Читать книгу: «В ожидании Большой волны», страница 2

– Поднимайся, ты ещё жив. Я же сказал, на воздухе.

Луи встал, посмотрел на дыру в двери салона и подумал, что если пуля такого калибра войдет в его голову, то от неё ничего не останется.

– Шагай-шагай, – подтолкнул его в спину Буш, и оба вышли на палубу.

Гладь реки в сумерках походила на тёмное зеркало. На том берегу по-прежнему мирно мерцали далёкие огни. Луи посмотрел на них и спросил:

– А как же труба?

– Ты сам лишил себя шанса.

– Я хорошо играю на трубе.

– Если и так, то об этом уже никто не узнает.

Буш подвёл Луи к проёму в фальшборте, пнул его в подколенный сгиб и резко дёрнул вниз. Луи рухнул на палубу, громко стукнувшись об неё коленками. Буш приставил к его затылку пистолет.

– Ну вот и всё! Если знаешь молитву, можешь прочесть.

Луи промолчал. Молитв он не знал. В это время со стороны кормы раздался плеск воды и зазвучала музыка, затем показался нос большой яхты. Буш убрал пистолет.

На яхте было полно народа. Две женщины махали Бушу и Луи руками, – что-то кричали, из-за музыки не было слышно. Буш выдавил на лице подобие улыбки и вяло махнул в ответ конечностью, а Луи прикинул шансы. Не очень много, но если прыгнуть в воду сейчас, лейтенант стрелять при свидетелях не станет, а дальше как повезёт. Луи подобрался, но в это время лапа Буша сгребла его за шиворот.

– Выкинь это из головы, гадёныш, – прорычал Буш, пытаясь сохранить на лице улыбку.

Луи попытался крикнуть, но лапа лейтенанта пережала его горло. Вышел лишь слабый писк. Буш словно читал его мысли.

Яхта, миновав баржу, стала удалятся. Буш долго провожал её взглядом, затем вздохнул:

– Живут же люди!

И приставил к затылку Луи пистолет, но потом отчего-то вдруг заколебался, схватил его за шиворот и потащил обратно в салон.

– Ладно, засранец, дам тебе ещё один шанс. Только ради музыки! – последнюю фразу Буш, похоже, адресовал самому себе.

На сей раз он был предусмотрительнее – сначала пристегнул Луи наручниками к ножке рояля и только потом стал рыться в шкафу. Из него выкатилось два пыльных сомбреро. Буш оглянулся на них.

– Чёрт! Хорошие были времена! – потом покосился на Луи. – Хорхе Торез и Луис Бьянка. Слышал о таких? Да куда тебе, – Буш опять засунул голову в шкаф и продолжил рыться в нём.

– Гитарный дуэт. Куба! Был известен под названием «Варвары» лет двадцать назад, – запоздало отозвался Луи, но Буш услышал.

– Это же надо! – удивлённо высунул он голову из шкафа. – Только не двадцать, а все двадцать пять. Они играли, как боги, и никто не мог усидеть на месте, а потом напились, как свиньи, да так, что забыли свои сомбреро.

Буш, наконец, нашёл трубу. Он достал её из шкафа, рукавом вытер с неё пыль, повертел в руках.

– На ней играл сам Орусей Кинто. Он приехал сюда без трубы, и отец быстро послал за инструментом.

– «Воспевающий зарю»?! Не может быть! – удивился Луи. – Он же легенда.

– Может, – твёрдо сказал Буш. – Я был тем самым мальчишкой, что бегал за трубой. Кинто исполнил пару вещей и отбыл вниз по течению. Разумеется, не таким способом, каким отсюда отбудешь ты. За ним на яхте прибыла красотка. Живут же люди, – Буш снова вздохнул и покачал головой.

Он подошел к Луи, отстегнул наручники и протянул ему трубу. Луи взял её и внимательно рассмотрел. Труба как труба, ничего выдающегося. Но на ней играл сам Кинто. И это было удивительным. Если, конечно, этот потасканный бегемот не врёт – Луи скосил глаза на грузную фигуру Буша.

– Что смотришь? Давай дуй! – рявкнул тот.

– Можно я исполню своё?

– Дуй, мне плевать, – пожал плечами Буш. – Твоя жизнь, не моя. Только вот что ещё. Это ведь второй шанс, но такого договора между нами не было, поэтому, – Буш достал револьвер, вытряс из барабана все патроны, затем засунул два обратно. – Вот так! Этот шанс мы делим пополам. Понял? Если плохо сыграешь, пристрелю сразу. Если хорошо – будешь вращать барабан. Всего два патрона из шести – хорошие шансы!

Луи кивнул без энтузиазма и поднёс к губам трубу. Буш равнодушно отвернулся к окну. Револьвер он держал под мышкой, так что ствол был направлен прямо на Луи.

Первый звук, изданный трубой, был сильным и сочным, и у Буша удивлённо поползла вверх бровь. Ворюга и наркоман заиграл— что-то очень грустное и тревожное. Что не мог сделать по определению. Однако мелодия звучала. Заполнив собой салон, она медленно выплыла в его открытую дверь, сливаясь с прохладой вечера, легла на воду и по ней достигла берега.

Луи выводил аккорд за аккордом, смотрел на мощный затылок Буша и думал, что, возможно, надо было сыграть— что-то попроще, поскольку этот тупой полицейский бегемот просто категорически не может иметь тонкого вкуса. Но Луи хотелось исполнить— что-то более достойное для последних минут своей жизни. Он не верил Бушу. Это животное просто играло с ним в кошки-мышки, чтобы потом прихлопнуть. Он уже всё решил со своими помощниками. Луи подумал о том, что вряд ли кому-то ещё доводилось играть на собственных похоронах и, выдув последние ноты, осторожно опустил трубу. Буш словно не заметил этого. Он продолжал стоять и смотреть в окно. Луи, в свою очередь, наблюдал за пистолетом в его руке. И ощущал дыхание вечности. Она была совсем близко. И эта близость пугала его. Он подошел к ней с пустыми руками, не научившись ничему тому, что могло бы пригодиться ему там, за Чертой. Он вдруг ясно осознал, что жизнь – это школа, в которой с рождения до смерти пребывает человечество. Учитель – Бог. Он стоит у доски и скорбно смотрит на людей, которые посылают друг другу записки, кидаются комками бумаги, о чём-то переговариваются, занимаются чем угодно, только не учатся и им совершенно не слышны тихие слова Бога. Но приходит час, и школу приходится покидать, чтобы встать перед Учителем и выдержать экзамен. Луи не хотел умирать, хотя жизнь, которой он жил, не стоила сожаления. Да, жить было противно, но и умирать тоже не хотелось.

На реке появился прогулочный теплоход. На палубе было полно пассажиров. Буш со странным выражением на лице проводил судно взглядом. Когда его очертания поглотили сумерки и остались только дрожащие на воде огни, он вдруг произнёс тираду, которую Луи ожидал от него меньше всего:

– Бывают дни, когда всё меркнет кругом и спасти тебя может только музыка, ибо лишь она одна ещё держит нас в этом мире.

Буш, наконец, обернулся, и Луи обнаружил, что глаза полицейского подозрительно увлажнились. Буш провёл по ним здоровым багровым кулаком и сделал шаг к Луи. Заметив в своей руке револьвер, он сунул его за пояс и глубоко вздохнул:

– Я кое-что понимаю в музыке. То, что ты делаешь, потрясающе! Сынок, почему же ты… почему же ты здесь на этой проклятой барже? Почему о тебе до сих пор не знают Нью-Йорк, Париж, Москва?

Луи тоже вздохнул, только ещё длиннее и горше, чем Буш.

– Ну а почему же вы до сих пор лейтенант?

Буш криво улыбнулся.

– Видишь ли, дело в том… – Буш чуть помедлил. – Дело в том… Ладно, я не буду рассказывать сказки, что участок дерьмо, что мой начальник последняя скотина. Я просто неудачник.

– Вот и я… неудачник!

Буш озадаченно взглянул на Луи, немного помедлил и произнёс:

– Что ж, тогда нам есть о чем поговорить. Присаживайся.

Луи присел на банкетку у рояля, Буш стряхнул пыль с ближайшего стула, сел напротив и на секунду задумался.

– Когда-то баржа принадлежала моему отцу. Это был настоящий музыкальный салон. Каждому прибывшему в город музыканту было за честь получить приглашение сыграть пару мелодий в «Прекрасной реке». Здесь было весело. Тут кутили, танцевали, влюблялись и даже женились…

Буш снова задумался на некоторое время, погружаясь в прошлое. Потом достал носовой платок, высморкался и продолжил:

– И было столько веселья, что оно выплескивалось за борт и плыло по воде. Здесь играли лучшие. Но потом отец умер, и музыканты постепенно ушли от меня. Я не мог создать атмосферу, которая заставляла бы их слетаться к «Прекрасной реке», как мотыльков на свет лампы. Здесь нужен особый талант, но у меня его не было. Да, Атмосфера! У неё женское имя. Она нежна, как утренний туман над водой. Стоит только потянуть ветерку, и она исчезает… Потом ушла жена. А салон прогорел.

Буш замолчал. Его глаза, вспыхнувшие было от воспоминаний, опять стали тусклыми.

Снаружи раздался низкий гудок проходящего мимо судна. Буш подошёл к иллюминатору, выглянул в него, помахал кому-то в ответ рукой и сказал:

– Вот видишь, кто-то ещё помнит те времена.

Приветствуют «Прекрасную реку», – Буш вздохнул и повернулся к Луи. – Может, попробуем помочь друг другу?

Луи скептически улыбнулся.

– Два неудачника?

– А что нам терять? Я кое-что понимаю в музыке. Ты музыкант. Высшего класса. У нас есть салон и музыкант. А ведь больше ничего и не нужно.

– Кое-что ещё нужно. Чтобы в этот салон пошли люди.

– Для этого существует реклама. Газеты, телевидение. Кто-то наверняка ещё помнит «Прекрасную реку». Пойдут даже просто от любопытства. Конечно, салон надо привести в порядок, да и снаружи тоже.

– Вот именно! Но для этого нужны деньги, – усмехнулся Луи. – У меня их нет.

Буш достал из кармана часы и показал их Луи.

– Ну, для начала кое-что есть. Мы же их вместе заработали, не правда ли?

Луи промолчал. Он не разделял точку зрения Буша насчёт того, что вместе. Спереть часы никто ему не помогал. Он сделал это сам и чуть не сломал себе шею.

– Конечно, нужно поделиться с ребятами, но мы можем взять их пайщиками в наше дело. Ещё я могу взять кредит. Так как?

Луи с сомнением покачал головой.

– Даже и не знаю.

– Ну, не спеши, подумай. Может, пока расскажешь свою историю? Со мной-то всё ясно. Я тупой служака и посредственный музыкант. Бог не дал мне талантов. Так что у меня не было ни малейшего шанса стать кем-то таким, – Буш неопределенно помахал в воздухе рукой, – а ты совсем другое дело.

– Не хочется ворошить прошлое, – сказал Луи.

– Тяжело?

– Да! Когда совершаешь огромную глупость. Когда твоя жизнь могла сверкать, как бриллиант, а вместо этого… Ну, вы сами видите.

– Да! – сочувственно произнёс Буш. – Так как насчет предложения? Да, музыка!

Луи молчал. Он смотрел на Буша и думал о том, что этот человек плохо осведомлён. Он не знает, что талант это всего лишь предлог для попытки свернуть себе шею. Чтобы такого не произошло, должно очень многое совпасть. Как говорят, должны правильно «встать» звезды. Будь они прокляты! И что судьба дает всего один шанс и далеко не каждому. И что он, Луи, этот шанс уже упустил.

– Ты потерпел неудачу. Так бывает, – продолжал Буш. – Но что тебе мешает начать сначала? Тем более когда подвернулся шанс. Афиши и статью в газете я беру на себя.

Буш встал, подошёл к шкафу, порылся там и достал запылённую бутылку рома «Капитан Морган». Потом нашел в ящике стола пару стаканов и наполнил их на треть.

Стаканы стояли прямо на рояле и отражались в его темной полировке. Луи посмотрел на них и сглотнул. У него давно не было приличной выпивки.

Буш взял один стакан, брякнул его кромкой о другой стакан, залпом опрокинул в себя. Луи последовал его примеру.

– Салон, как я уже говорил, прогорел из-за того, что никто больше не хотел здесь играть. Я не мог создать Атмосферу. Но с тобой…

– Ничего у нас не выйдет, – сказал Луи.

– Ерунда! – рявкнул Буш. – Я не глухой Я же вижу, как ты играешь.

– Нет! Я уже давно не тот. Или у меня нет выбора?

Глаза Буша блеснули яростью, но он быстро взял себя в руки и они медленно потухли.

– Можешь уйти, – тихо проговорил он, плеснул в стаканы ещё рома, в одиночку опустошил свой, затем достал из кармана часы и протянул их Луи.

– Они твои.

Луи протянул руку к часам, но потом убрал её. Ему только что подарили жизнь. Вот этот очень сердитый человек. И надо было как-то отблагодарить его за это. Иначе получится некрасиво.

Луи отрицательно покачал головой.

– Не надо. Оставьте на память. К тому же завтра придут ваши товарищи и спросят деньги, которые вы обещали за них. Что вы им ответите? И извините. То, что вы предлагаете, не имеет ни смысла, ни логики.

– Всем нужна логика. Она придает уверенности, да? – в голосе Буша послышалась злость. – Но логика это орудие дьявола, – так говорил мой отец. Удел же Бога – чудеса. Подумай об этом.

– О чудесах только болтают, – усмехнулся Луи. – Прощайте!

Он встал и пошёл прочь. Его слегка пошатывало.

– Надо было всё-таки тебя пристрелить, – крикнул ему вслед Буш. – Разве не чудо, что я этого не сделал?! Ничтожество! Господи, кому ты раздаешь таланты?!

Луи спустился по трапу и, пройдя с десяток шагов, обернулся. Ржавеющие борта баржи и поручни с облезшей местами краской производили удручающее впечатление. На таких фрегатах наверняка ещё никто не начинал плавание к своей мечте. Он покачал головой и зашагал прочь.

Когда за Луи захлопнулась дверь, Буш, не шевелясь, долго сидел среди старого хлама. Пожилой усталый человек в окружении обветшавшей мебели, выцветших гардин и облезлых панелей. Потом изрядно глотнул из бутылки рома, пробежался пальцами по клавишам рояля и с грохотом захлопнул крышку.

Ему было так тошно, как уже не было давно.

Следующие два дня Буш проторчал в пригороде, в одном из шалманов, недалеко от своей баржи. Здесь его никто не знал. Публика была подходящей. Отбросы общества: стареющие, спивающиеся шлюхи, их полупьяные приятели, пребывающие в вечном поиске средств на выпивку, ещё какое-то мелкое жульё и просто бродяги, промышляющие на местном базаре ворованными вещами, да и вообще чем придётся. Он садился в угол, тянул из кружки пиво, разбавленное ста граммами водки и, не во что не вмешиваясь, наблюдал за происходящим вокруг. С каждой выпитой кружкой внутри немного отпускало. Ночевать он шёл на баржу. Свою небольшую квартиру недалеко от центра он давно продал.

Добравшись до баржи, Буш садился за рояль и в темноте, проклиная себя и своего гостя, всё пытался наиграть ту мелодию, которую исполнил ему этот человек, чтобы спасти свою жизнь. Но у Буша ничего не выходило. Более того, это событие и сам гений-трубач начинали казаться Бушу чем-то нереальным, привидевшимся. Как в пустыне мерещится колодец, полный воды. Потом мираж исчезает, а жажда остаётся.

Буш, забывшись в тяжёлом пьяном сне, спал на старом кожаном диване, когда его разбудил шорох. Несмотря на изрядную дозу пива и водки, выпитых в шалмане, Буш среагировал быстро – сунул руку в висевшую рядом на стуле наплечную кобуру, достал табельный пистолет и взвёл курок. А потом произошло то, отчего Буш подумал, что пора заканчивать с затянувшейся пьянкой, поскольку слуховые галлюцинации это явные предвестники белой горячки – раздался звук трубы. Музыка звучала абсолютно реально, только было непонятно откуда. То ли из салона, то ли с реки, то ли в самой голове Буша, что было вероятней всего.

Он сунул пистолет обратно в кобуру и стал ждать, когда наваждение смолкнет. Но музыка продолжала звучать. Буш вдруг сообразил, что она та самая, что играл здесь пару дней назад этот… как его… Он вдруг обнаружил, что забыл имя человека, которого едва не пустил со своей баржи в последнее плавание. Мелодия меж тем продолжала звучать. И Буш с мыслью, что если даже это галлюцинации, их всё равно стоит запомнить – бросился к роялю.

Инструмент зазвучал, наполняя салон бархатистыми звуками. Буш играл самозабвенно. В его душе словно открылся шлюз с чистой водой. Но потом мелодия медленно угасла, и пришла тишина и пустота. И Буш отчётливо понял – обрывка мелодии, который он сумел запомнить, и полбутылки рома, что на полу одиноко жалась к ножке рояля, явно маловато, чтобы пережить эту ночь в одиночку. Нужна музыка, которую играл этот… да как его чёрт возьми! – До Буша вдруг дошло, что он попросту не знает имени трубача. Человек пришёл, исполнил прекрасную мелодию, распил с ним бутылку рома и исчез. Растворился в буднях дней. И теперь ни мелодии, ни человека. И в этом вины Буша не было. Но он чувствовал, что прохлопал что-то очень важное в своей жизни.

Буш решил повторить мелодию – пусть хоть— что-то останется. Он поднял пальцы над клавишами… и застыл – в темноте отчётливо скрипнула дверь. Буш дотянулся до пистолета и стал ждать. Врагов у него хватало. Умел их наживать.

В темноте, чуть разбавленной светом полной луны, нагло заглядывающей в окна салона, слабо обозначился силуэт человека. Тот шёл, выставивперед собой руку, в которой вертикально, как на параде, нёс что-то вроде обреза или короткого помпового ружью. Буш, держа пистолет на уровне пояса, осторожно взвёл курок, целясь незваному гостю в грудь. Тот, скорей всего, его не видел – рояль стоял в самом тёмном месте салона – однако шёл строго к инструменту. И это было странно. Чужак не мог так хорошо ориентироваться в темноте. А последний из гостей забыл сюда дорогу лет пять назад.

Силуэт приблизился к противоположному краю роялю, и только тогда Буш разглядел, что у него в руке труба, музыкальный инструмент, а не обрез. Человек поставил её прямо на клавиши перед Бушем и произнёс:

– Труба Декарта!

– Какого, к чёрту, Декарта? – с трудом разжал стиснутые челюсти Буш и засунул пистолет в кобуру. Он узнал Луи.

Тот присел на диван, пружины которого заохали-заскрипели под ним, исказал:

– Тебе придётся выслушать историю. Говорят, если кому-то расскажешь, становится легче. Ты сам напросился, помнишь? Ты, конечно, не священник, но никого подходящего у меня нет.

– Валяй! Я выслушаю. Ты говори. Если в башке помои, то их лучше выплеснуть. Я слышал много затейливых историй. Сам понимаешь, полиция. Так что не стесняйся. И твоя меня вряд ли удивит.

Луи принялся за повествование…

Городишко, облепивший своими домами склоны холма, был невелик. На самой вершине стояла католическая церковь. Её пастор был праведным человеком и со смирением принимал как хорошее, так и плохое. Одна странность в нём всё-таки была: всё хорошее, он полагал, идёт от Бога, а всё плохое – от людей. Но по сравнению со своим предшественником он казался чистым агнцем божьим, хотя и слыл еретиком. Он утверждал, что рай у нас в голове, только его надо открыть, а ад это то, где мы все сейчас живем. Если выражаться более конкретно, ад представлялся отцу Модрису торжеством материи над духом и разумом человека, а рай как раз наоборот. Но для его достижения одной жизни явно не хватает. Для этого требовалось прожить как минимум пару их десятков, а может, больше. И здесь возникал вопрос: тогда почему Бог даёт человеку всего одну жизнь? Это же бессмысленно. Таким образом отец Модрис плавно подводил умы прихожан к идее реинкарнации как необходимости. Луи было шесть лет, и он ничего в этом не понимал, но в тот день, когда за отцом Модрисом приехали, находился возле церкви, среди толпы и видел это своими глазами.

Четыре брата в чёрных рясах вывели отца Модриса из храма под руки. Они были тучны и сосредоточенны.

Отец Модрис не сопротивлялся. Он смиренно спускался по ступеням церкви к ожидавшему его «Лэнд Крузеру». И лишь когда ступил на асфальт, вдруг громко заявил:

– Нынешние христиане обобрали правоверных, лишив их счастья вечного обновления и вечной жизни. А это уже ни в какие ворота!

Прежде чем собратья засунули его в машину, отец Модрис, просто щепка на фоне их телес, неожиданно упёрся и обратился с последним тезисом к стоящей вокруг пастве:

– Не верьте им. Рай – это состояние. И вы не останетесь кучкой праха на обочинах мироздания. Каждый раз, обновляясь, вы будете всегда нестись вместе со вселенной к той неведомой цели, о которой вам ещё предстоит узнать.

Наверное, это была ересь, но она растрогала собравшихся до слёз.

Когда отца Модриса увезли и толпа стала расходится, Луи спустился с горы вниз, своим каждодневным маршрутом, и остановился под раскидистым деревом с густой листвой.

Под деревом, опершись спиной о его ствол, сидел старый негр Декарт в линялой футболке и с густой седой щетиной на щеках. В руках у него была труба, а перед ним, прямо в пыли лежала кепка с горстью монет.

Луи считал Декарта волшебником, да и разве могло быть иначе? Что, как не волшебство, текло из его трубы, заполняя ближайшие переулки. Музыка! Она втекала и в юного Луи. Даже когда он уходил далеко от дерева и звук трубы уже не был слышен, это волшебство продолжало жить и вибрировать в нём.

Декарт сидел под деревом весной, летом, осенью и зимой, когда было не очень холодно. Луи приходил сюда едва предоставлялась возможность. Однажды осенью он нашёл долларовую купюру. Едва подняв её, он сразу понял куда с ней пойдет.

Была прохладно – тянул северный ветер. Дерево Декарта шумело красной кроной, не желая сбрасывать листья. Но пройдет ещё немного времени, и ветер неизбежно сорвёт с него все листья, и они покроют землю красным густым ковром.

Декарт находился на своём посту. Он стоял и чуть сутулясь играл— что-то грустное, под стать погоде. Луи долго слушал его, потом робко приблизился, бросил в кепку купюру и тут же отошёл. Декарт скосил на неё глаза, потом взглянул на Луи, перестал играть и произнёс:

– Малыш, ты приходишь сюда едва не каждый день и стоишь тут часами. Подойди.

Луи сделал несколько шагов и остановился перед Декартом.

– Тебе нравится музыка? – спросил тот.

Луи кивнул.

– Как тебя зовут?

– Луи!

Декарт протянул Луи трубу.

– Хочешь попробовать?

У Луи загорелись глаза. Ему предлагали поучаствовать в волшебстве. Он осторожно принял трубу у Декарта, поднёс мундштук к губам и дунул в неё, нажав при этом несколько клавишей. Получилось пара внятных тактов мелодии. У Декарта на лице появилось удивлённое выражение.

– Ты что, уже когда-то пробовал это делать? Тебя кто-то учил?

Луи отрицательно покачал головой.

– Но у тебя получилось! Сразу!

– Я просто видел, как вы это делаете.

– И ты сообразил, как надо дуть и как жать на кнопки!? Поразительно! А хочешь, я научу тебя играть на этом инструменте, – Декарт любовно погладил старую, видавшую виды трубу.

– А можно? – спросил Луи, ещё не веря такому счастью.

– А кто нам запретит? – хмыкнул Декарт. – А ну-ка попробуй это, – Декарт просвистел простенькую мелодию.

Луи после нескольких попыток подобрал— нечто похожее. Получилось неуклюже, но это уже была музыка, и у Луи— что-то вспыхнуло внутри.

– Вы думаете, у меня— что-нибудь выйдет? – спросил он.

Декарт забрал у Луи трубу, погладил её чёрной, похожей на кусок старого дерева рукой.

– Конечно. Иначе я бы тебе не предложил. Музыка, Луи! Всего семь нот, но что они делают с человеком! – Декарт глубоко вздохнул. Его глаза на миг приобрели отсутствующее выражение. – Я взял свою будущую жену Марию тем, что по утрам прибегал на её улицу и играл на трубе. Я стоял в сторонке от её дома, чтобы никто не догадался, для кого я это делаю. Все считали меня чудаком. Но она-то знала, что я играю только для неё. Музыка! Величайшее изобретение человечества. И вряд ли оно поменяет его на что-нибудь другое. Приходи завтра утром. Народа в это время почти нет, и моя кепка, скорей, будет пуста до обеда.

Домой Луи нёсся со всех ног. Войдя во двор дома, он поднялся по ступенькам и толкнул входную дверь. Бабушка Луи сидела за столом и читала газету. Завидев внука, она отложила её в сторону.

– Бабушка, старый Декарт дал мне дунуть в его трубу, сказал, что у меня хорошо получается, и он будет меня учить, – \ произнёс, едва войдя в комнату, Луи.

Старая женщина посмотрела на Луи чайного цвета глазами и улыбнулась.

– Храни его Бог. Он хороший человек. У твоего прадеда был абсолютный слух. В ком-то он должен был проявиться. Ты, наверное, проголодался?

Луи кивнул.

– Пирожки ещё не остыли. А завтра пенсия. Я сделаю пиццу, а на десерт будет шоколадное мороженое.

– Ура! – провозгласил Луи и вскинул вверх руку.

Бабушка задержала на нём взгляд.

– Точно так делал твой отец.

– Они вернутся, бабушка, когда-нибудь?

Бабушка вздохнула.

– Возможно, Луи. Если ещё есть чудеса.

Луи тоже вздохнул. Это была странная история: его родители ушли однажды в кино и не вернулись. И никто их больше не видел.

С тех пор прошло три года. Бабка Луиза говорила, что они были дружной парой, любили друг друга. Иногда они снились Луи, и тогда он, проснувшись, от избытка чувств плакал в подушку. Раньше он часто сидел по вечерам на ступенях дома и смотрел на дорогу, вглядываясь в каждый силуэт, что возникал в синих сумерках. Ему казалось, что его родители вот-вот появятся. Но со временем он делал это всё реже и реже. И родители тоже снились ему реже. А потом перестали совсем. Когда он рассказал об этом бабке, она ответила ему какой-то странной фразой о том, что теперь его родители ушли совсем, словно они до этого были где-то рядом. Он ничего не понял, только немного защемило сердце.

Утром он пришёл к дереву задолго до Декарта и целый час стоял там, а едва завидел в конце улицы длинную тощую фигуру негра, быстро пошёл ему навстречу.

Когда они устроились под деревом, Декарт сказал:

– Знаешь, какой самый древний инструмент в мире? Флейта! А потом её, наверное, усовершенствовали и появилась труба. Самое трудное, это освоить технику. Правильно дуть. На трубе несколько нот берутся губами, а остальные при помощи кнопок. Ну, начнём.

Первый осенний день в городе обозначил себя мелким дождём, а потом хлынул настоящий ливень. Ветер, налетавший с запада, трепал листву, но она пока держалась. Лишь редкий лист падал на прибитую дождём пыль. Но все ещё только начиналось.

В сумерках Луи вошёл в конуру Декарта и плотно закрыл за собой дверь. Декарт сидел в потёмках наедине с бутылкой виски – сегодня у него был хороший день.

Луи поздоровался.

– А, пришёл! – вместо приветствия отозвался Декарт. – Ну проходи. Вчера мы освоили мелодию. Ты должен её сейчас повторить. Попробуй сыграть без запинок и пауз, и главное, внятно.

Луи взял трубу и принялся играть. В самом конце он пару раз сбился. А потом вдруг заиграл нечто такое, отчего у Декарта широко распахнулись глаза. И доиграл это Луи без малейшей запинки.

– Это что? – спросил изумлённо Декарт. – Мы такого не разучивали. И я никогда такого не слышал.

– Это я придумал.

– Что? – изумление Декарта достигло предела. – Придумал! Ха! Ты ведь играть-то толком ещё не научился. Точно твоих рук дело?

– Ну, говорю же.

– Чёрт! Вот дела. Это надо записать. Вот чёрт!

– Я не забуду, – заверил Луи Декарта.

Старик, немного успокоившись, сел в плетёное кресло, прямо из горлышка бутылки сделал пару глотков виски и произнёс:

– Музыка, Луи, это прекрасная река с тенистыми заводями и прозрачной водой, но, чтобы плыть по ней, нужна хорошая лодка. Ты должен научиться отлично играть.

Домой Луи возвращался уже в полной темноте. Он свернул к железнодорожному полотну и зашагал вдоль него. Вскоре позади брызнул желтым светом прожектор локомотива. Луи отошёл чуть в сторонку от рельсов и замер, с жадностью всматриваясь в светящиеся окна пассажирского состава. Он думал, что когда-нибудь так же, как эти люди, сядет в поезд и уедет отсюда. Когда хвост поезда исчез за поворотом, Луи встал на рельсы и пошёл по ним.

За семь последующих лет Декарт передал Луи всё, что умел сам. Он был хорошим учителем, а Луи способным учеником. Ровно день в день с того момента, как они познакомились, Декарт поставил на пол трубу и сказал:

– Ну вот и всё, Луи, я ухожу. Ты остаёшься один.

– Куда, зачем? – не понял Луи.

– Куда рано или поздно уходят все музыканты, Луи. На небеса. Но я успел тебе передать всё, что умел, и не оставил недоучкой. И это греет мне душу. Ты остаёшься здесь за меня. Не под деревом, нет, конечно. А в этой жизни.

– Спасибо тебе, – глубоко вздохнув, произнёс Луи. – Я у тебя в неоплатном долгу.

Декарт усмехнулся. От этого вертикальные морщины на его чёрном лице стали ещё резче:

– Ну почему же «в неоплатном»? Бутылка хорошего рома, и мы в расчёте. Дорога дальняя, да и надо признать, мне чуток не по себе. А с ромом будет веселей.

Луи встал со стула:

– Правда?

Декарт кивнул.

– А может, ты останешься?

Декарт слабо улыбнулся:

– Поторопись, Луи!

Луи надел пальто и выскочил на улицу. До него наконец дошло, что Декарт не шутит. И он должен успеть вернуться с бутылкой и застать Декарта живым, иначе на век останется должен ушедшему. А бабка Луиза говорила, что это очень плохо – не выполнить волю умирающего. Он ещё не знал, где раздобудет ром, но зато он твердо был уверен, что это сделает.

Огни городишка словно попытались когда-то взять штурмом вершину горы, но, выдохнувшись, вползли лишь чуть выше её середины и остановились там. Сейчас они мирно мерцали, и мерцание их было основательным и покойным. Взгляд Луи задержался на самом ярком из них – заведении Папаши Шведа. Это был самый большой ресторан в городе. И конечно же, рома там было навалом. Но Луи тут же отбросил этот вариант. Во-первых, дорого, во-вторых, далеко идти, в-третьих, нет денег. А в долг никто не даст, даже Пола, хозяйка то ли полукафе, то ли полумагазина, короче, чёрт поймешь. Но ром нужно было достать, и Луи двинулся к заведению Полы, рассчитывая оказаться поближе к объекту вожделения ко времени, когда его осенит мысль о том как всё-таки слямзить бутылку. Конечно, сама мысль о воровстве казалась ему неприглядной. Но он рассчитывал через неделю вернуться и рассчитаться. Он был согласен на всё, но потом. Сейчас ему была важна бутылка рома и приличный стакан. Не пить же Декарту свою последнюю на этом свете бутылку рома из жестяной кружки. Это было бы бесчеловечно.

Луи приоткрыл дверь в заведение Полы и буквально втёк в него. Тихо и незримо, как лёгкий сквозняк.

Начало было хорошим. Его появление не бросилось в глаза никому, и даже более того: его просто не заметили.

Луи окинул взглядом на треть заполненный зал, напоминающий трясину. В нём царило уныние.

Компаний не было. В основном одиночки, пришедшие топить свою непреходящую тоску в алкоголе. За стойкой стояла сама Пола. Её волосы цвета тёмной меди горели в лучах светильников, а улыбка, полная сверху до низу золотых зубов, нагоняла лёгкую оторопь на вошедших. Так что Пола была единственным ярким пятном в своём мрачном заведении.

Луи ещё раз окинул взглядом тусклые лица присутствующих и само заведение и подумал, что шансов добыть ром у него нет. А время между тем шло. Может поговорить с Полой?

Поколебавшись, Луи нерешительно сделал несколько шагов по направлению к стойке. Королева «болота», которая на самом деле давно уже наблюдала за Луи, первой обратилась к нему. Он даже не успел открыть рот.

Выразилась Пола витиевато:

– Ну и какое горе, малыш, заставило тебя посетить эту юдоль скорби? Тебе тоже налить?

– Не мне, Декарту. Знаете такого?

– Конечно. Он играет чудесные мелодии.

Луи посмотрел на нежные ручки Полы. Они как-то совсем не вязались с её крепким статным телом. Ещё трудней было представить, что Пола в своём заведении справлялась с хулиганами и бузотёрами сама. Всё происходило очень быстро: коронный удар небольшой, но увесистой чугунной сковородкой по голове гасил свет в глазах несчастного, затем, пока он плавал в «чугунных грёзах», пытаясь нащупать опору, Пола быстро разворачивала его носом к двери и всаживала в его нижнюю часть тела два хороших пинка. До двери было недалёко, и клиент вылетал через неё на улицу подобно ракете.