Читать книгу: «На всю жизнь и после»

Пролог

Конец света для всех людей ничтожен в сравнении с разрушенной жизнью одного человека.

Большой город напоминал бескрайний океан, по которому вместо моряков ходили люди. Они не могли увидеть то, что творится в его глубинах, будто смотрели на водную гладь, а она не пускала их дальше. Город был щелястый, изрезанный темными переулками и хранящий в себе пустоты. Обширная территория отдалила жителей друг от друга, даже тех, кто каждый день терся плечами в тесных автобусах и душном метро.

Люди стали шумом сами для себя, даже сейчас они не замечают, как вокруг них происходит бойня. Она началась внезапно – в один миг невиновные стали преступниками, приговоренными к высшей мере наказания. На них охотились вчерашние друзья и знакомые, с которыми они накануне здоровались, болтали и делились планами, кому желали приятного дня. К такому повороту не сможет подготовиться ни одна душа, невозможно даже вообразить себе, как ты настраиваешься на событие, в которое отказываешься поверить. Ночь, когда это случилось, стала показательной и надолго поселила во множестве голов мысль о разрушительной силе их общества.

Виновные старались убежать, но за углом их ждал неукротимый огонь и всепоглощающая тьма. Примерно одному из десяти удавалось миновать вероломного наказания. Те, кому повезло меньше, натыкались на слепящий свет и леденящий холод…

По одному из темных переулков, широкому, холодному и безлюдному, бежала женщина с грудным ребенком на руках, а рядом с ней – мужчина. На них была одежда, что они успели схватить, когда в спешке покидали квартиру. Мальчика, которому еще даже не исполнилось и года, пришлось укутать с головой в серый шерстяной шарф. Молодая пара двигалась достаточно прытко, но их преследователь бежал еще быстрее. На вид это был обычный мужчина крепкого телосложения в белой рубашке и брюках. Когда он приблизился на расстояние пары шагов, в его руках появился моток цепи. Мужчина сделал рывок и стеганул по лодыжкам сначала женщину, а затем и ее мужа. Они упали одновременно; мать успела сгруппироваться и уберечь свое дитя от удара об асфальт. Падение обнажило головку мальчика с красным родимым пятном. Цепь исчезла, и на ее месте появился черный револьвер, его дуло и камора барабана испускали слабый красный свет. Карающее оружие в татуированной руке было направлено в безразличные лица молодоженов, только малыш начал морщить веки и лоб. Вот-вот раздастся его плач.

Глава 1

Летний дождь заставил поредеть улицы большого города. Юноша в черной кожаной куртке, который только перешагнул порог совершеннолетия, куда-то торопился, перепрыгивая лужи на тротуаре. Голову покрывал капюшон, а воротником черной водолазки парень закрыл лицо от назойливых капель, подгоняемых слабым ветром.

Местами вздувшаяся плитка под его ногами принимала на себя фонарный свет, искажаемый рябью от дождинок. Некоторые из этих фонарей, видимо, потухли навсегда. Но вывески бутиков и фары проезжающих мимо машин не позволяли нашему любителю черной одежды сбиться с пути или споткнуться о приподнятые плиты.

Оставалось пару кварталов до места, в которое спешил этот юноша. Но бесцеремонное опоздание на десять минут было неизбежно. Даже в школе учителя стерли языки, небо и зубы, ругая его за непунктуальность. Каждый день незримая магия, сглаз или заговоры не позволяли ученику соблюдать расписание. Причины всегда были разные, в основном, желание посидеть дома после завтрака с кружкой чая в руке и понаблюдать за двором. Нельзя отказывать себе в безмятежных удовольствиях ради своевременного начала тяжелого дня.

Но на этот раз причиной опоздания стала его самая любимая еда – пельмени ручной лепки. Кроме того, плотный ужин был обязателен и для спокойствия его бабушки, с которой юноша прожил всю жизнь, и для сеанса, на который он сейчас спешил. В пельменях обычно утопал лишь кусочек сливочного масла, который, плавясь, растекался по дымящемуся тесту, и больше никаких приправ и соусов не допускалось. Ему нравился первый пельмешек с самым насыщенным и искренним вкусом. Подул немного, надкусил меньше половины, и по рту вместе с каплями бульона растеклись мясные нотки. День пельменей был раз в месяц, можно сказать, что сегодня святой праздник – точно ничего плохого не должно было произойти.

Он не испытывал волнения или легких судорог в теле, которые обычно проявляли себя в преддверии чего-то неизведанного. На душе было спокойно – это его решение, и оно должно быть исполнено. Мысли о позднем возвращении домой причиняли больше беспокойства, потому что бабушка будет ругать внука долго и мучительно. Он не думал о ее переживаниях, в голове прокручивалась будущая лекция об опасностях этого мира и непослушании, переходящем все границы. Наш парень уже совершеннолетний, он чувствует себя взрослым, хоть таким является формально. Ему известны его права, но обязанности, как нарочно, туманны. С его возрастом нужно считаться, он больше не ребенок.

Молодой человек добрался до места назначения и стал напротив двухэтажного здания, неоновая вывеска которого извивалась в форме слов: «Тату-Салон». Он открыл дверь, потревожив дверной колокольчик, его взгляд остановился на мужчине, который сидел за стойкой ресепшена в противоположной от входной двери части комнаты. Расслабленное положение незнакомца резко сменилось на напряженное; юноше показалось, что на него сейчас смотрит готовая к выпаду змея в обличии человека. Лицо этого мужчины было бледным, застывшим в каменной маске; даже глаза ровным счетом никак не выдавали его мыслей.

– Добрый вечер, извините, сильно опоздал, – сказал молодой человек и улыбнулся, пытаясь ослабить непонятно откуда взявшееся напряжение незнакомца. – Запись на шесть часов.

После этой фразы сотрудник салона расслабился и бросил взгляд на часы справа от него.

– Добрый вечер, сегодня определенно ваш день, записей больше нет, но впредь лучше не опаздывайте, потому что дни бывают разные. Борис, верно? – мужчина встал со стула, уголки его губ растянулись, а глаза сузились. Улыбка была не просто натянутой, в ней даже не было желания быть похожей на настоящую – лицевые мышцы просто сложились в узор.

– Верно, – проговорил Борис тоном человека, который чувствует, что с его собеседником что-то не так. В голове промелькнула мысль об уходе, но она была проглочена второй: «Это место существует тут уже давно и дурной славой не пользуется».

Юноша снял капюшон, явив на свет люминесцентных ламп свою необычную прическу – спускающиеся до шеи светлые волосы с ярко выделяющейся чуть выше лба красной прядью, которую в этот цвет окрашивало родимое пятно. Лицо приятное, кожа бледная, а глаза темно-голубые. На вид обычный симпатичный юноша, но красные волосы, которые торчали в разные стороны, не могли не обратить на себя внимание. Борис часто ловил окружающих на том, как их глаза смотрят сначала вверх, а потом только разглядывают все остальное. В этот раз все было иначе, сотрудник салона не обратил внимания на пятно, будто его прикрыли ладонью.

Темноволосый мужчина с широкими плечами и острыми чертами лица был выше своего посетителя на голову. Он покинул стойку ресепшена и подошел к Борису, когда тот продевал вешалку-плечики в куртку. Рукава белой рубашки тату-мастера были закатаны выше локтей и обнажали предплечья, усеянные изображениями огнестрельного и холодного оружия. Они не составляли единый рисунок, а располагались обособленно, видимо, наносились в разные периоды жизни, хотя и выглядели достаточно свежо.

– Выспались, поужинали, алкоголь не пили? – спросил мужчина.

– Да, – без паузы ответил Борис.

Очевидно, что знание о соблюдении рекомендаций поднимет настроение любому сотруднику, потому что предвещает легкую работу.

– Эскиз и расположение мы с вами согласовали. Прошу, – он жестом пригласил Бориса в комнатку рядом со стойкой ресепшена. На этот раз улыбка была не такой широкой, а глаза и голос выражали глубокую безучастность, ощущалась фальшь в его добродушном отношении.

Судя по вместительности комнаты, это здание было когда-то парикмахерской, которая могла одновременно обслуживать пять персон. Вокруг царили чистота и порядок – чрезмерные, по мнению Бориса. Большое окно напротив входа было заклеено плакатом с плоским женским животиком, покрытым татуировками и многочисленными каплями. Под постером стояла кушетка для массажа с прорезью под лицо. Все поверхности, к которым мог прикоснуться человек, были замотаны пищевой пленкой. Рядом с кушеткой располагался столик, обклеенный специальным черным материалом с рамками из малярного скотча, а над ним возвышалась так же укутанная пищевой пленкой лампа на кронштейне. Подобное мумифицирование и опечатывание было необходимостью и данью стерильности.

– Вот вам салфетка, – мужчина оторвал от рулона крупный лист стерильной белой простыни, чтобы клиент положил ее под живот и голову, – располагайтесь на кушетке, как вам удобно, – он опять говорил безэмоционально, пусто, тщательно стараясь наполнить слова и без того заложенным в них смыслом.

Юноша перестал обращать на его странности внимание, как говорится, им вместе детей не крестить. Он расстелил салфетку на кушетке и снял водолазку, тельце у него было худосочное и более бледное, чем лицо. Борис лег, вставив лицо в предназначенное для этого отверстие. За пределами этой комнаты стояла тишина – похоже, они были здесь одни.

Татуировщик приближался к клиенту, шелестя эскизом.

– Для первой татуировки трапеция не лучшее место. Может, пока еще не начали, передумаете? На плече тоже неплохо будет смотреться.

– Нет, ничего не меняем.

Татуировщик попшикал на оговоренный участок спины. Орошаемое место подрагивало каждый раз, когда холодная жидкость касалась кожи.

– Расслабьтесь, все будет хорошо. Следующие тату советую планировать от запястий до плеч. Наберетесь опыта и до сосков когда-нибудь дойдете.

Опять эта эмоциональная недосказанность. Врачи и медсестры подтрунивали над дрожью маленького Бориса из-за боязни уколов, что вызывало стыд и легкую неприязнь, которые улетучивались с последними каплями препарата в шприце. Но сейчас штиль.

Борис почувствовал, как мастер что-то намазывает и проходится бритвой по коже. Татуировщик приложил макет и маркером нарисовал крестики, обозначив края эскиза, затем разглаживающими движениями наклеил копирку, примеряя ее по оставленным маячкам. Расправленная бумажка была аккуратно стянута, обнажая темно-сиреневые, местами прерывающиеся линии, которые складывались в силуэт, напоминающий ядерный гриб.

Татуировщик попросил Бориса повернуть голову, чтобы убедиться – мастер ставит новую, только что распечатанную иглу. Для этого молодому человеку нужно было вытащить лицо из этого похожего на сидение унитаза отверстия и положить щеку на его ободок. Мужчина уже в хирургических перчатках собирал машинку, устанавливая иглу, – небольшую спицу с ушком на обратной стороне. Он собрал основную часть прибора, которая не должна была прикасаться к телу юноши, еще до его прихода. Машинка напоминала змею, спрятавшую весь свой хвост в пакет, что хорошо сидел на ней, а ее голова была обмотана черным эластичным бинтом, заклеенным пластырем. На лампе висел эскиз. Борис опять погрузил голову в отверстие. Уши залило назойливое жужжание машинки, а мозг приказывал мышцам размякнуть, что они послушно исполнили.

Первое касание иглой растеклось по спине, напоминая легкий удар током: зудящий, сжимающий мышцы и вызывающий онемение. Это чувство раздражало ни в чем не повинные нервы и тянулось вместе с изящной линией контура татуировки. Каждое непродолжительное касание заставляло изнеженного клиента чувствовать себя проводником в замкнутой электрической цепи слабой мощности. Татуировщик не вел сплошную линию, а впрыскивал краску маленькими мазками и протирал салфеткой вздувавшиеся пятна крови и краски. Молодой человек стойко выдержал нанесение контура, он только стучал пальцами левой руки о край кушетки. Для него это было терпимо, но чтобы не думать о боли, старался придумать план, как он будет скрывать свой узор от бабули.

Мастер прервался, жужжащие звуки сменились на пластиковый треск. Борис оторвал свои глаза от белого кафельного пола и опять приложил щеку к ободку. Татуировщик менял иглу, видимо, она была для закрашивания, но в этот раз мужчина не удосужился предложить клиенту понаблюдать за заменой. Может быть, не хотел оскорблять его очевидными вещами – захочет убедиться, посмотрит, опыт уже имеется. Мастер и в этот раз все делал правильно: достал иглу из герметичного бумажного пакетика – один раз откроешь, больше обратно, как новую, не вернешь – и принялся ее устанавливать. Бориса эти действия не интересовали, но для собственного спокойствия он не отнимал глаз от рук татуировщика, пока тот не закончил. Тогда юноша вернулся к созерцанию пола, сосредоточился на нетронутой коже его спины и старался забыть о саднящем островке, который постепенно попускал болевой шок.

Татуировщик вернулся на исходную позицию, машинка опять протяжно затрепетала. Пальцы молодого человека ускорили свой темп, они сбивались с ритма, когда мазки стали крупнее, а промежуток между протиранием салфетками сократился. В голову заполз вопрос: «Зачем мне это все?» Борис в очередной раз поймал себя на мысли о совершении необдуманного поступка, он на него решился, но пустил все на самотек. Татуировка сможет привлечь внимание, если он снимет майку, или сослужит службу при его опознании, и на этом все. Ему хотелось смелого поступка, «салюта», который знаменует его зрелость и храбрость, только дело в том, что это станет мимолетным моментом яркого света, торжественного и необыденного, но его неминуемо поглотит тьма повседневности.

Татуировщик продолжал молчать. Молодой человек как будто бы понимал причину его молчания – сотрудник салона не хотел мешать мыслям посетителей и из вежливости не вторгался в чужие раздумья.

– А вы местный или с окраины? – вяло проговорил мастер, разрушив предположение Бориса. Он перестал наносить татуировку, ожидая ответа на вопрос.

– Я тут неподалеку живу, – ответил юноша, не задумываясь о внезапности подобного вопроса. Он хотел избежать таких заминок для скорейшего окончания сеанса.

– Пешком шли или…

– Пешком.

Татуировщик сразу же приступил к завершению рисунка. Сеанс продолжался около двух часов. Борис, одолеваемый скукой, бегал глазами по стыкам кафеля, представляя, что гоняет по желобу перламутровую бусинку. Оскверненное, возможно навечно, место пульсировало, казалось, передразнивая сердечный ритм. Машинка смолкла. Мастер тщательно натирал чем-то пенным место, о котором юноша хотел забыть, а затем, слегка придавливая, снял эти мыльные полоски и сдобрил кожу какой-то мазью.

– Можете вставать.

Клиент поднялся, разминая затекшие мышцы, и заметил, что простынка приклеилась к нему неровным влажным фартуком. Он немедленно избавился от нее, скомкал и оставил на кушетке. Татуировщик смотрел прямо на него и держал прямоугольное зеркало, из-за чего юноша смущенно опустил глаза вниз. Мастер указал свободной рукой на настенное зеркало слева и стал позади молодого человека, сопрягая отражения. На спине Бориса было именно то, что он хотел, именно там, где он хотел. По телу растекалось теплое чувство приобретенной вещи, такой новой и неизношенной, его собственной. Юноша легко улыбнулся.

Он аккуратно двигал мышцами и растягивал кожу, будто боялся сломать. Его движения заставляли ощерившуюся кобру шире раскрыть пасть. Он совершенно забыл о своих переживаниях по поводу татуировки и реакции бабушки. Полотно памяти будто постирали, избавив от въевшихся пятен совести. Борису даже не показалось странным, что его стойкие и логичные убеждения выветрились, как неприятный запах.

Мастер опять чем-то помазал татуировку и, приложив небольшой компресс, принялся заклеивать его края по периметру пластырем.

– Одевайтесь и подойдите к стойке ресепшена, я дам вам брошюру, – проговорил он своим безучастным голосом.

Борис подумал, что ему хотят всучить рекламу, но потом согрелся мыслью о подарочном сертификате. Загадочная бумажка оказалась памяткой по уходу за татуировкой. Он расплатился и принялся натягивать куртку, не используя трапециевидную мышцу и мышцы в ее окрестностях. Они обменялись прощаниями. Юноша открыл входную дверь и остановился, он не услышал колокольчика – его не было на месте. Татуировщик, видимо, снял его, пока клиент переодевался.

– После восьми шуметь запрещено, – ответил мастер на немой вопрос.

Всю дорогу до дома Борис обдумывал странное поведение человека, который его так замечательно обслужил. Он сразу находил объяснения его поступкам, и в конце концов мастер стал для него положительным персонажем сегодняшнего дня. Татуировщик говорил эмоционально нейтрально, чтобы не пугать его чересчур натянутой лживой улыбкой, которую обожает надевать обслуживающий персонал; назначение у нее одно – я твой друг, пока не расплатишься и не выйдешь за дверь. Работа была выполнена вообще без нареканий. Снятый колокольчик – значит, законопослушный гражданин.

Юноша остановился около аптеки рядом с домом, скользнул в карман за брошюрой, которую планировалось прочитать, лежа на кровати, и принялся искать в тексте названия необходимых средств для обработки тату. Откуда взялся такой прилив ответственности, неужели она заразна? Только зануды беспокоятся об этом, а он ведь не такой, уже не такой. Раз Борис все-таки достал памятку, то решил купить все необходимое: вата, заживляющая мазь без спирта, пищевая пленка, салфетки.

Жил он на последнем этаже пятиэтажного дома. Стоило приоткрыть входную дверь квартиры, как его встретил стремительно рвущийся к нему звук телевизора, а когда он зашел в прихожую, еще и бабушкин взгляд. Ее комната была слева от двери, чтобы увидеть посетителя, ей нужно было повернуть голову и немного наклониться. Бабушкины глаза не задержались на внуке надолго, она выключила телевизор и, шаркая, двинулась в его сторону.

– Добрый вечер, Боря! – протянула она своим уже поношенным, но все еще звонким голосом. – Что-то ты сегодня поздно.

Полноватая женщина в фартуке и тапочках приблизилась к нему достаточно близко. Краешки ее ноздрей ритмично двигались, но она молчала, оглядывая внука. Борис предусмотрительно разложил покупки по карманам куртки, которую сейчас вешал на крючок, чтобы избежать вопросов.

– Так еще десять, только темнеть начало. Что не так? – возразил юноша, стараясь быть вежливым и обходительным, хотя в голове крутились мысли, что с совершеннолетним нельзя обращаться, как с маленьким.

– Ни-че-во, – сказала бабушка и направилась в свою комнату, добавив: – А где ты был?

– В тату-салоне, – ответил Борис, пока, сидя на корточках, расшнуровывал обувь. Он сам осекся от своей честности.

Внук старался не шутить с бабушкой, потому что его юмора она не понимала и воспринимала все слова всерьез. Он застыл, в груди растекалось онемение от раскрытой тайны и ощущения бабушкиного острого взгляда, будто внутри него включили тату-машинку. Борис медленно поднял голову, бабулино лицо не выражало эмоций и бледнело на глазах.

– Я пошутил, – сказал Борис и изобразил улыбку.

Женщина ринулась к нему и начала задирать рукава, оттягивать вниз воротник, поднимать вверх кофту, оголяя пупок внука.

– Все-все, хватит, – внучок осторожно вырвался. – Это была шутка, ШУТКА! Я сказал неправду, – добавил он, поправляя одежду.

Выражение лица бабушки медленно перетекало в обычное состояние, но чувствовалось, что осадок остался.

Они разошлись по своим комнатам. Борис закрыл дверь и прижался к ней поясницей, чтобы не потревожить дополнительное пятно на его теле, и глубоко задумался. Приступы честности, ответственности, обеления окружающих – все это не про него. Эти мысли и действия, подобно молнии, проходили через его сознание, ему не удалось их поймать, избежать проявления, будто не он был ведущим в своих поступках, а кто-то другой. Все это происходило просто, как следствие нажатия кнопки. Вот только кто ее нажимал?

Содержимое квартиры, от обоев до мебели, не менялось уже на протяжении двадцати лет; только одежда, смартфон и ноутбук, которые Борис купил сам, были озорными внуками в компании стариков. Ему нужно через два часа поменять повязку и нанести на татуировку мазь. Он счел необходимым дождаться, пока бабушка уснет, и поэтому не переодевался. Скоротать время решил за поиском работы и рассылкой своих резюме.

Борис кончил школу месяц назад, но не стремился получить высшее образование. Он хотел поискать себя, не то чтобы ему пришлось себя когда-то потерять, скорее не нашел еще свое призвание. Приходилось разбавлять поиски и потребности в деньгах подработкой: расклейщик объявлений, официант, курьер. Такой способ заработка юноша практиковал, еще будучи школьником.

Он, сколько себя помнит, с детства рисовал, срисовывал, вырезал аппликации, выжигал по дереву и делал все, что могло излить образы, которые возникали в голове, в этот мир. Его работами была завешена вся комната, и только одна большая картина вышла из-под чужой кисти. Она висела над кроватью в красивой рамке из резного багета. Бабушка сказала, что картину написал их знакомый, который работал водителем автобуса и увлекался рисованием. Он изобразил маслом простой сюжет – портрет девушки, которая сидит в саду на лавочке в окружении цветов. Одета она была в обычное голубое платье, не старомодное, такие и сейчас носят. Девушка сидела, повернувшись направо, и смотрела вдаль. Огненно-рыжие прямые волосы, перекинутые через плечо, лежали на слегка выпирающей груди. Веснушчатая кожа была белая, как фарфор, а темно-синие глаза вызывали чувство загадочности и светлой надежды. Творения Бориса уступали этой картине по форме и содержанию, но юноша верил, что в будущем преподнесет кому-нибудь в подарок портрет лучшего качества.

Вольные и невольные наблюдатели его творчества спрашивали, ходит ли он в художественную школу, и предлагали пойти учиться. Приходилось отнекиваться, потому что в таких местах будет, как в обычной школе: между учителем и учеником нет прямой связи, она либо рассеивается на весь класс, либо рассыпается о формальные отношения. Борис хотел, чтобы его за руку провели по всем азам ремесла, показали, как их можно применять на практике, чтобы его наставник видел в нем друга или даже сына, а не ежедневное бремя. Проблемой, которая мешала поиску наставника, была необщительность. Естественно, идеальный вариант – поинтересоваться у знакомых с множества рабочих мест, которые у него были, но он стеснялся своих идей и желаний, считал, что они не для других, и что проблема разрешится сама собой.

К десяти или началу одиннадцатого бабушка обычно засыпала. Она могла приоткрыть дверь в комнату внука, встать в образовавшемся проеме и пожелать спокойной ночи, но в этот раз зашла внутрь. В руках у нее были вечерние покупки Бориса.

– Это что такое? Боречка, ты что, наркоман? – ее голос звучал обеспокоенно, и чувствовалось, что она вот-вот расплачется.

Он смотрел на бабушку, а его мысли бегали в поисках решения, как муравьи, когда на муравейник упала горящая ветка.

– Ты разве не это просила купить, бабуль? – спросил он спокойным голосом, но чувство, что его поймали за руку, сковало все тело.

Борис решил задать вопрос, чтобы из него опять не полилась блаженная истина.

Бабушкино лицо изменилось на застывшую, серьезную, неподвижную маску, она сопоставляла увиденное с услышанным.

– Спокойной ночи, – тихим голосом сказала старушка и вышла, закрыв за собой дверь.

Когда умолкли звуки телевизора в ее комнате, Борис переоделся в домашнюю одежду и отправился на поиски своих покупок, потому что бабушка все забрала с собой. Он обшарил кухню: нашел в нижних выдвижных ящичках шкафа пищевую пленку и салфетки, мазь оказалась в холодильнике, а вата, по всей видимости, лежала в аптечке в комнате бабушки. В принципе, для смены повязки хватало найденных предметов, и юноша не стал рисковать.

По рекомендациям из брошюры, необходимо поменять повязку через два-три часа. Борис стоял в ванной, снимал майку и уже опаздывал на час. Движения его были торопливы, будто он действительно выбивался из графика, эта суета была несвойственна для его непунктуальной натуры, тем более в таких мелочах. Темп пошел на спад, когда настал черед компрессу уступить свое насиженное место пищевой пленке. Борис осторожно потянул за липкие края пластыря, он боялся хоть как-то повредить свое новое приобретение, хотя прекрасно осознавал, что картинка находится в центре приставучей рамки. Он аккуратно сложил в несколько раз уже ненужную материю и убрал ее в сторонку. Юноша сегодня был сам не свой, раньше он скомкал бы бумажку и отбросил в сторону, а не обходился с ней так деликатно.

Он повернул смеситель от раковины к ванной – в нее саму залезать не стал, – открыл кран и принялся промывать татуировку теплой водой, поглаживая пресмыкающееся, будто на спине у него сложился комочком пушистый кот. Борис промокнул влажную кожу салфетками, как медсестра, которая собирает пот со лба хирурга во время операции, затем начал втирать заживляющую мазь, стараясь не пропустить ни единого раздраженного участка. Татуировка казалась навязчивым ожогом, беспрерывно напоминающим о своем существовании, пульсируя и испуская жар. Ему было сложно в одиночку перебинтовывать себя пищевой пленкой, он начал перематывать ребра, но на втором круге понял, что нужно было вести по часовой. Разорванная пленка упала на пол – вот он настоящий Борис. В следующий раз юноша повел правильно, но перебрасывать рулон через плечо и протягивать трубку за спиной стало для него главным испытанием. Покончив с процедурами, он натянул майку, убрал весь беспорядок и двинулся в сторону постели.

Ни последствия, ни татуировка, ни ее обработка не были замечены бабушкой, что позволило Борису заснуть без посторонних мыслей.