Читать книгу: «Пляж», страница 6

Пляж

Стефан

Цепь случайных совпадений. Нет, не таких, конечно, в которые невозможно поверить, а самых обычных, но от этого не менее удивительных.

Они оба оказались на острове в начале мая, оба приехали сюда из Парижа. В Париже, как выяснилось, они жили на одной улице и запросто могли видеться, например, у газетного киоска на углу. Или завтракать спиной друг к другу в блинной, что совсем неподалёку.

Стефан совсем не удивился, когда, проводив Агату до дома, узнал, что и на острове они живут в одной гостинице, в соседних номерах. На её балкон можно было при желании без труда перелезть.

На острове они оба были уже две недели и не искали ни шумных компаний, ни случайных знакомств.

Ничего странного в том, что вечером в баре на пляже они решили заговорить.

Банально, да? Но после двух недель молчания нарушить его было приятно и ему, и ей. Тут и потянулась за нить цепочка совпадений, которые сначала так удивили Стефана.

Их разговор напоминал танец. Словесное танго. Стефан был в ударе, Агата легко поддавалась его натиску. Хотя нет, скорее это был фокстрот, поправил себя Стефан. В их знакомстве не было ни капли страсти, ни капли пошлого курортного флирта.

Лишь однажды Агата, удивившись очередному совпадению, томно сказала, что они буквально созданы друг для друга. Фраза звучала дёшево, и они засмеялись так, как будто одновременно сбились с ритма и запутались друг у друга в ногах.

Ночью на балконе Стефан провёл немало мучительных минут, прикуривая одну сигарету от другой и ожидая её появления.

Агата

Совпадения продолжались…

Они оба боготворили остров, для Стефана и Агаты эта поездка была чем-то вроде паломничества, и они оба искали здесь исцеления.

Палящее солнце, пепельного цвета песок, сухой ветер, через полчаса превращающий волосы в пакли.

Как хорошо, что на острове ещё так мало туристов. А на диком пляже, где они случайно встретились на следующий день, их было и того меньше.

Короткое, вежливое приветствие. Неловкая пауза. Гордо разойтись по разным углам или лечь рядом, как добрым знакомым?

У Стефана хватило храбрости выбрать второй вариант. А она пришла сюда с раннего утра, чтобы этой ситуации избежать. Так-так…

Всегда приятно чувствовать себя хозяйкой положения, наблюдать с невозмутимым видом, отвечать, а не спрашивать…

Когда молчание затянулось, они одновременно извлекли из пляжных сумок книги. У обоих был «Граф Монте-Кристо» Дюма, разве что разных изданий.

Вот это уже было любопытно. Как будто цепь совпадений для Агаты началась только сейчас. Она посмотрела на Стефана другими глазами. Перечитываете? Естественно. У меня Эдмон ещё в тюрьме. У меня уже сбежал.

Какой взрослый человек не постесняется взять с собой на пляж «Графа Монте-Кристо»? Понятно, что все на отдыхе предпочитают easy-reading, но всё же. Ох уж это литературное псевдоинтеллектуальное позёрство. Агата недавно видела телепередачу, что-то вроде викторины, где главному герою задали вопрос, какую последнюю книгу он прочитал. Он побледнел, покрылся испариной, но вовремя нашелся. Гордо напыжившись, он ответил: «Маркес. Сто лет одиночества». Ну что ж, в меру интеллектуально, в меру оригинально. Все довольны. Она бы без тени стеснения сказала: «Кожаный чулок» Фенимора Купера».

Без сомнения, «Граф Монте-Кристо» связал их куда больше, чем соседние номера или Париж…

Агате на миг показалось, что четыре стены крошечной парижской комнатки на время перестали сдавливать мир, а в тёмном захламленном коридоре уже не надо было ни через кого переступать.

Именно тогда Агата решила его испытать. Скромный, тактичный, правда, немного запоздалый вопрос: что вы делаете сегодня вечером? Умница, Стефан!

– Отправляюсь на яхту с новыми знакомыми.

– Как, у вас уже появились знакомые?

– Да, очень весёлая компания.

Это была победа. Агата мысленно себе поаплодировала. Какой у него жалкий вид. Телёнок с честными глазами, растерянно мотает головой. Какой же покорный взгляд у мужчины, терпящего неудачу. Волк, проигрывая схватку, подставляет шею противнику. Стефан пытается заглянуть ей в глаза.

Надо принять растерянно-глупый вид, который так любят мужчины. Будто хочешь остаться с ним, но ведь уже обещала. Пусть ненавидит её, пусть смотрит так затравленно-исподлобья.

Агата почувствовала, как влажная, горячечная злоба, не спрашивая разрешения, подступает к горлу, а четыре стены той комнатки уже захлопывают лазурный горизонт, искривляя пространство.

Стефан

Покой… Как же хорошо вот так просто лежать на кровати, не двигаясь и рассматривая потолок сквозь повисшие в воздухе облачка табачного дыма. Разве не за этим он сбежал сюда, на остров?

Его преследовали в Париже, он скрывался в других городах, его, как зайца, пытались затравить и там. На острове он дал себе слово собраться с силами и отдохнуть.

Но она заставила его снова бежать. Этим вечером он искал Агату, искал изо всех сил, искал так, как умеет только он, но вернулся ни с чем.

За стеной, в соседней комнате хлопнула дверь, и послышались шаги. Агата вернулась со своего вымышленного морского путешествия на яхте.

На этот раз она первой вышла на балкон. Сумерки, беспокойная тишина, на территории гостиницы никого нет, все на пляже, который играет огнями перед носом у застывшего тёмного моря. Отчётливая тонкая береговая линия, и город – единственный на острове, манивший их обоих уже давно.

– Как ваша прогулка на яхте?

– Мне было скучно.

– В пустой гостинице вам веселее?

– Поехали в город, прямо сейчас…

На острове они отвыкли от города, и шли, словно одержимые, от одного бара к другому, от одной неоновой вывески к другой. Что случилось с Агатой, Стефан до конца не понимал, но они буквально вцепились друг другу в руки, утопали в объятиях, как безумные влюблённые после долгой разлуки. Она гладила его по голове, стискивала пальцы, делая ему больно. С каждым выпитым глотком, с каждой серой, пыльной улицей, они становились всё ближе.

Это было похоже на бег, на лихорадочный танец эпилептика.

Окружающий мир сливался в линии: красные, зелёные, жёлтые, они пересекались, бежали со страшной скоростью, как электрические провода, тянулись по всему горизонту, сплетая паутину.

В каждом баре, на каждой лавке, где они останавливались, чтобы покурить, он пытался её поцеловать. Он дошёл до точки кипения, готовый разорвать её губы. Но она отворачивала голову, бледнея, прикусывала язык, и, словно в бреду, повторяла: «Тише, тише». Он не терпел, не мог терпеть сопротивления, злился и не понимал, что происходит.

Из одного закрытого кафе на пляже доносилась яростная по напору, неистовая музыка, и они, не сговариваясь, отправились туда. У входа Агата попросила позвонить, и им указали на телефон справа от барной стойки.

– Да, любимый, я на острове. Я познакомилась с удивительным человеком, он тоже из Парижа. Его зовут Стефан.

Агата, не отрываясь, смотрела на Стефана, запускала пальцы в его волосы, рыскала по шее, обжигая его каждым прикосновением.

Стефан отскочил от неё, как от прокажённой. Ему показалось, что в его волосах, под рубашкой, на теле копошатся ядовитые змеи. Он отчётливо захотел ударить её по лицу.

Равнодушие пришло много позже, когда они пили за столиком шампанское, и она сказала про чёрного саксофониста, надрывающегося на сцене:

– Он из той же породы, что и мы. Он тоже сбежал на этот остров, сверкая пятками.

Неожиданно с Агатой произошла какая-то странная перемена. Она стала напоминать куклу. Она бездумно улыбалась, оглядывалась по сторонам, курила одну за одной. Казалось, её можно было толкнуть, и она бы этого не заметила.

Она безумна, совершенно безумна – подумал Стефан – Это началось с телефонного звонка её мужу или любовнику в Париж и продолжается до сих пор.

Агата была далеко, где угодно, но только не с ним, в этом кафе.

Однако в ней бурлила, била фонтаном какая-то неведомая Стефану сила, от неё исходило ясно различимое сияние. И он никогда прежде не видел Агату такой красивой.

Тупая боль била в висок, а от табачного дыма слезились глаза. Алкогольный дурман рассеивался со всё возрастающей скоростью.

Стефан больше не испытывал злости или даже недоумения от её поступка. Он лишь с какой-то затаённой, накапливающейся агрессией ощущал, что затащить её в постель будет не так-то просто.

Позже, в номере, она курила, облокотившись на перила, а он пытался задрать ей юбку, чувствуя, как что-то тёмное медленно выползает наружу.

Он упрямо боролся с ремнём, напоминая себе мотылька, бьющегося в горящую лампу.

– Если ты перестанешь ко мне приставать, я поцелую тебя. Один раз.

Он опустил руки, она вплотную прижалась к нему. Откуда в этой кукле столько страсти?

В ночном свете Стефан неожиданно сквозь туман увидел, как за её спиной, словно мачты, разворачиваются гигантские перепончатые крылья. Это наваждение настолько поразило его, что он не заметил очередного превращения Агаты. Она обмякла в его руках, медленно сползая вниз. Крылья схлопнулись, она закрыла глаза и, кажется, заснула.

Стефан

Когда он наконец решился выйти на балкон, он услышал звук льющейся воды. Агата принимала душ.

«Она смывает c себя грязь» – с каким-то непонятным злорадством подумал он. Всё это было около часа назад, но он по-прежнему испытывал какое-то смешанное чувство тоски и удовлетворения. Сейчас к этому чувству добавилось ещё и удовольствие. Ведь Стефан снова делал то, для чего, по его убеждению, он был рождён – бежал и искал.

Естественно, Агата не ограничилась походом в душ. Ей, как и ему, снова потребовалось выйти на улицу, почувствовать освобождающую, отрезвляющую свежесть раннего утра на острове. Она была в небольшом лесу рядом с пляжем, который и Стефан часто выбирал для ночных прогулок.

Он шёл за ней по пятам, преследовал её уже довольно давно, то отпуская, то вновь приближаясь почти вплотную.

Эта погоня была лучшей иллюстрацией его жизни.

Полиция охотилась за ним годами. Они почти схватили его в Труа и сбились со следа в Метце.

Стефан был крайне осторожен, но даже ему потребовалось на время залечь на дно. Правда, хватило его ненадолго. Но в этом не было его вины. Виновата Агата, это она не позволила ему взять паузу, она не дала ему отдых, в котором он так нуждался.

Впрочем, Стефан был даже рад тому, что он снова вышел на охоту, ведь это удушливое, пустое время могло его сгубить, почти сгубило его. Он чувствовал, что начинал задыхаться, как пёс, которому слишком сильно натянули ошейник.

Первые лучи солнца упали на опушку леса, когда Стефан преградил ей дорогу.

Деревья расступились и спрятались, остался только один большой, старый дуб, чьи листья налились соком, а корни вылезли из земли, как вспухшие вены, шершавые, влажные.

Гримаса страха на лице Агаты. Прижать её к этому дереву, сжать её горло, схватить за волосы эту сучку. Главное, чтобы она не кричала и не сопротивлялась. Он сделает свою работу чисто и хорошо, ради этого острова и пепельного пляжа, который так и не смог подарить ему ни одной минуты покоя.

Стефан не заметил, как тонкое, белое лезвие легко вошло в его грудь, причинив ему резкую, как вспышка, боль. Он наклонялся к Агате всё ближе и уже не мог остановиться. Он сам насаживался на нож, как свинья, повизгивая и сопя, удивляясь звукам, исходившим из его нутра.

Стефан угрожающе поднял руки, всё ещё приближаясь к ней, но упал на колени. Он в ярости сжимал кулаки. Добраться до неё, уничтожить, задушить… Его тело было таким здоровым, сильным, а сейчас ему нанесли такой страшный, непоправимый вред. Как много крови, как мерзко, противно.

Он попытался подняться и с ужасом посмотрел в её глаза. В них уже не было никакого страха. Холодные, торжествующие глаза дьяволицы. Вот кем она была, почему он сразу этого не понял?

Он начал судорожно ползти в сторону, подальше от этих глаз, как можно дальше от Агаты. Бежать, бежать отсюда, но не было сил даже встать. Он закапывался в листья, пытаясь спрятаться, не понимая, что это бессмысленно. Что это?

Она подошла к нему, он видит её лицо. Но это уже не она, не Агата. Что-то большое, страшное склонялось над ним всё ближе, заслоняя собой весь горизонт. Стефан из последних сил выставил вперёд руки, как ребёнок. Гигантская, слюнявая пасть с ровными рядами острых зубов сомкнулась над его головой.

Агата

Она шла по лесу, одинокая белая фигура среди изогнутых деревьев, сама не зная, куда, забираясь всё дальше.

Она уже не ощущала ни утренней свежести, ни лёгкого ветра с пляжа. Ей было душно, тесно. Четыре стены захлопывались, сжимались, не давая ей дышать. От них уже нельзя было убежать, скрыться.

Тёмный коридор, Агата снова шла по нему и не могла выбраться. Она спотыкалась, падала, лишь бы не смотреть под ноги, не переступать через что-то ещё живое, тяжёлое, большое.

Милый, родной Стефан! Почему ты так спешишь? К чему эта погоня? Тот вечер в городе мог исцелить её, сломать эти проклятые стены, она уже чувствовала наощупь выход из этого бесконечного коридора.

Ни остров, ни пляж – ничто не могло спасти её. Только Стефан, но почему он так торопится? Неужели всё кончено?

Лицо Стефана на расстоянии вытянутой руки. Хочется кричать. Потому что это не Стефан, это её отец. Тот же каменный подбородок, выступающие скулы, та же ядовитая ухмылка. Нет, здесь не может быть ошибки.

Она снова в коридоре в их маленькой парижской квартирке, она с отцом одна взаперти в их маленькой парижской квартирке. И отчётливая, звенящая, как струна, мысль: он сделает тебе больно, так больно, что назад пути не будет. Так страшно, душа рвётся наружу, невозможно плакать, помутился рассудок. Он сильный, злой, большой, он хочет причинить ей боль.

Кухонный нож, яростный удар, ведущий к спасению. Идущий не от руки, а от сжавшегося скулящего комочка где-то в области живота, в который в тот момент свернулась вся её жизнь, всё её естество. Спасти себя, нужно спасти себя. Комочек разгибается, заполняет собой всё, кричит с восторгом, кричит с триумфом. Ты будешь жить, Агата. Ещё несколько ударов, отец падает на пол, его не обойти, он такой большой, что распластался по всему полу. Переступить через него, надо через него переступить.

С тех пор Агата всегда носила с собой нож, странная привычка. Но Стефан этого, конечно, не знал, не мог знать. Дурачок, на его замерших глазах выражение страха. Главное, не запачкаться, когда будешь переступать через него, главное, не запачкаться, Агата.

Главный редактор

Часть 1. Главный редактор

Не знаю, почему я сразу же не уволился из редакции. Наверное, потому что в стране бушевал экономический кризис, и найти работу было практически невозможно. А может быть, потому что дома меня ждали жена с пятимесячным ребёнком. Хотя, скорее всего, дело было в моём малодушии, трусости и лени. Сейчас странно говорить о таких вещах, когда все вокруг считают тебя героем Революции, и о тебе пишут в учебниках по истории.

Но иногда мне кажется, что было ещё что-то. Что-то необъяснимое и даже мистическое, что не позволило мне тогда, в самом начале, развернуться и уйти, не запачкавшись.

То, что главный редактор нашей газеты был самым плохим человеком на Земле, я стал догадываться в первый же день, через неделю я был уже в этом абсолютно уверен. Илья Дадонов, так его звали, был расистом, женоненавистником, гомофобом, ярым поклонником Сталина и русского мира. При этом мелочным, злобным и мстительным человеком. Короче, он был подонком. Но, как бы это сказать, подонком цельным, незамутнённым, лишённым сомнений, в этом ему стоит отдать должное. Он представлял страшный, изуродованный мир, но был его флагманом и готов был перегрызть за него глотку. Как мне казалось, и я представлял какой-то мир, но я не только не мог его отстоять, я даже не мог его чётко сформулировать. В общем, в нашей борьбе, если это можно было так назвать, я был заведомо слабой стороной.

Это началось не сразу. Поначалу наше общение с Дадоновым ограничивалось его едкими комментариями и бесконечными правками моих статей, после которых они становились плоскими и убогими. И если раньше я боролся за каждую запятую, то тут как кролик перед удавом с готовностью на всё соглашался и не спорил, лишь бы поскорее от него сбежать. Да и газета наша довольно быстро превратилась в рупор православно-казарменного мракобесия.

Потом он как-то пересадил меня к себе в кабинет (все остальные сотрудники сидели в общей комнате – ньюсруме), выделив мне отдельный компьютер. Так я стал кем-то вроде его личного ассистента, как это называется на ярмарке вакансий. Я до сих пор с ужасом вспоминаю те напряжённые и давящие часы в полной тишине наедине с ним. Нет, я не носил ему кофе и не забирал его вещи из химчистки. Мои обязанности вообще мало поменялись. Кажется, я вёл его рабочий ежедневник и распечатывал какие-то письма. Честно признаться, он мне доплачивал, и я на удивление быстро смирился со своей новой ролью.

Тем более, все мои мысли в тот момент были заняты совсем другим. После публикации моих первых стихов в одном из журналов на меня вышло небольшое издательство с предложением выпустить уже целый сборник. Тогда я был ещё полон надежд и готов терпеть своё жалкое полусуществование на работе ради шанса в литературе. И ради семьи… Конечно же, ради семьи. К тому моменту большинство наших с женой друзей либо сбежали из страны, либо подались в оппозиционные СМИ, перебиваясь с хлеба на воду.

Ну а потом случилась история с телефоном. Дадонов и раньше часто звонил мне. И ранним утром, и среди ночи, даже не думая извиняться. Но неожиданно он стал выбирать такое время… как бы дико это ни звучало, он начал звонить мне в те моменты, когда я был счастлив. Постараюсь объяснить. Представьте себе, что вы идёте с семьёй в парк, гуляете, пьёте кофе, катаете ребёнка на пони. За всей жизненной суетой сколько у вас остаётся на радость, умиротворение, любовь – в общем, на всё то, что принято называть счастьем? Всего несколько мгновений. Вот тогда мне и звонил Дадонов.

В суеверном страхе я менял мелодии звонка, потом и модели телефонов, но это не помогало. Сколько раз бывало так, что я пристально вглядывался в экран, и он через какое-то время начинал плавиться и цвести узорами, складываясь в его фамилию в центре, а сам телефон – вибрировать, как гремучая змея, у меня в руках.

А однажды я сам должен был звонить ему. Уже не помню, зачем. Наверное, чтобы утвердить какую-то очередную статью. Я вышел на балкон и закурил. С некоторых пор мне требовалось время, чтобы морально подготовиться к разговору с ним.

Я услышал гудки. Он, как обычно, долго не отвечал.

В редакции были уверены, что так он подчёркивал свою значимость. Я посмотрел в окно. Был поздний вечер, по одинокой освещённой фонарями улице медленно шагала тёмная фигура. Она показалась мне знакомой. Я стал вглядываться. Неожиданно фигура остановилась, закопошилась. Мелькнул огонёк телефона.

Я мгновенно всё понял и резко отскочил от окна. Я присел на корточки и дрожащими пальцами сбросил звонок (потом как-нибудь объясню, потом, попал в аварию, умер!) Я убрал звук, через секунду выключил телефон. Я замер.

В голове крутилась мысль: «Как? Как он оказался здесь?»

Хотя вру, ни о чём таком я не думал. Вся эта ситуация, фантастическая и неправдоподобная, казалась мне в ту минуту почему-то абсолютно естественной. К чувству страха примешивалось какое-то невероятное возбуждение. Я останавливал себя от того, чтобы не встать во весь рост и не крикнуть ему что-нибудь. Не знаю, сколько я так просидел.

Стараясь не подавать вида, я вернулся на кухню. Жена как раз приготовила ужин, когда раздался звонок в дверь. Я уже точно знал, что это он, но в то же время понимал, что этого не может быть. Так дети, услышав странные скрипы в комнате, искренне верят, что это пришло чудовище, чтобы забрать их. Но этого никогда не происходит, этом-то вся и прелесть. Поэтому, когда в глазок двери я увидел Дадонова – толстого, живого, в омерзительной кожаной куртке с меховым воротником, что-то важное во мне оборвалось. Я почувствовал, что весь мир меня обманывал.

Он позвонил ещё раз. Внезапно у меня пронеслась отчаянная мысль. Если вести себя тихо, он подумает, что никого нет дома и уйдёт. Но жена уже вышла в прихожую, а дочка пронеслась мимо и стала яростно дёргать за ручку двери.

– Кто это? – спросила жена, уставившись на меня.

Я поспешно открыл дверь и впустил Дадонова в квартиру. Он сам как будто не до конца понимал, что он здесь делает.

– Спите, что ли? – в своей привычной манере, вместо приветствия, проворчал он. Но, увидев, как моя дочка ласково тянет его за рукав, просясь на ручки, произнёс нейтрально, в сторону:

– Какой чудный ребёнок…

– Познакомься, это Илья Дадонов, главный редактор нашей газеты, – стараясь не смотреть жене в глаза, сказал я.

– Очень приятно! Поужинаете с нами? –она, как обычно, моментально надела маску хозяйки.

– Я вообще-то ненадолго. По поводу статьи, а вернее галиматьи, которую ты мне прислал, – снова напустив на себя строгость, сказал Дадонов, повернувшись в мою сторону.

– Так ведь всё остынет! И так, наверное, уже остыло, – пропустив мимо ушей замечание Дадонова, как можно доброжелательней сказала жена.

Я молил Бога, чтобы он отказался. Но Дадонов неожиданно вновь сменил гнев на милость, улыбнулся, и даже изобразил что-то вроде поклона. К моему удивлению, у них с женой завязалась оживлённая беседа.

– Расширяться не планируете? – оглядев нашу маленькую кухоньку, спросил Дадонов, – тем более ребёнок маленький.

– Надо! Конечно, надо. Мы смотрели квартиры, но сейчас сами понимаете, в стране полный хаос. В нашем районе ничего нет.

Дадонов, накладывая в тарелку салат, спокойно и со знанием дела рассказал про последние цены на недвижимость и дал подробный прогноз по ипотеке.

– А это, прошу прощения, сайдинг? – показав пальцем на стены, спросил Дадонов.

– Да, он старый, мы всё хотели какими-нибудь картинами завесить.

Тогда Дадонов, уплетая рыбу с пюре, рассказал о том, что сайдинг – это прошлый век, а надо монолит, и что вот он недавно делал ремонт и может посоветовать мастеров.

Жена, казалось, слушала его с большим удовольствием, часто переспрашивала, прося разъяснить что-нибудь.

Я же думал про себя: как она могла поверить во всё это? Нет, понятно, что всё это важно, семейное благополучие, быт, но как можно поверить в это искренне? Можно притворяться, что ты интересуешься ремонтом, пенсией, премией за выслугу лет, но поверить в это до конца означает предать что-то важное в себе.

Они обсудили ещё детские сады, новые медицинские страховки, выбор между собственной машиной и такси (ну как же вы, без руля с ребёнком?).

Дадонова внимательно слушала даже моя дочка, послушно доедая пюре. Моя дочка, которая обычно подпрыгивала на стуле, смеялась с набитым ртом и раз в три минуты куда-то убегала. И тут я понял, что со мной. Дадонов представлял собой мужское, традиционное, патриархальное и, как ни крути, надёжное и сильное. Именно за такое хватаешься, когда всё вокруг рушится. И я ему завидовал. Да, завидовал. Потому что из-за какого-то собственного изъяна я бы никогда не смог стать таким. И самое страшное, что этот изъян я всегда считал своим преимуществом. Но тот вечер зародил у меня сомнения, которые остаются со мной до сих пор. А ещё я подумал, что этого, наверное, очень не хватает во мне моей жене.