Читать книгу: «Дом с кошмарами»

Сара Аллен

Шрифт:

Sarah Allen

THE NIGHTMARE HOUSE

This edition published by arrangement with The Deborah Harris Agency and Synopsis Literary Agency.

⁂

Посвящается К. С. Льюису,
ведь без его «Писем Баламута» я бы
не написала эту книгу.

И всем, кому знаком Страх.
Вы намного сильнее, чем вам кажется.

«Но, как ты говоришь, для здоровья очень
важно работать в саду и видеть,
как растут цветы».
Винсент Ван Гог

«Монстры реальны. Они живут внутри нас
и порой побеждают».
Стивен Кинг

Подсолнухи

Сегодня я видела человека с пустыми глазами. Сперва я решила, что это игра света или, может быть, мне просто показалось. Я посмотрела ещё раз, но уже внимательнее. Пустые глаза. У пекаря были абсолютно пустые глаза, словно их радужки лишились цвета, и эта бесцветность заполняла глазницы, превращая их в бездонные пещеры. Такое я видела только в ночных кошмарах. В кошмарах, которым не было конца.

Пекарь раскладывала буханки хлеба, протирала прилавки. Она повернулась ко мне, и я, невольно отвернувшись, крепко зажмурилась. Похоже, воображение сыграло со мной злую шутку.

Я сглотнула, а затем посмотрела в третий раз. Она не сводила с меня взгляда. В её глазах не было ничего, кроме пустоты. Мне казалось, будто кто-то дунул мне в спину ледяным ветром через соломинку и холодный воздух задевал позвонок за позвонком.

– Мама, ты тоже это видишь? – спросила я. – Ты видишь её глаза?

Мне хотелось убежать.

– Что с ними, милая? – ответила мама, взглянув на лицо пекаря, а затем снова на меня.

– Разве ты не видишь? – спросила я.

– Не вижу чего? – Казалось, мой вопрос сбил её с толку. – В чём дело?

Мама заплатила за кексы «Красный бархат», которые мы иногда берём с собой, когда навещаем бабушку. Мы вышли и отправились дальше, как будто ничего жуткого и странного не произошло, вообще ничего.

Два месяца назад бабушка подарила мне блокнот на кольцах перед тем, как переехать от нас в дом престарелых «Олимп». Она была единственной, кому я всегда рассказывала о своих жутких снах. О высоком человеке. Возвышающемся доме. Людях с пустыми глазами. Я спросила её, что мне делать после того, как она уедет. С кем я теперь буду говорить о том, что видела ночью? Она купила мне этот новенький, чистый блокнот и велела писать в нём о своих страхах. Превратить мои ночные кошмары и монстров в слова и стихотворения, потому что тогда, по её словам, хотя бы некоторые из них останутся за пределами моей головы. Теперь я вижу эти пустые глаза наяву. Не думаю, что бабушка имела в виду именно это.

Возможно, было бы легче убедить себя, что я ошибаюсь, что мой разум подшучивает надо мной, если бы я не видела пустые, бездушные глаза, точь-в-точь как у пекаря, уже очень много раз с тех пор, как мне стали сниться кошмары.

Бабушка попросила меня записывать сны. Она поэтесса и считает, что слова обладают силой. Она научила меня определять размер стихов, переносить строки и писать картины словами. Я записывала свои кошмары в виде стихотворных строчек, как говорила бабушка, и, может быть, если я продолжу вести записи, мой блокнот поможет мне разобраться в тех ужасных вещах, что со мной происходят. Мама не видела пустых глаз. В пекарне были только мы: я, мама и пекарь, сверлившая меня взглядом сквозь белую пустоту. Пожалуй, бабушка была права, и с помощью записей я сумею понять, правда ли, что я постепенно теряю связь с реальностью, или нет. Если никто больше не заметит людей с пустыми глазами, то по крайней мере блокнот будет всё знать. Мой блокнот с подсолнухами с картины Ван Гога на обложке сохранит кошмары.

И, может быть, они наконец-то, наконец-то уйдут.

Так что дело за вами, подсолнухи.

Меня зовут Пенни Хоуп. Мне одиннадцать лет, и сегодня я увидела человека с пустыми, бесцветными, как бездна, глазами. И на этот раз это был не сон. Пожалуйста, помогите.

Обездушенные

Мне было семь лет в ту ночь, когда ко мне впервые пришёл Творец Страха.

Был канун Хеллоуина, и тогда я ещё не знала, кто он.

На моих пальцах осталась зелёная краска со вчерашнего дня, когда мы с мамой раскрашивали старую наволочку, чтобы сделать из неё мешок для сладостей. Расписные наволочки с завитушками на Хеллоуин, причудливые пряничные домики с мармеладными крышами на Рождество – всё это мы мастерили каждый год. Её пальцы тоже были испачканы в краске.

До той ночи Хеллоуина я была совсем другой Пенни.

Пенни, которая могла кататься на велосипеде, не боясь упасть.

Пенни, которая забегала в озеро, не думая о том, что её могут утащить на дно склизкие, чешуйчатые существа.

Той Пенни, которая в младенчестве сбежала из своей кроватки, которая умела найти нужные слова, чтобы завести друзей в первый же день учёбы; Пенни, которую мама называла упёртой как бык. Последнее я запомнила потому, что, когда она это сказала, я зашла в ванную, чтобы посмотреть в зеркало, не выросли ли у меня рога.

До той ночи я была бесстрашной, упрямой Пенни. А потом наступил Хеллоуин.

Тогда я словно надела костюм прежней Пенни наизнанку.

Солнце уже давно зашло, и я наслаждалась светом уличных фонарей и радовалась, что мне разрешили не ложиться в кровать дольше обычного. Я всю ночь ходила по домам вместе с мамой и папой (в том году я была одета как ниндзя), и моя разрисованная наволочка была доверху наполнена шоколадными разноцветными конфетами, а я – радостным предвкушением.

Наконец пришло время ложиться спать.

Мама укрыла меня большим зелёным стёганым одеялом. Она убрала волосы с моего лба, выключила свет, и я уставилась на силуэт вентилятора, который всё вращался и вращался. Прямо как моя голова, одурманенная сладостями. Затем я услышала рокочущий звук.

Этот рокот доносился из-под моей кровати. Он был низким и тихим. Я чувствовала, как меня пробирает до костей. В этом звуке слились и шипение, и рычание; у меня по коже побежали мурашки, а в ушах было эхо. Казалось, рокот проникал ко мне в голову и колебался подо мной, как волны, увлекаемые подводным течением.

Но семилетняя Пенни не боялась монстров.

Семилетняя Пенни умела заводить друзей.

В слабом свете фонаря, пробивавшемся в окно, я выбралась из постели, тихонько прокралась в коридор и достала свою наволочку с конфетами из шкафа, где мама её припрятала. Потому что в тот момент для меня этот рокочущий звук был ясным и означал лишь одно: монстр у меня под кроватью хотел есть.

Поэтому я вынула из мешка горсть конфет. Мы оставляли печенье для Санты, так почему бы не раздать хеллоуинские сладости монстрам под кроватью?

Опустившись на колени с конфетой в руке, я заглянула в щель. В полумраке и тусклом свете я мало что могла увидеть, а когда протянула руку, то ничего не нащупала, кроме случайно завалявшегося носка. Но отсутствие голодных монстров под кроватью меня не остановило. Я читала и слышала множество историй о чудищах и других мифических существах, которые могут приходить и уходить, оставаясь невидимыми. В центре, прямо под кроватью, в пыльной темноте я оставила небольшую кучку сникерсов, твиксов и лакричных конфет. Я не была жадиной. А потом я вернулась в постель и крепко-крепко заснула.

Когда я проснулась, конфеты уже исчезли.

Вместо них было кое-что другое.

Под моей кроватью на том же самом месте, где я оставила горку конфет, лежало яблоко в карамели, аккуратно завёрнутое в золотую фольгу. Тогда я восприняла это как непринуждённый обмен подарками. Я понимала, что нельзя проболтаться маме, иначе яблоко у меня отнимут. Она бы наверняка сказала: «Никаких сладостей на завтрак». Я не хотела задевать чувства моего монстра.

Поэтому я развернула обёртку с угощением. Я откусила большой кусок, старательно прожёвывая густую карамель. Я даже поблагодарила монстра вслух. Сахарная глазурь оказалась приторно-сладкой. А само яблоко было мягким, рыхлым, с коричневыми пятнышками. Кислый сок стекал по моему подбородку. Но чтобы не обидеть монстра, я съела лакомство, которое он принёс для меня.

И случайно проглотила одно из маленьких овальных зёрнышек.

От подарка монстра мне не было плохо. Точнее, вместо тошноты и боли в животе у меня появилось странное чувство, словно это яблоко попало мне в голову.

Внезапно мои мысли начали путаться, вертеться и переворачиваться с ног на голову, как будто мой мозг подпрыгивал на американских горках. Так продолжалось всё утро. Иногда мне даже казалось, что мои лёгкие тоже участвуют в этом аттракционе, и я не могла как следует вдохнуть. Всё вокруг выглядело немного иначе – как трава, деревья и лица людей, меняющие свой облик, когда большая серая туча закрывает солнце. Только на этот раз туча находилась внутри меня. Целый день я моргала, чувствуя, как сохнут глаза, и наконец поняла, что смотрю в одну точку. Не на что-то конкретное, но словно какая-то необузданная внутренняя сила заставляла меня смотреть на небо в предчувствии урагана.

Я помню, как в тот вечер мама спросила меня, что я буду на ужин, но я не смогла вспомнить, что мне нравится из еды. Мне не приходило на ум ничего вкусного, что я когда-либо пробовала.

После этого я стала совсем другой Пенни.

Пенни, которая впустила в дом Творца Страха.

Я узнала его имя из своих кошмарных снов.

Вот тогда-то они и начались, мои кошмары. Их нельзя сравнить ни с одним из снов, которые я видела раньше. В этих кошмарах ко мне всегда являлся высокий человек, наводящий Страх. В этих кошмарах я видела пустые глаза и дом в лесу, который начал строить Творец Страха. Этот ужас я чувствовала до глубины души. И чувствую до сих пор.

Сюжеты снов меняются, но в конце всегда приходит Творец Страха. В ночных кошмарах я играю на улице, папа раскачивает меня на качелях. Или я еду с мамой на машине, и мы слушаем нашу любимую песню из бродвейского мюзикла. Мы вместе поём и хохочем. До поры до времени.

А затем за мной приходит Творец Страха. Он всегда находит меня. Он появляется как внезапный шторм, как стая саранчи. Сначала я не вижу его, но знаю, что он здесь, воплощение ужаса, притаившееся во мраке. Затем я действительно вижу его, совсем близко: у него землистая кожа и красные глаза, которые светятся как угли. А его улыбка такая широкая, он так оглушительно хохочет, когда тянет руку к горлу мамы или папы, вытягивая через рот их души, всю их сущность. После этого он ускользает прочь, унося души с собой, и его смех разносится гулким эхом.

А потом сон становится ещё страшнее.

Потому что когда мама или папа смотрят на меня, это больше не они. Вернее, это всего лишь их оболочка, смотрящая на меня пустыми, бесцветными глазами.

Мне хочется закричать. Я пытаюсь позвать на помощь. Но куда бы я ни шла, к кому бы ни подбежала, все они оборачиваются и смотрят на меня всё теми же пустыми глазами.

И тогда я просыпаюсь и слышу, как его смех все ещё звучит у меня в ушах. Вот тогда-то я и бежала в комнату бабушки, и она читала мне стихи, укутывая меня одеялом в промежутках между словами.

Только сегодня я увидела пустые, обездушенные глаза наяву. На этот раз пустота проникла из моих кошмаров в реальный мир.

Как будто Творец Страха годами ждал этого с той самой ночи Хеллоуина. Ждал, становясь всё больше, больше, больше, как будто с каждым днём, пока я расту, он растёт вместе со мной. Растёт до тех пор, пока не станет настолько сильным, чтобы выбраться за пределы снов и войти в реальную жизнь.

Я не знаю, как очнуться от этого кошмара.

Тьма

Коварство тьмы
в том,
что ты не видишь,
что тебя ждёт.

Что настигнет тебя —
невидимая хватка
за ногу,
за горло.

Знает ли солнце,
сколько тьмы
нужно преодолеть,
чтобы вновь
зажечь свет?

Тьма,
как неведомая тень,
ползёт по твоей
постели.

Проверь, закрыта ли дверь? Вдруг кто-то
наблюдает за тобой?

Так каков же ответ?

– Пенни, я задал тебе вопрос.

Мистер Райтман стоит перед классом, скрестив руки на груди. У него густые седые волосы, квадратные очки с выпуклыми стёклами и нахмуренные, кустистые, сросшиеся брови. Он пристально смотрит на меня.

Я не знаю, что ответить. Я понятия не имею, как умножить три числа на три. Столько цифр – это перебор.

– Я не знаю.

Я шепчу эти слова, опустив голову и разглядывая следы от карандаша на парте. Я не хотела её портить. Я знаю, что это всего лишь вредная привычка. Привычка, появляющаяся, когда я чувствую, как ледяная вода хлещет меня по спине, замораживает всё внутри, а затем распространяется по всему телу, до самых ушей и кончиков пальцев. Когда жизнь, школа и все вокруг становятся невыносимыми и у меня внутри всё кувыркается, как на американских горках. Когда я чувствую, что Творец Страха смеётся надо мной.

Почти вся парта изрисована карандашными метками.

Я опускаю взгляд, поэтому не вижу, усмехается ли мистер Райтман или недовольно закатывает глаза, прежде чем спросить кого-нибудь другого. Но я могу себе представить.

Со мной в классе учится много ребят. С переходом из начальной школы в среднюю среди нас остались знакомые лица, но появились и новые. Близнецы, с которыми я год назад сидела за соседней партой, обедала, ходила на переменки, летом переехали в Сан-Антонио. Я вижу мальчика, который в четвёртом классе выпустил свою ручную крысу во время игры в крокодила. Вот Грейси и Ын Так, которые уже не первый год заплетают друг другу косички. Но ещё в классе прибавилось учеников из других школ. Пока я не очень хорошо запомнила их, потому что мне до сих пор страшно смотреть им в глаза. Мне потребовалось немало времени, чтобы начать спокойно болтать с близнецами.

Мама говорит: «Нужно набраться терпения».

Мама говорит: «Веди себя хорошо и не торопи события».

Мама говорит: «Ты только три недели в школе, не волнуйся».

Но вокруг слишком много лиц.

Кто-то другой правильно решил пример, беззаботно, как будто это ему ничего не стоило, ответ прозвучал как фоновый шум, как жужжание пчёл или шелест ветра в потемневших сентябрьских листьях. Надеюсь, что мама права. Холодок у меня в затылке готов с этим поспорить.

Я стараюсь сосредоточиться на уроке. На деревянных партах. На карандашах, ластиках и картинке с изображением старика по имени Пифагор над доской. Но мои мысли постоянно рвутся наружу, в мир Творца Страха, как будто даже деревья смотрят на меня и манят к себе. Я думаю о дремучем лесе возле нашего дома и о высоких соснах за окном моей спальни. Я знаю, что он там. В месте, где он поселился теперь, когда у него есть точка опоры в нашем реальном мире. Где он строит свой дом.

Я уже видела его однажды. Среди бела дня, когда не спала.

Много лет назад, когда я наконец решила проверить, действительно ли существует то, что показывали мне мои кошмары.

Всё было по-настоящему. И от увиденного кошмары стали только страшнее. Даже сейчас, когда я сижу на уроке за партой, меня бросает в дрожь при одной лишь мысли об этом.

И с тех пор дом Творца Страха стал больше. Я видела его в своих снах, он всё время рос. В нём появлялись новые комнаты, новые стены, новые скрипучие половицы. Если мои кошмары не врут, то с тех пор, как я увидела ночное видение наяву, дом стал ещё больше, ветхое крыльцо покосилось ещё сильнее, из последних сил удерживая пустое кресло-качалку. Окна закрыты глухими ставнями, и из-за этого кажется, что дом в любой миг откроет свои стеклянные глаза и проснётся. Перед ним, возле крыльца, растёт огромное дерево с облетевшими листьями и ветвями, похожими на скрюченные пальцы. В своих кошмарах я видела высокую запертую дверь в зловещей комнате внутри этого дома, дверь, которую я неоднократно пыталась открыть, но всё было напрасно. После того случая я не хочу идти и проверять, существуют ли мои кошмары на самом деле.

Но теперь я в классе, здесь и сейчас. В школе в Айдахо, и мне нужно сосредоточиться на цифрах, множестве лиц и бумаге передо мной.

На своём блокноте.

На чём-нибудь, что поможет мне избавиться от морозного холода в спине и животе, от ощущения, что мои лёгкие сжимаются, как сушёные виноградинки. Как убедить себя, что я всего лишь обычная девочка на уроке и что моё учащённое дыхание не говорит о том, что за мной крадётся Творец Страха, что целый лес не преследует меня, подбираясь всё ближе?

Я открываю блокнот. Набрасываю несколько строк.

«Бабуля, ты говорила мне писать о своих кошмарах и страхах. Ты просила меня превратить их в стихи».

Хватит ли мне чернил, чтобы описать их все?

Творец Страха

Пустые глаза, оглушительный страх, ночные кошмары —
у всего этого есть общий создатель.
Творец Страха.

Он живёт в чаще леса,
во мраке деревьев,
с глазами и костистыми пальцами.

Как-то, давным-давно, я увидела сон изнутри, и тогда Творец Страха проснулся.

Он живёт в кровожадном, голодном доме.
Он змеем ползёт в тени.
Он прячется в копне спутанных волос.

Он наблюдает за мной, поглощая меня изнутри.

От него пахнет жжёной резиной.
Помойным ведром.
Распахнутым холодильником.

Его голос похож на скрип старого кресла-качалки.
На полуночный стук в дверь.
На лязг ножниц прямо над ухом.

Весь мир – океан для него, и он притаился словно акула.
Ждёт, чтобы бесследно проглотить души,
оставив лишь пустые глазницы.

Однажды я угостила Творца Страха,
но он обманул меня и, обернувшись,
медленно
двинулся
в мою сторону.

Иди сюда, Пенни

Я бегу. Мамы и папы нет рядом, и я в бескрайнем городе с переулками и тускло освещёнными улицами, вдоль которых выстроились небоскрёбы и моргающие фонари. Я вошла в дом Творца Страха и вдруг внезапно оказалась здесь, в этом мрачном городе, полном опасностей. Я бегу со всех ног. За мной постоянно кто-то наблюдает, кто-то с белыми, пустыми глазами.

– Иди сюда, Пенни, – слышу я голос.

Посреди дороги стоит мужчина с пустыми глазами и манит меня к себе.

– Иди сюда, Пенни.

В дверях магазина с мигающей неоновой вывеской показалась женщина.

– Иди сюда, Пенни.

Я закрываю уши, чтобы не слышать их, но кажется, что голоса доносятся до меня. Звенят у меня в голове. Голоса тех, кто отдал свои души Творцу Страха.

Они идут медленно, очень медленно, всегда направляясь ко мне, но, как бы я ни старалась, я не могу от них убежать.

Я поворачиваюсь и бегу по переулку. Слишком поздно до меня доходит, что в конце переулка замурованная стена.

Тупик.

Моя грудь судорожно вздымается, в горле пересохло. Я оборачиваюсь.

Прижимаюсь спиной к дальней стене. До меня доносится хор голосов: «Иди сюда, Пенни», становясь всё громче и громче, как вдруг… Тишина.

В начале улицы вырастает тень. Тощая, неестественно высокая фигура вот-вот свернёт за угол в переулок и найдёт меня.

Я слышу зловещий хохот.

И просыпаюсь.

Лучшие цветы в Кёр-д’Алене

Наступает утро. Я лежу, а лучик солнечного света пробивается сквозь приоткрытые шторы и скользит по пальцам ног. Я беру с привычного места на тумбочке рядом со сборником бабушкиных стихов подаренный ею блокнот. Набрасываю несколько строчек, пытаясь описать кошмар в стихотворной форме, как она говорила, но мне трудно подобрать нужные слова.

Вдох. Выдох. Пытаюсь выдохнуть кошмар, как меня учили родители. Я смотрю на банку с монетками на комоде, которую мама с папой помогали мне наполнять все эти годы. Я рада, что они стараются помочь мне и готовы сделать всё что угодно, лишь бы избавить меня от ледяных тисков, сжимающих все внутренности, но теперь это практически бесполезно. У меня мурашки по коже, словно пустые глаза всё ещё следят за мной. Я чувствую себя в ловушке. Как будто недостаточно того, что я теперь вижу эти глаза в реальной жизни, – похоже, кошмары становятся всё страшнее. Я отправляюсь в ванную. В зеркале вижу свои глаза. Чищу зубы. Расчёсываю тонкие каштановые волосы. Натягиваю джинсы и бледно-жёлтую футболку.

Открыв дверь, я чувствую запах бекона.

Снизу доносятся голоса. Приглушённые, взволнованные, потрескивающие, как ветки на ветру. Я улавливаю только обрывки, когда хватаю свой блокнот и неслышно крадусь мимо бывшей бабушкиной комнаты вниз по лестнице. До меня долетают слова «Нам не по карману», «Недостаточно зарабатываем», «Пока она в школе». В последнее время я слышу их всё чаще.

Когда я вхожу на кухню, мама и папа смотрят на меня и торопливо улыбаются, как будто пытаются сделать вид, что всё в порядке. Но я по-прежнему вижу морщины у них на лбу, глубокие круги под глазами (к слову, не пустыми).

– Доброе утро, Пенни, – говорит папа. – Тебе положить бекон?

У него весьма неплохо получается улыбаться и говорить так, словно ничего не случилось, но по его лицу видно, что его что-то тревожит.

– Привет, моя девочка, – говорит мама. Она тяжело вздыхает. – Как спалось?

Мне снился кошмар: люди с пустыми глазами, зовущие меня к себе. Если я расскажу об этом, то на лицах родителей появится ещё больше тревоги. С моей помощью Творец Страха получил власть над реальностью, и именно мне суждено понять, как остановить его растущее могущество. А что, если именно этот бесконечный океан страха в моём сознании питает его силу? В моём животе растёт семя, порождающее страх? Как будто я – электрический ток, медленно, но верно заряжающий его, и его зарядка приближается к ста процентам. Во всяком случае, мне нужно придумать, как взять часть маминой и папиной тревоги, часть нашей общей тревоги и уменьшить её, потому что, возможно, в результате и Творец Страха ослабнет.

– Неплохо, – отвечаю я.

Папа накладывает мне яичницу с беконом, и я сажусь за стол вместе с блокнотом. (Родители уже привыкли, что я что-то пишу даже во время завтрака.) Всегда здорово, когда готовит папа. Мама каким-то образом умудряется сжечь всё, что бы она ни пыталась приготовить. Кроме апельсиновых булочек. Её апельсиновые булочки просто фантастически вкусные. Думаю, что именно из-за тревоги, написанной на лицах мамы и папы, мы уже давно не пекли апельсиновые булочки.

Папины румяные щёки и мягкий живот немного успокаивают меня этим утром. Так хорошо их видеть, сразу чувствуешь себя лучше. То же самое можно сказать и про мамины очки в заострённой оправе, и про волосы, собранные в небрежный пучок, из-за чего она выглядит так, будто может завоевать весь мир одним движением руки. Она часто подрабатывает волонтёром в библиотеке, пока я в школе. Интересно, это как-то связано с тем, о чём они шептались?

– Мы можем как-нибудь испечь апельсиновые булочки? – спрашиваю я. – И пойти купить краску для наволочек на Хеллоуин?

– Хм, – произносит мама. – Пожалуй, это отличная идея!

Тревожные морщинки никуда не делись. Я всегда знала, что у нас не было кучи денег, но главное, что мы были друг у друга, к тому же нас выручал папин цветочный магазин, и казалось, что этого вполне достаточно. Но сейчас, наверное, уже нет. В последнее время, особенно с тех пор, как у бабушки стало прихватывать сердце и мама, и папа ходят так, словно им в обувь налили цемент, а на плечах они носят половину земного шара.

Раньше, пока не пришёл Творец Страха, я не придавала этому значения. Что, если у бабушки случится ещё один сердечный приступ и мы ничего не сможем сделать? (Так сказали врачи, и именно поэтому бабушке пришлось переехать из своей комнаты в дом престарелых.) А вдруг больных сердцем становится всё больше и больше? И всё больше и больше пустых глаз? А вдруг? А вдруг?

Но нет, мне нельзя так думать. По крайней мере, нужно стараться держать мысли в узде, даже если мне кажется, что все эти «а вдруг» не выходят у меня из головы, что бы я ни делала. Мама, папа и бабушка приложили кучу усилий, чтобы помочь мне, с тех пор как мне стали сниться кошмары, и не только стихами. Все эти дыхательные упражнения и чашки тёплого молока среди ночи. Банка с монетками на моём комоде была их идеей, чтобы я могла собрать удачу. Толстые одеяла и яркие картины, которыми я могла любоваться по ночам. Новый ночник в виде розы и колыбельные песни. Как я могу сказать им, что ничего из этого не помогает? И мало того, как я могу сказать им, что кошмары становятся всё страшнее?

– Какой твой любимый цветок сегодня? – спрашиваю я папу.

Я уже сбилась со счёта, сколько раз я задавала ему этот вопрос. Это наш особый способ спросить «Как у тебя дела?».

Он ухмыляется.

– Что ж, мне нравится жёлтый цвет, так что, думаю, сегодня я выберу анютины глазки сорта «Тигровый глаз». В них идеально сочетаются красота и озорство, прямо как в тебе. А тебе что нравится?

– Наверное… может быть, окотилло, – говорю я.

– Ух ты! – с улыбкой отвечает папа. – Прекрасный выбор. Он такой стойкий и жизнерадостный!

Я беру телефон и забиваю в поисковике «Тигровый глаз». Папа действительно прав. Они такие яркие и выразительные, именно такое настроение мне бы не помешало после встречи с жуткими пустыми глазами в реальной жизни.

Красочное. Жёлтое. Яркое. Больше никаких пустых глаз. Хватит, хватит, хватит.

– Надо бы прикупить такую картину в магазин, – снова говорит папа, разглядывая мой блокнот с подсолнухами Ван Гога и в то же время глядя куда-то мимо.

Лучшие цветы во всём Кёр-д’Алене продаются в папином магазине. Я представляю, как там висит картина Ван Гога, как жёлтые цветы выглядывают из вазы, словно приветствуя каждого покупателя.

Папа ковыряет вилкой яичницу, не отрывая взгляда от тарелки. Может, он видит там ветви, стебли, лепестки? Или он видит лишь то, что нам не по карману, что бы это ни было?