрь и мелодичным женским голосом попросила:

– Не стреляй, урус…

  Потом шагнула вперед, мягко отвела ствол в сторону и прошла прямо к печи. Потерявший дар речи, охотник растерянно смотрел, как гостья присела к железной печи и открыла дверцу.

– Все выстудил, топить надо, однако…

   По-русски она говорила почти правильно, но Иван, даже не зажигая лампу, понял – орочонка. Нервное напряжение, сковывающее его, вырвалось потоком отборной ругани. Он не стеснялся поселковых женщин, а тут эта. От таких выражений, что рвались из него сейчас, и мужик бы покраснел. Девушка встала, подошла к Смирнову и вдруг прикрыла ему рот мягкой теплой ладонью. Потом тихонько толкнула его. Совсем очумевший, он присел на топчан и даже забыл, что надо материться.

– Ты что, девка, – успокаиваясь, заговорил он. – Я ведь тебя сейчас чуть не завалил. Ты что – голос не могла подать?

   Орочонка поднялась и мягко шагнула к нему. Не говоря ни слова, она вскочила к нему на колени и обвила шею руками. Её губы прильнули к его горлу. Голова Смирнова пошла кругом. Он хотел оттолкнуть наглую девку и не смог. Звериная страсть начала просыпаться в нем. Каждое прикосновение губ, каждое движение бедер будило его мужское начало. Что я думаю, баба же! – отстраненно решил он. И, больше не сопротивляясь, отдался инстинктам. Девушка приподнялась, одним движением скинула с себя парку и бросила её в угол. Иван ахнул – она оказалась совсем голой! Теперь из одежды на ней остались только унтики и какой-то амулет между маленьких острых грудей.

– Ну, девка, ты даешь! – прохрипел он, скидывая с себя рубаху.

  Та, что-то жарко шепча, прижалась к нему грудью. Пружина внутри Смирнова развернулась. Уже не контролируя себя, он подхватил девушку и бросил её на шкуру, прикрывавшую топчан.

   Сколько раз они начинали и заканчивали любовную игру, он не помнил. Орочонка оказалась неутомимой. Они раз за разом сливались в животном экстазе. Измотанный Смирнов даже сам не заметил, как заснул.

   Проснулся он от того, что замерз. Он открыл глаза и вскочил.

– Черт!

   На улице был день. Все проспал. А где она? Иван недоуменно огляделся. Серое солдатское одеяло валялось на полу. Карабин так и стоял прислоненный к столу, как он вчера его оставил. Изломанное тело болело. Значит, все это не приснилось. Но следов девушки не было. Он на ходу сунул ноги в обрезанные старые валенки, которые использовал вместо тапочек, и подошел к двери. Толкнул створку и зажмурился от сияния дня. Яркое солнце играло на снегу. Мириады искорок зажигались и гасли. Красота зимнего дня наполнила душу предвкушением хорошего. Да и хрен, что проспал! Займусь сегодня делами по избушке. Он, не одеваясь, выскочил на улицу и, набрав из поленницы у стены дров, вернулся в жилище.

   Уже положив дрова у печки, он остановился. Какая-то неправильность увиденного царапала сознание. Медленно он повернулся и опять вышел на улицу. Так и есть – никаких других следов, кроме его собственных, возле избушки не было. Не обращая внимания на мороз, он обежал вокруг хижины. Ничего. Были всякие следы: птичьи, колонка, меленькие тропки мышей, обживающих избушку, даже свежий волчий след, но человеческих не было!

   Что за хрень?! Он уже давно не верил в сказки. Вся его предыдущая жизнь учила – нет никаких нематериальных сил. Если ты сам не приложишь сил, никто тебя не спасет и не поможет. В раздраенных чувствах он вернулся вовнутрь и начал заниматься привычными делами, пытаясь отогнать мысли о произошедшем. Так, в молчании он приготовил себе завтрак – нажарил сковороду привезенного из дома сала, и вскипятил чайник.

   Поставив сковороду со скворчавшим салом на стол, он не выдержал и опять вышел на улицу. Нет, ничего не изменилось – только день разгорелся еще ярче. Следов не было. Он присел за стол. Мысли сбивали аппетит. Смирнов не любил непонятное. Все и всегда он мог объяснить для себя. И вот сегодня это крепкое устоявшееся осознание окружающего вдруг дало трещинку. Он выматерился и потянулся к бутылке со спиртом, стоявшей под столом. Иван никогда не пил просто так, тем более по утрам, но иногда водка просто необходима. Надо добавить мозгам гибкости. Он одним махом выпил полстакана разведенного спирта и навалился на еду. Съев сало, он налил себе чаю и пересел к печке, чтобы у тепла спокойно выпить кружку и еще раз спокойно все обдумать.

   Думай, не думай, а если ты человек, то следы от тебя должны остаться. Выходило, что орочонка – не человек. Раньше эта мысль пугала, но теперь – после спирта и жирной еды – все уже не казалось таким страшным. Похоже, все-таки это был сон. Наверное, с устатку вчера, да еще и выпил. А тело ломает от дороги. Он, действительно, вчера натрудился. В три часа ночи он выехал на снегоходе из поселка, весь день ехал и прибыл в избушку уже, когда начало опять смеркаться. Потом раскладывал вещи, обживал жилье. Еще и выпил. Конечно, вот и пригрезилось. Смирнову стало легче. Мир вернулся в свою колею. Прихлебывая чай и осматривая жилище, он все больше убеждался в правоте этой мысли – никаких следов присутствия девушки не было.

   Весь день он занимался делами по хозяйству. Основательно, по-новому распределил и разложил припасы. Подремонтировал то, что не заметил, когда осенью первый раз обживал избушку и участок. Тогда он добрался сюда на лошади. Тайга понравилась с ходу. Несмотря на молодость, Иван был уже опытным охотником. Еще в школе, ему больше нравилось бродить с ружьем по лесу, чем сидеть в душных классах. И, если бы не ремень бешеного отца, он бы бросил учебу. Хотя сам отец и приучил его к тайге, таская в лес с собой, с тех самых пор, что он начал ходить своими ногами. Отец и поставил его первый раз на добычу у берлоги. Ему было шестнадцать. Иван до сих пор с удовольствием вспоминал, что не струсил, когда отец, ворочавший вагой в берлоге, с криком отскочил от лаза. Из черной дыры посреди сугроба показалась голова медведицы. Смирнов в первый раз встретился взглядом с подслеповатыми с лежки, злыми глазками зверя. В этот момент он почувствовал, что еще секунда и зверь может выскочить прямо на него. Но все равно не стал стрелять сразу, а подождал, когда медведица вылезет чуть больше, чтобы бить наверняка. И только тогда нажал спуск. Отец, осматривая застрявшую тушу с аккуратным пулевым ранением в загривке, только покачал головой: