Нескучная классика. Еще не всё

А. Д. Галина Павловна Вишневская попросила меня читать это стихотворение на одном из своих юбилеев в Большом театре. Но в этот день я должна была быть в отъезде, и меня просто записали на пленку. Вишневская очень дорожила этим стихотворением. Очень. И настаивала, чтобы оно прозвучало на юбилее, а мне настолько нравится запись “Бахианы” в исполнении Вишневской, что у меня каждый концерт кончается голосом Галины Павловны.

 
Женский голос, как ветер, несется,
Черным кажется, влажным, ночным,
И чего на лету ни коснется —
Всё становится сразу иным.
Заливает алмазным сияньем,
Где-то что-то на миг серебрит
И загадочным одеяньем
Небывалых шелков шелестит.
И такая могучая сила
Зачарованный голос влечет,
Будто там впереди не могила,
А таинственный лестницы взлет.
 

Саундтрек

С.С. Прокофьев. Романс “Сероглазый король”. Исполняет Тамара Синявская. Фортепиано – Зинаида Коган.

И.С. Бах. Чакона из партиты ре минор. Исполняет Яша Хейфец.

Д.Д. Шостакович. Симфония № 7. Государственный академический симфонический оркестр. Дирижер Евгений Светланов.

Э. Вила-Лобос. “Бразильская бахиана” № 5. Исполняет Галина Вишневская.

А. Вивальди. “Адажио”, А. Ахматова. “Ночное посещение”. Камерный оркестр “Виртуозы Москвы”. Исполняет Владимир Спиваков. Стихотворение читает Алла Демидова.

Теодор Курентзис
Воин мечты

В 2003 году Владимир Спиваков предложил молодому греческому юноше, последнему ученику великого Ильи Мусина, стать главным приглашенным дирижером Национального филармонического оркестра России. С тех пор я с интересом слежу за творчеством удивительного человека – Теодора Курентзиса.

Пожалуй, ни один из классических музыкантов в нашей стране да и за ее пределами не вызывал за последнее десятилетие такого шквала эмоций, бурных и полярных. Есть обожатели, есть хулители – равнодушных нет. Конечно, этому есть объяснение. Любая публичная фигура – это сумма объективных качеств. Курентзис не просто обладает огромным музыкальным талантом, он наделен даром зажигать своими идеями людей, с которыми работает. Он ни на кого не похож, и эта непохожесть привлекает одних, раздражает других. Внешность, образ мыслей, а также способ облекать эти мысли в только ему одному присущие речевые обороты (русским языком он овладел в совершенстве, не избавившись от характерного обаятельного акцента) – всё это складывается в единый неповторимый образ. Вспоминается фраза Жана Кокто: “Культивируй в себе черты, за которые тебя упрекают, – это и есть ты”.

Съемки нашей программы совпали со временем перемен в творческой судьбе Курентзиса. Негласно было известно, что он со своим оркестром MusicAeterna решил покинуть Пермь, где за время работы ему удалось создать один из важнейших полюсов отечественной классической музыки, и возвращается в Санкт-Петербург, где прошли первые годы его жизни в России. Но официально об этом говорить еще было рано, поэтому, когда мы переходили от рассуждений о музыке к злободневности, мне приходилось проплывать между Сциллой и Харибдой. Как в детской игре: да и нет не говорите.

После нашей беседы у меня осталось чувство недосказанности и неразгаданности… Кто же он на самом деле? Музыкальный энтузиаст? Гениальный мистификатор? Мечтатель? Идеалист? Теодор Курентзис как-то сказал, что музыка для него – это лестница, ведущая в небеса. Красивый образ. И даже если у этой лестницы крутые ступени, хочется пожелать Теодору никогда с нее не спускаться.

Разговор 2019 года

САТИ СПИВАКОВА Теодор, рада тебя видеть в студии программы “Нескучная классика”. Буддисты говорят, что имя – это судьба. “Теодор” значит “дар божий”. Расскажи, пожалуйста, почему тебе дали это имя и ощущал ли ты его влияние на свою жизнь?

ТЕОДОР КУРЕНТЗИС Меня назвали так, потому что имя моего дедушки со стороны отца – Теодор. У нас имя передается от деда. И какая-то связь со святым, в честь которого человек окрещен, мне кажется, точно есть. Да и у людей с одинаковыми именами бывают общие черты. Зависимость от имени чем-то похожа на астрологию: она существует, хотя это сложно объяснить.

С. С. Да, согласна, имя играет важную роль в становлении человека и в его самоощущении; бывает, имя даже мешает, а энергия сопротивления дает интересный результат.

Т. К. Вот поэтому артисты часто меняют имя: хотят освободиться от привычного взгляда на самих себя. Люди привыкли на себя смотреть глазами других – родителей, общества. Новое имя помогает абстрагироваться, дает свободу, новое начало. Например, настоящее имя Бруно Вальтера^[19] – Бруно Шлезингер.

С. С. Тебе имя помогало в поиске себя и гармонии с окружающим миром или пришлось искать способ с этим именем договориться?

Т. К. По-гречески мое имя – Теодорос. На родине я произношу его именно так. Таким видят меня родители, они мне многое дали, я их уважаю. Но мне хотелось эту пуповину немножко перерезать. Поэтому в России я стал Теодором.

С. С. Хорошо тебя понимаю, у меня похожая история. Мне дали древнее ассирийское имя – Сатеник. Из уважения к своим родителям я это имя не меняла, но как только стала везде писать Сати, а не Сатеник, стала чувствовать себя совсем иначе. Хотя когда я приезжаю в Армению, меня называют Сатеник – да еще с таким армянским акцентом, как ты сейчас с греческим произнес “Теодорос”.

Еще вопрос про Грецию. С каким богом греческой мифологии ты мог бы себя ассоциировать?

Т. К. С богом я не могу себя ассоциировать. Это богохульство. Даже для язычников.

С. С. Хорошо, спрошу иначе. Оставим богов в стороне. Мифы – это истории, написанные людьми. С каким героем греческих мифов ты мог бы себя сравнить?

Т. К. Я знаю и люблю многих персонажей древнегреческих легенд, но не ассоциировал бы себя ни с кем из них.

С. С. А я бы, например, сказала, что ты спокойно, без кастинга, пройдешь на роль Прометея.

Т. К. Прометей – очень важный для меня персонаж…

С. С. Давай теперь вернемся на землю. Как и когда ты понял, что хочешь стать музыкантом, и почему решил ехать учиться именно в Россию, в Ленинград, ведь Европа была ближе? Выбор был сделан, потому что ты узнал про Илью Мусина?

Т. К. Да, на выбор это повлияло, но не только это. Шли 1980-е, потрясающие годы, когда перевороты происходили по всему миру. Начал появляться хай-тек и техно, этот новый романтизм, андеграунд, стали говорить: наступает новая эра. Я много путешествовал по Западной Европе и встречал потрясающих людей.

Но с Россией меня связала любовь к тому, что называется “русская душа”. На афинские фестивали приезжали разные оркестры, но, когда мы слушали русский оркестр – помню, к примеру, светлановский, – сразу чувствовалось другое звучание. Мы не могли понять, чем они отличаются. А другой была эмоциональность! Мы очень любили русскую музыку и всегда старались найти записи. Европа меня не вдохновляла своей хладнокровностью.

С. С. Прагматичностью, наверное.

Т. К. Протестантизмом, скажем так, скучной дисциплинированностью в плохом смысле этого слова. Тогда я узнал о Мусине. Когда я приехал в Петербург, это был самый прекрасный момент моей жизни. Я увидел совершенный мир, где все чудеса, в которые мы верили, все эти внутренние романтические истории, которые мы представляли, когда мечтали о музыке и искусстве, существовали на самом деле. Оказалось, есть место, где люди еще верят, что искусство может поменять человечество – красота спасет мир! Этот дух витал в Санкт-Петербурге, несмотря на всю хаотичность и сложность тех времен. Здесь я встретил массу людей, вечно влюбленных в Россию, которые не могут жить без России.

С. С. Если почитать, что о тебе пишут в прессе, создается образ везунчика, баловня судьбы. Но если копнуть глубже, получается, что ты всю жизнь идешь и живешь вопреки. Перед тобой одно за другим возникают препятствия, и ты их проходишь, в результате оказываясь победителем. В 1999 году произошла знаменитая история с конкурсом Прокофьева, где тебя не пропустили на второй тур и Илья Мусин даже вышел из жюри и выступал с протестом по телевидению, потому что очень в тебя верил! Ты был для него как поздний любимый ребенок. Закончив учиться у Мусина, ты не остался в Петербурге, потому что чувствовал неприятие, ревность старших коллег. Так ли это?

Т. К. Знаете, приоритеты меняются, и это закономерность жизни. Я согласен, что я везунчик, но я по молодости был дураком, и мне стыдно за это. Теперь я понимаю, что люди, оказавшие мне противодействие, действовали мне на благо.

Передо мной действительно закрылись все двери. И не только в Петербурге, но и в моей собственной стране, у меня даже паспорта не было, чтобы вернуться в Грецию! Но у меня была любовь, вера в сердце. И я благодарен всем людям, которые создавали мне сложности, потому что я очень многому научился. Самое интересное, что недавно я встретился с человеком, который меня сильно тогда не любил. Мы попросили друг у друга прощения, я имел возможность лично его поблагодарить за те времена, и теперь мы в очень благостных отношениях. Это красивая история, когда люди, которые долго считались врагами, становятся твоими благодетелями, извиняются перед тобой, и ты их благодаришь.

Кто знает, если бы мне тогда, в Петербурге, помогали, я, может, никогда не уехал бы в Москву и не стал тем, кем являюсь сейчас. Не хочу сказать, что я особенный. Однако я стараюсь познать самого себя и делать что-то хорошее для других людей.

С. С. Ты своим примером подтверждаешь мнение, что для того, чтобы личность состоялась, нужен не только большой талант и трудолюбие, но и умение преодолевать препятствия.

Т. К. Может быть.

С. С. В твоей жизни сначала был Петербург, потом Москва, затем Новосибирск, потом Пермь. Каждый раз появляется новый круг, новый дом. Скажи, ты по внутреннему ощущению странник, путешественник? Тебя не пугает необходимость каждый раз начинать на новом месте с чистого листа?

Т. К. Что делать, такова наша жизнь. Конечно, у меня есть мечта о своем доме, семье, детях. Мы – воины мечты, и мы стремимся к ней. Но необходимо постоянное обновление, нужно идти вперед, что-то делать.

С. С. Помнишь цикл Малера “Песни странствующего подмастерья”?

Т. К. Да. Мечта в принципе включается на отзвук рая, который в нас живет.

С. С. В Новосибирске ты оказался в начале 2000-го и в 2004-м создал там оркестр, который до сих пор существует. Он называется MusicAeterna^[20]. Ты сам придумал это название?

Т. К. Да, когда мне было восемнадцать лет, еще в Греции. Это был маленький ансамбль, мы играли сами для себя, а потом, когда пришлось собирать новый оркестр, я предложил это же название.

С. С. И одновременно с MusicAeterna ты создаешь хор The New Siberian Singers^[21]. Помню, в начале 2000-х ты горел идеей аутентичного исполнения музыки в соответствующих условиях, мы с тобой даже спорили, можно ли их воссоздать, эти условия, при которых в XVII–XVIII веках исполнялась барочная музыка. Ты заражал своими идеями!

В короткий срок тебе удалось создать коллектив с высоким качеством исполнения. Вы быстро стали известны, с вами стали выступать знаменитые западные солисты. Как ты работал с музыкантами, что ты им объяснял?

Т. К. Это особая система: сама база, философия моей работы немножко отличается от других.

С. С. Рассказывай, это самое интересное!

Т. К. Мне кажется, все начинается с того, чего ты хочешь достичь во время исполнения. Успех – это одно. А я хочу прочувствовать именно это смыкание, когда находится ключик, который правильно подходит к двери и открывает ее.

С. С. А куда дверь открывается?

Т. К. На свет, в микроклимат рая. Это как ад и рай на одном столе. Ощущение, что смотришь телевизор и меняешь канал. Да, просто нужно нажать правильную кнопку в правильное время и попасть на правильную программу. Это всё на одном столе, и нужно правильно поменять свой угол зрения, чтобы видеть вещи глубже, и тогда люди чувствуют энергию пространства, совершенно другой простор.

Есть в искусстве такие люди, как Алла Демидова, которая просто выходит на сцену, начинает говорить – и включается вертикаль, меняется простор биоэнергетический. Музыканты тоже должны обладать чувствительностью к этим сигналам. Они не станут шикарными музыкантами, если будут делать только то, чего хочешь ты, но сами ничего в этом не поймут. Я стараюсь добиться понимания изнутри, через беседы, объясняю, что дело не только в том, как ты будешь играть, но и почему ты играешь. И тогда, мне кажется, получается найти ключик и открыть заветную дверь.

С. С. Насколько я понимаю, для тебя важным музыкальным инструментом является человеческий голос – у тебя много программ с вокалистами. Сколько реквиемов ты уже продирижировал? Реквием Моцарта, реквием Верди, немецкий реквием Брамса. Для тебя важна эта форма?

Т. К. С точки зрения формы реквием – это холодный жанр, траурная оратория. Секвенция^[22] о Страшном суде и трагедии смертного человека. Сама секвенция как прием мне не очень интересна, но композиторы вкладывают в нее то, что мне важно, – переживания человека, одиноко кричащего во Вселенной: “Боже, прости меня, спаси меня от вечной смерти, спаси от пустоты, от того, что я опять один, как миллион лет был один, это страшно!”

С. С. Продолжаем путешествовать по тем местам, где ты создаешь свой мир, свою среду. Что нашел молодой греческий мужчина в древнем уральском городе Перми? Из отзывов прессы создается впечатление, что ты там посланец Бога на Земле. Я бывала в Перми и встречала людей, которые молятся на тебя, обожают и говорят о тебе с восторгом.

Как тебе работалось там сразу после приезда и как работается сейчас? Ты создал замечательный Дягилевский фестиваль^[23], который стал Меккой и для многих западных музыкантов, и для русской публики, которая едет в Пермь специально на этот фестиваль. Что ты чувствуешь к этому городу? Как себя в нем ощущаешь?

Т. К. В самом начале было нелегко. В Перми не существовало сильной музыкальной традиции, была только балетная.

С. С. Да, Пермское хореографическое училище…

Т. К. …а помимо него, только филармонический оркестр. Но сейчас – я не хочу быть аррогантным – пермская публика самая лучшая, самая понимающая публика в России.

А Дягилевский фестиваль создан не мной, он существовал до меня. Конечно, мне и моим музыкантам, оркестру и хору, обеспечили тогда все условия. Ко мне приехали многие москвичи, питерцы, иностранцы, получился чуть ли не единственный интернациональный оркестр. И мы по мере сил постарались выполнить свою миссию.

С. С. Это было почти десять лет назад, да?

Т. К. Да, восемь лет. И в последние годы то и дело возникали препятствия. Менялись власти, у нас не было оркестровой базы – мы до сегодняшнего дня репетировали в полуразрушенном спорткомплексе, на пятом этаже без лифта, там бегают крысы, воняет канализацией, нет туалетов. Здание, которое вообще-то должно принадлежать городу, купили евангелисты, и наверху играли в футбол, а мы слушали их молитвы… Вы говорите, будто я был там богом и царем, – ничего подобного.

С. С. Я говорю, что создается впечатление, что ты главный человек в городе. В этом нет ничего плохого.

Т. К. Может быть, и так – для культурной элиты. Не хочу никого обвинять, но есть люди, которые просто некомпетентны в искусстве… Понимаете, я человек слова и соблюдаю договоренности. А если мы договариваемся об одном, а происходит другое – пожалуйста, продолжайте без меня. У нас была договоренность, что будет новое здание оперы…

С. С. Ты говорил в одном интервью, что, если до 2020 года не построят новую сцену, ты уедешь из Перми…

Т. К. Да, война за эту сцену идет еще с 1960-х годов. Был конкурс проектов, победило архитектурное бюро Дэвида Чипперфильда. Действительно шикарный проект! Начали строить. Сначала изменилось место строительства, потом меняли подрядчиков, потом захотели другого архитектора… Такая история. Может быть, это российская действительность, к которой все привыкли, но с Теодором Курентзисом так дело не пойдет. Извините, я человек слова и порядочный человек, и поэтому, может, делаю не много, но делаю, сколько в моих силах, моя совесть чиста.

С. С. Теодор, мне кажется, как бы дальше ни сложилось, будешь ли ты продолжать работать в Перми или нет, там уже создана лаборатория современного зрителя. Насколько я понимаю, для тебя это очень важно, как ты сам говоришь, это была твоя миссия. Расскажи, пожалуйста, что такое для тебя “идеальный зритель”?

Т. К. Будущее в искусстве зависит именно от зрителя, а не от исполнителя. Вот есть мудрец, который изрекает какую-то истину, и есть человек, который слушает и ничего не понимает, – тогда зачем нужен мудрец? Способность понимать открывает эти ворота, и ты наполняешься новыми знаниями.

Нужна определенная база, чтобы понимать музыку. Каждый раз в начале постановочного периода мы с певцами прорабатываем одно и то же по сто раз, потом с оркестром, потом с режиссером, мы проходим этот подготовительный период как беременность, без которой ребенок не родится. Вот представьте: мы с вами поставим сейчас запись оперы Вагнера “Тристан и Изольда”, сядем и станем слушать – все четыре часа. Из них занимающие по времени около часа фрагменты нам понравятся, а остальные три часа нам будет скучно, реально скучно: и мне, музыканту, и всем людям, неискушенным в искусстве. А потом мы почитаем либретто, поговорим о композиторе, о положенной в основу легенде, а затем послушаем эту музыку снова – с совсем иным эффектом.

То есть для восприятия музыки нужен осознанный опыт, а не только звук, который в одно ухо входит, из другого выходит…

Музыка – это не просто сладострастные мелодии и гармонии, навевающие ассоциации, какая у нас хорошая была бабушка и какие она вкусные пекла пирожки. Так, в бедном ассоциативным смысле, музыка работает в киноиндустрии. А музыка Вагнера или Шёнберга требует для освоения времени. Поэтому в разговоре со зрителем будущего каждое твое следующее слово должно быть более точным, ювелирно точным, потому что ты чувствуешь, что первое слово, которое ты произнес, он уже освоил. Искушенный зритель дает тебе возможность к развитию. Бывает, артисты говорят: зачем мне биться головой об стену, публика все равно ничего не понимает. С этого начинается деградация артиста и деградация искусства в целом. А нужно стремиться к взаимопониманию. Разумеется, всё, что я скажу, слушатель воспримет по-своему, то есть все равно неизбежен некий перевод от моего сознания – к сознанию другого, но, когда произойдет абсолютное совпадение, мы услышим ангелов. Хотя, может, такого и не бывает…

С. С. Очень редко.

Т. К. Как бы то ни было, важнее всего для меня – стремиться к тому, чтобы восстановить этот язык коммуникации в искусстве через понимание освоенной информации. Поэтому лаборатория – главный метод нашей работы. А оркестр – это и есть такая лаборатория. То же самое я делаю сейчас в Германии. В Штутгарте и во Фрайбурге.

С. С. То есть ты стремишься к некоей синергии.

Т. К. Концерт – это и есть синергия. Главный посыл тут – не “вы себе сидите, а я спою или сыграю”, а “мое пение, моя музыка не имеет смысла без вашего слуха, вашего восприятия”. Это и есть искусство.

С. С. А какой способ общения с оркестром или с хором во время работы над произведением для тебя предпочтителен – жест, слово или, быть может, интуитивно направляемая энергия?

Т. К. Всё вместе. Это опять о синергии. Интуиция – великая вещь, особенно когда она совпадает с интуицией другого человека. Вся наша цивилизация построена на общем пульсе интуиций разных людей, который впоследствии начинают трактовать как национальные черты.

С. С. А всегда ли ты четко следуешь нотам или в состоянии полного погружения в музыку можешь немного отойти от оригинального текста и внести что-то свое?

Т. К. Партитура от композитора – это определенный план действия. Когда ты его реализуешь, ты попадаешь в разные микроклиматы. Есть такие композиторы, как Густав Малер, который пишет всё очень определенно, а есть Брамс, который указывает: форте, но у тромбона одно звучание форте, у скрипки – другое звучание. Но Малер при этом никогда не пишет метроном, он сам дирижер и понимает условность, в которой находится музыкант. Мне кажется, четкость партитуры все-таки важна на первом этапе, а потом ты должен почувствовать вибрации момента и начать дышать материалом, знать, как использовать правильно этот кислород в разных условиях.

С. С. Как-то в интервью ты сказал, что чувствуешь себя композитором. Ты имел в виду, что, когда ты дирижируешь, ты музыку как бы заново пишешь?

Т. К. Нет, дело немного в другом. Я начал дирижировать, когда понял, что мое видение музыки, то, как я ее чувствую, очевидно только для меня, никто ее больше так не видит. Этим я и определяю свой талант, если он есть. Мне хотелось передать, как музыка звучит внутри меня, чтобы кто-то другой почувствовал так же. А ведь я не хотел стать маэстро, я вообще мечтаю о мире без правителей, оркестре без дирижеров, церкви без священников… Осваивая профессию дирижера, я потерял время, которое мог бы уделить написанию собственной музыки. Сейчас я пишу редко, где-нибудь на отдыхе. Я бесконечно занят планированием наперед – сегодня идет большая битва с концертными планами до 2022 года, но я решил освобождать три месяца в году, чтобы заниматься только композицией. В принципе, мое чутье и интуиция в композиции музыки отражаются на моей дирижерской работе, я как ассистент композитора могу не просто тупо читать, что написано, а понимать, что хотел выразить композитор, могу что-то поменять.

С. С. Уже третий год ты выступаешь в Зальцбурге, и, как я понимаю, Зальцбург тебя принял, ты там на особом положении. В прошлом году ты продирижировал все симфонии Бетховена, что до этого дозволялось сделать только Арнонкуру и Пааво Ярви^[24]. В чем, по-твоему, заключается феномен этого маленького города, почему он до сих пор остается особым местом, где можно исполнить музыку и она будет слышна по всему миру, всей планете?

Т. К. Сто лет назад был учрежден Зальцбургский фестиваль, куда собирались великие личности, лучшие музыканты. Здесь, среди чудесной природы, в городе, где родился великий Моцарт, родилась великая традиция. И в наши дни на фестивале собираются самые выдающиеся представители музыкального мира. Естественно, это очень большая ответственность.

С. С. Ты боялся выходить на эту сцену?

Т. К. Нет-нет, нисколько. Мне было интересно открыть Зальцбургский фестиваль с пермским оркестром. Я люблю Россию и счастлив, что впервые коллектив из российской провинции вместе с Венской филармонией открывал Зальцбургский фестиваль. Это что-то сюрреалистическое, психоделический сон, ставший реальностью! Никогда такого не было раньше! Мы сыграли музыку Моцарта с большим успехом. Для меня очень важен тот факт, что пермяки в Австрии исполняют Моцарта, в Германии – Вагнера, открывают концерт в честь юбилея Бетховена.

С. С. Раз ты заговорил о снах, вопрос не из мира музыки: а на каком языке ты видишь сны?

Т. К. А вы уверены, что во сне существует язык?

С. С. Да, говорят, что тот язык, на котором ты видишь сны, и является внутренним языком твоей души. Я, например, вижу сны по-русски, очень редко на французском, никогда на армянском, хотя я армянка, родилась в Армении, но языком моей матери был всегда русский, дома со мной говорили по-русски. Может, ты вообще не слышишь речь во сне, а только музыку?

Т. К. Нет, я думаю по-русски очень часто… Не хочу сейчас в психоаналитика играть, но обратите внимание: когда пытаешься транслировать сон с помощью языка, понимаешь, что язык сна – неуловимый язык.

С. С. Если ты наконец найдешь время и начнешь писать музыку, в каком месте на земле ты почувствуешь себя в гармонии с самим собой, в полном симбиозе с окружающей средой?

Т. К. А вы уверены, что если я скажу, то не отниму силы у этого места?

С. С. Можешь не называть его, просто скажи, существует ли оно?

Т. К. Существует. Давайте я назову два места…

С. С. …чтобы запутать следы!

Т. К. Нет-нет. Потому что надеюсь, что они окажутся важны и для других людей. Я хотел бы, чтобы другие люди почувствовали то, что там почувствовал я. Первое место, где я рекомендовал бы побывать всем, это Старый город в Иерусалиме. Внутри, в крепости.

С. С. Согласна с тобой.

Т. К. А второе невероятное место силы, к сожалению, только для мужчин, это Афон. Там тебе дается возможность пересмотреть все жизненные ценности, перестать волноваться о цене вопроса и начать переживать о его ценности. Это был последний вопрос?

С. С. Нет, предпоследний.

Т. К. Спрашиваю потому, что перед тем как уйти из студии, хотел бы кое-что сказать. Не столько для эфира, сколько лично вам. Но и для всех зрителей, конечно. Мы часто обманываемся в оценке своей роли, своего значения в мире музыки. Нам делают пять комплиментов, и мы начинаем в них верить, предаваясь иллюзии, будто представляем из себя что-то особенное. Так мы становимся совсем смешными и глупыми, тратим время, чтобы говорить о себе, и не успеваем поблагодарить людей, которым многим обязаны. Вы не сказали ничего про эту историю, поэтому я должен ее рассказать.

…Я хочу поблагодарить вашего мужа, Владимира Спивакова. Когда я приехал в Москву из Петербурга, откуда меня практически выгнали, для меня начались нелегкие времена. Вообще не было работы, я был просто ноль, ниже нуля. Многие люди отзывались обо мне негативно, наверняка они были правы. В то время я был безумец все-таки и дурак. Но Владимир Теодорович протянул руку помощи такому упертому молодому человеку, дал мне работу в Москве в качестве второго дирижера в Национальном филармоническом оркестре. Другой бы спокойно нашел предлог этого не делать, а он сделал. Я всегда буду благодарен Спивакову, потому что, если б не он, у меня, может быть, потом ничего бы и не получилось.

С. С. Я очень тебе благодарна за эти слова. Владимир – возможно, потому, что он Теодорович, – всегда делает то, что считает нужным, никогда не ждет благодарности, но сам всегда благодарен тем, кто помогал ему.

Но финал у нашей программы все равно будет другой. Последний вопрос очень короткий, я не могу его не задать. Десять лет назад в программе “Камертон” я уже спрашивала тебя: боишься ли ты чего-нибудь, и до сих пор помню твой ответ. Ты тогда сказал: “Да, боюсь. Боюсь себя и боюсь Бога”. Как бы ты ответил на этот вопрос сегодня?

Т. К. Молодец, Теодор, правильно сказал! Сегодня повторю то же самое: да, боюсь себя и Бога. Но страх божий – это другой страх, а себя боюсь, и очень сильно.

Саундтрек

Постановки и концертные выступления под руководством ^{дирижера Теодора Курентзиса:}

Г. Перселл. Опера “Королева индейцев”. Пермский театр оперы и балета. Режиссер Питер Селларс.

В.А. Моцарт. Реквием. Оркестр Musica Aeterna Ensemble. Хор The New Siberian Singers.

Г. Малер. Симфония № 3. Оркестр Дягилевского фестиваля.

П.И. Чайковский. Симфония № 5. Симфонический оркестр Юго-Западного радио Германии.