Вечный эскорт

Такое вот неожиданное стечение обстоятельств времени, места и действия! Как и должно быть в Аристотелевой драматургии!

– Ну и что тебя удивляет? – спросил Герман.

Алик ответил, что не верит он этому, вот в чем дело. Не такая она, эта Анастасия. У нее, конечно, все не как у людей, причуды, заносчивость и тому подобное, но она бы до такого не опустилась. Даже, если бы жизнь заставила. Хотя… Что-то Леня недоговаривает. Не хочет рассказывать, что ли. Типа, ты прав, это была Анастейша Штопорова – и точка. Не понимает Алик этого Мелихова, зачем он тогда резко так в Америку рванул? Может, это вовсе и не Анастасия была и он Алику просто лапшу на уши вешает. Может, и в Америке Леня не был. Чего ему в Америку-то мчаться из-за какой-то Гордон?

Герман задумчиво сообщил, что Леня недавно летал в Америку. На сайте центра Векшина писали: «Наш автор Леонид Мелихов побывал в Америке. Долгожданная встреча с литературными агентами США состоялась, бла-бла. Ежегодная писательская конференция в Нью-Йорке для многих становится серьезным шагом, бла-бла. Невозможно переоценить… Но главное – это, конечно, встреча с литературными агентами, которые ищут талантливых авторов, бла-бла-бла».

– Все-то тебе известно, подожди… – Алик кинулся на кухню и вернулся с пачкой фотографий. – Вот, отсканировал, может, ты и это видел на сайте у твоего Векшина?

В пачке было несколько довольно размытых снимков светской тусовки и пара селфи босоногой молодой женщины с нежной улыбкой хорошо знакомого лица – почему босая, черт побери, в ванной она, что ли? – с черными прямыми волосами и в легком белом платье. Подпись: «Селебрити Майами Ана Гордон». Вылитая Ана Штопорова, ни с кем ее не спутать.

Алик был доволен достигнутым эффектом.

– Ну и что ты скажешь?

– Вроде Ана. То есть, я имею в виду, Штопорова.

Алик хлопнул ладонью по столу.

– Послушай, Герман, это и слепому видно, ясно как апельсин. Леня сразу ее узнал. А потом разыскал по интернету. Конечно, это она. Может, он и видел ее, если не врет. Как бы ты ни оценил эту историю, но одно должен однозначно признать: столько времени прошло – и это первые сведения об Анастасии. Надеюсь, она хотя бы разбогатела, иначе как проживешь во Флориде?

Слишком долгое отсутствие обязательно превращается в эффектное возвращение из небытия.

«Флорида, Анастасия, Леня, селебрити… калейдоскоп имен и названий – коллаж, куда можно добавлять имена, события, факты по вкусу».

– Она, наверное, о Флориде даже и не думала, – Герман сказал это почти искренне.

«Океан, Флорида – вполне в ее духе, и потом эти селфи. Уезжала-то как раз туда. Но где сейчас…» – он недоверчиво посмотрел на фотографии.

– Так-так. Ну и где тогда обретается в настоящий исторический момент наша святая великомученица Анастасия? – допытывался Алик.

– Умерла. Или ку-ку на Канатчиковой даче. Может, и замуж вышла. Просто вышла замуж и утихомирилась. Думаю, она давно уже в Москве, живет где-нибудь рядом, на соседней улице, например.

– Нет, этого просто никак не может быть, – Алик покачал головой. – Я ведь все пешком да пешком. Не люблю транспорт. И кручусь как раз в тех местах, где Анастасия раньше жила, где работала. Прохожу мимо ресторанов и кафе, которые она любила. Я наблюдательный, смотрю, кто в такси садится, кто из машины выходит. Если б вернулась, обязательно ее встретил бы. Два года хожу по улицам и думаю, как бы не проглядеть кое-кого. Вот увижу на улице дылду с непокрытой головой и стремительной походкой, невольно задаю сам себе сакраментальный вопрос. Да нет, будь она в Москве, я бы знал, точняк знал бы. Встретились бы. Или кто-нибудь сказал. Миша Векшин знал бы, Оралов с Конвента аниматоров или Балхашский тоже знали бы, они всегда в курсе. Кто-нибудь из сценаристов или писателей… Так что нет ее в Москве, это точно.

Отсутствие присутствия невозможно не заметить! Ветеринары тоже бывают мыслителями…

Он взглянул в лицо Германа, словно спрашивая: «Ты меня еще слушаешь?»

– Тебе кажется, я немного того? – спросил Алик после некоторой паузы.

– Не знал я, что ты ее так сильно любишь, – ответил Герман и тут же пожалел об этом. Алик смутился, собрал и засунул фотографии в ящик стола. Гость нарочито взглянул на часы, но хозяин буквально вцепился в его рукав.

– Постой, выслушай меня. Многие не испытали в жизни настоящей любви и даже не представляют, насколько их обокрали (интересно, о ком он говорит, о мужчинах или о женщинах?). По закону равновесия природа компенсировала им это карьерой, другими мужчинами (все-таки о женщинах!), еще чем-то… Но любовь – особый дар, доступный немногим, доступный только избранным. Вы всё поставили на одну доску: желание, влюбленность, привязанность и любовь, полагая, что между ними нет никакой разницы. Можете думать и дальше в этом направлении.

После некоторой паузы Алик продолжил:

– «Застал ее в номере чернокожего сомелье!» Сволочь этот твой Мелихов! Ну никак не может этого быть. Наверное, я действительно любил ее. Не то чтобы хотел с ней… Думал о ней, но не в таком смысле. Честное слово. Нельзя сказать, что я вообще об этом не думаю. Чем дальше, тем больше подобные дела у меня на уме крутятся. Когда был мальчишкой, меня это, кстати, занимало гораздо меньше. А теперь думаю и думаю, причем именно о всяком таком. И самым доскональным образом.

Ужас какой-то. Чем старше, тем в большей степени. И это постоянно давит на мозги, давит и давит.

Анастасия, Настя, наст, на который ступаешь, рискуя оступиться и утонуть…

– Ну и как ты выходишь из положения? В прессе появляются сообщения, что какой-то старик приставал к малолетке, другой показывал свое хозяйство прохожим… Думаю, это как раз от таких мыслей – берегись, Алик!

– Все шутишь… Я в порядке, Герман, со мной ничего такого не случится. Не может случиться. Потому что есть Омина, мигрантка из Ургенча. Мой лаборант, приходит растворы готовить. Да нет, совсем даже не красотка. Но зато чистенькая, аккуратная. И уважительная при этом. Она меня понимает, входит, так сказать, в мое положение. Я называю ее Оной. Она!

«Эта – Она, та – Ана, – подумал Герман. – Везде Алик именно ее, Анастасию, ищет!»

– Извини, что заговорил об этом. Правду говорят: малознакомому человеку легче открыться, рассказать о сокровенном, о чем стыдно говорить с друзьями или родственниками. А душу, знаешь ли, хочется все-таки облегчить, – продолжил Алик.

Он налил себе черной водки и, не добавляя сока, залпом выпил.

– Поверь мне, Герман, я на Анастасию никогда не смотрел в таком смысле. Любовь может обойтись и без интимных отношений. Просто любишь человека и готов бесконечно отдавать ему самого себя. Он тебе близок, живет в твоем сердце, а при этом – вроде как посторонний. Не знаю, поймешь ли ты, просто поверь, что такое возможно. Поверь – и все.

Вера – продукт скоропортящийся, неверие плодотворнее и практичней…

Герману надоело слушать откровения Алика. Он поднялся и вышел в туалет, но до уборной добрался не сразу Ошибся дверью и оказался в помещении, которое, скорее всего, было кухней. Плита, небольшой пластиковый стол, полки с кастрюлями и муфельная печь. Зачем здесь муфельная печь, что этому ветеринару требуется нагревать до тысячи градусов?

Он мысленно извинился перед хозяином за свой промах и собирался уже уходить, но что-то необычное привлекло его внимание. Справа на полке – довольно выразительные женские скульптуры со смазанными лицами, раздетые, некоторые – в черном кружевном белье. Впалые щеки, прикрытые веки, нечеткая линия нежного рта. Кого-то ему напоминали эти почти живые куклы. И фигура – лебединая шея, красивые ключицы, плоский живот, длинные руки и ноги, выразительные пальцы. Одна модель, одно лицо, один силуэт. И все в разных позах. Позах пронзительного желания. Выгнутая, напряженная спина, раздвинутые бедра, опущенные веки. На спине, на боку, на коленях с прижатым к полу лицом. Фантастически проработанная пластика устья, лобка. Да, в знании анатомии ваятелю не откажешь. Как неторопливо и сладострастно отрабатывал он эту пластику, добавлял, исправлял, совершенствовал. Он так это видит, самопальный сексолог, замаскированный социопат, этим он грезит, этим заполняет свою жизнь, мерзавец, тешит больное воображение, эксгибиционист хренов. Типа: «Я все знаю про это, пжалте ко мне на консультацию, не волнуйтесь, я все объясню!» Почему мужики, которые сами не могут получить удовлетворения и женщине ничего дать не могут, подвизаются консультантами-сексологами? Делают важный вид, расспрашивают, советуют, объясняют. Слепые поводыри слепых!

Эротика – комиссионка для незатейливых холостяков и маньяков.

«Вот так так… Следует, однако, признаться, – несколько отстраненно размышлял Герман, – скульптуры исполнены мастерски. Тонированный фарфор… Идеальная имитация светящейся кожи, бледно-розовых рта и сосков, разноцветных камешков объемного лака ногтей, перепутья жизненных обстоятельств, средоточий желаний. Волосы, брови, ресницы – все как у живого человека. И как ему удалось? Оторопь берет – полное ощущение, что перед тобой живая женщина, только маленькая. Похоже на тот фильм, где героя соблазняла крошечная уродка. Б-р-р-р!»

Натурщицы во все времена были не только моделями, но и предметом вожделения художников.

Вспомнилась огромная московская выставка. Милая девушка с детским лицом, Катя, кажется, пела рэп и запросто выдавала замечательные рифмы, вроде «двойной лояльности – вдвоем рояль нести» или «инопланетянин – и на план не тянет».

Катя явно понравилась «Стренджеру Бездны». Однако потом произошла непонятная сцена. Участники выставки обернулись на дикий вопль Алика, увидели, как он внезапно вскочил и схватил Катю за горло. Девушка испугалась, побледнела, на пол посыпались цветные стекляшки порванного ожерелья. «Сама виновата, не надо было меня провоцировать», – объяснил он окружающим и как ни в чем не бывало вернулся к своему столу. Потирая придавленную шею, Катя собирала, словно осколки своей жизни, рассыпавшуюся бижутерию. «Ты что творишь, ветеринар хренов, совсем на голову больной?» – спросил художник Потаповский.

Алик же прошептал ему: «Я убью вас, Дмитрий Владимирович, вы даже не заметите, как я вас убью. Потому что я смертник, и терять мне нечего. Подавайте в суд, если хотите, и живые позавидуют мертвым! До встречи в аду». «Сделай милость, дурачок, я не против», – добродушно отшутился Потаповский.

Сотрудники и посетители Продюсерского центра не раз становились свидетелями эпатажного поведения Алика. Тем не менее временами он бывал довольно рассудительным и серьезным. Хорошо ориентировался в медицине и биологии, неплохо разбирался в литературе и кинематографе.

Герман еще раз прокрутил в голове тот скандальный эпизод на выставке.

«Как чувствовал: не надо было встречаться с ветеринаром. Зашел узнать об общей знакомой, а он погрузил меня, словно муху в варенье, в проблемы своего либидо. Это же Ана, моя Ана, а тут какой-то, с позволения сказать, „сексолог“ мусолит ее потными руками, кисточкой гладит, бесконечно касается вожделенных мест. Мразь какая.

Так устроен мир – все видимость: не знаешь – вроде и нет этого, нет и все. А сейчас тебе сказали: она, скорей всего, во Флориде. Может, ее даже видел кто-то из знакомых, тот же Ленька, например. Сказали, и точка. Ты уже знаешь, это произошло. И твоя жизнь мгновенно изменилась».

Когда Герман вернулся в комнату, где Алик тихо допивал очередной бокал черной водки, в дверь позвонили. Пришла озабоченная пара, мужчина и женщина, обоим лет сорок с небольшим. «Все, похоже, разрешится наилучшим образом, – подумал Герман. – Теперь самое подходящее время покинуть эту юдоль печали».

Алик попросил посетителей минутку подождать, пока он проводит старого друга. Возле двери он еще раз схватил Германа за руку и спросил, верит ли тот ему.

Герман уточнил вопрос: что Алик не думал о ней в плане интимных дел?

Нет, Алика интересовало, верит ли Герман, что Анастасия сейчас во Флориде.

Герман мучительно вспоминал, при чем здесь Флорида? Мысли почему-то путались, голова немного кружилась. Он ответил, что им обоим, в конце концов, сейчас предельно ясно, что ее нет в Москве. Ее с ними нет.

Открывая дверь, хозяин вздохнул и ответил гостю, что тот, как всегда, прав. Ее нет в Москве, и этим, пожалуй, все сказано.

Герман вышел на улицу. Дождь закончился. Ветерок рябил синие лужицы на асфальте и задорно шелестел листьями деревьев.

«Хорошая погода. Стоит ли вызывать такси? До Националя рукой подать, можно и прогуляться. Есть о чем подумать, Герман Владимирович. Опять на горизонте твоей жизни появляется Анастейша».

3

Ана, Анастейша.

Ана, Ана, ты для меня целый мир, много лучше и интересней того мира, что я знал до встречи с тобой.

Всех женщин земли собрали вместе, взяли у них лучшее.

Получили экстракт, из него сотворили тебя.

Вот отчего ты такая. Квинтэссенция женщины.

Знаешь, что такое «момент истины»? Если бы я умирал, какие последние слова я бы сказал тебе? Какие последние слова ты сказала бы мне?

Учусь жить без тебя. Порой мне кажется, что смогу, уже могу. А потом вдруг нахлынет эта непередаваемая нежность, это ощущение, что где-то есть, дышит, переживает, радуется, страдает… та, которая… та, которую наедине с самим собой – мучаюсь, краснею, стыжусь – называю «моей девочкой».

И тогда мне понятно, что ты все равно рядом, что мы вместе, хотя и далеко друг от друга.

Увидел фотографию, где ты в белом платье. Теряю голову, когда вспоминаю о тебе. Люблю, боготворю и, конечно же, – слабый я человек! – вожделею.

Встречаю разных женщин. Некоторые симпатизируют, есть и те, кто по-настоящему тянется ко мне, кто на многое готов ради меня, а у меня одно в голове: Ана, Ана, Ана. Только ты, в душе только ты, заслоняешь всех и вся, нежный огонь сердца и бешеное пламя моей страсти.

Там, где, наверное, ты сейчас, могучее субтропическое солнце на небе. Но на моем небе солнце поярче будет – это ты, дорогая, ты мое обжигающее дикое солнце.

На фотографии из Майами ты такая, какой вижу тебя в своих воспоминаниях: тонкая и ранимая, волнующая и влекущая. Жаркая и нежная, застенчивая и дерзкая, такой и должна быть Жар-птица!

На твоем континенте сейчас ночь. Хорошего сна, красавица. Обнимаю, шепчу тысячу нежных слов, я с тобой, каждую минуту, каждую секунду, каждый вздох и каждый удар сердца. Приду к тебе во сне, пожалуйста, не прогоняй меня.

Ты – роскошная темно-красная роза.

Твой аромат – для тех, кто любит тебя и умеет ценить,

Капля росы между лепестками – для тех, кто жалеет тебя и знает, как быстролетны молодость и красота,

Колючие шипы – для тех, кто хочет сорвать розу и поломать длинные стебли.

Роза – само совершенство.

Роза любви выросла в сердце, разрывает шипами.

Умираю без тебя. Сладкая смерть.

Ана, грех мой, сердце мое. А-на – выдох удивления, завершающийся легким шлепком языка по деснам изнутри рта и быстрым отдергиванием языка. А-на-стейша. Снова – удивление, шлепок, отдергивание, потом – чуть презрительный легкий зубной свист, два толчка – кончиком и крышей языка в небо, теплое шипение расползается в сторону щек, и опять короткий выдох удивления. Просто набоковщина какая-то!

Она была Аной, просто Аной, по утрам, босиком, раздетая или в халате, метр восемьдесят, а может, и больше. Она была Аной в шортах или джинсах, Анастейшей – в офисе продюсерского центра; Анастасией – завучем сценарных курсов; Анастасией Штопоровой – на пунктирных строчках договоров с авторами. Но в моих объятиях, в моих мыслях, в моих письмах она была только Аной.

Были ли у тебя предшественницы, Ана? Я и раньше любил – еще до встречи с тобой, любил и, наверное, был любим. Девушки, женщины, матроны, умницы, пустышки, чертовки приходили и уходили, но это было совсем другое. Тем не менее я мог бы вспомнить и настоящих предшественниц. Если б не они, не было бы и тебя. Тебя бы не было в моей жизни, Ана, если бы в один прекрасный день я не полюбил одну изначальную девушку, прелестную Аганиппу, дочь речного бога Пермесса, юную нимфу источника, расположенного вблизи рощи муз на горе Геликон, который забил из-под земли после удара Пегасова копыта. Вода этого источника дарит вдохновение художникам.

Думаете, это образ? Фигура речи? Поэтическая причуда рассказчика? Ничуть не бывало. В саду Миллеса под Стокгольмом я увидел Аганиппу; в чудном райском саду, созданном северным гением, я встретил свою Ану. Тогда еще я не знал, что это Ана. Для меня она была Аганиппой. Когда сталкиваешься с чем-то необычным, впереди идет только удивление. В благостные мгновения внезапного прозрения мы питаемся первым впечатлением, наивно открываемся новому для нас образцу красоты, кажущемуся поначалу необычным и непонятным. Лишь потом приходят какие-то объяснения.

Девушка лежит на камне, любуется своим отражением в воде. Казалось бы, ничего не выражающее, погруженное в мысли лицо. При этом она вся в движении: вибрирующие пальцы, острые локти и колени, острые груди, красивые плечи и ключицы – все переливается в потоках света, играет и дробится в хрустальных призмах, как Анна Ахматова на портрете Натана Альтмана. Хрустальная девушка. Обтянутые скулы, тонкие черты лица и эта многозначительная поза: то ли она открывает объятия любимому, ждет момента долгожданной близости, то ли – нимфа, дарящая миру три вида искусств: Музыку, Живопись и Скульптуру. Что хотел показать Карл Миллес: встречу с любимым или момент появления новой жизни? Это ведь так близко: любовь, источник всего живого на земле, и рождение. Для меня же она стала обещанием любви.

Мне было восемнадцать или девятнадцать, точно не помню, я увидел Аганиппу за двадцать пять с лишним лет до встречи с Аной. «Идеал, – подумал я, – вот он, мой идеал». Временами мне казалось, что я вот-вот стану Пигмалионом, который упросил Афродиту превратить скульптуру в живую девушку. Лучи легли на холодное лицо, и Пигмалион заметил, что оно чуть порозовело. Порывисто схватил подругу за кисть руки… Почувствовал: камень медленно уступает давлению пальцев, увидел: кожа на лице становится белее и на щеках проступает румянец. Грудь ее расширялась, наполняясь воздухом, Пигмалион услышал ровное, спокойное дыхание спящей. Приподнялись веки, глаза блеснули той ослепительной голубизной, которой блещет море, омывающее великолепный Кипр, остров Афродиты. Что это было: фантазии, мечты или предвкушение будущего, воспоминание о будущем?

Я чувствовал себя влюбленным – неуклюже, бесстыдно, мучительно и, конечно, безнадежно. Потому что этой девушки, реальной Аганиппы, в природе просто не существует. Но мне казалось, она все-таки живет где-то, обретается в других, не наших мирах, Миллес изваял ее в бронзе специально для меня, чтобы я знал, что она уже есть.

Десятки раз я переживал эти видения… Вот она плывет в теплых морских волнах, обнаженная, беззащитная, я подныриваю, подплываю снизу, обнимаю молодое тело моей возлюбленной; она смотрит на меня через воду небесными глазами и неловко притискивает губы к моим губам. Мы уже на берегу, на белоснежном песчаном пляже. Темные волосы – почему темные? – рассыпаны веером, от лица моей душеньки исходит сияние. Ощущаю шелковистую кожу девичьих ног, покрытых тончайшим белесым пушком, колени девушки сжимают мою кисть и снова отпускают ее, на юном лице задумчивость непроницаемой японской маски, романтическая задумчивость с привкусом какого-то страдания – то ли горечи, то ли боли. Рот искривлен, словно отравленный скандинавским приворотным зельем, голова с закрытыми глазами приближается ко мне. Со вздохом тянется она к моему лицу, потом вдруг резко взмахивает головой, заполнив на мгновенье все пространство своими длинными волосами, и опять льнет, склоняется ко мне, отдавая на растерзание свои сухие, совсем неискусные губы. Как я хотел подарить ей всего себя без остатка!

Элегия с горчинкой, элегия теплых объятий в сопровождении стаккато огненного языка. Озноб, пламя, трепет, лиловый флер вересковой пустоши, манная крупа песчаного пляжа, россыпь звезд на небе и в голове, клавишная гладь прохладных ног, ощущение, что моя чаша уже наполнилась до краев, – Ана, Ана, мысленно говорил я, уже тогда я называл ее Аной, – и дикий грохот, раскаты грома, мрачные удары барабанов жизни, безжалостно прерывающие мои бессмысленные и мучительные чувственные экзерсисы.

Мне казалось, близость наша была не только телесной, но и духовной. О Ана, настоящая Ана, которую я встретил позже, если бы ты меня любила так, как любила та девушка! Наша любовь с ней, любовь, которую я придумал, будучи не только начитанным, но и сентиментальным юношей, существовала в таком совершенном мире, о котором не имеют ни малейшего представления нынешние тинейджеры с их нехитрыми чувствами и мозгами, заштампованными скорострельными клише компьютерных игр, сериальным разнообразием бесконечных «Звездных войн», искусственных миров, «Аватаров», примитивных «Гарри Поттеров», «Пятых элементов» и всех вариантов половых извращений, навязываемых индустрией кино и СМИ в качестве нормы.

Я знал, что мы видели одинаковые сны. В наши дома залетали одинаковые птицы, два скворца пели нам одни и те же песни, и мы оба – я верил в это – зачитывались греческой трагедией.

Долгое время после нашей встречи я чувствовал, как сквозь меня текут мысли той девушки, которая где-то есть. Той, чей живой как ртуть образ был схвачен на мгновение и запечатлен в металле светлым северным гением Карла Миллеса.

Она существует, ждет встречи со мной. Уверен, уже сейчас отвечает взаимностью.

Настанет миг – и мы окажемся в объятиях друг друга.

Время шло, мираж нездешней, несбывшейся и недостижимой любви постепенно забывался и исчезал. Жизнь брала свое, и силуэт найденного мной образца совершенства тускнел и стирался.

Но я непроизвольно искал идеал. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что не забыл посетившее меня чудесное видение в саду Миллеса, мне хотелось дождаться своего часа и получить наконец заслуженный дар небес в виде конкретной живой Аганиппы.

Эта придуманная, оживленная моей фантазией нимфа – с гладкими ногами, с русалочьими глазами и волосами – преследовала меня постоянно, пока через двадцать пять с лишним лет этот морок не прекратился и я сумел наконец воплотить ее в настоящей земной женщине.

Раньше, бывало, я говорил сам с собой, и губы шептали непроизвольно: «Радость моя, голубушка, как же ты прекрасна!»

Кому я говорил тогда, еще до встречи с тобой, о ком думал? Я тогда уже к тебе обращался, о тебе думал, Ана.

Кто же ты такая, Ана, кто ты, Аганиппа, кто вы такие, все те, в ком я искал тебя, кого принимал за тебя, Ана, чем вы отличаетесь от обычных земных женщин?

Вначале я не понимал этого, видел только внешнюю сторону, геометрический антураж, так сказать. Я ведь тогда не знал еще Ану. Возможно, это как-то связано: геометрия соответствует начинке. Вот мы встречаем незнакомого человека, еще не знаем ничего о его жизни, о профессии, о привычках. Не знаем, но говорим: достойный, воспитанный человек, добряк или, наоборот, хитрован, выжига, клейма негде ставить. Мы видим только геометрию, но знаем уже многое. Что можно сказать о форме, о скульптурном образе Ана-подобных девушек и женщин, о моторике их движений, обо всем том, что меня так увлекало, что я искал до встречи с подлинной Аной? «Особая геометрия Ана-подобных» – похоже на неловкую шутку, возможно – на веселую забаву… Забавно – не забавно, а мне тогда это казалось очень важным.

Вновь и вновь задаю себе один и тот же вопрос: не из-за этого ли призрачного, придуманного и нафантазированного мною знакомства с греческой нимфой пошла трещина через всю мою жизнь? Трещина, не осознаваемая мною долгое время, до того самого момента, когда я встретил наконец мою Ану, мою Анастейшу. Трещина, превратившаяся в огромную зияющую пропасть, от которой я когда-то отступил, сохранив свою жизнь, и перед которой теперь оказался вновь после посещения «мастерской» нелепого ветеринара-сексолога.

Или, наоборот, не было ли острое до маниакальности увлечение мое этим видением первым признаком врожденной тяги к особому типу женщин: к русалкам, к коварным ундинам, к речным нимфам, прямых потомков которых можно еще изредка встретить среди обычных человеческих особей?

Как разобраться в былых желаниях, намерениях, действиях? – странно устроена наша память. Пытаюсь восстановить прошлое. Шаг за шагом запускается бесконечная цепочка разветвлений, возможностей, событий, о которых неизвестно, были они или их не было. Запускается обратное воображение, и я начинаю блуждать по одуряющему лабиринту памяти, странной смеси того, что было, кажимости, видимости, грезы, и того, чего не было вовсе, но могло произойти. Начинаю верить, что именно так все и было в прошлом, голова идет кругом. Все смешивается в моем воображении, и я уже ничего не могу сказать о том, что же на самом деле случилось в моей жизни, а чего никогда и не происходило.

Ах, эта привычка оперировать воображаемыми, возможными, но не состоявшимися событиями, воссозданными в моей голове в силу множества случайностей, а может, наоборот, по некоторому неведомому мне закону! Так получилось, что какие-то нафантазированные вещи становились для меня более реальными, чем если бы они происходили на самом деле. Надуманные фантазии зачастую оказывались более соблазнительными, чем другие, вполне реальные и достижимые возможности и события. Такое вот верховенство вымысла над действительностью касалось, между прочим, не только поиска идеала женской красоты, но и многих других сторон моей жизни.

Единственное, что я могу сказать с полной уверенностью: Анастейша в моей жизни началась с Аганиппы. Она была, с одной стороны, жребием, перстом судьбы, с другой – магией, ворожбой великого Миллеса.

Сейчас, вспоминая этот печальный эксперимент, я полагаю, что, может быть, ошибался и мои чувства, надежды и вызванные из небытия мысленные образы были напрасны, но их существование в течение долгих лет я никак не мог преодолеть. Они оказались не только непреодолимы, но и в каком-то смысле непоправимы.

Что еще непоправимо в жизни? Прошлое и смерть. Но относится ли смерть к жизни? Наверное, да, смерть – ее финальная точка. Прошлое и смерть. А для меня еще Аганиппа. Она не состоялась в моем прошлом. Но ее появление в воображении сентиментального юноши оказалось событием, из которого, как из пены морской, возникла моя драгоценная Анастейша.

Могу ли я отказаться от Аганиппы? Это было бы малодушием и душевной капитуляцией. Нельзя отрекаться от самого себя. Я точно знаю, что во мне живут непонятная готовность к убийству, полное безразличие к чужой собственности, готовность к обману, измене и разврату. Могу ли я отречься от многих глубоко спрятанных во мне пороков?

У меня когда-то был враг, человек, готовый разрушить мою жизнь. «Только попробуй, – сказал я ему мысленно. – Только пальцем пошевели. Только тронь мою семью, мою женщину, моих детей. Только подумай, только попытайся подумать, я уничтожу тебя, и ничто не сможет меня остановить. Да, я грешник. Уже сейчас грешник, а стану еще большим грешником. Но я сделаю это, и сделаю все сам. Без чьей-либо помощи».

И совершенно так же, как готовность к убийству, во мне живет непонятная самому тяга к Аганиппе – Анастейше. К порывистой и недоступной для моего понимания, неподвластной моей воле русалке.

Почему я думаю, что тяга к таинственным русалкам – мой изъян, мой порок? Нет, это чудесное чувство, не раз дававшее мне ощущения восторга, полета и полного раскрепощения.

С другой стороны, встреча с призраком Аганиппы закрепила неудовлетворенность собой и миром, обычно свойственную юности, и стала несомненной причиной различных проблем и препятствием для новой любви в затянувшийся период моего возмужания.