Читать книгу: «Уплотнение границ», страница 5

Можно, однако, задаться вопросом о том, выходили ли репрессии за рамки высшего начальства, затрагивая – и в какой мере? – уровень погранзастав и комендатур. Я попытаюсь ответить на этот вопрос, опираясь на изучение списков смертных приговоров, вынесенных на рассмотрение Комиссии Политбюро по судебным делам¹⁹⁶. Заметим, что этот источник не является полным. В нем отразились только приговоры, вынесенные в рамках судебной процедуры и дававшие право подать прошение о помиловании. Это была капля в океане сотен тысяч приговоров, вынесенных внесудебными инстанциями или «в порядке Закона от 1 декабря 1934 года» и исключавших возможность обжалования или помилования. Тем не менее в случае пограничников можно считать, что большинство дел, даже в период Большого террора, передавалось на рассмотрение военных трибуналов. Среди десятков тысяч лиц, чья жизнь подытожена с помощью двух-трех фраз в этих списках, почти не встречается пограничников, идентифицированных в качестве таковых. Следует ли искать объяснение в лаконичном характере этих справок? Или в том, что трибунал не видел смысла в том, чтобы подчеркивать принадлежность обвиняемого к пограничной охране в отсутствие соответствующих директив из центра? Это вполне возможно. Как бы то ни было, в глаза бросается два факта. Во-первых, приговоры военных трибуналов пограничных и внутренних войск касались прежде всего служащих внутренних войск: милиционеров, следователей, лагерных охранников. Во-вторых, число приговоров, вынесенных военными трибуналами и трибуналами ГУПВО-ГУПВВ, резко выросло весной 1938 года, что в контексте усиления внешней угрозы свидетельствовало одновременно об «инфляции» приговоров по подозрению в шпионаже и о развертывании репрессий внутри аппарата НКВД¹⁹⁷. Так, из 119 приговоров военных трибуналов, вынесенных на рассмотрение Комиссии Политбюро по судебным делам (заседания 22 июня 1937 года, 1 ноября 1937 года, 4 февраля 1938 года), лишь пять приходилось на трибунал ГУПВО-ГУПВВ и в двух делах упоминалась граница¹⁹⁸. 27 апреля 1937 года на Сахалине В. И. Садомов и Ф. К. Марченко были обвинены в работе на японские спецслужбы и подготовке бегства за границу с секретными сведениями. Они были осуждены по статье 58-1a УК¹⁹⁹. Е. Ф. Шамилину был вынесен смертный приговор за то, что он, «являясь пограничником, совершил побег из караульного помещения с винтовкой и 30 боепатронами с целью попытки бегства за границу»²⁰⁰.

В период с марта по ноябрь 1938 года число дел с упоминанием границы или с участием трибуналов ГУПВВ заметно выросло. На рассмотрение комиссии Политбюро было представлено 894 приговора, вынесенных военными трибуналами, в том числе 95 – ГУПВВ²⁰¹. В большинстве случаев, однако, выявить среди систематических обвинений в шпионаже по заданию соседних стран те, что были направлены против пограничников, невозможно. На первый взгляд, самый серьезный удар по пограничникам – наравне с другими чекистами, моряками Тихоокеанского флота, служащими РККА и местными жителями – был нанесен на Дальнем Востоке. Японская угроза, нависшая над границами, несомненно, способствовала росту напряженности. Тем не менее даже на востоке страны одним из самых распространенных обвинений оставался шпионаж в пользу Польши. Много дел касалось Сахалина, поделенного между СССР и Японией и являвшегося своего рода экспериментальной площадкой для идеологических конфронтаций, ареной которых станут в послевоенный период Корея и Берлин. Деятельность военных трибуналов и трибуналов ГУПВВ на Дальнем Востоке носила поэтому более широкий характер, чем в других областях²⁰². Среди других жертв упомянем Г. И. Кутюкова, приговоренного к расстрелу за «шпионаж в пользу Польши» в 1920–1926 годах, «контрреволюционную троцкистскую агитацию ‹…› и попытки дискредитации командного состава РККА, разглашение среди гражданского населения данных о секретно-оперативной работе органов НКВД и вредительскую работу в вопросах боевой оперативной деятельности в погранчастях»²⁰³; А. Н. Ерехинского, приговоренного к смерти за «активный шпионаж начиная с 1935 года в пользу Японии и антисоветскую агитацию среди курсантов школы младшего начсостава морпогранотряда»²⁰⁴. Время, когда образцовый Сахалинский погранотряд был предметом дифирамбов, осталось далеко позади!

Сибирский и Среднеазиатский военные округа также были сильно затронуты репрессиями, обрушившимися на руководителей различного уровня. В качестве примера упомянем судьбы двух командиров. 19 июня 1938 года В. П. Дубленников был приговорен трибуналом ГУПВВ за шпионаж в пользу Польши и контрреволюционную агитацию среди командного состава погранкомендатуры²⁰⁵. В. Р. Либер, 32-летний заместитель начальника штаба 28-го Ойротского кавалерийского погранотряда, служившего на Алтае, был вначале по латышской линии и за связь с «врагами народа» уволен из НКВД и исключен из партии, а затем арестован 21 декабря 1937 года в Новосибирске и приговорен к расстрелу в январе 1938 года после попытки оказать сопротивление и убить следователя²⁰⁶.

Тем не менее ни в публичных обвинениях и справках, ни в секретных директивах, передаваемых на места, пограничники не выступали в роли непосредственной мишени. Следует вернуться к тем усилиям по конструированию положительного образа пограничника, которые в разгар Большого террора могли служить прикрытием, а главное, выполнять профилактическую функцию.

Во время боев на озере Хасан Сталин выступил на стороне Фриновского, Мехлиса и пограничников в конфликте с командующим Особой Дальневосточной армией Блюхером, который обвинял их в том, что своими неосторожными действиями они спровоцировали атаку японцев. Одержанная в октябре 1938 года победа позволила в том числе вынести за скобки такие малоприятные факты, как бегство Г. С. Люшкова, начальника УНКВД по Дальнему Востоку, в июне ушедшего к японцам в Маньчжурию²⁰⁷. Она подарила мгновения славы в момент, когда и без того бушевавшие в этом регионе репрессии были усилены по инициативе Фриновского²⁰⁸. В масштабах всей страны пограничник представал в роли «хорошего чекиста», на полпути между бойцом Красной армии и сотрудником НКВД. Речь шла о видимой части Главного управления пограничных и внутренних войск, другие составляющие которого (лагерная охрана и пр.) оставались в большей степени в тени. Безжалостно преследуя шпионов и диверсантов, пограничник стоял на страже родины, что делало его популярным. В транслируемом в публичном пространстве образе акцент ставился на роли пограничника как часового, несущего дозор перед лицом врагов-капиталистов.

Заметим также, что и до, и после Большого террора пограничники служили отличным олицетворением советского варианта «selfmade man». Изучение их личных дел, хранящихся в архивах Наградного сектора Секретариата ЦИК СССР, позволяет составить представление о типичном жизненном пути этих выходцев из народа, выдвинувшихся благодаря своим заслугам и отваге²⁰⁹. В отличие от других профессий, переживших пролетаризацию в результате Большого террора, чистки, по всей видимости, не отразились на социальном происхождении пограничников. В ответ на вопрос о профессии до призыва в армию звучало: пастух, батрак, бедняк, колхозник, чернорабочий, плотник, пильщик, почтальон, киномеханик, рабочий-ударник, электрик, шофер, шахтер, счетовод. Свой выбор в пользу пограничной охраны они зачастую обосновывали стремлением влиться в большую красноармейскую семью. Упоминания НКВД звучат в лучшем случае по поводу вопросов об «образовании» и «трудовом стаже». Большинство из них учились лишь в начальной школе и возобновили учебу, попав в армию или на пограничную службу в возрасте 24–25 лет. Обучение молодых пограничников осуществлялось в специальных школах НКВД, расположенных в Минске, Киеве, Харькове, Ленинграде и Москве. Окончив школу младшего комсостава, можно было стать командиром заставы в чине младшего лейтенанта, а обучение в школе среднего комсостава, в том числе в тех, что специализировались на погранохране, позволяло претендовать на командование погранотрядом. Наконец, самые способные и преданные попадали в Высшую школу войск НКВД СССР. Кто-то из офицеров-пограничников прошел через учебные заведения Красной армии, в частности Военную академию им. М. В. Фрунзе и Высшие всеармейские военно-политические курсы ГЛАВПУРККА в Москве. Как бы то ни было, карьера этих людей полностью проходила на границе. Что касается этнического состава, то и до, и после чисток среди среднего командного состава погранвойск, а также среди добровольцев и призывников доминировали русские, за которыми следовали существенно уступавшие им, но все же заметные по своему числу украинцы и татары²¹⁰. Большинство были неженатыми, за исключением некоторых начальников застав и комендатур, которые перевезли к месту службы жен. Все эти характеристики – молодые неженатые мужчины русского происхождения – несомненно, способствовали популярности пограничников, по крайней мере во внутренних областях, не сталкивавшихся напрямую с их деятельностью.

Ниже читатель найдет три автобиографии, представляющие собой квинтэссенцию сталинского пограничника. Автор первой из них, Иван Зиновьев, сообщал о себе, что он родился в 1905 году в Самарской губернии в семье крестьян-середняков. Далее он подробно описывал родительское хозяйство, которое состояло из тринадцати человек, живших в двух комнатах и имевших две лошади, корову, десять овец, свинью, плуг и две деревянные бороны. Он упоминал также символ успеха – покупку в 1914 году жнейки и ее продажу в 1921 году по окончании «импереалистической» (sic) войны. Окончив начальную школу, Иван работал в родительском хозяйстве, пока не был призван в 1927 году в погранохрану, где остался служить по истечении обязательного двухлетнего срока службы. Мечтая о «южных песках каракумской пустыни», он попросил направить его в кавалерию на афганскую границу. Его просьба была удовлетворена, и он оказался в Средней Азии. За десять лет службы он неоднократно проходил обучение в школах командного состава НКВД, что позволило ему сделать карьеру. В 1939 году он побывал на польском и финском фронтах, а затем, в 1940 году, был в звании капитана отправлен учиться в Высшую школу войск НКВД СССР²¹¹.

Кузьма Вешинкин родился в 1912 году в семье крестьян-бедняков. После прохождения обязательной воинской службы в 1934–1937 годах он, по его словам, «изъявил желание остатся по жизнино в рядах Красной Армии в погран войсках» (орфография подлинника)²¹². Окончив школу младшего командного состава в Киеве, Вешинкин был назначен заместителем начальника, а затем начальником погранзаставы на Пруте. В июне 1941 года в возрасте 29 лет он будет доблестно защищать свой участок против тех, кого он называет «нимецко-румынскими бандитами».

Что касается ровесника революции Владимира Самсонова, он тоже был выходцем из семьи бедняков. По его словам, на границу его привела судьба, точнее Сталин: «В начале 1938 года по указу лично т. Сталина был произведен набор для закрытия границы на большевистский замок». Его автобиография кажется самой сталинистской из трех: его преданность вождю принимает конкретную форму жертвы. Будучи комсомольцем, агитатором и редактором стенгазеты, он в составе Каменец-Подольского погранотряда участвовал в захвате Восточной Польши, а затем в возрасте 23 лет был переведен на финскую границу, где в жаркой схватке пожертвовал рукой, чтобы продолжить бой²¹³.

1939–1940 годы: триумф революционно-патриотического корпуса

В сентябре 1939 года границы начали меняться. Это стало одним из результатов секретных протоколов, подписанных Москвой и Берлином. Польша была стерта с карты Европы, а у нацистской Германии и Советского Союза появилась общая граница. Одним из самых ярких образов, возникших в сентябре 1939 года, был красноармеец, целующий белорусского крестьянина, стоя перед пограничным столбом, под словами Сталина: «Наша армия есть армия освобождения трудящихся» (ил. 3). Этот приготовленный заранее плакат предназначался для расклейки в деревнях Восточной Польши, которые считались в Москве белорусскими. Он служил иллюстрацией официальной версии, которая объясняла вступление Красной армии в Польшу «задачей содействовать восставшим рабочим и крестьянам Белоруссии ‹…› в свержении ига помещиков и капиталистов и не допустить захвата территории Западной Белоруссии Германией»²¹⁴.

Те же объяснения предлагались и на польско-украинской границе. К октябрю 1939 года новые европейские рубежи СССР располагались на 240 км западнее, чем раньше. Благодаря этому захвату, представляемому как полуреволюционное, полупатриотическое завоевание, пограничники оказывались в роли героев, способных расширять пределы родины. Они изображались за выкапыванием старых столбов и демаркацией новой линии границы²¹⁵. Как в 1920-е годы, приоритеты режима вновь выдвинули европейскую границу и ее стражей на первый план медийной сцены. Кроме того, пограничники оказались на передней линии в ходе войны с Финляндией, начавшейся 30 ноября 1939 года и закончившейся в марте 1940 года подписанием мирного договора и переносом линии границы в северо-западном направлении. 27 апреля 1940 года в «Правде» были опубликованы имена 1935 служащих пограничных и внутренних войск НКВД, награжденных орденами «за успешное выполнение боевых заданий Правительства по охране государственных границ»²¹⁶. Тринадцати командирам и рядовым бойцам, погибшим в боях, было присвоено звание Героя Советского Союза, в то время как 73-й Ребольский погранотряд был награжден орденом Красного Знамени за храбрость, проявленную в ходе финской кампании.

Триумф пограничников в Советском Союзе датировался именно периодом подготовки наступления на западных и северо-западных рубежах, а затем перехода к действиям после подписания пакта Молотова – Риббентропа (23 августа) и договора о дружбе и границе между Германией и СССР (28 сентября). Пересекая границы, навязанные договорами начала 1920-х годов, советский пограничник участвовал в правом деле экспансии СССР и социализма.

Вторжение в Восточную Польшу было тщательно подготовлено как в военном, так и в идеологическом плане. В конце марта 1938 года в «важнейших» пограничных военных округах (Белорусском, Киевском, Харьковском, Ленинградском) была начата реорганизация особых отделов Главного управления государственной безопасности, выполнявшего функции политической полиции в составе НКВД²¹⁷. С весны 1938 года мобилизационные планы РККА распространялись на погранотряды. Заметим, что аналогичные меры принимались и по другую сторону рубежей. Так, силы польского Корпуса охраны границы были включены в мобилизационный план, принятый Варшавой 30 апреля 1938 года. Его сфера действия была распространена в конце 1938 года на всю польско-румынскую границу, а в марте 1939 года – на польско-венгерские рубежи и на границу со Словакией, находившейся под германским контролем. В мае 1939 года в рядах КОП служило более 28 тысяч человек. К тому моменту Советский Союз больше не являлся главным потенциальным противником Польши²¹⁸.

В ноябре 1938 года Ежов разрешил пограничникам открывать огонь после однократного предупреждения, а в случае опасности – без предупреждения²¹⁹. Это означало отказ от действовавшего с 1924 года правила, согласно которому нарушителей границы следовало захватывать живыми: отныне считалось, что его применение приводит к неоправданным жертвам среди пограничников и часто позволяет шпионам и диверсантам уйти от преследования. Но настоящим поворотным моментом в укреплении роли пограничников стали реформы начала 1939 года. В феврале пограничные войска были отделены от внутренних войск НКВД, после чего приказом от 21 июня 1939 года были созданы условия для их тесного взаимодействия с Красной армией в пограничных районах. Командиры погранотрядов и застав должны были обмениваться информацией о движении войск и патрулей и координировать свои действия с местным армейским руководством и командованием укрепрайонов, в частности согласовывая меры по укреплению границы и ее охране. А главное, в случае вторжения вооруженных отрядов с территории соседних государств дислоцированные в этом районе части РККА должны были в течение 45 минут предоставить командованию пограничных войск подвижные отряды пехоты, конницы и артиллерии. Согласно логике этого приказа различие между вооруженными конфликтами в мирное время и настоящей войной заключалось в использовании танков и в продолжительности боев, которые в первом случае не должны были превышать трех дней. Если стычка превращалась в «серьезное боевое столкновение», руководство войсками и пограничными частями в районе конфликта переходило к армейскому начальству²²⁰. Шедшая тогда же переброска лучших сотрудников из пограничных округов Закавказья и Средней Азии свидетельствовала о подготовке наступления.

Что касается методов политического и идеологического воспитания пограничников, то они существенным изменениям не подверглись. Награды оставались главным инструментом, призванным обеспечить сплоченность и героизм. В июле 1938 года Сталин потребовал наградить орденом Красной Звезды всех пограничников, отличившихся при поимке польских шпионов²²¹. По приказу Берии было проведено два крупных награждения: 31 марта и 26 августа 1939 года, через несколько дней после подписания пакта о ненападении²²². Речь шла о том, чтобы сплотить погранотряды, представив к наградам прежде всего рядовых бойцов, и поставить акцент на помощи со стороны местного населения, вручив медали белорусским и украинским колхозникам²²³. Документальный фильм «Крепость обороны», снятый Минской студией кинохроники, тоже нес на себе отпечаток атмосферы подготовки к гражданской обороне. В нем, в частности, можно было увидеть, как колхозники колхозов «Сталин» и «Первое мая» Узденского района Минской области отрабатывают военные приемы под руководством пограничников²²⁴.

Партийные работники, отвечавшие за политическое воспитание на западных погранзаставах, делали все от них зависящее, чтобы объяснить сложную международную обстановку и советскую внешнюю политику.

Приближение войны не вызывало ни у кого сомнений, и комсомольцы-пограничники в один голос говорили о своей любви к родине. Желая умереть коммунистами или надеясь на своего рода божественную защиту, они просили принять их в партию и заявляли о готовности «бить врага по-хасановски»²²⁵. Но какого именно врага? Это как раз и было неясно, как об этом свидетельствовали многочисленные слухи и сложная, порой противоречивая риторика, не исключавшая ни одного из сценариев. Непреложной, всеми усвоенной истиной была идея капиталистического окружения и образ «польского пана» как врага. В остальном сценарии варьировали; их лейтмотивом, однако, было представление о потенциальной угрозе со стороны Германии и идея, что Великобритания и Франция натравливают ее на СССР. В этих условиях соглашение с Берлином представлялось лучшим способом сохранить мир. Тем не менее в конце августа – начале сентября в умах царила растерянность. 12 сентября 1939 года автор донесения политотдела пограничных войск Киевского округа о политико-моральном состоянии войск сообщал:

Красноармеец Скотников М., беспартийный, призыва 1938 г., в беседе с политруком комендатуры заявил: «Мы будем выполнять договор, но если сама Германия нарушит его и втянет нас в войну, тогда берегитесь капиталисты. У нас малый и старый встанут с винтовкой в руках и отдадут жизнь за Родину»²²⁶.

Два дня спустя пограничник 17-й заставы Баяндин в беседе с замполитрука говорил: «Англия и Франция неактивно действуют против Германии. Они хотят, чтобы Германия приблизилась к границам СССР»²²⁷. Накануне нападения антифашистский и антигерманский тон вновь зазвучали с особой силой. В ответ на различные декларации пограничник, комсомолец Иван Сергеев призыва 1936 года, заявил на собрании, посвященном международному положению: «Если фашистская Германия покорит Польшу, а потом пойдет на Советский Союз, то мы ее встретим как полагается»²²⁸.

Тон советской пропаганды был намеренно двусмысленным, с тем чтобы предотвратить сопротивление войскам Красной армии, которые готовились войти в Восточную Польшу. Эта цель была достигнута, и оборонительные способности КОП в значительной мере нейтрализованы. Пребывая в растерянности, те польские пограничники, что еще оставались на восточной границе, не везде и не сразу оказывали сопротивление советским частям. Это нападение застало врасплох как правительство, так и командование польских вооруженных сил. В результате переброски сил на запад, против наступающего вермахта, восточная граница страны была защищена крайне слабо²²⁹. Подтягивание советских войск не обеспокоило поляков, которые увидели в этом оборонительные маневры, вызванные германской атакой. В ряде донесений даже говорилось об улучшении отношений на границе и упоминались красноармейцы, которые, проникая на польскую территорию, не стреляли, а говорили, что будут помогать сражаться с немцами²³⁰.

17 сентября в районе полудня верховный главнокомандующий польской армии Эдвард Рыдз-Смиглы отдал войскам следующий приказ:

Советы вторглись на нашу землю. Приказываю общее отступление в Венгрию и в Румынию самыми короткими путями. С большевиками не сражаться, разве что в случае атаки с их стороны или попыток разоружить отряд. Задание обороны, стоящее перед Варшавой и другими городами, остается неизменным. В случае приближения большевиков города должны договариваться с ними о выводе гарнизонов на территорию Венгрии и Румынии²³¹.

По сообщению сбитого с толку бурмистра Острога, во главе советских частей, вошедших в этот приграничный городок, шло несколько человек, распевавших польскую патриотическую песню «Первая бригада». В Тернополе префект с помощью громкоговорителя обратился к населению с призывом радушно встретить Красную армию. Где-то замешательство продлилось несколько часов, где-то – два-три дня²³². Понеся тяжелые потери, части Корпуса охраны границы начали отступать уже вечером 17 сентября. 29–30 сентября 9 тысяч отступающих бойцов КОП под командованием Вильгельма Орлика-Рюкеманна вступили в бой с советскими частями под Шацком. Спорадические бои продолжались до 1 октября. Впоследствии ряд офицеров КОП был интернирован в Осташковском лагере (Тверская область)²³³, а следующей весной большинство из них было убито НКВД²³⁴.

В еще большей нерешительности относительно того, как следует вести себя с советскими солдатами, были местные жители. Встретить их хлебом-солью или даже триумфальными арками, как это было в некоторых белорусских и, реже, украинских селах Восточной Польши? Оказать сопротивление? Смириться перед лицом несомненно временной оккупации? Воспользоваться, чтобы усилить борьбу за украинское национальное освобождение? Спасаться бегством?

Чтобы облегчить пересечение советскими пограничниками Восточной Польши и их обустройство на новых рубежах, при Политуправлении пограничных войск был создан новый журнал – «Пограничник». Его первый номер вышел всего через несколько дней после начала наступления²³⁵. Издание, выходившее два раза в месяц и предназначенное для внутреннего пользования, адресовалось прежде всего членам партии, комсомольцам, инструкторам и агитаторам. Его целью было способствовать политическому воспитанию и коммуникации между различными погранотрядами. Каждый номер журнала включал статью от редакции, политические новости в сопровождении самых важный выступлений, а также две более конкретные рубрики, посвященные политработе (статьи и доклады политкомиссаров и инструкторов об их работе с пограничниками) и военной учебе (описание методов ведения боя, применяемых различными отрядами, сведения об отличившихся пограничниках со схемами сражений)²³⁶. В конце номера размещались обзор печати и хроника жизни погранзастав – самые живые разделы издания.

Архивные материалы, связанные с созданием этого журнала, недоступны, но можно с уверенностью утверждать, что его главной задачей было обеспечить политработников пограничных войск материалами (текстами, тезисами докладов, памятками и конкретными примерами), необходимыми для поддержания идеологического контроля в этот деликатный момент. Первый номер, выход которого совпал с вводом советских войск в Польшу, открывался текстом выступления Молотова по радио 17 сентября 1939 года и его заявлением о ратификации пакта на 4-й чрезвычайной сессии Верховного Совета. Этот и несколько следующих выпусков были полны дифирамбов в адрес советско-германского пакта и договора о дружбе и границе.

До вступления Красной армии в Польшу пакт, судя по всему, вызывал меньше беспокойства среди комсомольцев и коммунистов – пограничников, чем среди представителей других профессий. Ведь непосредственные враги, угрожавшие СССР и противостоявшие советским пограничникам, оставались теми же – финны и поляки.

Но с пересечением рубежей все становилось сложнее. Какой будет реакция советских солдат, когда они обнаружат значительно более привлекательную действительность, чем предполагалось? Смирятся ли они с контрастом между пропагандой и реальностью? Как показал Ян Гросс, красноармейцы, ожидавшие увидеть в разоренной феодалами Польше полную нищету, обнаружили там если не молочные реки и кисельные берега, то полные товаров магазины. Повторяя заученные фразы о том, что «у нас все есть, у нас этого много», они с первых дней наводнили магазины, скупая на выплаченные вперед три месячных оклада колбасу, хлеб, часы и другие товары. Были отмечены случаи бегства в Румынию и Германию. Об этом свидетельствует специальный приказ, расклеенный по занятым советскими войсками селам, который запрещал продажу красноармейцам гражданского платья²³⁷.

Каким бы относительным ни было материальное изобилие в этих считавшихся самыми бедными в Польше районах, надежда на спасение от пагубного влияния сирен капитализма лежала, с одной стороны, на младшем и среднем командном составе пограничных войск, то есть молодых преданных офицерах, набранных из числа комсомольцев и членов партии, а с другой – на правильно поставленной агитпропработе с молодыми рядовыми. Журнал «Пограничник» мог оказаться в этом очень полезным.

В его первых выпусках большое место занимали рассказы от первого лица об удачных боевых действиях против польских пограничников. Они служили развитию чувства локтя, позволяли воздать должное павшим и отличившимся в бою, причем красноармейцы и пограничники изображались как сражающиеся бок о бок с польским врагом. Находилось место и для жителей польских приграничных районов, которые охотно указывали советским товарищам места дислокации частей КОП, и для жен командиров, выступавших в роли санитарок. Целью журнала было также внушить чувство гордости за участие в сражениях во имя правого дела. Этому служили повсеместные призывы обеспечить воссоединение украинских и белорусских «единокровных братьев», разъединенных границами. Журнал изобиловал описаниями восторженного приема со стороны местного населения, спешившего влиться в большую советскую семью. Среди прочих примеров можно привести рассказ И. Шаповалова «На освобожденной земле», начинавшийся следующим описанием:

За три дня я проехал десятки деревень и местечек Западной Белоруссии.

Все эти три дня были так называемыми «будними» днями, но население не работало. Оно было на улицах, по обочинам дорог, у перекрестков. Люди шли и ехали встречать свою родную Красную Армию. Неизвестно откуда появившимся кумачом заалели, зацвели улицы, рукава и петлицы. Над дорогами повисли гирлянды цветов и трогательные своей непосредственностью и искренностью лозунги ‹…›

При въезде в ‹…› деревню стоял белый столб, на котором было написано «Гичес», но к приходу наших войск эта польская надпись была зачеркнута и чья-то заботливая рука вывела по-белорусски: «Турец»²³⁸.

Несмотря на господство патриотической риторики («пламенный патриот», «подлинный советский патриотизм», «патриот советской родины», «священная советская земля», «новые страницы в книге советского патриотизма», «примеры большой инициативы советского патриотизма простых советских людей», «отряд патриотов-пограничников»), революционно-демократическое измерение переноса границ тоже не было забыто. Большое внимание уделялось организации выборов, которые должны были пройти в Западной Белоруссии и Западной Украине 22 октября. Во многих местах, кстати, пограничники участвовали в предвыборной кампании, а порой и в самом голосовании, чтобы обеспечить нужное количество голосов сторонникам «воссоединения».

Заметную и вполне предсказуемую сложность представляла установка новой линии границы напрямую с Германией. Тот факт, что отныне последняя являлась дружественной державой, не мог полностью вытеснить образ враждебного фашистского режима. В этих условиях советское руководство больше всего боялось возможных столкновений. Именно эти опасения стояли за приказом Берии, в котором строго запрещалось стрелять без предупреждения на советско-германской границе и требовалось тщательно соблюдать устав службы пограничной охраны, в частности следить за тем, чтобы в случае применения оружия при задержании нарушителя «пули не ложились на территорию Германии»²³⁹. Начальники 85-го, 94-го и 98-го погранотрядов должны были тщательно проинструктировать на этот счет комендантов и начальников застав. Ответственность за выполнение приказа возлагалась на начальников Управлений пограничных войск УССР и БССР комдивов В. В. Осокина и И. А. Богданова. Кроме того, его содержание доводилось до сведения наркомов внутренних дел УССР и БССР И. А. Серова и Л. Ф. Цанавы, а также командующих Западным и Северо-Западным погранокругами Петрова и Курдыкина. Все это свидетельствовало о том, насколько трудно было на практике гарантировать правильное поведение советских пограничников в отношении государства, которого Москва одновременно боялась и с которым была официально в дружественных отношениях.

* * *

В истории Советского Союза олицетворением границы являлась прежде всего фигура пограничника, которая с 1930-х годов стала вездесущей. Для иностранного историка это является неожиданным открытием, свидетельствующим о необычной патриотической конструкции. Первое признание в качестве бойцов, сражающихся наравне с красноармейцами – участниками Гражданской войны, пограничники заслужили в боях с японцами, и большинство черт, ставших неотъемлемой частью их идентичности, сформировалось именно на восточных границах (модернизатор, боец, герой приключений). Тем не менее окончательная политизация этой идентичности произошла в 1939–1940 годах в Европе. Политические репрезентации капиталистического окружения обеспечили таким образом пограничнику центральное место в школе советской нации. Было бы ошибкой полагать, что речь идет только о пропаганде. Разумеется, во всех областях различия были чрезвычайно велики. Что было общего между украшенным орденами героем со страниц «Правды» и небритым «погранцом», в стоптанных сапогах месившим грязь на границе? Кем на самом деле был сахалинский пограничник – образцовым агитатором и строителем социализма или шпионом на службе японцев? Что скорее двигало советским пограничником, когда он вступал на территорию Восточной Польши: сознание выпавшей ему миссии или стремление разжиться вещами и продуктами или даже бежать? Каждый советский пограничник мог быть то тем, то другим. Характерное для советского режима чрезвычайно сложное управление публичным и секретным тоже способствовало стиранию границ между мифом и реальностью – и это притом что административный дискурс отличался перформативностью.