Читать книгу: «Настройщик власти», страница 3

Глава 6. Февраль 1989. Москва.

Семилетний Марк Шуман несколько раз приезжал в Москву вместе с отцом, но впервые это случилось зимой. Морозным вечером папа и сын шли по заснеженной улице к Концертному залу имени Чайковского. Впереди блеснула накатанная ледяная дорожка. Мальчик разбежался, оттолкнулся, с задорным визгом скользнул по льду, но не удержал равновесия и шлепнулся руками в сугроб. На детском лице сияла радостная улыбка.

Марк попытался слепить снежок. Снег сжимался, скрипел, превращался в рыхлый комок и рассыпался, не долетев до папы. Оба смеялись. Марку нравился мороз и снег, папе – реакция сына на настоящую зиму. Мальчик жадно ловил новые звуки, шагал по утоптанному снегу, давил разбитые сосульки, забегал в отвалы на обочине и прислушивался к шагам прохожих. Сегодня Марк понял, почему в русских сказках пишут про трескучий мороз.

Они прошли мимо сверкающих окон кафе. Марк надвинул шапку на уши, расшатывающая психику рок-музыка карябала слух. Побыстрее бы услышать вдохновляющий голос орга́на.

А вот и Концертный зал. Марк поздоровался с охранником на немецком. Педантичный немец из охраны посольства молча кивнул старшему Шуману и сделал пометку в блокноте о времени прихода. Отец переоделся в гримерке и направился к органной кафедре. Зал был еще пуст. С каждым шагом Марка охватывало волнение, сейчас начнется процесс особой настройки – это так интересно!

Мальчик уже знал, что видимая часть органа, называемая фасадом, не передает и десятой доли его подлинного размера. За фасадом в специальной органной камере расположены тысячи труб различной формы и длины. Диапазон звучания орга́на безразмерен: от инфразвука до ультразвука, от фортиссимо – очень громко, до пианиссимо – очень тихо.

Марк пробрался в недра орга́на – помещение относительно большое, но очень тесное. На трех этажах располагались почти восемь тысяч труб: металлических и деревянных, открытых и закрытых, полых и с язычками. Размер самых больших труб был вчетверо выше мальчика, а диаметр таков, что он мог бы в них поместиться. В самые маленькие трубы он мог просунуть разве что пальчик. Марк прикасался к трубам и представлял, как они звучат на обычном концерте и как будут звучать сегодня.

А вот и настройщик – тот самый Генрих Фоглер, который чуть не проткнул ему горло в Пассау.

Марк навсегда запомнил инструмент настройщика, которым ему угрожали – штиммхорн! С одной стороны острый как пика, с другой – воронкообразный. Пятилетний Марк жутко боялся штиммхорна, не иначе им черти пытают грешников в аду. Но сейчас ему семь, он ходит в школу и хотел бы иметь такую штучку в портфеле для отпугивания задир. Надо будет попросить родителей о необычном подарке. Они поощряют его интерес к музыке, не откажут.

Марк хоть и боялся Генриха, но надеялся на удачу. Он изучил московский орга́н и знал, где спрятаться. Протиснулся, сжался – и всё, его не видно! И он не видит настройщика, но слышит, что и как тот меняет. Настройщик, жуя миндаль, методично обходил ряды труб от высоких регистров к низким и чуть искажал их тембр. Братья Фоглер держат в тайне свои секреты. Они не импровизируют, а действуют по системе, которую постепенно изучал любопытный Марк.

Настройка орга́на закончена. Фоглер бросил последний орешек в рот и покинул помещение. Выключил свет и запер дверь. Марк оказался в ловушке!

Но темнота мальчика не испугала. Он уже попадал в подобную западню. По тесному помещению можно двигаться на ощупь, а лучше услышать препятствие по отраженному звуку.

Касаясь ногтями труб, Марк выбрался из темноты и присел на ступень лестницы. Здесь он прослушает выступление отца. Так уже бывало. Во время выступления ножными педалями отец откроет створки, и свет концертного зала проникнет в камеру. Внутри орга́на другое звучание, неполноценное. Марк не получит того воздействия от музыки, о котором упоминал отец. Зато он сделал еще один шаг к постижению тайной системы семьи Фоглер.

После концерта Генрих Фоглер сразу же вернется сюда, чтобы расстроить инструмент и сохранить фамильные секреты. Тогда Марк и выскользнет из ловушки.

А пока Марк переключил слух на происходящее за декоративными решетками акустической камеры. Концертный зал заполняли слушатели. Их молчаливым кивком встречал Андреас Хартман.

И вот в звенящей тишине на сцену в длинной мантии вышел отец, похожий на волшебника. И началось волшебство! Зазвучал вальс – одна из четырех магических мелодий, которые отец исполняет на этом инструменте. Мелодии разные, но с одинаковым настроением, поэтому воздействуют одинаково. Марка порадовала пришедшая на ум фраза: настройщик настраивает настроение!

Через тридцать минут выступление закончилось. В зале тишина, слушатели одурманены музыкой. А Фоглер уже вернулся, чтобы расстроить орга́н. Величественный инструмент потеряет привычный голос. При следующем исполнении это обнаружится, и профессиональный мастер настроит инструмент правильно. Правильно, но не так, как Королевские настройщики.

Марк попытался пройти незамеченным за спиной Генриха. Но тот обернулся, схватил мальчишку и брызнул в лицо слюной:

– Опять ты, мелкий Шуман! Что здесь делаешь?

– Здесь интересно.

– Подсматриваешь! – Генрих с силой выкрутил пацану ухо так, что тому пришлось подняться на цыпочки.

– Отпустите, – заныл Марк.

– Меня отец постоянно колотил, а тебя жалеет, болван.

Фоглер швырнул мальчишку на пол. Марк сжался, закрылся руками. Вид беспомощного ребенка успокоил настройщика. Без объяснения мастера и долгого обучения семейный секрет узнать невозможно. Тем более малолетке.

Для профилактики Генрих припугнул пацана штиммхорном:

– Еще раз застану – глаз выколю!

Марк выскочил из помещения, перевел дух. Глаз потерять жалко, но видеть – не главное. Главное – слышать работу настройщика. Он потрогал горящее ухо. Звенит от боли и хуже слышит. Ерунда, это пройдет! Пережитый страх лишь укрепил его интерес к заветной тайне.

Марк выглянул в концертный зал. Отец уже покинул сцену. Безмолвная публика постепенно отходила от благородного транса. Зрители поднимались из кресел с просветленными лицами, получив заряд душевной энергии и желания творить. Все чувствовали себя окрыленными. Кроме одного.

Вот этот плешивый невысокий дядя почти без шеи чем-то недоволен. Он получил свою порцию Вдохновения, но уже жаждет следующей. Деловитым шагом направился к господину Хартману. Улыбчивый атташе по культуре привычно обходил гостей, рассыпался в комплиментах, договаривался о деловых встречах.

Недовольный гость одернул немца и потребовал познакомить с исполнителем:

– Куда исчез музыкант? Где органист?

– Господин Сосновский, следующий концерт через три месяца. Вы получите приглашение.

– Три месяца – это бесконечность.

– Вам что-то не понравилось?

– Всё замечательно, но вдохновение схлынет через три недели. Мне мало! Мне надо чаще!

– Ordnung muss sein! Орднунг мусс зайн! – резко ответил Хартман и позвал балерину Воланскую. – Майя! Уймите вашего протеже.

Расплывшаяся в сладкой улыбке балерина дернула Сосновского за рукав, отвела в сторону и зашипела:

– Не позорьте меня, Борис Абрамович.

– Что он сказал?

– А вы не поняли? Порядок превыше всего!

– У немцев свои порядки, а у нас… – Сосновский клянчил, как капризный ребенок: – Я хочу такой концерт ежемесячно. Вы знаете органиста? Я сниму зал, заплачу!

– Музыкант кто-то из немцев, я его не знаю. Но есть наши органисты, не хуже.

– Кто лучший?

– Гарри Гомберг, конечно.

– Познакомьте меня с ним.

– А вы настырный, как такому откажешь. – Балерина загадочно улыбнулась.

Борис Абрамович любил женщин. Его привлекали молодые и ухоженные женщины. Прославленная балерина могла похвастаться только вторым качеством. Сосновский знал, что Воланскую выживают из Большого театра, а она не может жить без сцены. Чтобы оставаться с ней в друзьях, но не давать ложной надежды на большее, бизнесмен пообещал спонсировать постановку балета для опальной примы.

Марк поспешил в гримерку к отцу. Санат уже переоделся и протянул сыну варежки, снятые с батареи.

– Рукавицы высохли. Нам пора. И шапку как следует натяни! Простудишься, мама тебя в Москву не отпустит. И мне попадет.

Ночная улица встретила мальчика усилившимся морозом. Снег под ногами трещал еще звонче. Равномерный приятный хруст помогал Марку осмысливать и запоминать манипуляции настройщика, подслушанные сегодня. Управлять звуком – это страшно интересно!

ORT. Простудишься и умрешь – домой не приходи! Мамы порой говорят жуткие вещи. Мальчикам их не обязательно слушаться, но слышать надо.

Глава 7

Перед началом вечернего представления в Концертном зале имени Чайковского витал сдержанный гул. Робкие аплодисменты слились в единую волну, когда на сцене появился импозантный артист. В черном фраке с гордо поднятой головой и выступающим вперед носом он был похож на напыщенного королевского пингвина.

Приветственные аплодисменты стихли, заслуженный артист откинул полы фрака и сел за органную кафедру. Рядом с ним появился юноша в черной рубашке, готовый перелистывать ноты. Музыкант выждал мгновение, кивнул подбородком и пружинящими пальцами надавил на клавиши. Под сводами концертного зала затрепетали звуковые волны первых аккордов.

Сидевший в зале Борис Абрамович Сосновский прислушался к внутренним ощущениям. Он ожидал ответный трепет в душе, предвестник вдохновения, однако чувствовал себя неуютно. Он впервые был на органном концерте днем. Тот же концертный зал, тот же музыкальный инструмент, выступает лучший органист Москвы Гарри Гомберг, правда, музыка иная, и публике далеко до элиты. Люди пришли по обычным билетам, многие в первый раз, поэтому больше глазеют, чем слушают, а некоторые уже томятся в ожидании антракта.

Сосновский мысленно подгонял музыканта: заканчивай эту нудятину! Но ассистент органиста продолжал перелистывать страницы.

Борис Абрамович теперь во всем проявлял нетерпение. Ночные концерты для творческой элиты подстегивали его вдохновение. Вчерашний заносчивый ученый стал наглым дельцом. Новые товарно-денежные схемы приносили легкие деньги, он сменил «волгу» на «мерседес», приобрел дом в престижном районе Подмосковья, но хотелось большего. Вдохновляющих концертов раз в три месяца стало мало. Период вдохновения сжимался. Уже через месяц музыкальный допинг не действовал, бизнесмен терял хватку и совершал ошибки.

Ждать три месяца он не мог. Ухватился за спасительную идею и тайно записал на магнитофон чудодейственную токкату. Включал для себя дома, использовал лучшую аппаратуру, но вожделенный эффект не наступал. Напрашивался вывод: нужно живое исполнение на том же орга́не.

Юноша в черном перелистнул ноты и отошел. Гомберг доиграл последнюю страницу партитуры, и концерт закончился. Дежурные овации длились недолго. Органист раскланялся, получил букет от администрации и исчез за кулисами.

Сосновский нашел Гарри Гомберга в гримерке.

– Разрешите? Я от Майи Воланской.

– Ах, да! Майя звонила. Заходите. У вас какая-то просьба?

Оба оценили друг друга и признали ровней. Гомберг во фраке с бабочкой и зачесанной назад шевелюрой всем видом подчеркивал свой богемный вид. Сосновский имел все атрибуты успешного бизнесмена: золотой швейцарский хронометр, итальянские туфли и деловой костюм, пошитый на заказ.

Бизнесмен сразу перешел к делу и включил запись токкаты на портативном магнитофоне.

– Сможете исполнить эту вещь?

Гомберг прослушал пару минут и нажал на паузу.

– Ноты у вас есть?

– Только эта запись. – Борис Абрамович объяснил, что хочет ночной концерт в пустом зале для себя.

– Так это запись с ночной тусовки с выпивкой, – пренебрежительно отозвался музыкант. Он знал, что концертный зал иногда сдают в аренду для сомнительных развлечений.

– Сможете исполнить точно так? – настаивал гость.

Гомберг приосанился и изобразил возмущение:

– Я лучший органист страны! На моих выступлениях зал полон, не то что на вашем ночнике. Я исполняю классику, а не какой-то суррогат.

– Я заплачу. Хорошо заплачу, – вкрадчиво пообещал Сосновский.

На вопросительно вздернутую бровь музыканта бизнесмен написал на листке сумму. Гомберг счел нетерпение гостя слабостью и заворчал:

– Я могу, конечно, подобрать ноты, но я очень занят. Даже не знаю, найдется ли время. Время нынче так дорого.

Артист опустил взгляд на золотые часы гостя. Сосновский думал недолго. Он снял часы Rolex и сунул под нос органиста.

– Надеюсь, время найдется.

Гомберг взвесил в руке солидный хронометр, его брови одобрительно поползли вверх.

– Оставьте кассету. Я вам сообщу, когда буду готов.

Борис Абрамович сильно изменился за два года. Он не терпел ждать и научился понукать. Бизнесмен схватил музыканта за полы фрака, дернул на себя и угрожающе зашипел в лицо:

– У тебя два дня! Иначе я обвиню тебя в краже моих часов. Два дня!

Сосновский толкнул музыканта в кресло.

– Два дня, – эхом повторил испуганный органист и закивал: – Послезавтра в полночь я с ассистентом…

– Никаких ассистентов! Ты будешь один! – рявкнул Сосновский.

Гарри выпучил глаза. Бабочка сбилась на его голую шею, белая сорочка выскочила из-под ремня, холеный артист стал выглядеть карикатурно.

Сосновский поморщился:

– И вот еще. К черту фрак! Наденешь черную мантию до пят.

– Мантию? – округлил глаза Гомберг.

– С капюшоном!

– Где я ее возьму?

Ответом была хлопнувшую дверь. Бесцеремонный гость покинул гримерку.

Через два дня около полуночи Борис Абрамович Сосновский вошел в Концертный зал через дверь служебного входа. Его встретил Гарри Гомберг в мантии, позаимствованной у артиста оперетты. Просторная мантия сидела мешком на невысоком органисте и волочилась по полу.

– Ну и задачку вы мне дали, но я справился. Это было не просто, – слащаво затараторил Гомберг, но Сосновский приложил палец к губам, велев молчать, и прошел в зал.

В эту ночь в Концертном зале они были вдвоем: один исполнитель и один слушатель. Сосновский занял привычное кресло в центре зала, Гомберг на скамье за органной кафедрой.

Зазвучала музыка. Сосновский узнал мелодию. Та же токката, которую он слушал здесь впервые и которую потом записал на магнитофон. Он хорошо помнил свои необычные ощущения от тайных концертов и ждал подобный эффект сегодня. Время шло. Гомберг старался. Повторяющаяся лирическая мелодия завершилась мощным финалом. Звуковые волны еще некоторое время дышали в храме музыки, потом рассыпались прахом.

Борис Абрамович ждал ощущения сладкого транса и освежающего пробуждения, когда после концерта оказываешься другим человеком. Но ничего не происходило, волшебный эффект не наступал.

Гомберг развернулся, промокнул платком вспотевшие виски и вопросительно посмотрел на единственного зрителя. Сосновский удрученно покачал головой:

– Я ничего не чувствую.

– А что вы должны чувствовать?

– Душевный подъем. Вдохновение!

Заслуженный органист часто объяснял обывателям азы музыкального искусства, рассказывал про самый сложный музыкальный инструмент и посчитал, что придирчивому слушателю не хватает знаний. Он подошел к краю сцены и принялся объяснять:

– В переводе с древнегреческого, орга́н означает «орудие», «инструмент». И действительно это музыкальное орудие способно ранить вас в самое сердце и завладеть душой.

Сосновский раздраженно выкрикнул:

– Я должен владеть бездушным инструментом, а не он мной!

– Бездушный? – обиделся органист. – У орга́на есть сердце – это мотор, есть легкие – это мехи, его голос – трубы, а мозг – вот этот сложный исполнительский пульт! Как у каждого человека он индивидуальный.

– Мой мозг не получил заряда вдохновения.

– Потому что ваша вещица так себе, – поморщился Гомберг. – Я могу исполнить что-нибудь другое, из классики.

– Мне помогала именно эта токката! Вы записали не те ноты.

– Ноты те. Вот только регистры.

– Какие еще регистры?

Опытный музыкант вынужден был признаться:

– Я играю так же, но звучание немного иное, чем на вашей кассете.

– Почему?

– Регистры орга́на, как для художника краски. Они окрашивают звуки. Несколько органистов могут сыграть одну и ту же мелодию, но у каждого она будет звучать по-своему.

– Почему? – повторил вопрос Сосновский.

– Это зависит от регистровки. Исполнитель подбирает на свой вкус нужный регистр звучания, соединяет регистры в миксты и вносит эти записи в ноты. У меня не было оригинала нот.

– А если будет?

Гомберга напугал напор заказчика. Слишком требовательный, лучше не связываться. Он стал искать оправдания:

– Понимаете, всё еще сложнее. В зале меняется температура-влажность, чтобы добиться прежнего звучания необходимо подстраивать язычковые регистры. Это делают редко, поэтому каждое выступление индивидуально. Да и от настроения исполнителя многое зависит. Как в драматическом театре. Та же пьеса, те же актеры, но сегодня чуть лучше, завтра чуть хуже.

– Сегодня хуже, чем вчера, – пробормотал Сосновский и погрузился в раздумье.

Как бывший ученый он прекрасно знал, что неудачный эксперимент еще не приговор. Если цель не достигнута, нужно искать другой путь. Он попробовал ту же пьесу, на том же орга́не, но с другим исполнителем. Значит ошибка в исполнителе. Из этого следует, что немецкий органист владеет каким-то секретом. Недаром он скрывает свое лицо и мгновенно исчезает со сцены. Вот и новый путь к цели!

В голове ученого-бизнесмена стал созревать план, как выйти на немецкого органиста. Борис Абрамович встал и направился к выходу. Гомберг окликнул заказчика:

– Вы обещали заплатить!

– Деньги были, деньги будут, сейчас денег нет, – не оборачиваясь пробурчал Сосновский.

ORT. Деньги решают все бытовые проблемы. Но когда проблемы в голове, лучше иметь в кошельке сушеные орешки.

Глава 8. Май 1990. Москва.

Сосредоточенный на тайном плане Сосновский предъявил немецкому охраннику открытку, полученную от Хартмана, и прошел в Концертный зал. На открытке, как и прежде, был изображен памятник Пушкину. И органный концерт предстоял хоть и особый, но уже привычный для Бориса Абрамовича. Он подозревал, что и Пушкин стал великим поэтом благодаря подобным концертам.

«Вдохновение – это умение приводить себя в рабочее состояние», – говорил поэт. Органный концерт распахивал дверь в состояние возбужденного вдохновения.

Чтобы получить заряд Вдохновения нужно было выполнить два непременных условия: гореть желанием и прослушать концерт от начала до конца. Вожделеть и внимать, как говорила Воланская. Психоделический транс после представления накрывал внимательного слушателя, будил воображение и давал толчок к творчеству.

Сегодня Сосновский нарушил оба условия. Им двигала иная цель. Он настроился перехватить таинственного немецкого музыканта, исчезавшего с последними звуками орга́на. Состояние прострации после концерта не позволило бы это сделать.

Борис Абрамович выбрал место с края амфитеатра поближе к выходу, незаметно вставил беруши и окинул взглядом собравшихся. В зале всё те же лица, однако зрителей стало меньше. Жизнь в стране неуклонно менялась, товарно-денежные отношения вытесняли творчество, люди искусства перестали считаться элитой. Шедевры, рожденные вдохновением, не приносили прежних почестей и наград. Самые пронырливые творцы эмигрировали. Неудачники запили и сломались. Остальные еще цеплялись за атрибуты прошлого, надеялись на новый успех, однако измотанный переходом к капитализму народ охладел к плодам их творчества.

На сцене появился органист, скрывавший фигуру и лицо под мантией. Зазвучала токката. Сосновский не столько слушал, сколько смотрел на часы. Он заметил, что некоторые зрители дремлют, чего ранее не бывало. Они пришли под хмельком и коротают время в ожидании фуршета.

За несколько минут до окончания концерта Сосновский покинул зал. Он подкараулил музыканта у гримерки. Дождался, когда тот вышел уже без мантии, запомнил его лицо. Вместе с органистом был мальчик младшего школьного возраста с умным не по годам взглядом.

Борис Абрамович ринулся к музыканту, намереваясь уговорить на индивидуальные концерты. Неожиданно дорогу бизнесмену перегородил Хартман:

– Господин Сосновский! – Немец скривил рот и процедил любимое: – Ordnung muss sein! Орднунг мусс зайн!

Бизнесмен ответил своей пословицей:

– Правила существуют, чтобы их нарушать.

Он решительно отодвинул дипломата и готов был догнать музыканта за пределами здания, но выход перегородил охранник. Его выражение лица – морда кирпичом – не предвещали ничего хорошего. Борис Абрамович проявил кротость, отступил и вежливо извинился перед атташе по культуре. Он предвидел нечто подобное и подготовил запасной вариант.

Через полчаса в машине ему докладывал личный водитель-телохранитель Андрей Воронин:

– Музыкант вместе с мальчиком прошли от Концертного зала к гостинице «Интурист». Между собой они говорили по-русски. Мальчик называл музыканта папой.

– Я заметил, что на немца музыкант не похож. В глазах что-то азиатское.

– По паспорту он гражданин ФРГ Санат Шуман. Мальчика зовут Марк. Они регулярно приезжают в Москву, номер в гостинице для них бронирует немецкое посольство.

Сосновский удивился обширной информации, полученной за короткое время:

– Андрей, ты подкупил администратора?

– Обойдется. – Воронин приподнял из нагрудного кармана гербовое удостоверение КГБ СССР. – Еще работает.

Сосновский удовлетворенно хмыкнул. Не зря он нанял бывшего офицера госбезопасности себе в охрану. Такой способен работать не только кулаком и пистолетом, но еще и включать голову.

– Утром наведаемся в гостиницу, – решил бизнесмен. – Хочу застать музыканта за завтраком.

– Шуманы освобождают номер в восемь утра, – предупредил Воронин. – Ресторан в восемь только открывается.

– Дождусь его в холле.

В полвосьмого утра Сосновский в ожидании Шумана нетерпеливо барабанил пальцами по широкому подлокотнику кресла гостиницы «Интурист». В восемь в холле появился Андреас Хартман. Бизнесмен вжался в кресло, но немецкий дипломат заметил знакомую плешивую голову. Он наградил Сосновского снисходительной улыбкой и отрицательно покачал головой – найн!

Из лифта вышел органист вместе с сыном. Мальчик сразу узнал Сосновского и стал катать чемодан на колесиках по каменному полу будто хотел шумом отгородиться от неприятного человека.

Хартман нервно взглянул на часы и спросил Шумана:

– Генрих опять за свое?

В присутствии сына Санат лишь кивнул, хотя на этот раз Фоглер отделал проститутку очень жестоко.

– Он допрыгается. Доберется на такси! – решил атташе по культуре.

Борис Абрамович беспомощно наблюдал, как Санат Шуман вместе с сыном садятся в посольский «мерседес» Хартмана и отъезжают от отеля.

В холл с улицы сунулся Воронин, вопросительно глядя на шефа. Раздосадованный Сосновский щелкнул пальцами и направился к стойке администратора, куда подошел и телохранитель. Красные корочки его удостоверения офицера КГБ сделали портье любезным.

– Как часто к вам приезжает Санат Шуман? – спросил Сосновский.

Седоволосый администратор внешне напоминал артиста, основное амплуа которого играть благородных дворян. Он чинно полистал журнал и поднял равнодушный взгляд.

– Шесть раз за последний год.

– Шесть? – взметнул бровь Сосновский. – Мне надо знать даты.

Виктор Мурашев, так звали администратора судя по нагрудному знаку, потупил взор:

– С этим вопросом обратитесь к директору.

Сосновский понял, что «кнут» госбезопасности уже не работает, пора переходить к «прянику».

– Голова седая, а до сих пор администратор. Виктор Мурашев, хочешь стать директором этой гостиницы? Мои друзья быстро делают карьеру.

Бизнесмен передал администратору свою визитку. Фамилия Сосновского постоянно мелькала в деловых новостях. Администратор с вежливым поклоном попросил подождать. Через несколько минут он протянул список с датами. Четыре даты визитов Шумана совпадали с концертами Вдохновение, на которых присутствовал Борис Абрамович. Но два раза нет. Что делал органист в Москве в это время?

Бизнесмен свел брови, забарабанил пальцами по стойке и потребовал:

– Вот тебе первое задание, будущий директор. Когда Шуман приедет в следующий раз, сразу же позвони мне.

Воронин для убедительности добавил:

– Это дело государственной важности.

Но Виктора Мурашева уже не требовалось уговаривать, он сам старался услужить. Черканул на листке дату и протянул Сосновскому:

– Номер для господина Шумана уже забронирован. Немцы очень педантичные.

Борис Абрамович посмотрел дату – через месяц. Для концерта Вдохновение слишком рано. С какой целью прибудет в Москву таинственный органист? Он это обязательно узнает!

Покидая отель, Сосновский не обратил внимание на заспанного постояльца, вышедшего с вещами из лифта. Гость швырнул на стойку ключ от номера и потребовал по-немецки такси.

– Такси у порога, господин Фоглер, – любезно ответил администратор.

«Мерседес» предпринимателя и такси настройщика отъехали одновременно, но в разные стороны.

ORT. Он думал, что видит главное, но пропустил тайное.