Читать книгу: «Яд в сахарной глазури. Книга вторая», страница 2

Подлинная, содержательная личность обладает вкусом – к идеям, искусству, профессии. У неё есть интеллектуальные и моральные границы. «Умение ладить со всеми» часто означает, что этих границ попросту нет, а внутренний мир слишком беден, чтобы его защищать.

Громче всех о своих «коммуникативных навыках» говорят те, кому больше похвастаться нечем. Умение ладить со всеми подряд часто является признаком того, что человек ни с кем по-настоящему не сошёлся.

«Коммуникабельность» стала универсальным синонимом для тех, у кого нет чёткой специализации. Когда за душой нет ни формулы, ни концепции, остаётся лишь улыбка и тёплое рукопожатие.

В современном профессиональном мире переоценили «мягкие навыки» и начали забывать о «жёстких» – о том, что настоящий профессионализм строится на твёрдых знаниях и умении их применять, а не на пустом блеске общения.

Громче всех о своих «навыках общения» говорят те, кому нечего сказать по существу. Их главный капитал – умение растянуть пятиминутный разговор на час, не раскрыв ни одной содержательной детали.

Работа инженера, аналитика, учёного – это создание ценности. Карьера менеджера по «чему-то там» – это умение говорить о ценности, которую создали другие.

Громче всех о своих «коммуникативных навыках» говорят те, кому нечем их подкрепить. Финансовый аналитик демонстрирует результат в тишине своего кабинета, пока менеджер по продажам заговаривает зубы клиентам – и называет это «искусством переговоров».

«Коммуникабельность» стала спасательным кругом для тех, кто тонет в профессиях, требующих не болтливости, а ума.

Не вся жизнь – это продажи.

Есть ещё титанический труд в тишине, и его результаты говорят громче любых слов.

Если ваш главный навык – умение договариваться, вероятно, вам просто нечего предложить, кроме этого умения.

Общество перестало отличать мастерство от умения его продать. Они восхищаются шутом, который может рассказать о мече, и равнодушно проходят мимо кузнеца, который его выковал – потому что кузнец молчалив, а его руки в саже.

Люди учатся продавать процесс вместо результата, энтузиазм вместо компетенции, командный дух вместо личной гениальности. И удивляются, почему мир погружается в управленческий маразм.

Безоглядная вера в слова – это готовность души раствориться в любом модном лозунге, променяв собственную сущность на дешёвый суррогат принадлежности.

Общество награждает не тех, кто решает проблемы, а тех, кто умеет о них эффектно говорить, создавая иллюзию деятельности.

Есть особый сорт людей – и таких большинство, – которые возвели сплетни в ранг высшей интеллектуальной деятельности. Они не беседуют – они ведут непрерывный обмен социальным шумом. Это ровный, монотонный гул о том, кто кого подсидел, кто на что потратился, кто с кем переспал… Их память – это архив чужих провалов, их сознание – каталог чужих грехов.

Они восседают в своих ресторанах, тычут пальцем в чужие судьбы, будто это кнопки на игровом автомате, и свято верят, что, нажимая на них, управляют реальностью. «А ты слышал? А ты видел?» – и в их глазах загораются огоньки азарта, будто они нашли золотую жилу, а не новую кучу помоев.

Ценность высказывания здесь определяется не его истинностью или новизной, а способностью вызвать ритуальный отклик – кивок, поддакивание, встречную порцию аналогичного мусора.

Всё их естество звереет, если ты отказываешься сортировать этот хлам вместе с ними. Им нужно перемывать мелочные кости чужого быта – тебе же хочется говорить о том, что строится, а не разрушается. О том, что создаёт, а не пережёвывает. О деле, которое требует ума. Об идее, требующей смелости. О смысле, которому нужна тишина для своего рождения.

Они же предпочитают свой гул – этому молчанию, предшествующему слову. И потому их мир – это вечный базар, где торгуют только слухами, и где никогда не говорят о чём-то по-настоящему важном.

«Я делаю вид, что верю в твою уникальность, а ты делаешь вид, что веришь в мою искренность». Основа современных социальных связей.

Человек бежит к новым знакомствам не в поисках новизны, а в погоне за дешёвым восхищением. Старые знакомые видели его слабости и разгадали уловки; их признание утратило цену, ибо куплено знанием. Новичок же – это чистая монета лести, которую он спешит пустить в оборот, пока тот не распознал фальшивку его личности.

Возвеличивание достоинств другого есть лишь замаскированное самовосхваление. Похвала, щедро расточаемая в адрес других, призвана отскочить бумерангом и поразить цель куда более важную – собственное «Я».

Понаблюдай немного за людьми и поймёшь, что их общение – это в значительной степени ритуализированная лесть, где говорят не то, что думают, а то, что от них ждут услышать, и выдают эту трусость за эмпатию и тактичность.

Откажешься участвовать в этом фарсе – и ярлык «гордеца» или «странного» уже готов.

Дав каждому право голоса, ты обнаружишь, что большинству нечего сказать, кроме пошлостей, жалоб и злобы.

Культура иерархии, где мудреца слушали стоя, сменилась культурой шума, где мнение блогера приравнивается к открытию учёного. Теперь истина не рождается в тишине библиотек – она тонет в крике стаи, где самый громкий голос считается самым веским доводом.

Доступ к информации не равен знанию. Убеждение, что каждое мнение имеет ценность, привело к тому, что мнение невежды стало весить столько же, сколько мнение эксперта.

Равенство возможностей не должно означать равенства истины и лжи.

Культ «любви к себе», «саморазвития» и «поиска себя» часто является оправданием для откровенного нарциссизма и отказа от обязанностей перед семьёй и обществом. Это гипертрофия личного комфорта в ущерб всему остальному.

«Полюби себя» стало светской молитвой, оправдывающей чёрствость, слабость и бегство от ответственности.

Погоня за «душевным покоем», медитациями и избеганием «негатива» часто служит оправданием для социального и интеллектуального паралича. Это форма трусости перед реальностью, которая требует борьбы и усилий.

Искусство отражает дух эпохи. Наша эпоха, не веря ни в Бога, ни в большие смыслы, способна порождать лишь циничных антигероев или страдающих жертв, но не фигуры для подражания.

Антигерой – единственный герой, которого может породить эпоха, не верящая ни во что, кроме собственных сомнений.

Мы разучились создавать героев не из-за недостатка таланта, а из-за избытка трусости перед всем, что выше обыденности.

Искусство, которое боится идеала, обречено плодить лишь карикатуры.

Лирика современной песни – это три аккорда, приправленные детским лепетом о деньгах, сексе и бессмысленном бунте. Это мычание стада, возведённое в ранг поэзии.

И люди слушают эту какофонию потому, что она идеально соответствует хаосу в их собственных душах – такому же бессвязному, громкому и пустому.

Раньше музыку создавали талант и душа. Теперь её производят компьютерные алгоритмы, рассчитанные на то, чтобы вызывать дешёвое привыкание, как наркотик для ушей.

Раньше в музыке искали страсть. Теперь находят лишь ритмично организованную пошлость, где брань служит костылём для эмоций, которые слишком слабы, чтобы выразиться обычными словами.

Это не смелость – материться в микрофон. Это трусость. Трусость быть услышанным без этой дешёвой бравады. Трусость посмотреть в лицо своей пустоте и обнаружить, что за агрессией там ничего нет.

Музыка, построенная на мате, – идеальный продукт для общества потребления. Её не нужно понимать, ей не нужно восхищаться – её нужно только потреблять, как потребляют фастфуд: быстро, безвкусно и с одинаковым пластиковым привкусом бунта.

Когда-то музыка будила душу. Теперь же она лишь будит тело – примитивными ритмами и грязной лексикой, не оставляя в уме ничего, кроме гула, как после долгой пьянки.

Признак вырождения эпохи – не в хаосе, а в том, что хаос начинают считать порядком. Когда общество принимает фекалии за золото, это означает, что его обоняние мертво.

Романы о любви читают не для того, чтобы познать чувство, а для того, чтобы увидеть себя в роли его божества. Это не поиск любви – это поклонение собственному отражению, украшенному чужими словами.

Сюжет романтического бестселлера обычно укладывается в одну формулу: инфантилизм характеров, помноженный на нарциссическую подпитку и приправленный легализацией одной-двух деструктивных моделей поведения под соусом «судьбы».

Есть особая порода женщин, слывущих «мудрыми». Их мудрость – сомнительного свойства. Это не плод духовного роста, а осадок от перегоревшего порока. Они не возвысились над своей молодостью – они просто пережили её, как переживают болезнь, оставляющую после себя иммунитет в виде стойкой тошноты к прежним соблазнам.

Они утверждают, что познали мужчин. Но что они познали? Они изучили их слабости, их примитивные ходы, их страх перед обязательствами – словом, всё то, что видят в зеркале каждый день. Их знание – это знание сообщника, а не мудреца. Они распознали пустоту в каждом новом «ловеласе» лишь потому, что тысячу раз натыкались на её точную копию в себе.