Читать книгу: «Влюбленность», страница 2

После этого казуса, мы уже смотрели друг на друга по-другому, и в наших взглядах отражалось ощущение, что это скупое на слова происшествие, раскрыло нас обоих, как огромное окно от пыльных старых штор. Теперь каждый из нас открыл что-то в другом, и то что он увидел, его удивило и привело в восторг. Теперь она больше не смотрела на меня, разглядывая каждый волосок как прежде, а сразу же улыбалась, и отводила глаза в пол, будто уронила что-то на пол. Я же открыв рот, от восхищения ее скромностью и непосредственностью, тут же хотел подбежать и помочь поднять то невидимое, что упало. Да, мне хотелось поднять с пола перед ее глазами, что-то значительное, вроде букета размером с ее рост, или большого плюшевого медведя, или чего-то иного и грандиозного, от чего она будет удивлена и обескуражена. Каждый раз когда я встречал ее улыбку, мне хотелось ее чем-то поразить. Мне хотелось ее отблагодарить, за это прощение, и желание продолжать со мной отношения, после того ужасного моего поведения.

Меня все это время переполняла благодарность, которая мне мешала думать об остальном, и жгла меня невыносимо. Я был обязан, я должен был ее порадовать хоть чем-то, но ни на что грандиозное я решиться не мог, боясь, что все снова получиться так же неудачно как в прошлый раз. И вот однажды, когда у нас было свободное время от занятий, и вся наша группа вышла на улицу погреться, на кажущимся всем нам тогда, волшебном солнце. Оно не лилось, а сыпалось на нас крошечным песком, и этот песок щекотал наши тела с наслаждением и слизил глаза. О молодость, прости, что был с тобой несерьезен, все что ты мне дала я бережно храню до сих пор. Она села на широкий парапет с подругами, и стала слушать их ничего не значащие разговоры. Иногда она хмурилась, иногда улыбалась, но все это было скорее, чтобы поддержать рассказчицу, которой важно было ее внимание, чем от того, что ей это действительно нравилось.

Мне кажется, она была особенная, ну то есть не такая как все остальные, ее не завлекали все эти тусовки, беготня, громкая музыка и откровенно жестокие и пошлые фильмы. Мне кажется, она была тихоней в хорошем смысле, со своим внутренним миром, который тщательно оберегала, и раз в неделю делала в нем уборку. Мне кажется, она была поклонницей этих старых черно-белых фильмов с классической музыкой в титрах вместо убойного саундтрека. Что-то было в ней загадочное, в этих скупых движениях, в этом умеренном взгляде, будто она скрывала свою глубину от других, и от этого мне хотелось в нее нырнуть еще сильнее. Она меня притягивала именно этой внутренней глубиной с самого первого взгляда, когда нас выстроили в аудитории для знакомства. Ее глаза тогда взвешивали все то, что видели, и если что-то было слишком тяжелым для нее – она морщилась, а если в меру легким, она весело, но сдержано улыбалась.

В этот день, мы все чувствовали беззаботность той юности, скоротечность которой еще до конца не осознавали. Это был тот возраст, когда хотелось только любить, и быть любимым в ответ. Ни деньги, ни карьера, тогда никого из нас не занимали, все это было лишь малозначащим поводом, чтобы привлечь внимание противоположного пола. Наша кровь тогда была горячее раскаленного металлического поручня на лестнице, к которому мы старались не притрагиваться, ютясь впятером на одной узкой ступеньке. Учебники мы раскрывали только дома, стараясь в пределах университета использовать их только как подушку на парах или сидушку на улице. Когда кто-то отпускал какую-нибудь сальную шутку невпопад перебивая другого, и все разом начинали хохотать, она украдкой смотрела на меня, пользуясь моментом когда я закатывал глаза от смеха. Сначала мне показалось, что так она изучала меня, проверяя мою реакцию на чужие пошлые шуточки, но потом разглядел в ее глазах отстраненное внимание к тому, кто что говорил, которое маленькими пушистыми щупальцами, было обращено только на меня. У нас редко выпадало так, что пара откладывалась, и мы могли смотреть друг на друга не из-за спины как в аудитории, а прямо глаза в глаза, сидя друг напротив друга. И от этого внутри все пригорало, и вкусно пахло.

Когда она смеялась глядя на меня, в ее глазах отражались большие надежды, будто скоро она должна увидеть два солнца и еще больше звезд. Меня даже это немного пугало, – настолько ли я был хорош, чтобы сделать ее действительно счастливой; я чувствовал, как многого она ожидала от наших отношений. Каждое прикосновение наших взглядов можно было приравнивать к одному дню совместной жизни, настолько они были эмоционально насыщенными и переполненными. Что мы тогда могли знать о совместной жизни, кроме того что видели в кино, и то что не соответствовало этому у наших родителей. Но тогда я был искренне уверен, что вот у меня будет все по-другому; что у меня будет самая счастливая семья, что я буду самым лучшим мужем и отцом на свете. И зарубежные режиссеры будут бегать за мной, чтобы купить, а потом экранизировать сценарий по мотивам моей семейной жизни. Тогда совместная жизнь казалась проще простого, казалось, что для этого достаточно просто было искренне любить, и все само собой образуется. И мы как раз тогда, именно так сильно друг друга любили, и нам казалось, что мы полностью готовы к этой продолжительной и увлекательной семейной жизни. Годы, даже десятилетия, где мы по-прежнему вместе отражались в наших глазах, и все было только в ярком цвете. Первая настоящая любовь, сколько же она рождает идеалов и надежд, питает соком дерево, только ради этого ее стоит помнить и ценить всю жизнь.

Она казалась самым важным выбором в моей жизни, все что мне нравилось до этого померкло, и стало не просто дешевым, а просто не нужным. Только она – это все что мне было нужно, просто быть рядом, просто быть всегда вместе. Она казалось мне самой красивой на свете, и я не мог смотреть на других девушек, вернее мог, но они больше не привлекали мое внимание, больше не задерживали мой взгляд на себе. Потому что я все время видел только ее образ перед собой, который плыл по волнам, и развевался как флаг. Я знал, что она самая лучшая, и что я сделал правильный выбор, и что никогда не разочаруюсь в нем. Когда пытался перечислять ее недостатки, они все превращались для меня в достоинства. Ее спокойствие казалось таким неземным, что приводило меня в восторг. Ее застенчивость, говорила мне о ее доброте и не претенциозности. Ее томный взгляд был необычным, среди стреляющих и даже убивающих взглядом, других девченок. Она хорошо училась и была старательна по предметам, что вызывало во мне уважение. Все говорило за нее мне о том, что она идеальная, и я сделал правильный выбор. Не было ни малейшего сомнения в том, что я встретил настоящую любовь всей своей жизни, с которой готов жить вечно и даже умереть в один день, как Ромео и Джульетта. «Она та самая!» – повторял я себе засыпая и просыпаясь.

Глава 2 – Переживание

Возможно, в этом мире ты просто человек, но для кого-то ты – весь мир.

Габриэль Гарсия Маркес «Сто лет одиночества»

Когда я узнал, что она записалась в кружок по актерскому мастерству при нашем университете, меня просто ужалило осой туда тоже записаться, хотя актер из меня тот еще. Даже мама всегда говорила, что у меня все на лице написано, и что меня будет слишком легко обмануть. Да что там наивное лицо, я не смог даже попросить конспекты красиво и по-мужски. Так что театр по мне давно плакал, может как раз чему-нибудь научусь там. Так что удалось совместить приятное с полезным. Студия, или сцена, как ее называли сами участники, находилась в подвале университета, и представляла собой обычную комнату без окон. Напротив стучали мячиком в настольный теннис, а чуть дальше располагалась секция в дартс. Нам задавали на дом учить наизусть отрывки из разных пьес, в основном это был Шекспир или Чехов, а потом мы собирались и отыгрывали сценку уже вместе, под общий хохот и нелепые как сама игра обсуждения. Она не блистала яркостью на сцене, и все время стояла в сторонке, наблюдая за тем, как играют остальные. Роли себе выбирала эпизодические, и не требующие особой актерской игры. Я тоже. Мы были похожи.

Наблюдая за ее нерешительной игрой, и тем, как она нежно, словно протирала каждое слово тряпочкой, произносила свои реплики, я решил наконец-то удивить ее своей актерской игрой. Этот талант как раз реабилитировала бы меня в ее глазах, как смелого и решительного в общении парня. Терять мне уже было нечего, так как хуже, чем я уже себя показал в той истории с конспектами, я не смогу, – так что оставалось только изумить ее тем, чего она от меня точно не ожидает. Мне тогда было наплевать на всех кто с нами ходил в этот кружок, мне было без разницы что каждый из них обо мне подумает, мне было важно только одно единственное мнение – ее. И я стал самостоятельно штудировать учебники по актерскому мастерству уважаемого Станиславского, попутно просматривая культовые драматические фильмы, где еще видна старая театральная школа игры. Честно говоря, громко и с выражением кричать как Ди Каприо, я научился быстро, а вот слезу пускать от волнения, как Мэл Гибсон, не сразу. Что только не видело и не слышало мое бедное зеркало, оно наверное хотело треснуть от стыда, после все того, что пережило со мной в те дни.

Меня так переполняло чувство того, что вот сейчас настал удачный момент, которого я так долго ждал, и я наконец-то смогу ее удивить, – и покорить. Мне захотелось выучить все секреты актерского мастерства, которые были написаны в книгах, или были скрыты, и передавались из уст в уста. Мне хотелось постичь все, чтобы произвести на нее максимальный эффект. И эти чувства так переполняли меня, что я начинал браться то за одно, то за другое, так и не доводя ничего до конца, – в голове все перемешивалось и путалось. Я так сильно разгонялся, что уже к середине забывал куда бежал, меня просто захлестывали чувства от осознания того, что совсем скоро я смогу изменить происходящее, и от того, как я покажу себя в этом спектакле, будет зависеть то, как скоро мы возьмемся с ней за руки. И меньше всего я хотел опозориться, как прошлый раз, и потому работал и старался в трое усерднее обычного. Наверное, не к одному экзамену по научным предметам я не готовился так усердно и так досконально. Каждая мелочь для меня была важна, и она же, каждая мелочь, сбивала меня, путала, и нивелировала все ранее достигнутые наработки. В какой-то момент я просто рухнул на кровать от усталости, и решил, что уже сделал от себя все что мог, и теперь все зависит только от случая. Что касается теории актерского мастерства, то я знал почти все, но уверенности от этого у меня не прибавилось, а почему-то стало наоборот еще меньше, чем тогда когда я ничего еще об этом не знал.

И вот пришло время разучивать новую пьесу, преподаватель всегда спрашивал, кто из нас хочет какую роль сыграть по желанию, и когда все отказывались, – а все постоянно отказывались, то он уже сам раздавал по мере наших способностей, каждому из участников оставшиеся роли. Сейчас я решил, что готов сыграть свою первую большую роль, к тому же, если у меня не получиться, то я смогу легко пережить этот позор легко, так как наша аудитория зрителей была очень мала. За день до этого, я случайно подслушал ее разговор с подружкой по кружку, когда мы все ждали препода в душном коридоре. Я нацепил наушники и мотал в такт головой, демонстрируя то, что оглушен громкой музыкой, а сам внимательно прислушивался к их голосам неподолеку. Кепка моя под козырьком скрывала все лицо, и потому мои глаза оставались незаметными. Она несколько раз поглядела на меня, но приняв мои мотания головой за то, что я просто не заметил ее сразу как пришел, больше уже не смотрела на меня, погрузившись полностью в разговор с подругой.

– Нам надо сыграть эти роли для того, чтобы начать нравиться парням. Им нравятся смелые девчонки. Ты разве забыла, зачем мы сюда записались. Хватит уже отсиживаться. Как только он объявит – сразу соглашаемся! Договорились? – Подруга кивала головой и за себя и за нее, и была слишком настырной. Она стояла раскладывая на свои невидимые весы каждое ее слово, и наблюдая за изменением их равенства.

Подружка ее вела себя всегда так, будто знала точно все о жизни, и особенно, что нравится всем парням на свете. Она же стояла, спокойно облокотившись спиной к стене, теребя корешки книг, которые прижимала к груди. Вид у нее был такой, будто она ничего и никого не слышала, казалось она перебирала струны на арфе, которую прятала от всех внутри, и слышала только ее звуки в этом душном коридоре.

– Я пришла сюда не затем чтобы кому-то нравиться. А для того, чтобы научиться красиво и с выражением говорить. – Строго ответила она, но в этой строгости не было ни обиды, ни давления, – скорее защита.

В одном этом предложении я разглядел ее целеустремленную натуру, немного мечтающую, немного рассудительную, в общем такую, которая мне идеально подходила, потому как я сам был точно такой же. Она не стремилась покорить этот мир, не хватала звезд с неба, но знала, что все это может ей еще пригодится в дальнейшем, и потому отказываться не спешила. Я не мог понять, что меня так завораживало в звуках ее голоса, он был немного ленивый, и немного добрый, и даже немного веселый, но умеренно.

Каждое ее слово, отражалось во мне приятной мелодией, будто что-то внутри размешивалось, превращаясь во что-то приятное. Осталось разобраться, как мне сделать так, чтобы слышать ее гораздо чаще. Я снял наушники, и повернувшись к ним, смело сказал: «Не знаете, какую пьесу сегодня будем разбирать?». Они обе одновременно повернули ко мне головы, она с воодушевлением, а ее подруга с явной неприязнью.

– Сами стоим и гадаем. – Она подняла обе брови вверх, показывая этим движением то, что она считала эти попытки бесполезным трудом. – А ты хочешь выпросить себе главную роль на этот раз? – Спросила она, так медленно и так печально, будто провожала кого-то в дальнюю дорогу стоя на перроне и махая платком.

В ее голосе на этот раз было столько тоски, что он казался мне толстым и плотным. Она не была похожа на будущую раскрепощенную актрису, скорее на преданную зрительницу. Когда она это сказала, внутри меня словно холодный ветер пронесся, и ударившись о внутреннюю стенку, закрутился, поднимая в своем вихре почерневшие там листья, хлопья не разделившихся снежинок, какие-то бумажки, мои отрывистые мысли, и скомканные чувства. И от этих ощущений я постоянно немел и проглатывал язык в ее присутствии. Когда наши глаза сходились, они заставляли неметь мои руки, ноги и язык, и не хотелось ничего говорить. Было просто приятно молча стоять и смотреть, наслаждаясь друг другом, как теплой ночью далекими звездами.

Наши взгляды со звоном в душе снова встретились, как два поезда на бешенной скорости, несущиеся друг к другу, и я тут же забыл, что хотел ей ответить. В ушах зазвенело, ее глаза были до такой степени спокойны и внимательны, что у меня подкосились колени. Я чувствовал, как она залезла внутрь меня, и поднимала там разбросанные мной утром мысли и сомнения. Мне казалось, что она видит меня насквозь, и я не знал, куда от этого деться, куда спрятаться от ее пронзительного и всепроникающего взгляда. Но тут же, неожиданно отошел к незнакомому парню, который стоял напротив, отчего тот аж испугался такой моей неожиданной приветливости. Но я не переставал чувствовать их взгляды на своей спине. Они снова о чем-то заговорили, но услышать их отсюда уже было невозможно. Когда я все таки обернулся на них, то увидел брезгливое лицо ее подруги, – та продолжала говорить, не сводя с меня глаз. Видимо они сейчас обсуждала меня, и видимо не с лучшей стороны, а она слушала и разглядывала меня с таким видом, будто переспрашивала подругу: «Так ли это?», «Возможно ли это?», «Неужели он на самом деле такой?». В общем, я снова сел в лужу, и снова по той же причине – засмущался в самый ответственный момент.

Почему каждый раз, когда я репетирую подобные сцены разговора с ней, я предельно уверен в себе, я готов подхватить ее на руки и понести по лестнице вверх. Но когда все происходит в реальности, те же самые сцены, те же самые слова, вызывают во мне уже неудержимую дрожь. И даже больше, чем чаще я себе представляю какую-либо сцену, тем она начинает меня больше волновать, когда начинает проявляться в действительности. Более того, меня начинает пугать то, что я уже здесь был и все это видел когда-то ранее. После чего я в очередной раз пришел к выводу: меньше мечтать, а больше действовать, и действовать без плана, то есть импровизируя. Только тогда я становлюсь сам собой, и веду себя более уверенно, чем в ее присутствии. Только бы в этом желании быть самим собой не зайти слишком далеко, а то прежние смущения покажутся пустяковыми, и я опять наговорю лишнего, о чем вскоре пожалею. Сколько раз я замечал, как адекватные парни становились идиотами, влюбляясь в девченок, они просто не знали как себя с ними вести. Дергали за косички, толкали как пацанов, матерились и хамили им или в их присутствии.

Вообще нам парням тяжело, перестраиваться с мужского общения на женское, после стольких лет привыкания к первому. Сколько синяков было набито, сколько драк пережито, сколько уроков о дружбе пройдено было, чтобы освоить этот загадочный пацанский язык. А теперь что, все оказывается зря, на нем нельзя говорить с девченками, нужно снова начинать сначала, снова переучиваться, снова набивать себе шишки. И почему всегда мы должны идти навстречу и подстраиваться под их женский язык, ущемляя себя в привычных правах, почему так сложилось, что не девченки подстраиваются под нас, изучая пацанский язык. Сам задал вопрос, и сам же понял, что сморозил глупость. Да потому, что любовь кружит нам голову гораздо сильнее чем им, и мы в этом головокружительном угаре, готовы запеть на любом языке. Достаточно вспомнить собственные ощущения при каждом ее виде, не говоря уже о волнении. На что только не пойдешь ради любви, ради этих вспышек яркого света внутри при каждом ее взгляде.

Когда вы зашли в класс, учитель с порога заявил нам следующее: «Прошло достаточно времени, чтобы вы почувствовали свою самостоятельность. Пришло время усложнить задачи. Будем с вами импровизировать сегодня!». Он оглядел бегло каждого из нас, и хлопнул в ладоши, да так громко, что со стен взлетела пыль. «Начнем! Каждый из вас вытащит свой билет, где будет указана роль и отрывок из произведения. Вперед». Он протянул нам коробку, где были разбросаны бумажные маленькие конвертики. Сначала все сидели неподвижно, а потом почему-то в общем порыве дернулись к коробке все разом с визгами и криками. Я не стал отделяться, и воспользовавшись моментом, подошел поближе к ней, но все еще держа дистанцию. Обезумевшие коллеги сделали за меня мое дело – толкнули меня прямо на нее, и мы прижались друг к другу плечами. Ее маленькое плечико было так расслаблено, что мне показалось, что я сделал ей больно.

От этого прикосновения она даже не оглянулась на меня, но я чувствовал, что она смотрит на меня, хотя бы потому, что ей было бы интересно, кто ее толкнул нечаянно, но она не подала виду, а значит знала, что это был я. А значит следила до этого за мной своим боковым взглядом, который у нее был сильно развит, как у хищной птицы, которая сидит на вершине холма. Я не знаю как это объяснить но даже без слов, тела людей начинают общаться друг с другом, возникает какой-то жар между ними, вызванный то ли гормонами, то ли просто нервами. И это общение гораздо более искреннее и правдивое, чем тысячи слов и обещаний, поэтому в периоды ссор лучше молчать друг с другом, чем пытаться объяснить что-то, так как слова могут еще больше запутать. Я всегда чувствовал как ее тело разглядывало мое, хотя она демонстративно пыталась изобразить отстраненное лицо, вслушиваясь как бы в общий шум. Как только доступ к коробке освободился, она протянула свою руку к ней, и я резко вытянул свою, и уже когда она взяла конвертик, я быстро накрыл ее своей ладонью. Она чуть вздрогнула, и дернула головой в мою сторону, но не закончила движение, и вернулась в прежнее искусственно отстраненное состояние. Вот оно актерское мастерство.

Мне очень хотелось узнать ее поближе, почувствовать ее запах, почувствовать ткань ее кожи. Но больше всего мне нравилось наблюдать за ее реакциями, видно было, что для нее, как и для меня, эти отношения были первой настоящей любовью. И не смотря на свою внешнюю сдержанность, внутри она как и я смущалась и переживала. Эта мысль, почему то вселила в меня некоторую уверенность, так как она доказывала то, что во-первых я ей нравлюсь, а во-вторых очень нравлюсь, поэтому исходя из своих впечатлений, волнуюсь я только когда безумно в какого-то влюбляюсь. Получается, что она в меня так же безумно влюблена, что может быть приятнее для восторженного сердца, чем эта мысль. Не знаю почему, но эта мысль несколько остудила мои чувства к ней, ведь теперь я сам себе казался красавцем, и мог претендовать и уже на более красивую девушку. Может я себя не до оцениваю, раз могу нравится и таким.

Я не планировал изначально дотрагиваться до нее, это была чистая импровизация, но даже когда я это сделал, я был готов на возмущение, даже на пощечину и что-то еще в этом роде, но ничего этого не последовало. Напротив, она вместо того, чтобы резко отдернуть мою руку со своей, медленно из нее вылезла, как из под одеяла проснувшаяся кошка. Получилось так, что она, а не я, погладила меня тыльной стороной ладони мою внутреннюю. Я почувствовал, этот мягкий как трава контур ее кисти, на котором едва различались холмики костяшек, кожа была как бархат. Она была настолько нежна, что мне показалось, это просто летний ветерок пробежал под моей ладонью. О чем может думать человек, с такой расслабленной кистью, конечно о любви, ее рука не могла быть грубой, потому что вся она в ужимках, в голосе, в дыхании, вся целиком была переполнена женской нежностью. Когда я обернулся на нее, то увидел слегка прикрытые от удовольствия глаза. Мне бы очень хотелось думать, что в этот самый момент, она представляла, как я к ней прикасаюсь. Очень этого хотелось.

Шум прекратился и все стали рассаживаться по своим местам. После нашего недолгого прикосновения, мне хотелось видеть ее постоянно, следить за ее движениями, поэтому я сел напротив нее. Она сидела, опустив голову в пол, смотрела в одну точку, казалось, что она обдумывала произошедшее. Только сейчас я развернул свою бумажку, и прочитал свою роль, хорошо хоть она оказалась мужская. Это был какой-то отрывок из «Вишневого сада» Чехова, отрывок был не большой, но обилие восклицательных знаков меня насторожило. Она все это время держала свой конвертик в расслабленных пальцах одной руки, опирающейся на стул. После долгих минут забвения, она стала лениво разворачивать его, не спеша прочитала, и вдруг подняла на меня свои глаза. Я не сразу их заметил, скорее почувствовал, – ее взгляд изучал меня, как будто эта была любовная записка от меня. И мне стало любопытно, что там за отрывок ей достался.

Свой отрывок я быстро выучил дома, это было не сложно, был он небольшой, но очень эмоциональный. Пару выкриков, пара возмущений, и все – роль сыграна, но я не хотел обычной игры, я хотел всех удивить, особенно ее. Пусть знает, что я могу не только нечаянно к ней прикасаться, но и блистать на сцене, как первоклассная звезда. Мне было почему-то важно, чтобы она имела возможность гордиться мной, раз уж она сделала свой выбор в мою пользу. А поскольку талантов у меня было не много, точнее сказать совсем никаких, приходилось их выдумывать на ходу. Была – не была, сыграю как смогу, закрою глаза и отыграю по полной от всей души, с выражением и расстановкой интонаций, а потом пусть судят и критикуют как хотят. Важно было показать себя уверенным в себе молодым человеком, умеющим красиво и с выражением говорить, как она сама об этом призналась своей подружке. И я должен был стать таким же, как минимум.

Совсем скоро мы оба узнали, что мне досталась роль студента Трофимова, а ей – роль помещицы Любови Андреевной, в которой мы должны играть вместе. Вот так совпадение, подаренное самой судьбой, я был не сказано рад, ее глаза тоже просияли, когда она об этом услышала, но тут же спрятала свой восторг под ресницами. Любовь сама сводила нас друг к другу, давая возможность получше друг друга разглядеть и узнать. Сразу же роль мне показалась значительной, из которой я должен выжать все, что можно. Но в тоже время волнение не покидало меня, все-таки я должен буду играть стоя лицом к лицу с ней, чей взгляд я не могу вытерпеть и трех секунд, прежде чем он меня не выжжет всего изнутри. Пришло наше время, и мы встали, подергиваясь плечами друг против друга, спешно повторяя свои реплики на измятых листках. Руки начинали так дрожать, что читать с листка уже было невозможно. Препод у двери закричал: «Начали!».

Любовь Андреевна: Вам двадцать шесть лет или двадцать семь, а вы все еще гимназист второго класса! (Произносит она строго, но сдержано, как и положено светской даме в возрасте, но при этом старается избегать со мною прямого взгляда, несмотря на то, что сама речь обращена к моему герою.)

Трофимов: Пусть! (Отмахиваясь кистью руки, словно отбивая мяч ракеткой, легкомысленно и беззаботно произношу я, но очень громко и эффектно. Она не ожидала такой моей смелости, ее глаза от этого едва заметно округлились, так как сама она начала довольно посредственно, как бы раскачиваясь. Но то, что она услышала от меня, одно это слово, она приняла как вызов, играть лучше. )

Любовь Андреевна: Надо быть мужчиной, в ваши годы надо понимать тех, кто любит. И надо самому любить… надо влюбляться! (Каждое слово она произносит отчетливо, акцентируя внимание слушателей на последнем слоге, как бы отчитывая моего героя, как провинившегося первоклассника. Я не знаю, как реагировать, опускаю голову, и как могу принимаю прискорбный и жалкий вид.) Да, да! (Видя то, что я ей подыгрываю, подхватывает свои же слова она, и уже более театрально продолжает речь.) И у вас нет чистоты, а вы просто чистюлька, смешной чудак, урод…

(Начав так возвышенно и энергично, последние слова она произносит неуверенно, и даже можно сказать фальшиво с точки зрения актерского мастерства, наверное потому, что сама так не считает. Ее переполняют чувства, она питает свои чувства ко мне, и чувства своей героини к моему герою. Это становится все заметнее для каждого слушающего. Все эти хрипы в голосе, все эти внезапные обрывы в интонации, проглатывания слов, взгляд убегающий в стену, избегание высокомерных и уничижительных тонов. Все это один за одним, сигнализирует об одном, – она меня любит. Ох, как это приятно осознавать, но не приятно видеть то, как это понимают вместе со мной вся наша актерская группа.)

Трофимов (в ужасе): Что она говорит! (Поднимаю я обе руки к небу и трясу ими будто вытряхиваю из мешка песок, затем поворачиваясь по сторонам с испуганным и немного пристыженным видом, ищу как бы глазами поддержки у зрителей и мнимых прохожих, и вижу их открытые рты от изумления. Она же, все это время, сдержано смотрит на меня своим боковым зрением.).

Любовь Андреевна: «Я выше любви!». (Произносит она витиевато, будто ползущая по дереву гусеница, стараясь придать своему голосу не свойственную ему издевательскую нотку, ее тембр ломается при этом, образуя хрипоту.) Вы не выше любви, а просто, (Она начинает вертеть головой по сторонам, будто ища кого-то и уставившись в пустую стену, продолжает более уверенно.) как вот говорит наш Фирс, вы недотёпа. В ваши годы не иметь любовницы!.. (И последнее слово в монологе она почти проглатывает, почти не произносит вслух, будто оно было ей противно, будто оно ей прожигало горло и губы, ну или просто не хотела представлять меня с кем-то другим, хоть и притворно, хоть даже играючи.)

Трофимов : Это ужасно! Что она говорит?! (Наклоняю голову, схватив ее обеими руками, и начинаю вертеть, пытаясь осознать все что только что мне наговорила эта разорившаяся помещица. Но меня все еще не отпускают мысли о ней, почему она так выдала себя, а потом тут же вспомнил свое смущение, когда сам просил у нее конспекты, и мне вдруг стало ее бесконечно жалко. Ведь, она как и я не виновата, в том что мы полюбили друг друга, и так нежно, что боимся одним неосторожным движением все испортить, все разбить, как это бывает нечаянно бьется посуда стоящая на столе. У меня от этого начинают слезиться глаза, и подняв голову к свету, я слышу вздохи из зала, – всем стало видно мое мокрое лицо. И они приняли мои искренние слезы о нас, за великую актерскую игру. Я поглядел покрасневшими глазами на препода, который стоял у входной двери, – он улыбался и плавно показывал мне большой палец вверх. )

– Это ужасно… Не могу. Я уйду… (Заканчиваю я уже кое-как искривленным от плача лицом.) Между нами все кончено! (И зачем-то при этих словах я поворачиваюсь к ней, и произношу это как-то очень обидчиво и так искренне, что сам поверил в свои слова. Я вижу как ее глаза начинают сжиматься, от непонимания, обиды и разочарования. Внезапно она закрывает лицо ладонями, и начинает в них что-то шептать. Все ждут, когда она закончит свою фразу, но понимают, что она плачет. И тут уже и я понимаю, что малость переиграл с интонацией, когда хотел ее поразить своей игрой, – я не предполагал такой эффект. Хотя никто из зрителей не знал текста, все думали, что так положено по сценарию, и поначалу продолжают ждать, – но пауза затягивается. По сценарию, мой герой должен в расстроенных чувствах уходить со сцены, а ее героиня должна извиняющееся его возвращать. Препод подталкивает нас, показывает как он крутит педали велосипеда руками, давая понять, чтобы мы наконец-то закончили свою сценку, но она продолжает тихо плакать в ладони. И почему только мой плач все приняли за игру, а ее за реальное проявление чувств. Не пойму).

– Что происходит? – уже не сдерживаясь и возмущенно кричит на всю комнату препод. – Почему ты молчишь? Осталась всего одна фраза? Ну давай! Заканчивай, и перейдем к следующим. – Она сквозь ладошки пытается разглядеть его, потом смотрит на меня, который уставился на нее, вместо того, чтобы подыграть и как-то выровнять ее сконфуженное положение, и кое-как вместе и весело закончить. Видимо наши настороженный и требовательные взгляды переполнили ее чашу, и она всхлипнув разворачивается и выбегает из студии все так же держа прикрытыми ладонями лицо. Но всем и без того, становится ясно, что оно у нее заплакано, и скрывать его уже не имело смысла, разве только от стыда за произошедшее.