Читать книгу: «Последний старец. Сталинградский снег. Черт побери!», страница 2

Описав изящную дугу, пилот посадил машину на взлетно-посадочную полосу. Самолет медленно подкатил к стоявшему вблизи «юнкерсу-52», мотор которого тут же заработал. Это был самолет связи, направлявшийся в Винницу. Наш штаб армии радировал харьковскому аэродрому, что я вылетаю из нашего степного села. Меня уже ждали. В две минуты я перебрался из одного самолета в другой. Там уже сидело несколько курьеров. Раздался гул моторов. Машина стартовала. Она быстро набрала высоту. Полет в западном направлении открывал перед нами картину, полную разнообразия. До самого горизонта тянулись плодородные украинские поля, пересекаемые полосами леса, реками и ручьями. Сеть населенных пунктов была гораздо гуще, чем на первом этапе моего воздушного рейса. Обширные села сменялись городками и городами. Наш «юнкерс-52» летел на высоте около тысячи метров. Мы без труда могли наблюдать колонны транспорта, которые двигались на восток по густой сети шоссейных дорог. Все чаще попадались навстречу поезда, мчавшиеся в Харьков. Они везли туда продовольствие, боеприпасы, горючее, оружие и снаряжение. Харьков был главной базой снабжения группы армии «Б»».

«… Почти столь же серьезным было положение под Волчанском, северо-восточнее Харькова. Понадобилось ввести в бой буквально последние резервы 6-й армии, чтобы задержать противника. Но затем наступил перелом. 17 мая к Изюмскому выступу с юга подошла армейская группа «Клейст» с III танковым корпусом под командованием генерала фон Макензена. (Это был потомок генерала от кавалерии Макензена, корпус которого был разбит русскими в августе 14-го в Восточной Пруссии.) Одновременно с севера развернула большое наступление 6-я армия. В ожесточенной борьбе удалось окружить наступавшие советские соединения. Это были две изматывающие недели. Ни днем, ни ночью мы не снимали с себя сапог, не говоря уже об одежде. 29 мая весеннее сражение за Харьков кончилось.

«…Хотя в ходе предыдущей операции под кодовым наименованием „Фридрих I“ был уничтожен Изюмский выступ, нужно было принять меры, чтобы создать для 6-й армии более благоприятное исходное положение. 13 июня был предпринят удар на Волчанск, получивший название операция „Вильгельм“, и 22 июня – удар на Купянск (операция „Фридрих II“) совместно с III-м танковым корпусом, который затем остался в подчинении 6-й армии. Танки с грохотом помчались вперед, пехота и артиллерия заняли свои исходные позиции. После короткого массированного огневого удара из сотен орудий наши войска прорвались вперед, смыкая клещи. В течение нескольких дней окруженные соединения были разбиты. Мимо двигавшихся на новые исходные позиции немецких войск продефилировало 20 тысяч пленных в наш тыл».

«…На юге России, западнее Дона, намечалась крупная операция с целью окружения и уничтожения основных сил Красной Армии. При успехе этой операции открылся бы доступ к Волге и Кавказу с его нефтяными источниками и, по замыслу Гитлера, был бы нанесен смертельный удар Советскому Союзу».

…Едва не споткнувшись о колодезный журавль, Адам подошёл к мотоциклисту фельдсвязи и передал ему плотно запечатанный сургучом пакет – списки награждённых Золотым и Железным крестом. По станице в этот момент проходил механизированный обоз – громадные колёсные транспортёры Sd/ Kfz. 8. C широкими решётчатыми радиаторами они напоминали таранообразные снаряды времён пунических войн. Пыль, поднимая гусеницами и шинами, ела глаза. Под маскировочным тентом то там, то тут виднелись спаренные стволы «Эрликонов» либо тонкие с раструбом 20-мм зенитные автоматы «Бофорс» на вращающихся станках. Шумела сигналами палатка роты связи в желтовато-коричневых, камуфляжных разводах. Русскую молодуху (лыбилась, дура дурою!) обступили германские гренадёры в майках с чёрным орлом или расстёгнутых егерских рубахах на перламутровых пуговичках. Кто-то предлагал ей зелёный мятный леденец в прозрачной упаковке, кто-то тянул на себя коромысло с вёдрами. «О, русски девушка! Шлехт!» «Ой, вы какой! Да не тяните так сильно! И щипаться не надо – не каменная я…»

Едва не попав под гусеницу самоходки Stug III Ausf Е (по станице с грохотом и лязгом проходила колонна самодвижущейся артиллерии), к нему спешил юноша в германском френче и пилотке, скошенной на лево. У него была повязка Hilswillige.

– Герр оберст! Как хорошо, что вы попались мне, – начал он. – У меня хорошие новости…

– Какие, Рус Сергей?

– Только что я встретился со станичным предводителем. Бывший председатель колхоза «Заветы Сталина» потомственный донской казак Остопупенко согласен сотрудничать с германской империей. Он и другие старики готовы встретиться с представителями германского командования и участвовать в наборе молодёжи в восточные батальоны.

– Отлично! – Адам потрепал русского по плечу.

Он вспомнил, как в морозную февральскую ночь 1942 года судьба свела их вместе, чтобы, наверное, никогда уже не разлучить. Будучи в станице Красный Устюг, «в гостях» у русского по фамилии Иванов, что мужественно перенёс пытки в зондеркоманде, Адам вышел на крыльцо подышать свежим воздухом. Ясно светила луна. Серебристо горели звёзды. Чистивший снег юноша на этот раз вернулся из чуланчика с топором. Он вознамерился было колоть дрова. Но путь его почему-то лежал мимо Адама. Раздался резкий оклик «хальт!», и к русскому устремились полевые жандармы. Глядя на винтовки и автомат, смотрящие прямо в грудь, тот был вынужден остановиться. У него отобрали топор. Стали обыскивать. Глядя на всё это, полковник был вынужден вмешаться. Ему почему-то сразу показалось странным, что русский призывного возраста околачивается в станице.

«Дезертир я, – ответил тот, шмыгая носом. – Сбежал от большевиков. Вот, думаю, как послужить Великой Германии. И вашему фюреру. Поможете?»

У него вывернули карманы. Красноармейская книжка на имя Сергея Борисовича Тихонова, 1920 года рождения. Прочитал и перевёл спустившийся с крыльца граф Куценбух. Понятное дело, что у мальчишки он вызвал тихий трепет одним своим появлением. Чего только стоили мёртвые глазницы и скрещенные кости на его кокарде войск СС и ведомства РСХА? Но ничего. Обошлось – никто не умер…

На вездеходе они проехали вдоль наступающих колонн германских войск. Севернее Дона ухало. Над суглинистыми холмами посреди бескрайней, голой степи взлетали высокие султаны чёрного и пепельно-серого дыма. Жёлтым ковром веялась в воздухе пыль. Она упрямо лезла в уши, за воротники рубах и френчей, под нательные сетки от насекомых, хрустела на зубах. В ряде мест пыль присутствовала в воде. Равно как и соль. Солончаки в этих местах были явление нередкое. Пыль, пески и соль нещадно наступали на степь, как коммунизм на капитализм, с усмешкой заметил про себя Адам. Над будет посмешить Паулюса этим афоризмом.

В направлении Дона и станицы Клётской, за которую шли бои (русским удалось закрепиться на левом берегу, потеснив 8-ю итальянскую дивизию) длиннющим потоком тянулись механизированные, танковые и пешие колонны вермахта. От нещадного солнца зеркально вспыхивали кабины транспортёров и грузовиков. От металла восходил пар. Он обжигал кожу. Длинные стволы раскрашенных камуфляжем орудий покрывали брезентовые намордники. В обратную сторону двигался поток русских пленных – в промокших, грязных гимнастёрках, а иные совсем без них. Раненых поддерживали товарищи.

– Не желаете обратиться к своим соотечественникам? – Адам участливо кивнул в сторону, откуда слышались оклики германских и русских конвоиров (последние были, по-видимому, полицаи или из отряда станичной самообороны).

– Честно говоря, да, но… – юноша замялся. Его синие глаза замутила жалость или отчаяние.

– Договаривайте, – ещё более участливо обратился к нему Адам. – Вы испытываете вину? Я правильно истолковал ваше состояние, Сергей?

– Да…

– Они воевали, а вы… О, нет! Вы такой же патриот, как и они. В то время, как они, оболваненные сталинской пропагандой…

Пока Адам читал душеспасительную лекцию, Сергей Тищенко как можно жалостливее всматривался в изнурённые, прокаленные на солнце фигуры. Тех, кого вели без гимнастёрок, с шоколадно-чёрными загоревшими торсами или в грязном нательном белье, по-видимому, были командиры или артиллеристы. Вот встану сейчас перед ними, взгляну в их суровые очи – вмиг ведь растерзают… Или сам отдам Богу концы, подумал он в секунду мгновения.

– Вы что-то сказали! – нарочито громко обратился к нему Адам.

– Да… Я бы хотел остановить колонну. Хотя бы часть, чтобы поговорить. Может у меня получится.

Колонна (вернее, её хвост) по требованию Адама остановилась. До уха Сергея донеслись оклики «станичников», разряженных по такому случаю в синие шаровары с красными лампасами: «Становитесь по рядку, вашу мать! Тудыт её в качель и коромысло! Вы****ки сталинские!» Исхудалые лица пленных с обтянутыми щетинистыми скулами вызывали тошноту. Германский фельдфебель с жандармской бляхой на цепочке прошёл мимо колонны, мягко ступая по истоптанной, взрыхленной гусеницами и шинами земле ботинками в парусиновых гетрах. Он прижимал к лицу платочек. «Katucha ist god!» – скорее одобрительно сказал он. Он подмигнул парню в зеленовато-синем мундире с белой повязкой «хиви». Его круглое сытое лицо лоснилось от удовольствия. «Dancke shoon,» – усмехнулся ему Сергей. Он и не думал прибавлять к сказанному Main Herr. Ничего, обойдётся, зараза.

– О, Катьюша! – некстати раздалось из длинной колонны инфантерии. – О, да! Великая русская песня! Катьюша выходит на русский берег – ждёт своего русского парня…

– О, да! Который сражался с нами под Брестом или Ковелем.

Так уж устроен мир, дружище!

– А мне больше нравится песня о Волге! Русская песня!

– О, Фрицы! Мы скоро дойдём до Волги. Неужели так близка наша цель!

– До войны я смотрел русский фильм «Волга-Волга»! Мы хохотали всей семьёй! Там толстый русский на деревянной бочке поёт, что он водовоз – что без него ничто в России не происходит! Представляете, парни? Так и пел: «Ни туда и ни сюда».

– Тут что-то явно намечается. Этим русским будут предлагать бороться со Сталиным.

– Что ж, правильно! Нечего их задаром кормить в лагерях. Пусть послужат рейху.

– Всё это вздор! Это свиньи! Недочеловеческие ублюдки. Мочатся под себя. Видите, ребята, над ними мухи! На них надо возить воду или камни – так будет лучше…

Проходящие мимо пехотинцы без касок, с загоревшими потными лицами и развевающимися волосами, улыбались Сергею как своему.

– А ты, сука, тоже русский будешь? – услышал он шёпот за спиной.

– Как и ты…

В этот момент показалось то, что никто, пожалуй, не ожидал. Тройка Пе-2 (по фронтовому, просто «пешек») со вспыхивающими плексигласом бронеколпаками, прикрывающими кабины, в сопровождении истребителя Як-1 пронеслись над степью. Колонны растеклись так, будто были из неоформленного теста. Но самолёты не бомбили и не стреляли. Они устремились к другим целям.

– Я думаю, после этого вам сложно будет произнести спич, – суховато молвил Адам. Он прошёлся мимо колонны русских пленных, щеголеватый, с отличной выправкой, застёгнутый на все пуговицы, с толстыми шнурами аксельбанта на левом плече. Поправил козырёк высокой, спадающей на лоб фуражки. – Предлагаю вам отложить его до лучших времён. Проследуем дальше, на аэродром?

Сергей смотрел перед собой. Позади себя (он не повернулся лицом к колонне, ощущая лишь невыразимый смрад) он услышал в свой адрес немало печатного и непечатного из разряда русской брани. Кто-то жалостливо попросил сигарет. Не оборачиваясь, Сергей протянул зелёную пачку с орлом и свастикой. Как бы случайно, он подставил ножку проходящему мимо полицаю-станичнику. Тот, на мгновение, опешив, рухнул в пыль мордякой. Колонна раскатисто заржала.

– Тогда скажу я, – уверенно произнёс герр оберст. – А вы, надеюсь, переведёте. Ведь так, юноша?

– Попробуйте… – улыбнулся одними губами Сергей. Они были сморщенные и высохшие.

Адам поправил серебряный витой шнур. Выбрав лицо по-дурковатей (в станичной охране они все были таковыми), он остановился подле. Глядючи специально затуманенным взором сквозь него и всё окружающее, он начал как можно спокойней. Делал при этом паузы и расстановки на ключевых местах.

– Русские солдаты и командиры! Вы оказались в плену доблестной германской армии непобедимого рейха. Для вас война благополучно закончилась. Однако среди вас и ваших товарищей, ещё воюющих с нами, есть немало людей, одураченных ядом большевистской пропаганды. Она отравила их души и сердца. Германский рейх не ваш враг! Вы должны это донести…

Сергей старательно переводил. Всё пространство внутри и вовне, залитое до этого золотистым солнечным светом, заполненное сочным запахом дурящей зелени и вывороченной наружу коричневатой земли, по которой двигались неровные тени колыхавшихся повсюду масс техники и пехоты, покрывала незаметно, откуда выползшая непроглядная тьма. По прозрачной лазури раскалённого неба с широко расставленными серыми крыльями в белых подпалинах плыл кречет. Он будто исполнял волю небес. Готовился на кого-то упасть с их высоты – стремительным «камнем», расставив когтистые лапы и растопырив изогнутый клюв.

– …Россия должна стать свободной европейской страной с цивилизованными законами. Каждый из вас по желанию может отправиться из лагеря для военнопленных на работы в любую из европейских стран. Или занять место в строю. В рядах тех, кто… – Адам на мгновение замялся, но тут же справился с собой, – …решит бороться с большевистской тиранией с оружием в руках. Кто из вас хочет сделать этот выбор прямо сейчас? Если да, надо сделать один шаг…

* * *

Из дневника полковника Вильгельма Адама:

«…1 июня 1942 года в штабе группы армий «Юг» в Полтаве состоялось расширенное совещание командующих. Гитлер явился в сопровождении генерал-фельдмаршала Кейтеля, начальника оперативного отдела генерал-лейтенанта Хойзингера, генерал-квартирмейстера генерала Вагнера и множества адъютантов. На совещание были приглашены: генерал-фельдмаршал фон Бок, командующий группой армий «Юг», генерал пехоты фон Зоденштерн, начальник штаба группы армий «Юг», генерал-лейтенант фон Грейфенберг, впоследствии начальник штаба группы армий «А», генерал-полковник фон Клейст, командующий 1-й танковой армией, генерал-полковник Руофф, командующий 17-й армией, генерал-полковник барон фон Вейхс, командующий 2-й армией, генерал-полковник Гот, Командующий 4-й танковой армией, генерал танковых войск Паулюс, командующий 6-й армией, генерал танковых войск фон Макензен, командир III танкового корпуса, и от военно-воздушных сил – генерал-полковник фон Рихтгофен, командующий 4-м воздушным флотом.

Обсуждался план действий на южном направлении. Гитлер уточнил цели наступления, намеченные в директиве от 5 апреля 1942 года. Он вел большую игру, по поводу чего и сам заметил:

– Если мы не возьмем Майкоп и Грозный, то я должен буду прекратить войну».

* * *

…Началось с утра. Танки дивизии в количестве ста штурмовали германские позиции под Жмыховкой. Пехотой они обеспечены не были, если можно было так выразиться. Оторвавшись далеко вперёд (их нарочно пропустили за линию траншей) бронированные машины Т-34/76 с лобовой бронёй 48-мм, десяток КВ-2 с бронированием в 90 мм, а также два английских Мk. II с 77 мм бронёй попали в хорошо замаскированную артиллерийскую засаду. Ушли всего сорок «коробочек». Остальные обгоревшими тушами, с бессильно свёрнутыми набок башнями и застывшими в повороте орудиями остались чадить.

Раза два прилетали наши бомбардировщики. С огромной высоты ТБ-7 принялся забрасывать сотней бомб, чёрным роем высыпавших из необъятного брюха, свои же наспех отрытые в степи окопчики. Под общие матюги среди воронок и неостывших трупов на земле из камушков тут же было выложено слово «СВОИ», подкреплённое тремя неприличными буквами. «А ведь могут обозлиться – ещё раз вдарить, соколы хреновы,» – едва пошутил кто-то, с осунувшимся от жары и жажды лицом, весь от кончика носа до макушки каски в белой как мука пыли. Пошутил и тут же смолк. Время для шуток было неподходящее.

Вскоре в ослепительно сияющем, без единого облачка небе появился германский самолётик с неубирающимися шасси. Одно или двухместный моноплан с вращающимся пропеллером. Он принялся кружить над свежеотрытыми, плохо замаскированными холмиками брустверов. Спустился ниже, прямо к оврагу, где застыли повреждённые и не очень, измотанные в атаке танки. Там тот час же закипела, вырываемая наружу земля. Блеснуло рыжими вихрями пламя. Протяжно загудели осколки. По спинам застучал чёрный дождь сухих комьев с характерным привкусом сладковатого немецкого тола.

– Ух, фрицы! Мать-перемать! В бога, в душу! Все – огонь по самолёту! Перевернулись с брюха на спины. Упор приклад – ложем в грудь! Прицельная рамка – 30 метров…

Так кричал кто-то из уцелевших командиров.

…Принялись дружно палить по стервятнику. Длинными очередями дубасил из ПД с круглым диском Нестеренко. Хохол по происхождению и по призванию. Родом из Донбасса. Красивый, статный парень. С открытым, улыбчивым лицом. Трещала СВТ в руках у Тимурбекова из Узбекской ССР. Было видно, как скалится он, сбросив каску, своим смуглым, скуластым лицом. Как градом льётся с его стриженной под нуль головы пот. Он – охотник там у себя. Наверное поэтому самолётик с неубирающимися шасси, меченный чёрно-белыми квадратными крестами, вдруг завалился на левое крыло. Его древний двигатель-винт чихнул пару раз и совсем заглох. Словом был и выдохся весь.

– Маслопрододка кирдык! Алла акбар! Слава товарищу Сталину!

…Бегом кинулись за балку в степь. Из самолётика, открыв угловатую дверку в квадратной стеклянной кабине колпаком, вылазил фриц в сером парусиновом мундирчике. Сорвав с себя лётный шлем с очками, он яростно закричал. На лицах подбегающих к нему красноармейцев было всё написано. Его сбили с ног. Принялись по началу бить ногами и прикладами. Потом – колоть штыками. Зрелище было невыносимое. Но оно помогло зарядить зачерствевшие души необходимой ненавистью. Не, лучше яростью. «…Пусть ярость благородная вздымает как волна. Идёт война народная, священная война…»

С той стороны это наверняка видели. По красноармейским позициям ударили «картофелемёты» – 50-мм ротные миномёты. Маленькие огурцевидные мины, отбрасывая тени, врезались в землю. Раздавались лёгкие хлопки. Вырастали кустики пыли. Осколкам косило залёгших неглубоко людей. На воздух взлетали клочья серых скаток шинелей, зелёные СШ-40, ботинки «гавнодавы» с кровавыми обрубками ног. Без всякой команды остатки штурмового батальона сорвались с места. Навстречу шли в атаку уцелевших после атаки и обстрела танки. Ну, бардак… С отложистого склона балки как на ладони бегущими раскинулась станица Верещагинская. Утопающие в зелени садов белые домики с соломенными, деревянными и железными даже крышами. С длинным известняковым корпусом МТС. Над зданием сельпо уже не реял гордо красный стяг. У, гады…

Среди расстроенных рядов метался с оскаленным, почернелым лицом капитан. Бил во всё кулаком. Левой рукой сжимал рукоять «тэтэшника».

– Расстреля-а-ю, мать вашу! На-а-азад! Проститутки! Враги народа…

Кто-то огрел его прикладом в спину. Матерясь, капитан рухнул под бегущие «гавнодавы». Кстати говоря, некоторые успели подумать, что завезли эти ботинки с двойной, подбитой гвоздями подошве, с кожаными шнурками в 1914 году из Америки. Тогда к началу первой мировой войны для действующей царской армии катастрофически не хватало сапог. Вот и завезли с обмотками.

…На встречу в пыльном броневичке с вращающейся башенкой с 45-мм орудием не ехал, а мчался кто-то грозный. В сине-красной фуражке ведомства НКВД. Когда он выскочил, точно его пружиной толкнуло, из открытой наполовину башенки, все увидели глубоко запавшие глаза. Скучились испуганно на его пути.

– Я сотрудник особого отдела дивизии майор Бобриков! Панику прекратить! Остановить паническое бегство. Бегом марш на позиции. Живо, кому говорят! Открываю огонь…

– А ко-ко не ку-ку будет, гражданин начальничек – товарищ командир?

У назвавшегося Бобриковым лицо перекосилось. Как будто было из ватмана, который скомкали и вытерли им стол. Палец скользнул к ложу ППШ, что свисал с левого плеча. Ему, охламону чекистскому, как видно терять было нечего.

– Пальцем-то ствол не лапай! – ефрейтор Цвигун с перебинтованной башкой протопал вперёд. Бросил перед собой фрицевский автомат с плоским магазином. – Не лапай, говорю, ментяра! Был ты им по жизни – сдохнешь, не перекрестишься…

Он оборотился спиной к опешившему особисту.

– Слышь, братва! Кончай драпать! Пятки землёй мазать! Пока этим фраерам грёбаным…

Тут он завернул совсем неприличное. Для этого расстегнул брюки xэбэ на ширинке. Показал то, что было скрыто под ними. Все оглушительно заржали. Кое кто, схватившись за живот, рухнул в землю. Но в следующий момент рухнули все от выросшего чёрно-огненным столбом близкого взрыва. Оборванными струнами запели осколки. По дороге к станице пылило две полуторки с прыгающими на прицепе «прощай Родина». Их необходимо было вернуть назад. Тем более, что…

– Водитель! Механик! Твою налево и вперёд… – орал оправившийся от удара комбат. Он возник из облака пыли в своей одетой на ремешок фуражке с треснувшей кокардой, с гуляющей по бедру планшеткой с неизменным ТТ, который вращался над головой. – Немедленно вернуть эти грёбанные ПТС! Назад! К ним! Стреляю…

Он действительно выстрелил. Скорее всего наугад. Но пуля срикошетила о стальной намордник кабины. Так, что водитель, дёрнулся в узком триплексе, и немедленно дал газ. Ухая на колдобинах, броневик помчался за двумя пушками.

– Коммунисты ко мне! Комсомольцы вперёд! Беспартийные и сочувствующие – не отставать…

…Навстречу ползли три уцелевших после атаки танка: две махины «Клим Ворошилов» с отметинами на пыльной зелёной броне и английская «Матильда». У неё заклинило шаровой механизм сплюснутой башни. Скорость была не ахти, так как союзнички изначально создавали как «танк поддержки пехоты». Но броня ничего. Выдерживала и 50-мм снаряды. Разве только длинноствольные зенитки 88-м её пробивали. А по изрытому воронками полю цепями перебегала навстречу поредевшему батальону германская инфантерия. Было видно, как из садов выкатывали бронетранспортёры с 50-мм пушками на броне. Они объезжали подбитые советские танки, чтобы поддерживать огнём свою атакующую пехоту.

– А ну, поворачивай свой драндулет! – заорали танкистам, не видных в задраенных люках. – Куды драпаете, черти?

– Ладно, не вопи! – чумазая рожа в чёрном шлеме показалась в командирской башенке «Матильды». – Где вы были, когда нас фрицы под орех разделывали! Пехота, царица полей! Проститутка, а не царица…

Зеленовато-жёлтая масса красноармейцев, собравшись вокруг коммунистов, спешно приводила себя в порядок. Рассредоточивалась на взводы и отделения. Кто-то привинчивал к стволу винтовки ружейную гранату грушевидной формы (ВКГС-40), которую надо было выстреливать холостым зарядом. Тимурбеков лёжа чистил кожух СВТ, усеянный продольными отдушинами.

Германская пехота была уже близко, когда был открыт (со 100 метров) огонь на поражение. Минут через пять зелено-жёлтые цепи вскинулись, пошли в атаку.

– За Родину! За Сталина! Ура-а-а…

– Смерть фашистским гадам!

– Щас мы вас отдрючим…

Германская артиллерия на самодвижущихся лафетах открыла убийственный огонь. С расстояния 300—400 метров. Серо-жёлтые туши гробовидных «Ганомаг» вздрагивали. Из длинных стволов с грушевидными окончаниями вылетали треугольники пламени. Германские пехотинцы срочно залегли, образуя чёткие концентрические круги. Каждый взвод, повинуясь командам и без оных, группировался вокруг станкового или лёгкого пулемёта. Из-за этого создавалось впечатление о насыщенности вермахта автоматическим оружием, но это было не так. Основным вооружением так и оставалась винтовка «Маузер» образца 1898 года. Стрелять из неё приходилось всё также архаически: передёргивая затвор. Появившиеся в больших количествах самозарядные G.41 «Вальтер» и «Маузер» не отвечали запросам. Их старались передавать охране тыла. Пистолет-пулемёты всё также присутствовали в единичных экземплярах.

…Атака захлёбывалась. Германский пулемётчик бил с плеча второго номера из MG-24. Его очереди выкашивали задние ряды красноармейцев. Уже много распростёртых тел с мокрыми бурыми разводами валялось на поросшей ковылём, покрытой воронками земле.

Тут вновь нечаянно негаданно появился грузный ТБ-7. Угрюмо вращая красными лопастями четырёх, а не пяти громадных двигателей, этот бомбардировщик высыпал на «собачью свару» сотню мелких осколочных бомб.

Заслышав тугой свист, немцы и русские мгновенно приникли к земле. Передние ряды, перемешались. Они лежали друг к другу. Тимурбеков упал, не добежав до узколицего солдата в сером хлопчатобумажном мундире, таких же брюках и ботинках с гетрами. Расширенными от ужаса глазами под стеклами никелевых очков этот фриц заторможенно смотрел на узкоглазого «сталинского монгола». Неминуемыми скачками тот приближался. Ужасный кинжальный штык на его причудливом оружии со стволом в дырчатом кожухе, грозился распороть ему брюхо. Через минуту оба лежали, закрыв головы руками. Краем глаза Тимурбеков видел глубокие пластины серой каски, рожок отдушины с красно-сине-белым щитком, а также вентиляционное отверстие врага.

Бомбы легли как нельзя кучно. Клочья человеческих тел, дымящиеся обрывки форменной одежды и обломки оружия покрыли собой оставшихся в живых. По полю бежал живой факел. Кто-то сохранил выданные на взвод термитные шары для подрыва бронетехники, что носились в просторной брезентовой сумке, укутанные в бумагу и солому. Теперь от осколка или неосторожно толчка они воспламенились…

– Auf! Hende Hooch! Shtalin kaput…

Это орал высокий долговязый офицер в сером лёгком кителе (из роты венской 44-й пехотной дивизии или «Хох-унд-Дойчмастер») с красно-белой ленточкой на пуговице. У него в руке был советский ППШ. Несколько бойцов поспешно встали. Подняли трясучие руки. Они сбрасывали с себя шинельные скатки, брезентовые пояса с подсумками.

– Хер тебе в рожу! От меня лично и всех уркаганов!

Это орал как сирена ПВО Ванька Цвигун. В прошлом уголовник-рецедивист.

– Was? Nixt Verstehen…

– Щас тебе будет! И «вас», и «квас», и пидарас…

Больше не желая терпеть и ждать, Ванька выхватил из-за пояса (загодя туда сунул на случай) короткую саперную лопатку. Самое страшное оружие пехотинца в ближнем бою. Все вокруг, оправляясь от шока, становились на корточки. Начинали подниматься. Немцы и русские удивлённо оглядывали друг-друга. В это мгновение остро заточенное прямоугольное лезвие врезалось под кадык. Затем ушло вертикально вверх.