Читать книгу: «Невольник», страница 3

Шатаясь из стороны в сторону, трясясь всем телом от холода, Илья пошагал в сторону дивана, который должен был спасти его в эту ночь, подарив тепло и уют, насколько это было теперь возможно, и забрался с головой под одеяло.

– Илья, Илья! – послышался знакомый хриплый голос сквозь пелену тяжелого сна.

Укутанный и ушедший с головой под одеяло, Илья, не высовываясь из своего укрытия, приоткрыл глаза и прислушался к надоедливому голосу извне, как будто звучащему из другого мира.

«Откуда они узнали, что это я? По вещам, наверное», – подумал про себя Илья, но прерывать свой сон и вставать с дивана ему не хотелось. Однако рука человека, которому принадлежал голос, стала трясти его за плечо.

– Илья, че это ты на улице лежишь?

Голос принадлежал Саньке, такому же, как и он, безработному одинокому ровеснику со схожей судьбой, который периодически захаживал к нему, чтобы, как он любил выражаться, «оприходовать на двоих».

– Че за дела? У тебя что, квартиру забрали? – спросил Саня, глядя на друга с жалостью, когда тот откинул одеяло с головы.

Илья глубоко вздохнул и спросил сиплым простуженным голосом:

– Есть попить?

– Найдется. Только дома, – ответил Саня и вытащил из кармана брюк пачку сигарет.

Илья вытянул сигарету с протянутой пачки и прикурил от спички, зажженной стоявшим рядом с Саней приятелем, с которым он не имел честь быть прежде знакомым.

– Бери радиоприемник и пошли ко мне. Обмозгуем все, – сказал Саня, показывая ему литровую пластиковую бутылку с надписью «Буратино» на этикетке, на четверть заполненную прозрачной жидкостью – скорее всего, спиртом, который они обычно употребляли, когда не хватало денег на водку. А денег всегда не хватало…

– А… вещи? – произнес растерянно Илья, пройдясь беглым взглядом по своим пожиткам, разбросанным вокруг дивана, оторвав спину и сев на край кровати.

– Зачем тебе этот хлам? Здесь и взять-то нечего. Да и куда ты все это понесешь? – сказал Саня, ошарашив Илью своим непредвзятым и точным ответом, на который нечего было возразить.

С трудом привстав с дивана, Илья оценивающе осмотрел свое имущество и убедился, что среди этих вещей действительно не осталось ничего такого, что стоило бы взять с собой. Да и куда и на чем он мог это все перевезти? Единственной ценностью, которая у него оставалась до сегодняшнего дня, была квартира, и вот он ее так глупо потерял. А это все, как точно выразился Саня, хлам. Все более или менее стоящее было давно распродано, а потом съедено и пропито… Разве что радиоприемник. И альбом. Семейный альбом в красной бархатной обложке, в котором хранились фотографии Татьяны с детьми и родителей, память о прошедших счастливых мгновениях его жизни.

«Забрать? Место ведь не займет…» – пробежала мысль в голове. «А зачем? Прошлое не вернешь…» – ответила с горечью другая. Короткий разговор Ильи с самим собой прервал возглас Сани:

– Илья! Ты идешь?!

Голос товарища заставил его оторвать взгляд от альбома и торопливо засеменить вслед за удаляющимися друзьями. Однако через несколько шагов что-то остановило Илью, он замер на месте, развернулся и, вернувшись к своим разбросанным пожиткам, поднял с земли альбом, оттряхнул его, сдул с поверхности пыль и грязь и нежно провел по его матовой поверхности ладонью.

Не отрывая наполнившегося грустью взгляда от альбома, Илья замер, не решаясь открыть его, боясь воспоминаний, которые могли больно его ранить в совсем неподходящий для этого момент. Несмотря на сопротивление здравого смысла, советовавшего не делать того, что могло причинить боль, указательный палец правой руки сам перевернул обложку и раскрыл перед ним первую страницу альбома.

Посередине первого листа, как и во многих семейных альбомах того времени, была приклеена фотография счастливой семьи Переделкиных, как бы приветствуя того, кто раскрывал альбом и смотрел на нее. На черно-белой слегка вытянутой в длину фотографии можно было увидеть самого Илью, Татьяну, их детей и родителей Ильи. Дети по тогдашней традиции расположились посередине, между горячо любимыми бабушкой и дедушкой, а они с женой стояли на весь рост за их спинами, глядя в объектив фотоаппарата глазами, полными уверенности и надежд. Все улыбались. Дети здесь были совсем малые, пять лет и один годик… Воспоминания обволокли сердце пеленой печали, заставили его в волнении забиться, погружая Илью в водоворот чувств и эмоций, с которыми он не мог совладать. Глаза наполнились слезами, и две большие капли, оторвавшись, упали на поверхность фотографии.

«Этой жизни больше нет! И она никогда не вернется!» – проговорил про себя с горечью Илья, после чего, захлопнув твердую обложку альбома обратно, наклонился и бережно положил его обратно на кучу книг, где он лежал до этого, и поспешил вслед за удаляющимися друзьями, держа в одной руке радиоприемник.

– Надо сходить к участковому и написать заявление! – громко произнес Толик, приятель Сани, с которым он только что познакомился. Толик имел проблемы со слухом и оттого разговаривал во весь голос.

– Да-да, и пусть разбираются, – пробубнил сонно Саня, растягивая слова. – Они же часто к тебе наведывались. Теперь пусть отрабатывают свои деньги. Пусть разоблачают аферистов.

– Санек дело говорит! – поддержал друга новоявленный знакомый Ильи, невесть как услышавший эти тихо произнесенные слова.

Он так же, как и Илья, расположился в одном из двух больших кресел бежевого цвета с высокой спинкой, что стояли друг против друга, разделенные журнальным столиком, один в один похожим на стол Ильи, только сохранившим свой первоначальный добротный вид и цвет.

Томно закрыв и снова открыв глаза, прятавшиеся за затемненными стеклами больших овальных очков, умник коротко добавил к сказанному:

– Опорный пункт откроется после шести. Сходи к ним, – и, намереваясь вздремнуть, начал поудобнее пристраивать в кресле свое тучное, оплывшее тело.

«Непременно пойду. Непременно», – согласился со сказанным про себя Илья, тоже поудобнее располагаясь в кресле и намереваясь вздремнуть, как и все, насколько это удастся.

Проснувшись раньше всех, Саня взглянул сперва на одного, потом на другого друга, что, расположившись по обе стороны стола, безмятежно спали в своих креслах, застыв в них, словно восковые фигуры в музее. Толик, как всегда, заснул, не сняв очки, и те, по обыкновению, сползли на его мясистый короткий нос. Илья шумно сопел, откинув голову на спинку и приоткрыв рот, а бегающие под закрытыми веками зрачки говорили о том, что ему снится какой-то беспокойный сон.

Взгляд Сани опустился к ногам Ильи, туда, где в узком проходе между креслом и диваном стоял тот самый радиоприемник, который он посоветовал другу прихватить с собой, единственная вещь, имеющая хоть какую-то ценность, из всего скарба, оставшегося валяться во дворе.

Взяв со стола наполненную до половины литровую стеклянную банку с водой, Саня жадно влил ее в себя, и пока вода большими глотками входила в него, он вспомнил, что разбавленный спирт, который они втроем употребляли до отхода ко сну в полдень, к сожалению, закончился, а желание продолжить застолье все еще присутствовало. Жесткое похмелье при отсутствии денежных средств в карманах подтолкнуло Саню, как он сам убедил себя, «взять у друга в долг», конечно, временно, его радиоприемник. Почесав голову и пройдясь рукой по небритой щеке, Саня, все еще колеблясь, потянулся к радиоприемнику, взял его в руку и повертел перед носом. Желание выпить окончательно победило, и он, стараясь не шуметь, встал с дивана и направился к выходу…

Свинцовая тяжесть, навалившаяся на Илью, не позволяла ему шелохнуться или хотя бы разлепить веки. Сквозь сон он слышал где-то вдалеке отражающиеся эхом голоса Толика и Сани, которые с каждой секундой становились все громче и ближе. Илья не мог понять, явь это или сон. Обжигающая жажда в груди и пересохший, как колодец в пустыне, рот заставили его пересилить себя и вернуться в реальность. Да и запах сигаретного дыма, пробравшись в легкие, зазывал его сделать затяжку. Еле раскрыв тяжелые веки, Илья увидел перед собой сидящих рядом друзей. Слегка наклонившись друг к другу, они громко что-то обсуждали, не обращая на него внимания.

– Ну, давай разливай! Еще по одной пропустим, – произнес заплетающимся языком Саня, после чего трижды торопливо и жадно затянулся сигаретой, что была наполовину выкурена, и на длинном выдохе выпустил из ноздрей струю дыма, повалившего оттуда, как из печной трубы, прямо на стоящий перед ними стол.

– Мне тоже налейте, – произнес полусонным голосом Илья, когда рука Толика потянулась в сторону прозрачной литровой банки со спиртом, чтобы в очередной раз разлить его по высоким граненым стаканам.

– М-м-м. Проснулся? – ленивым голосом поинтересовался Саня, слегка улыбнувшись краями губ.

Толик тоже расплылся в улыбке, заслышав голос Ильи, и плеснул в пустой стакан, стоящий перед ним, смесь воды со спиртом, которую они с Саней недавно приготовили.

– Зачем так много? Уморить меня решил? – спросил Илья, бросив взгляд на почти до краев наполненный стакан.

– Штраф-ной. Мы-то уже пропустили по одному, – растягивая слова, проговорил Толик, продолжая разливать содержимое банки себе и Сане.

На низком журнальном столике темно-бордового цвета, за которым расположилась троица, кроме полупустой пачки сигарет, трех заляпанных пальцами граненых стаканов и литровой стеклянной банки, в которой находилась спиртовая бурда, ничего не было. Наступил послеобеденный час. Лучи яркого сентябрьского солнца, падая в комнату, заливали ее своим мягким светом и теплом. Со стороны настежь открытых дверей балкона доносились радостные голоса играющей детворы.

– А вода есть? – спросил Илья, оторвав спину от кресла и слегка наклонившись вперед.

– Есть! В кране! – произнес Толик, громко засмеявшись над своей шуткой, которую никто не поддержал.

Илья с трудом привстал с кресла, опираясь руками на округлые удлиненные подлокотники. Распрямившись, почувствовал, как у него закружилась голова и потемнело перед глазами. Пытаясь не упасть, он растопырил руки в стороны и неподвижно замер на месте, дожидаясь, пока мир вкруг придет в равновесие. Потом, придя в себя, поплелся, еле волоча ноги в дырявых носках, в сторону кухни. Оглушив залпом два стакана воды из-под крана, он снова наполнил емкость водой и направился в сторону зала, держа стакан в правой руке, чтобы было чем запить спиртовую смесь, дожидавшуюся его на столе.

Подойдя к проему двери, что вела в зал, Илья случайно взглянул на свое отражение в зеркале, встроенном в вешалку для одежды, и увидел опухшее от побоев лицо, покрытое синяками и ссадинами, дававшими о себе знать ноющей болью. Еще раз с досадой пробежавшись взглядом по лицу, Илья тяжело вздохнул и прошел дальше, чтобы продолжить возобновившееся застолье.

– Ну… будем! – произнес он и в три глотка выпил полный стакан спиртового раствора, предварительно усевшись поудобней в кресле.

Огненная смесь обожгла рот, гортань и грудь, спустилась к животу и расползлась по нему горячей лавой, от которой через некоторое время настроение Ильи заметно приподнялось и появилось желание вкусить чего-нибудь съестного.

– Поесть бы чего. Картошки пожарить, может? – произнес он вслух, смотря в сторону окна.

Неожиданно, как будто вспомнив что-то важное, Илья встрепенулся, посмотрел себе под ноги и спросил у сидящих за столом товарищей ошарашенным голосом:

– А где радиоприемник?

Оглядевшись по сторонам и не обнаружив своего радиоприемника, он обошел стол, а потом осмотрел и всю комнату. Остановился и с недоверием уставился на своих друзей, которые подозрительно молчали, потупив глаза.

– Илюха, ты не обижайся… Это самое… Мы его продали… И вот… картошки немного прикупили, пачку сигарет, ну и спирта… – виноватым голосом произнес Саня.

– Сейчас картошечки нажарим, поедим, – добавил Толик, отведя взгляд в сторону.

В комнате повисла тягостная тишина. Поначалу Илья растерялся от услышанного, но его растерянность быстро сменилась злобой и яростью. Мозг просверлила мысль: «Взяли… без спроса! Украли!»

– Да вы что, гады?! Не спросив у меня?.. Оборзели совсем, что ли?! – вырвалось из него в порыве гнева.

В ярости Илья опрокинул столик со всем его содержимым. Стаканы, банки, с грохотом упав на пол, разлетелись вдребезги.

Не ожидая от него такого, Толик и Саня уставились на приятеля округлившимися глазами, замерев в тех позах, в которых застал их взрыв эмоций.

Первым пришел в себя Саня. На правах хозяина он, нахмурив брови, мотнул головой и с едва сдерживаемой злобой в голосе произнес гневную тираду в оправдание своего поступка:

– Слушай, ты… Ты что, думал, этот спирт с неба свалился?! Или эти сигареты нам мать Тереза дала?! Ну, обменяли на твой китайский радиоприемник в киоске. Ты чего выкобениваешься?! Вон, похмелился же! Лучше же стало! Я тебя по-дружески домой пригласил, а ты здесь из-за какого-то вшивого радио концерт устраиваешь!

– Надо было попросить!!! – возмущенно выкрикнул Илья, непроизвольно сжав кулаки и приготовившись к драке.

Сделав шаг в сторону перевернутого стола, он пнул его так, что тот отлетел и с грохотом врезался в отопительную батарею под окном. Раздался скрежет раздавленного стекла. Испепеляющим взглядом Илья посмотрел Сане в глаза. Не увидев в них ни сожаления, ни раскаяния, он, махнув рукой, развернулся и направился к выходу.

– Илья, ну что ты, в самом деле?! – услышал он за спиной голос Толика, раздосадованного таким поворотом дел.

Но тут же послышался приглушенный голос Сани:

– Не надо. Пусть идет. Вернется еще. Ему некуда идти.

Эти слова больно кольнули сердце Ильи. «Ему некуда идти… Мне некуда идти! Некуда!» – пульсировало в его голове, пока он спускался по лестнице, не понимая, куда и зачем идет. Пелена навернувшихся слез заволокла глаза, а к горлу подкатил знакомый горький ком отчаяния, злобы и безысходности. Пытаясь убежать от эмоций, готовых захлестнуть его с головой, Илья сначала быстро-быстро засеменил, а потом и вовсе помчался вниз, перепрыгивая через две ступеньки бетонных лестниц подъезда, как будто за ним гнался разъяренный зверь.

Распахнув дверь подъезда сильным толчком, Илья выскочил во двор многоэтажки и замер. Возле скамейки сидела, держа осанку, Герта, ожидавшая его с самого утра, как только он исчез за входной дверью подъезда. Завидев Илью, она сорвалась с места и, подбежав к хозяину, радостно заскулила, виляя хвостом и как бы спрашивая с укором: «Ну куда ты исчез, так надолго оставив меня?»

– Герта! Ге-е-ерта… Как дела, умничка? Голодная, наверное… А у меня нет ничего. Прости…

Он разговаривал со своей верной подругой, присев на корточки и поглаживая ей голову и шею. Герта по привычке стала обнюхивать и облизывать Илье руки в ожидании чего-нибудь съестного, но, не найдя ничего, снова жалобно заскулила и замерла на месте, позволяя соскучившемуся по ней хозяину вдоволь насладиться общением с ней.

Ноги Ильи привычно привели его в свой двор, к подъезду его бывшего дома. Вещей на прежнем месте уже не было.

«Видать, эти постарались… чтобы все, что напоминало обо мне, исчезло вместе со мной», – подумал он.

Он был прав. Новая хозяйка его квартиры, выглянув поутру из окна, обратилась к своей «группе поддержки» в лице братьев и племенников со словами:

– Перетащите куда-нибудь весь хлам этого алкаша. Выкиньте его отсюда, чтобы глаза соседям не мозолил!

Сказано – сделано. Трое молодых удалых родственников беспрекословно выполнили просьбу тети, оперативно, за каких-то пятнадцать-двадцать минут, перетащив все принадлежащие бывшему хозяину вещи к мусорным бакам, что выстроились в ряд у стен квадратного красного кирпичного строения распределительной трансформаторной подстанции. Это место находилась на самом краю двора и соседствовало с узким автомобильным заездом в квартал.

Женщина, которая купила квартиру Ильи со всеми его долгами и в весьма плачевном состоянии, имела три точки по продаже косметики на местных рынках и слыла весьма деловой и оборотистой. Сауле уже пятый год как переехала в город и проживала в приватизированной комнатенке бывшего общежития, проклиная руководство страны, которое своей так называемой шоковой экономической реформой расформировало колхоз, в котором она жила-поживала со своей семьей, а потом пустило их по миру, оставив их один на один с возникшими проблемами. Вначале всей семье, состоящей из пяти человек, переехав в город, пришлось помотаться по углам, снимая комнаты в квартирах, пока не удалось приватизировать захудалую комнатенку в бывшем государственном общежитии, принадлежавшем когда-то одному из местных образовательных институтов. Расходы на троих несовершеннолетних детей и посылки для отбывавшего срок в местах не столь отдаленных супруга, который, придя в отчаяние от того, что его коммунальное предприятие, занимающееся чистотой города, вот уже более полугода не выдавало положенную заработную плату, решил на время переквалифицироваться в «преступного элемента», дабы добыть денег на пропитание своих детей и помочь жене, которая с утра до глубокого вечера не выходила с рынка, летом в жару и зимой в стужу, пытаясь прокормить их всех. «Переквалификация» супруга, которую он предпринял в первый год приезда в город, оказалась неудачной. Горе-бандит при первом же «деле» попался и был осужден на пять лет колонии. Попытка «вынести» с металлургического комбината в составе группе лиц металлопрокат не увенчалась успехом. Из бывшего тракториста с восемнадцатилетним стажем вышел плохой вор и грабитель. И вот однажды, случайно познакомившись на одном из праздничных мероприятий с не менее активной и деловой Айнаш, которая оказалась ее дальней родственницей по роду-племени, Сауле получила шанс заиметь свою жилплощадь. Дамы быстро нашли общий язык и сдружились, и уже вскоре Айнаш при очередной встрече предложила новоявленной родственнице-подруге приобрести квартиру Ильи по цене ниже рыночной, красиво обрисовав всю картину выгодной для них обеих сделки.

Падение нравов, обусловленная гонкой за деньгами, в которую включились, за редким исключением, почти все, сделало человеческую жизнь в новом обществе бесценной – в том смысле, что она перестала что-либо стоить. Точно так же обесценилась и правившая в недавнем прошлом идеология всенародного достояния и заботы о людях, а ей на смену пришли «принципы», декларируемые новой эпохой и новым строем, где во главу угла были поставлены индивидуализм и собственнечество, поданные народу под соусом демократии и свободы выбора. Государство внушало людям: «Вот вам демократия. Свобода. Делайте что можете и что хотите», – скрывая за этими красивыми словами и фразами неспособность и нежелание сделать хоть что-то для своего народа. Правительство пошло по самому простому пути, выбрав экономический метод «шоковой терапии», когда страна и население однамоментно переводились с накатанных годами рельсов государственно-плановой экономики, когда все и вся управлялось и организовывалась правительством, на якобы демократический путь, а на деле – к неконтролируемому, разнузданному и дикому капитализму, при котором каждый был сам за себя.

Новые суровые реалии выбили почву из-под ног многих семьей. Люди постепенно стали понимать, что в наступившей новой реальности хорошо будут жить те, кто имеет такие черты характера, как наглость, хваткость и предприимчивость вкупе с особыми моральными принципами, граничащими с подлостью и предательством. Умение приспосабливаться и не упускать свою выгоду стало нормой жизни, ибо выжить иначе и порой было просто невозможно. Подхалимство и чинопочитание в определенных сферах и секторах деятельности должны были стать твоим вторым «я», если ты желал оказаться в когорте «своих» и «успешных». Бандиты и мошенники, коррумпированные чиновники и силовики стали жить гораздо лучше, чем те, кто трудился честно, в поте лица зарабатывая сущие гроши.

Так, постепенно, в души людей проникли культ денег, индивидуализм, граничащий с эгоизмом, черствость и беспринципность, вытеснив оттуда такие качества, как коллективизм, доброта и нравственность. Нередко можно было видеть, как смекалистые и деловитые молодые парни, вчерашние школьники, делая большие деньги на торговле и еще черт знает на чем, разъезжают на крутых иномарках, нанимая своих бывших школьных учителей к себе продавцами или завскладами, а то и простыми сторожами, чтобы те могли заработать хотя бы на хлеб – тут уж не до изысков. Новоявленные владельцы оптово-торговых предприятий, крупных магазинов, банкиры и бандиты, ворочавшие миллионами, могли позволить себе кидаться деньгами на свадьбах родственников, как бумажными фантиками, когда как многие трудяги не получали свою мизерную зарплату, живя впроголодь и в долг, сдавая ценные вещи в ломбарды или занимая деньги у разного рода ростовщиков под бешеные проценты, появившихся в эти времена как грибы после дождя. Многие, понурив голову, позорно смирились даже с тем, что их дочери и сестры стали «зарабатывать» на жизнь проституцией, без стеснения выставляя себя, как товар, напоказ, выстроившись вдоль длинных улиц и проспектов, которые ныне ассоциируются не с людьми, именами которых они были названы, а с тем, что некогда эти улицы на многие годы были облюбованы представительницами древнейшей профессии, прошедшей сквозь века и возрождающейся всякий раз, как только мораль и нравственность дают слабину в непростые времена.

Резкие изменения, произошедшие в жизни государства и общества, понуждали многих его членов нехотя и без собственного внутреннего одобрения подчиняться этим новым тенденциям и неписаным правилам ради поддержания материальной стабильности и социального статуса, а также из стремления быть «как все» или «не хуже всех». Весь груз ответственности, который некогда несло государство, в одночасье свалился на плечи самих граждан. Общество оказалось один на один с новыми правилами наступившей новой эпохи, и адаптация проходила тяжело и болезненно. Большинство не смогли остаться теми, кем они были, многие потеряли свое лицо… Людям было действительно тяжело…

До наступления в жизни Айнаш, как, впрочем, и всей страны, периода «крутых американских горок» она была скромной сельской учительницей и преподавала биологию. Новые реалии вынудили ее переехать в город вместе с семьей, заколотив двери и окна своего сельского дома, знаменуя тем самым, что их жизни здесь пришел конец. Как и многим в то время, ей с двумя детьми и супругом пришлось переехать в город и с головой броситься в дебри новой действительности, борясь за собственное выживание. Вначале они бралась за любую работу, она была посудомойщицей и поломойкой, продавцом водки в ночное время, а супруг, что проработал девять лет зоотехником в колхозе, подрабатывал тем, что стал шашлычником в кафе, сторожем на автостоянке и даже той «куклой», на которой дрессируют собак в кинологической службе местной полиций. Через пару лет мытарств, поняв, что работа за гроши не даст им перспектив, семья, набравшись смелости, начала пробовать себя в предпринимательстве. Больших барышей так называемый малый бизнес семейству не принес, давая лишь шанс оставаться худо-бедно на плаву, добавив к тому же проблемы с разного рода индивидами и персонажами, начиная от вымогателей в спортивных куртках и заканчивая официальными лицами в костюмах с галстуками, которые старались оттяпать у них свою долю деньжат.

После долгих проб и ошибок несгибаемая и упорная Айнаш случайно оказалась в сфере обслуживания многоквартирных домов, которые перешли в частную собственность и, соответственно, в управление самих граждан, которые не понимали, как эту собственность обслуживать, а зачастую и не хотели вникать в суть этого дела. На новоявленную вакантную должность председателя КСК претендентов не оказалось, и Айнаш, подбадриваемая знакомым односельчанином, работающим в акимате и поспособствовавшим устройству ее на эту должность, быстро освоилась в новой профессии и почувствовала себя в ней как рыба в воде. ⁴

Простой народ еще не осознал, что ремонт крыш, подвалов и подъездов их домов уже не обязанность государства, и что это бремя теперь легло на их плечи. Так и появились организации, скрывающиеся за аббревиатурой КСК, включающей непонятное иностранное слово «кондоминиум». И вот уже четыре года Айнаш возглавляла такой КСК, преодолевая все трудности и постигая премудрости этой должности, которая, на первый взгляд, сулила ей, помимо мизерной заработной платы, только головную боль с жильцами, не желавшими платить по счетам.

Впрочем, справедливости ради надо сказать, что благодаря должности председателя КСК семья Айнаш нашла кров, за аренду которого не приходилось платить, так как жилье, которое находилось в подвальном помещении одного из пятиэтажных домов, входивших в кондоминимум, прилагалось к этой новоиспеченной должности. Вот только супруг… Не найдя для себя применения в новых реалиях, он вернулся обратно в их сельский дом и, говорят, зажил в нем с другой, зарабатывая на жизнь тем, что зимой выполнял функции истопника в местной школе, где осталась одна пятая часть из бывших учеников, а летом занимался поиском и сдачей в металлолом элементов корпусов космических кораблей, сделанных, как оказалось, из алюминия, цена и спрос на который стали расти из года в год.

Кто знает, пошла ли бы Айнаш по кривой дорожке, если бы не развод с мужем, отсутствие крыши над головой и болезнь младшей дочери, у которой после переезда в город вдруг обнаружили туберкулез. Да и старшая дочь, не поступившая, как многие ровесники, в высшее учебное заведение, ходила понурив голову, хотя и помогала матери чем могла, отложив на потом свои планы. Все это скребло сердце и угнетало Айнаш, но не позволяло отпускать руки и подталкивало к действиям ради светлого будущего собственных детей. А как это светлое будущее приближать, было не так уж важно. Новые суровые времена требовали изменений. Изменений в самой себе. Былые чуткость, доброта и человечность покинули Айнаш вместе со слезами, выплаканными ей по ночам, и с поседевшими раньше времени волосами. Поэтому то, что ценой ее благосостояния будут сломанные судьбы других людей, уже мало ее волновало. Тем более то, что эти люди не были одной с ней национальности, давало ей внутреннее оправдание и уверенность, что ее поступки оправданны и правильны. «Келимсеки… Кто они, тогда как мы, местные, страдаем на своей земле», – думала Айнаш, оправдывая свои поступки. А законы… Кто теперь живет по законам? ⁵

При переезде в город Айнаш не могла приобрести одну из тысяч покинутых людьми квартир в многоэтажках, зиявших пустыми окнами, из-за отсутствия хоть каких-нибудь средств. Хотя жилье тогда можно было приобрести почти за бесценок, за какие-то сто-двести долларов, но в то время, она не располагала и такой суммой. Тем более что, помимо приобретения жилья, надо было отремонтировать квартиру и привести ее в порядок, а еще, хоть частично погасить долг перед коммунальщиками. Поэтому выбор Айнаш был предопределен, когда она, став председателем КСК, устроилась в подвале и прожила там со своими дочерьми непростые три года, пока ею не была приобретена собственная квартира, состоящая из одной комнаты.

Через время, когда Айнаш окончательно освоилась в своей должности и окрепла, наступил момент счастливого, как ей показалось, стечения обстоятельств, когда надо без промедления ловить «удачу за хвост». Это был момент резкого повышения цен на недвижимость как в городе, так и во всей республике, спровоцированного приходом в страну инвестиций от иностранных компаний, а также с появлением такого финансового продукта, как ипотека, дающая людям приобрести в кредит квартиры. Времена и нравы диктовали свои законы и условия, говоря: что уж лучше съесть кого-то, нежели тебя съедят другие. Лучше подняться по социальной лестнице и достичь достатка, неважно, каким способом, чем жить бедствуя, в подвале, да к тому же с двумя детьми.

Предприимчивая Айнаш, обзаведясь необходимыми знаниями, а главное – нужными связями, отработав механизм отъема квартир у нерадивых собственников, приступила к реализации своих преступных планов, что должны были привести ее к финансовому успеху. И, в конечном счете, она своего достигла, став владелицей нескольких квартир, которое было результатом расширения её КСК, которая подмяло под себя несколько кварталов города.

Лишение недвижимости по судебному иску, касающемуся личной жилплощади, отслеживалось прокуратурой и не всегда приветствовалось судьями. Но деньги… Деньги, занесенные в нужные кабинеты, заставляли их хозяев закрывать глаза на произвол и беззаконие, несмотря на клятвы, принесенные на конституции. Квартира Ильи в отработанной, как часы, «деятельности» Айнаш была третьей, но не последней. Две предшествующие жертвы тоже относились ею к категории бессильных, не знающих своих прав граждан, которые по старинке понадеялись на защиту государственных органов, предпочитавших теперь защищать интересы таких беспринципных хищников, коим стала Айнаш. Одной из пострадавших была женщина с ребенком, имеющая инвалидность, другим – одинокий старик, у которого умерла жена, а дети, переехавшие в другую страну на постоянное место жительство, не особенно интересовались судьбой своего отца.

Весь день Илья ходил вокруг своего бывшего дома. Хотел встретиться с новой хозяйкой квартиры, поговорить с ней, сам не зная о чем, но за весь день так и не сумел ее встретить, хотя исправно караулил её у подъезда. Он даже несколько раз поднимался к квартире и безрезультатно стучал в дверь, но там, по-видимому, никого не было.

Вечером, когда стало темнеть, Илья, отойдя от дома на некоторое расстояние, долго вглядывался в окна своей бывшей квартиры, которые все еще не были завешены шторами, стараясь высмотреть там кого-нибудь. На кухне горела одинокая лампочка, освещая опустевшее помещение. -«Наверное, новая хозяйка расплатилась с долгами и успела подключить в квартиру электричество» – пришло в голову Ильи. Но в зале было темно: старая люстра, висевшая там, как и все вещи бывшего владельца, была отправлена в мусор. Признаков чьего-либо присутствия в квартире не наблюдалось. Размышляя над этим, Илья вновь поплелся к подъезду и поднялся по мрачной лестнице на свой этаж. Его, как и раньше, встретила чужая стальная дверь.

Илья не знал, что делать. Зачем он сюда пришел? Что он скажет новой владелице квартиры, если та окажется дома и откроет дверь? Вдруг ему вспомнились слова Толика о том, что участковые прибывают в опорный пункт после шести вечера. Было уже почти половина девятого. Илья обрадовался подвернувшейся кстати мысли, спустился на улицу и зашагал к опорному пункту, к местным участковым, старшего из которых он знал в лицо, и даже помнил его имя и отчество. Тот раньше частенько захаживал к нему, чтобы приструнить во время его участившихся длительных и порой бурных гулянок.