Читать книгу: «Настройщик власти», страница 4

Глава 9. Июнь 1990. Москва.

Обстановка в стране стремительно менялась. Центральная власть слабела и отходила в сторону, новоявленный дельцы делили госсобственность и зарабатывали шальные деньги, криминал поднимал голову и наезжал на предпринимателей. В такой обстановке надежды на милицию было мало, и бизнесмены усиливали личную охрану.

Когда через месяц Санат Шуман с сыном Марком прилетели в Москву, на Сосновского помимо опытного и рационального Андрея Воронина работали еще несколько бывших офицеров госбезопасности, среди которых выделялся молодой и решительный Алекс Зайцев. Между собой подчиненные сокращали имя шефа до инициалов – БАС. Сосновский однажды услышал прозвище и одобрительно усмехнулся. Звучит солидно и музыкально, почти как Бах. Пронырливые журналисты подхватили и растиражировали сокращенное имя. Оно прижилось и среди элиты. Сначала, как уничижительное, затем как уважительное.

Деятельный и энергичный Сосновский нуждался в постоянном музыкальном допинге. На кону стоял успех в крупном бизнесе, и он поручил слежку за немецким органистом сразу двум профессионалам.

После одиннадцати вечера Воронин доложил БАСу из телефона-автомата:

– Объект вместе с сыном поужинали в ресторане гостиницы, прогулялись в центре Москвы, и около десяти зашли в церковь.

– Какую еще церковь?

Воронин прочел по бумажке:

– Церковь евангельских христиан-баптистов в Малом Вузовском переулке.

– Где они сейчас?

– Там же. Хотя церковь для посещения на ночь закрыта.

Сосновский забарабанил пальцами по столу. В бытность ученого он постоянно решал неопределенные уравнения с несколькими неизвестными. Навыки пригодились и в реальной жизни.

– Церковь не православная. Там есть орга́н?

– Кажется, да.

– Что значит: кажется? – стал раздражаться Сосновский.

– Зайцев слышал звуки, похожие на орга́н. Словно кто-то репитировал.

– С этого и надо было начинать! Продолжайте наблюдение. Я скоро приеду! – рявкнул БАС.

Около полуночи Борис Абрамович приехал в Малый Вузовский переулок. Он уже выяснил главное про странную церковь в центре Москвы и церковный орга́н. Инструмент работы известного немецкого мастера Рёвера построен еще в 1898 году. Бурный век не потревожил старинный орга́н, он никогда не подвергался перестройкам и сохранил свой первозданный звуковой облик. По количеству регистров инструмент занимает третье место в Москве после орга́нов, установленных в Концертном зале имени Чайковского и Большом зале Консерватории.

Важная неизвестная в неопределенном уравнении найдена – это уникальный орган. Рядом с инструментом сейчас таинственный органист из Германии. Осталось выяснить его намерения.

С улицы баптистская церковь была похожа на старинный двухэтажный особняк – ни купола с крестом, ни колокольни. Сосновский велел остановить «мерседес» на противоположной стороне переулка. К нему в машину подсел Воронин.

– В церкви что-то намечается, – сообщил агент.

– Конкретнее!

– Приезжают люди, отдают в дверях что-то похожее на открытку, их пропускает молчаливый охранник.

Знакомый ритуал взволновал Сосновского.

– Как выглядит охранник? Высокий, морда кирпичом?

– Точно!

– Упертый фриц из посольства. А посетителей ты разглядел?

– Их немного. Художник с бакенбардами – Уханов! Еще был режиссер, ну этот с усами… – Воронин назвал нескольких известных личностей.

Бизнесмен стиснул зубы. Всё сходится – полночь, большой орга́н, за кафедрой маэстро Шуман, успешные люди собираются на тайный концерт. Они внутри, а он на улице. Неужели его прокатили?

В переулок въехала белая «вольво», припарковалась около церкви. Сосновский навсегда запомнил автомобиль, столкновение с которым круто изменило его жизнь. Три года назад он заплатил за ремонт «вольво» немалые деньги и до сих пор считает их самой удачной инвестицией.

Из машины вышла элегантная женщина. Она! Сразу вспомнились ее слова: элегантность – это красота, которая никогда не увядает. Сосновский бросился к балерине Воланской.

– Майя!

– Вы?!

Балерина узнала бизнесмена и замерла в растерянности. В этот момент она доставала из сумочки открытку, и Сосновский разглядел на ней памятник отнюдь не Пушкину, а Ломоносову. Почему? Новое неизвестное в нерешенном уравнении.

– Майя, зачем вы здесь? Что за церковь? Почему другая открытка?

Женские глаза холодно блеснули.

– Это другой концерт. Вторая ступень – Воля.

– Какая еще воля?

– Первая ступень – Вдохновение. Вторая – Воля. Чтобы добиться подлинного успеха одного вдохновения мало. Нужна еще воля!

Подсказка сработала. Неопределенное уравнение получило мгновенное решение. Лицо Сосновского озарила радость. Ну, конечно! Любой талант без воли и решимости обречен к забвению. Сколько бесхребетных гениев спились и закончили жизнь в нищете всеми забытыми. Только талант, обладающий волей, добивается благополучия, почитания и успеха. Как Ломоносов. Неизвестный юноша пришел в столицу из глуши, продемонстрировал вдохновение, проявил волю и добился славы.

Вдохновение – ключ к созиданию. Воля – ключ к победе. Победе над конкурентами, ведь таланты тоже конкурируют друг с другом. Хлебные места достаются не всем. Теперь понятно почему на закрытый концерт попадают лишь избранные. Горстка элиты.

Сосновский вцепился в руку балерины. Его глаза горели желанием.

– Я хочу на этот концерт. Мне очень надо. Продайте пропуск.

– Но этот как-то… – балерина замялась.

– Вы же открытку получили бесплатно. От Хартмана?

– Да.

– А я дам вам деньги. Деньги на постановку балета.

– Балет, – горько усмехнулась балерина.

На ее лице и шее прорезалась сетка морщин. Она вдруг стала выглядеть на свой возраст: уставшей и изможденной. Грустные глаза говорили, что лучшие годы, годы успеха и триумфа безвозвратно канули в прошлое.

Сосновский понял ее настроение.

– К черту балет! Что вам надо? Что нужно сейчас? Подумайте, Майя.

– У меня есть сбережения. Немалые, но в рублях. А я планирую уехать, у меня в Мюнхене квартира. – Глаза балерины забегали, она понизила голос: – Вот если вы поможете обменять рубли на валюту. Безопасно и по выгодному курсу…

Сосновский знал, что даже самым известным людям страны при поездке за границу государство меняет весьма скромные суммы. Свободная продажа валюты в стране запрещена. Однако новое время предоставило новые возможности. Не всем, а самым амбициозным и умеющим убеждать. БАСу было свойственно и то и другое.

– Устрою! Буквально завтра. Моя охрана обеспечит вашу безопасность.

– Ну что же. – Воланская приподняла открытку и заглянула в глаза Сосновскому. – Завтра в одиннадцать вы заедете за мной. Договорились?

Бизнесмен галантно клюнул подбородком, поцеловал женскую руку и выхватил заветный пропуск.

В церкви его встретил Андреас Хартман. Дипломат удивился, у Сосновского тоже были нелицеприятные вопросы, но оба промолчали. Тишина важнее, таковы правила. Борис Абрамович молчаливым кивком головы приветствовал знакомых и занял место среди горстки избранных. Его план сработал. Удача подстегнула и без того огромное желание вожделеть и внимать новой музыке.

Музыка и правда оказалась другой. Звучала соната. Одна из трех, написанных непризнанным гением для второй ступени секретной Пирамиды Власти. Концерт длился час, вдвое больше, чем первая ступень. После концерта пораженный магической музыкой Сосновский пребывал в трансе дольше других.

Гости сидели на центральных скамьях главного нефа церкви, а на боковом балконе как обычно лежал на скамье Марк. Мальчик делал вид, что спит, пока работает папа. На самом деле он сначала подслушивал работу Генриха Фоглера, а потом отмечал, как действия настройщика повлияли на звучание труб.

Сосновский, получивший инъекцию Воли, вцепился в Хартмана и требовал регулярных приглашений на все концерты. Дипломат оценивал удачливого наглеца и кивал: настырный, далеко пойдет, в эпоху перемен Западу в России понадобятся именно такие люди.

– Господин Сосновский, считайте, что приглашения у вас в кармане, – мягко заверил дипломат.

– Считать – моя специальность. Просчетов не терплю! – решительно ответил БАС.

В течение следующего года Борис Абрамович прослушал четыре концерта Вдохновения – две токкаты и два вальса – и все три сонаты ступени Воля. Ему льстило, что он вхож в число избранных, но если творческая интеллигенция была озабочена успехом в искусстве, он жаждал денег. И вскоре уже корифеям искусства льстило знакомство с влиятельным БАСом. Он быстро достиг высот в бизнесе и постоянно строил новые амбициозные планы.

ORT. Токката от слова «касаться», вальс от слова «кружиться» – первое и второе символы любви и вдохновения. Соната от слова «звучать». Слушать, впитывать и ментально меняться. Примите в открытую душу и то и другое – и почувствуйте разницу! Тогда ваши внутренние перемены ощутят и окружающие.

Глава 10. Август 1991. Москва.

Для своего главного офиса Борис Сосновский выбрал старинный особняк на Новокузнецкой улице. Во-первых, дом напоминал ему церковь, зарядившую Волей. Во-вторых, здание имело закрытый двор для автомобилей. В-третьих, уединенный особняк подходил для всего. Здесь бизнесмен проводил деловые встречи с нужными людьми и сбрасывал напряжение с молодыми красотками. Активная жизнь БАС вел строго по графику. Список его дел был расписан по часам, задержки бизнесмена злили. Однако уже третий день подряд личный график летел к черту!

Борис Абрамович отшвырнул газету и включил телевизор. Центральные каналы снова транслировали «Лебединое озеро». Прекрасная музыка сидела в печенках, а тонконогая балерина порхала по сцене и выразительно вытягивала шею, словно вопрошала лично его: «Как вы там? У меня в Мюнхене всё прекрасно».

Третьи сутки «Лебединое озеро» чередовалось новостями, где партийные чиновники и престарелые генералы, назвавшие себя Государственным комитетом по чрезвычайному положению или коротко ГКЧП, сидели за столом перед журналистами и что-то мямлили про сохранение СССР. Комитет объявил о смещении президента страны и ввел в столицу войска. Если первое Сосновского позабавило – полстраны с превеликой радостью отсидели бы за Горбачева на вилле в Крыму, то бронетехника на московских улицах расстроила важные планы.

То, что чиновники всех рангов затаились в ожидании «чья возьмет» – это полбеды. Иностранные дипломаты тоже были ошарашены. Вчера Андреас Хартман отменил органный концерт Воля – вот настоящая проблема.

Подпитка воли для бизнесмена после четырехмесячного перерыва была крайне необходима. В стране революция, прежние правила летят к черту. Жизнь стала похожа на скачки даже не с барьерами, а по карьерам. В прямом и переносном смысле. Чтобы остаться в седле, амбициозному предпринимателю требовался постоянный допинг Вдохновения, помноженный на силу Воли. С их помощью он придумывал смелые проекты, претворял их в жизнь и обогащался.

В кабинет к Сосновскому стремительно вошел Андрей Воронин. Теперь его должность называлась начальник службы безопасности. Бывший офицер КГБ сумел сохранить прежние связи и получал информацию от коллег.

– Борис Абрамович, военные уходят от Белого дома, снимают блокаду, – доложил Воронин.

– Ельцин победил ГКЧП? – оживился БАС.

– Народ помог. У Белого дома митингует огромная толпа. Войска не решились штурмовать.

– Военным отдали приказ на штурм?

– Приказ был, но… – Андрей беспомощно развел руки.

– Не хватило воли! – сделал категоричный вывод Сосновский.

Попадать в подобную ситуацию он не желал. Вскочил из-за стола, обошел Воронина, что-то обдумывая, и спросил:

– Органист по-прежнему в «Интуристе»?

– Мне бы сообщили, если он вышел. Санат Шуман приехал в Москву вместе с женой Лией и сыном Марком. Сидят в номере, улететь не могут, международные рейсы отменены.

– Мы можем проехать к гостинице?

– Прорвемся! – пообещал глава службы безопасности.

Они выехали, беспрепятственно проскочили мост через Москва-реку. Около Кремля и на улице Горького еще оставались танки и бронетехника. Измотанные солдаты готовились к маршу в казармы, курили сигареты без фильтра и косо смотрели на сверкающий «мерседес» с затемненными стеклами, остановившийся у фешенебельного отеля «Интурист».

Вооруженные голодные люди Сосновского нервировали. Люди с оружием должны быть сыты, а голодные безоружны – иначе рванет так, что разнесет страну. Не в этот раз, так в следующий. Он поручил телохранителю Зайцеву остаться с водителем, а с Ворониным поднялся к номеру немецкого музыканта.

Борис Абрамович умел уговаривать и убеждать. Его подход был прост. «Что ты хочешь? Я дам тебе это», – обещал он собеседнику. Не всегда выполнял обещания, но был щедр на новые. Поэтому и сейчас БАС был уверен в успехе переговоров с музыкантом.

Девятилетний Марк первым услышал, что к их номеру подошли двое.

– Побудь снаружи, – распорядился главный.

– Опасно. Я должен быть рядом с вами, – ответил охранник.

– Что может мне сделать семья музыканта?

Марк узнал голос постоянного гостя на выступлениях отца в Москве. Невысокий лысеющий мужчина с мягкой семенящей походкой, согбенной спиной и суетливыми движениями, которые так не вязались с настойчивым и решительным голосом. Сосновский мог показаться заискивающим, пока не начинал говорить.

Гость вошел в номер, когда отец запаковывал чемоданы, а мама разговаривала по телефону с бабушкой в Сочи, успокаивая ее:

– Не беспокойся, мама, с нами все в порядке.

– Лия, как мне не волноваться, когда в Москве танки?

– Они не стреляют.

– А вдруг начнут.

– Как дела у папы? – сменила тему дочь.

– Отара скоро выпустят из колонии.

– Жаль, не увижу. Мы сегодня улетаем.

– Аэропорт открыт? Об этом не объявляли.

Лия ласково потрепала Марка по вихрастой макушке:

– Мои мальчики самолеты слышат издалека.

Увидев незваного гостя, Лия завершила разговор и вопросительно посмотрела на Сосновского. Тот уже обхаживал ее мужа.

– Господин Шуман, извините за неожиданное вторжение. Я ваш поклонник. Преданный и благодарный.

– Вы о чем?

– Вчера должен был состояться концерт…

– В другой раз. Мы улетаем, – коротко ответил органист и застегнул чемодан.

– Вы не можете уехать не дав концерт.

– Я должен думать о семье.

– Так дела не делаются. Сначала сонату! – настаивал бизнесмен.

– Вы в окно смотрели? – возмутился Шуман.

Сосновский перешел к торгу:

– Всего одно выступление сегодня в полночь. Для меня. Что вы хотите взамен? Для себя, для семьи.

– Все вопросы к Хартману! – отрезал Шуман и поднял чемоданы. – Лия, Марк, вы готовы?

Видя, что органист собирается покинуть номер, Сосновский загородил проход и перешел от уговоров к давлению:

– К черту Хартмана! Вы не выйдете из номера, пока мы не договоримся!

Под окнами отеля зашумели двигатели бронетранспортеров, загудела турбина танка. Шуман прикрыл глаза и пробормотал под нос:

– Хартман уже подъехал к отелю.

Марка не удивило, что папа расслышал автомобиль дипломата даже сквозь рев военной техники. Мальчик и сам обладал всепроникающим слухом. Но дальнейшее заставило его распахнуть глаза от ужаса и восторга.

Гость по инерции угрожал:

– Шуман, вы в Москве. Здесь мои правила…

А отец завыл. Сначала тонко высоко по-звериному. Но очень быстро его голос стал низким и жутким, а потом и вовсе неслышным. О том, что отец продолжал беззвучно орать говорил его распахнутый рот и напрягшиеся голосовые связки. Невидимый звуковой удар был нацелен на гостя. Низкие звуковые волны накатывали на Сосновского, били в грудь, сдавливали голову, расшатывали сердечный ритм. Бизнесмен почувствовал необъяснимый ужас, рухнул на колени, зажал уши, но волны продолжали давить, словно окаменевшее тело погружалось на глубину. Бизнесмен отключился и свалился на пол.

Отец закончил беззвучный вопль. Сгорбился, оперся руками в колени, отдышался. В дверь номера постучали:

– Борис Абрамович, что за шум? Мне войти? – тревожился охранник.

Отец выпрямился, вытер пот со лба и крикнул раздраженно голосом Сосновского:

– Не мешай! Тут по телику черт-те что! Еще ты лезешь. Поможешь Шуманам спустить вещи и жди меня в машине.

Марк знал, что папа может имитировать любые голоса и звуки. Порой он так играл с сыном и подшучивал. Сейчас, если это и походило на игру, то очень опасную.

Глава семьи сделал знак жене и сыну, все подхватили вещи и вышли из номера. Шуман смело передал большой чемодан охраннику и зашагал по коридору. Воронин поспешил вслед за семьей музыканта к лифту.

На парковке перед отелем Воронин помог загрузить вещи в посольский «мерседес», а когда тот отъехал, подсел к напарнику.

– Где БАС? – спросил Зайцев.

– Велел ждать, – ответил Воронин, наблюдая за маневрами военной техники на главной улице города.

Спустя час охранники заволновались и поднялись в номер. Их шеф ворочался на полу и держался за голову. Взволнованные охранники помогли ему подняться и сесть в кресло.

– Борис Абрамович, вас ударили по голове? – спросил Воронин, осматривая шефа.

– Оглушили? – суетился рядом Зайцев.

Сосновский помнил страшное лицо органиста, его открытый рот, свои зажатые уши и согласился:

– Второе вернее.

– Это сделал Шуман? Я его догоню! – Воронин не понимал, в чем он ошибся, но хотел исправить оплошность.

Зайцев принес воды для шефа и остановил коллегу:

– Музыкант уже в аэропорту в нейтральной зоне.

– Сумка! Он забыл сумку, – обнаружил Воронин.

– Что там?

– Черная ряса, обувь и ноты, – перебирал удивленный Воронин.

Сосновский глотнул воды, скривился от шума в голове и приказал:

– Сумку забираем. И еще. Его жена Лия. Я слышал… – Он плеснул воду в ладонь, растер по лицу.

Воронин вежливо напомнил шефу:

– Что вы слышали?

– Она звонила из номера маме, спрашивала про отца. Узнай, куда?

В главном холле отеля Воронин задержался, переговорил с администратором, догнал шефа, усевшегося в машину, и доложил:

– Вот номер, куда звонила Лия Шуман. Это в Сочи.

– Разведай адрес и вообще всё о семье Шуманов, – велел Сосновский.

– Сделаю! – ответил Воронин, прикидывая к кому из бывших коллег обратиться.

Борис Абрамович потер влажный лоб и качнул ладонью:

– Гони в больницу. Пусть проверят, что он со мной сотворил.

«Мерседес» рванул поперек улицы и проскочил впритык под стволом танка. Немецкий салонный фильтр оказался беспомощным против сизых клубов русского выхлопа. Борис Абрамович зажал нос.

ОРТ. В дни путча на улицах Москвы под гусеницами БМП погибли три человека, ставшие «Героями Советского Союза». Если бы Сосновского задавил танк, звезду героя следовало бы дать танкисту.

Глава 11. Декабрь 1991. Москва.

Зимняя Москва уже знакома Марку. Путь от гостиницы вдоль главной улицы города наполнен теми же звуками. Вот к остановке подъезжает автобус с заиндевевшими стеклами, устало лязгает дверьми. Мотор гудит натужнее, чем летом, но на морозе звуки чуть мягче и медленнее. Замерзшие пассажиры, толкаясь, лезут в автобус, отогревают пальцы, отсчитывают монеты. У всех унылые раздраженные лица.

А рядом Концертный зал с великолепным орга́ном. Сегодня там концерт Вдохновение, заряжающий энтузиазмом. В зале будет много свободных мест, но не для них. Почему?

Двигатель рыкнул белыми клубами, серые тела качнулись в отъехавшем автобусе, проталины на окнах затянуло влажной изморозью.

В Концертный зал имени Чайковского Марк с отцом пришли за два часа до полуночи. Предстояло священное таинство – особая настройка органа. Марк подрос и уже не мог прятаться в тесной акустической камере. Не беда – мальчик подслушивал работу Генриха Фоглера снаружи. Те же системные манипуляции с регистрами труб, секретов в тайном искусстве почти не осталось.

Королевская настройка завершилась. Двери служебного входа открыли для посетителей. Гости передавали открытки охраннику и проходили в Концертный зал. Все выбирали места по центру. Приглушенный свет скрывал Марка в верхнем ряду у стены. Зал в виде амфитеатра дарил отличную акустику каждому.

Мальчишка из любопытства подглядывал и подслушивал. Гостей было меньше, чем прежде, но тот амбициозный господин с растущей плешью пришел как всегда. Намерен ли он мстить после того, что случилось в гостинице? Для него теперь не секрет личность исполнителя.

Марк напряженно прислушивался. Гость был спокоен, погружен в себя, настроен серьезно. Видимо Сосновский хочет получить стопроцентный эффект от концерта.

На сцене отец. Он исполняет токкату. Играет правильно и точно, почти как обычно, но с ноткой грусти. Это последний концерт в Москве, как сказал папа. Хартман уже объявил, что закрывает программу.

После тридцатиминутного концерта Марк юркнул в гримерку вместе с отцом. Туда же пришел Фоглер. Марк знал о пагубной страсти настройщика к проституткам и удивился, что тот не спешит в отель. Генрих вертел в руке штиммхорн, в его голосе чувствовалась легкая грусть.

– Вот и всё, Шуман. Прощай, Москва!

– Ты называл Москву дырой, – напомнил Санат.

– Дыра затягивает, я втянулся. И знаешь почему? – Генрих искривил рот в болезненной улыбке: – Москвички очень красивые, и стоят недорого. Представь, перед тобой молодое тело и ты можешь…

Фоглер нервно ткнул острием штиммхорна в стол, затем еще и еще раз. Санат одернул настройщика:

– Здесь Марк!

Генрих бросил взгляд на мальчишку, стиснул штиммхорн до побелевших пальцев, но руку остановил.

– Сохранить здесь на память королевскую настройку или нет? Вот в чем вопрос.

Марку хотелось выскользнуть из гримерки, он торопливо предложил:

– Я верну прежнее звучание.

– Заставишь папу сесть за пульт?

– Есть тяги. Но можно и без них.

– Это невозможно! – отрезал Фоглер. – Но раз ты вызвался помочь, бери мои инструменты, крути, как придется. Держи штиммхорн.

– У меня свой! – продемонстрировал Марк.

Генрих перевел удивленный взгляд на Саната. Тот поспешил объяснить:

– Сын выпросил на день рождения года три назад.

Фоглер буравил Марка злым взглядом:

– Три года играешь в настройщика? Да ты парень зарвался. Бить надо было мальца, Шуман!

Марк выбежал из гримерки и скрылся в недрах орга́на. Он старался восстановить классическое звучание труб и прислушивался к происходящему снаружи.

Зрители отходили от психоделического транса, поднимались из кресел, шли в фойе для фуршета. Теперь они разговаривали, но не о творческих планах и Вдохновении. Почти все обсуждали какой-то важный договор политиков в Беловежской пуще, постоянно употребляли новое непонятное слово СНГ.

Андреас Хартман обходил гостей и с несвойственным дипломату воодушевлением выпивал один бокал за другим. С Сосновским у него состоялась особо доверительная беседа.

– Борис, я покидаю Москву. Миссия выполнена.

– Какая еще миссия?

– Германия объединилась, Советский Союз распался! Вместо грозного СССР хлипкое СНГ.

– Андреас, это политика. А вы занимаетесь культурными связями.

– Как пошло звучит: СНГэ! – Последний звук Хартман произнес подчеркнуто гортанно. И засмеялся, указывая мизинцем на пьющих. – Вы не из этих творцов-прихлебателей, с вами можно болтать откровенно.

– А до сих пор вы были неискренни?

– Этим вы мне и нравитесь, Борис. Давайте выпьем за объединенную Германию!

Хартман выпил бокал до дна, подхватил следующий. Сосновский лишь пригубил вино. Опьяневший Хартман разговорился:

– Мы, страны Запада, лидеры глобальной цивилизации. Наши исторические этапы развития, наша демократия, наш образ жизни – это образец и модель поведения для всех остальных стран и народов! Мы всех поведем за собой в райский сад! Вашу дикую страну тоже. Согласны?

– Вам важно мое мнение?

Хартман обнял Сосновского за плечи и доверительно зашептал:

– Борис, ваше мнение – моя работа. – И снова указал мизинцем: – Их мысли и чаяния – моя цель!

– Мысли наших творцов – плод ваших концертов? Поясните.

– Творческая интеллигенция СССР считает себя элитой, властителями дум. И народ им верит. Разве не так?

– Так.

– На этом и строился наш расчет. Мы показали элите, где больше шмоток и колбасы. На Западе! Они купились. Ваши кумиры критиковали свою страну, сначала скрытно среди своих. А когда мы протолкнули гласность – бросились оплевывать взахлеб, с воодушевлением! Даже я изумился. Мы это ценим и поощряем. Самые «заслуженные» теперь живут на Западе. Балерина тоже. Они заслуженные и народные здесь, но больше всего заслуг у них перед нами!

Хартман хихикнул и выпил. Сосновскому нечего было возразить. Немец прав! Даже больше.

– Выслужились не только деятели искусств, – отметил БАС. – Горбачев получил звание «Лучший немец года».

– О да-да! И Нобелевку ему отвалили. Был горд как индюк! – Хартман сдержал смех и придал лицу серьезный вид. – Немного жаль Горби, но он свое отработал. Уступил место молодым креативным фанатам Запада.

– Креативным? – Борис Абрамович не понял смысл нового слова.

– Посмотрите вашу рекламу, вывески. Мы бы сами так постеснялись. Американская стоматология! Немецкая клиника! Кухни из Германии! Одежда из Европы!

– Евроремонт, евроокна, европейская сантехника и даже розетки и те евро, – пробурчал Сосновский, вспоминая, как утверждал ремонт в особняке.

– Это только начало! – откровенничал захмелевший дипломат. – Мы откроем здесь европейские гимназии для детей. Для студентов организуем стажировки в Европе и США. Из них вырастут новые политики, министры, руководители. Ваши политики под нашим присмотром, разумеется.

Сосновский указал взглядом на престарелых деятелей культуры, жадно жующих и пьющих.

– Старые вам больше не нужны?

– Сегодня был последний концерт.

БАС шлепнул высокий бокал на стол так, что отломилась ножка. Брызги игристого попали на Хартмана. Вместо того, чтобы извиниться, Сосновский схватил дипломата за пиджак и притянул к себе.

– А Воля? Я рассчитывал, строил планы. Мне надо!

– Вы нам еще пригодитесь, – торопливо оправдывался Хартман. – Вы можете посещать концерты Воля в Германии. Гораздо чаще, чем было здесь. Я устрою.

– Когда? – требовал конкретики бизнесмен.

– Одно условие. Не лезьте больше к нашему органисту. И верните ему ноты. Это историческая реликвия. А рясу и туфли можете оставить себе.

Борис Абрамович потупил взор и отпустил дипломата. Он не привык, что ему делают замечания. Тем более, когда нечего возразить. После инцидента в «Интуристе» врачи объяснили его обморок переутомлением. Он им не поверил и сделал вывод, что мастерство Саната Шумана выходит за рамки мастерства музыканта. Такой незаурядный человек должен работать на него.

Бизнесмен натянуто улыбнулся, получил дипломатическую улыбку в ответ и спросил:

– В Германии будет прежний органист?

– Wer rastet, der rostet, Вер растет, дер ростет – ответил немец.

БАС не знал перевода, а смысл понял по утвердительному кивку.

Зато Марк, слышавший разговор, хорошо знал немецкую пословицу: «Тот, кто отдыхает, начинает ржаветь». Еще он вспомнил русскую: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Сегодня после пьяной речи дипломата, Марк впервые задумался об истинной цели и смысле подобных концертов.

ORT. Еще есть поговорка «плясать под чужую дудуку». Орган по сути – это тысячи дудок больших и малых.