Читать книгу: «Ведьма», страница 4

– Буду! – изменившимся голосом, прохрипела она и шагнула к столу.

  Иван торопливо поставил ей чурку, а сам сел на топчан.

– Ешь, Таюночка! Я ещё нарежу.

  От спирта орочонка отказалась. Это очень удивило. На его памяти, они никогда не отказывались от выпивки – хоть мужики, хоть бабы. Сам Иван выпил и присоединился к гостье. Они ели сырую нарезанную печень, макая куски в соль. Руки у обоих стали красными от крови. Иван пододвинул девушке тряпку, которой вытирал руки.

   Сейчас при свете лампы, он, наконец, разглядел её лучше. Черные блестящие волосы до плеч. Круглое, с широкими скулами и маленьким прямым носом, лицо. Иван впервые видел такую светлолицую эвенку. Только брови вразлет, черные-черные. И, конечно, глаза. Так же неожиданно большие, раскосые, с огромными черными зрачками – они притягивали Смирнова. Она ела и иногда взглядывала на него. В глазах светился голод. Бедная, похоже, дня три не ела. Она торопилась, по подбородку текла кровь. Если бы кто увидел их сейчас, наверное, испугался бы до смерти. Иван, здоровый, с грубым, словно рубленным на скорую руку, лицом и ороченка, с горящими глазами, в расшитой мохнатыми хвостами, бисером, и какими-то блестящими металлическими побрякушками кухлянке. В мерцающем свете лампы их окровавленные лица и руки наводили на мысли о страшном и потустороннем.

   Наконец, она насытилась. От вареного мяса и чая девушка отказалась. Вытерев лицо и руки, она, нисколько не стесняясь, сбросила свои меха и оказалась в привычном уже виде – голая. Быстро юркнув на топчан, она прикрылась одеялом и горячим страстным шепотом позвала:

– Иди ко мне, сатымар…

  Смирнов хотел еще поесть мяса, оно как раз доварилось и распространяло вокруг аппетитный аромат. Он уже наложил в миску самые жирные куски, но не выдержал. Отставил все в сторону и начал срывать с себя рубаху. К черту! Я хочу её!

   Сегодня любовница превзошла себя. Смирнов чувствовал себя измотанным, словно весь день таскал бревна.

– Надо было сразу тебя накормить, – довольно пошутил он.

– Да, я люблю мясо, – промурлыкала в ответ тоже довольная Таюна.

  Она повернулась к Ивану и, водя пальчиком по его груди, зашептала:

– Ты как медведь, настоящий сатымар. Теперь всегда будешь со мной, никому не отдам.

  Что-то в этих словах не понравилось Смирнову. Слишком серьезно она говорила.

– Не смогу я всегда быть с тобой. Еще месяц, и домой.

– Зачем тебе домой? Твой дом здесь! Я знаю. Еда, огонь и женщина у тебя есть. Что еще надо смертному?

  Ты посмотри, как заговорила, про себя удивился он, точно десять классов закончила, но вслух сказал:

– Много чего надо.

  Орочонка вскинулась:

– Ну, скажи мне, амикан, чего тебе не хватает?

  Он задумался. Если быть честным, то она права. Все, что надо для жизни, у него есть и здесь. Даже баба. Он не любил ни город, ни деревню. Жизнь в лесу, когда все зависит только от тебя – вот это было то, что надо. Даже не в сезон, он при любом удобном случае сбегал в тайгу. Общаться с людьми Иван не любил и не умел. Поэтому часто решал вопрос силой – как зверь. Это помогло ему выжить в Чечне, иногда помогало и в гражданской жизни, но, в большинстве случаев, мешало.

   Он уже хотел согласиться с Таюной, но вдруг вспомнил про дочь. Как же он мог забыть?! Маленькая золотоволосая непоседа – это был единственный человек, которого он по-настоящему любил. Смирнов не часто вспоминал про жену, да и женился-то он чисто потому, что так принято. Жена тоже вышла за него по расчету. Ей, старшей дочери, из бедной многодетной семьи, это показалось лучшим выходом, пропуском в богатый мир.

   Они несколько лет прожили без детей – жена никак не могла забеременеть. Смирнов уже хотел разводиться, но тут это произошло. Когда в доме появилось маленькое плачущее существо, и Иван в первый раз взял девочку на руки, что-то произошло с ним. Впервые в жизни он заплакал. Никогда не видевшая такое, жена испугалась. Она попыталась отобрать ребенка. Но он только рыкнул на испуганную женщину, продолжал качать в своих огромных ладонях свое счастье. Теперь все самое лучшее в их доме принадлежало Анечке.

   При воспоминании о дочери все происходящее вокруг померкло. Вот единственное, для чего стоит жить – подумал он. Таюна почувствовала перемену в охотнике. Она подскочила и, упершись ладонями в его грудь, заглянула в глаза.

– Дочку вспомнил?

  В голосе звучала обида. Иван удивился, откуда она знает про дочь.

– Про меня забыл, да?

  Вдруг она опять прижалась к нему и начала тереться грудью о его грудь. У Смирнова все вылетело из головы. Он обнял горячее извивающее тело и все началось по новой.

   Как всегда, он не услышал, как она ушла.

   Начались обычные дни. Смирнов обходил ловушки и петли, снимал попавшегося соболя и кабаргу, переставлял капканы, стрелял белку и даже добыл хорошую молодую изюбриху. Все это надо было переработать – снять шкурки, обработать, натянуть на правилки, подсушить. С кабаргой возни было поменьше, главное надо было осторожно вырезать "струю" – ту самую пахучую железу, которую так желали получить китайцы. Шкуры от неё он не брал. Разделывал только тушки. Мясо кабарги неплохо покупали. Каждый день у него росли связки пушнины. Дни были заняты без остатка.

   Но, как только он заканчивал с делами и садился ужинать – распахивалась дверь и появлялась желанная гостья. Счастливый Иван вскакивал и Таюна бросалась к нему в объятья. Потом ужинали – Смирнов уже знал её вкусы – он специально к её приходу готовил строганину из мяса или печени. При виде сырого мяса её взгляд загорался. От вареной пищи она всегда отказывалась. Когда она ела мясо, и особенно печень, таявшая кровь стекала с уголков рта, и Смирнов пару раз разглядел в её лице что-то страшное. Он даже сам не понял, что он там увидел, но это заставило его содрогнуться. Однако, это сразу исчезало, и, взглянув опять, он видел только красавицу орочонку.

   После этого они валились на топчан и до полночи на всю тайгу раздавались страстные крики. Никогда ему не удавалось уловить момент, когда эвенка уходила. Просыпался он всегда один. Он перестал думать, кто она. Пусть хоть дух лесной – лишь бы приходила. Иван не заметил, что чувство к этой лесной принцессе постепенно вытеснило все остальные. Он перестал вспоминать дом, жену, вообще всю ту жизнь, что протекала где-то там, за пределами этого таежного угла. Все это казалось зыбким и ненастоящим. Лишь воспоминание о дочери возвращало его в тот мир. Тогда наоборот, все здешнее – приходы неизвестно откуда взявшейся девушки, необычайно удачная охота – казалось нереальным.

   Таюна была хозяйкой в этом лесу. Он не сомневался в этом. Однажды он посетовал, что за кабаргой надо ходить далеко, к самой вершине распадка. На другой день следы кабарожек появились чуть ли не у самой избушки. В другой раз он сказал, что до сих пор не нашел ни одной берлоги, а ему очень хотелось добыть медвежьей желчи. Через день он нашел не одну, а сразу две зимовки зверя. Однажды Таюна прямо в избушке показала свою власть над животными. Когда они лежали, отдыхая после очередного соития, в темноте в углу избушки раздался писк и возня. Это была маленькая белая ласка. Смирнов давно заметил, что она облюбовала для жилья его избушку, и сам подкидывал ей кусочки мяса. В этот раз она, похоже, поймала лесную мышь – они тоже пытались обживать полное еды место. Таюна приподнялась, что-то крикнула на своей тарабарщине, и в углу раздался испуганный писк. Больше ласку он не видел.

   Когда он напрямую спросил, зачем она выгнала зверька, та засмеялась и сказала, что нечего подглядывать за хозяйкой.

   В постоянных занятиях и страстных ночах дни пролетели незаметно. На конец декабря Смирнов давно запланировал выезд в поселок. Увидеть дочку, сдать какое-то количество пушнины, ну, и встретить Новый год. Побыть в жилухе он планировал дней десять. Потом вернуться, и уже до конца сезона. С Таюной про отъезд он не заговаривал – боялся. Иногда он думал, зачем мне эта деревня, встречу Новый год здесь. Все у меня для этого есть, и водка, и баба. Даже салютануть могу. Но потом вспоминал смеющиеся дочкины глаза и сердце начинало ныть. Нет, надо ехать.

   Орочонка сама все поняла. Увидев собранные сани с набитыми под завязку мешками, она сменилась с лица.

– Все-таки поедешь?

  Глаза её горели. Иван попытался успокоить девушку.

– Таюна, я же ненадолго. Сдам пушнину, дочку увижу и назад.

  Но та вывернулась из его объятий и зло сказала:

– Лучше не езди! Если не хочешь зла своим близким!

  Иван не понял, как его поездка может принести вред его семье, и попытался перевести все в шутку.

– Таюночка, поехали со мной. Будет у меня, как у турецкого султана, две жены.

  От этого орочонка разозлилась еще больше. Лицо её пылало, она даже топнула маленькой ножкой.

– Я тебя предупредила! Запомни – ты мой! И никто тебя у меня не заберет!

  Вдруг она успокоилась и, как ни в чем не бывало, шагнула к столу.

– Ну, ты, что – угощать сегодня будешь?

  Радостный, что все разрешилось так быстро, Иван засуетился у стола.

   Ночью, среди любовных игр, Таюна еще несколько раз повторяла то, что теперь он принадлежит ей и надо забывать остальных. Иван, смеясь, соглашался:

– Да я и так только твой! Жену я не люблю, и никогда не любил. Да и всем остальным бабам тоже далеко до тебя!

  Довольная эвенка прижималась к нему и начинала, играя, покусывать его то здесь, то там. Проснулся он, как всегда, один. Ехать страшно не хотелось. Представив, что этой ночью он не увидит и не почувствует знакомое тело, он даже застонал. Это что – я втрескался? Он давно считал, что любовь это что-то киношное, чему нет места в настоящей жизни. Не испытав настоящего чувства раньше, он не мог сравнивать. Болезненная страсть к лесной девушке может была любовью, а может нет. Но жить без неё он не хотел. Что мне там десять дней делать? – думал он, пробираясь на снегоходе через сугробы. – Побуду дней пять, дочку увижу, и назад. При воспоминании о дочке, губы расплывались в улыбке. Он представлял, как она с визгом кинется ему на шею и начнет кричать: