Читать книгу: «Петр и Прут», страница 3

Снова плюхнувшись в кресло, гениальный писатель Воронцов решительно поднял свое стальное перо, решив начертать хотя бы название, которое неминуемо должно было начинаться с благородного имени Петра. Однако перо царапнуло по бумаге, оставив царапину и не более того. Чернила успели высохнуть. Лев Виссарионович сердито заправил вновь заправил ручку чернилами и в порыве внезапного вдохновения начертал «Петр и Прут». Удовлетворенно поглядел, а ведь название удачное. В меру двусмысленно-загадочное, при этом дающее отсылку к конкретным событиям и одновременно к труду Алексея Толстого. И, что важно, вполне громкое и звучное. Словом, как ни крути, удачное.

А это значит, что начало положено и с темой он определился окончательно. В сущности, история с Прутским походом давно привлекала внимание историка-романтика Воронцова, но постоянно срабатывал триггер о том, что это поражение. А ведь люди в большинстве не любят читать про поражения, победы куда увлекательнее. Но у Прутского похода есть и существенные преимущества для превращения в сюжет романа, пусть и неочевидные для обывателя, каковым он сам к счастью не является. Лев Виссарионович начал методично загибать пальцы. Во-первых, про Карла XII и шведов всем уже просто уши прожужжали, все новое по этой теме будет так или иначе сравниваться со старым и придирчиво рассматриваться на предмет вторичности. А вторичность, это определенно не наш путь. Это путь посредственностей и только.

Свободный от посредственности дворянин Воронцов покосился на своего не менее свободного питомца, самозабвенно уплетающего сливки и продолжил. Во-вторых, пусть у нас и есть неудачное стратегическое планирование, но, несомненно героическое поведение, и упорная борьба с превосходящим врагом. Причем мужество и героизм проявляла вся армия, от последнего солдата до самого Петра, самозабвенно рисковавшего жизнью в попытках выпутаться из тяжелейшего положения. А значит Прутский поход это тоже слава русского оружия, каким бы не был итоговый результат. И он заслуживает своего увековечивания в литературе. Лев Виссарионович чуть передыхнул и продолжил. В-третьих, (тут он самодовольно улыбнулся) рассмотрение таких спорных и сложных исторических ситуаций воспитывает в людях разум, критическое мышление, а порой и эстетическое чувство. Наконец, в-четвертых, не надо забывать, что Прутский поход при всех своих недостатках ознаменовался великой удачей русской дипломатии, которая в значительной степени нивелировала последствия неудачного стратегического планирования и предотвратила полную катастрофу, а именно смерть или пленение царя, что могло отбросить Россию далеко назад. И дипломатические переговоры в той ситуации – это отдельная история, детективная и невероятно увлекательная. А многое в ней до сих пор осталось неясным, предлагая значительный простор для фантазии умелого литератора, к каковым Лев Виссарионович, безусловно, относил и себя. Тут никаких сомнений быть не могло.

Одним словом жребий брошен, Рубикон перейден. Осталось теперь придумать, с чего начать всю историю так, чтобы она по-настоящему будоражила читателя, возбуждала в нем азарт и чувство романтики. Лев Виссарионович задумался и рассеянно оглянулся вокруг, ломая голову, что же задаст правильный тон повествованию. Может начать со споров в янычарском лагере, с картины, как самые безжалостные из турецких бойцов, ломая с голов белые войлочные колпаки, внезапно сходились друг с другом в яростной схватке, отстаивая перед начальством и товарищами собственный статус и вольности. Один из лучших знатоков военной истории (как он сам считал) живо представил всю эту картину – скрежетали клинки, гортанно кричали османские офицеры, пытаясь остановить кровопролитие. Но янычары не останавливались, рубились насмерть, толпа на толпу, и каждый считал, что справедливость именно на его стороне. А в это время с русской стороны бухают пушки и раздаются бравые возгласы. Лев Виссарионович мечтательно прищурил глаза. Было что-то яркое в этой картине, что-то такое, притягивающее и пробуждающее в груди некое томящее чувство. Именно это ощущение он понимал под романтикой.

Рука уже практически сама потянулась к перу, с тем, чтобы начать расписывать всю эту пеструю и весьма завлекательную картину, как вдруг внезапная мысль остановила его. Все-таки книга о Петре должна носить патриотический характер, ведь именно Петр вытащил Россию из всей той затхлости, в которой она пребывала практически веками (Лев Виссарионович был ярко выраженным западником в плане оценки петровских преобразований). А начиная с мусульманского эпизода, несмотря на всю его яркость, он как бы автоматически бросает мяч противной стороне. Будто бы выступает с позиции турок, архаичных, жестоких и испорченных разными отвратительными и полудикими обычаями. А ведь он дворянин, а не сотник янычарского полка, как-никак.

Лев Виссарионович грустно отложил свое многострадальное перо. Нет, так все-таки не пойдет. Сценка яркая и безусловно займет свое место в книге, но не в начале. Стоит отложить ее в особый уголок памяти, хорошенько отшлифовать все подробности и потом уже вставлять внутрь романа. А пока надо придумать что-то именно для старта, что-то не менее будоражащее и яркое, но более связанное именно со славой русского оружия и величием русской армии в этом походе. Янычары, безусловно, найдут свое место в книге, и пафосу в их описаниях место тоже найдется. Но не так, чтобы они сразу забирали на себя все внимание читателей. А чтобы лишь оттеняли бравых петровских солдат, добавляли экзотики и градуса противостоянию. Словом, чтобы выступали достойным противником, ярким и внушающим уважение, но не более. Янычары должны оставаться янычарами, злыми и опасными. Для каждого героя должен быть свой антигерой, в этом незыблемый закон жанра.

У нас ведь не просто историко-приключенческий роман, у нас полноценная сага, которая должна завораживать до глубины души. А значит, значит, должен быть один из потенциально отрицательных героев, который раскаивается и переходит на сторону положительных. И на роль такого героя лучше всего подходит какой-нибудь из янычар, который разочаровался в османах, и решил перейти на сторону Петра. Можно добавить сюда и какую-нибудь красивую любовную линию, например с молдаванкой, которой при этом родственники не разрешают. Фантазия одинокого холостяка Воронцова опять разыгралась при мыслях обо всех тех романтических перипетиях, которые возможно вставить в сюжет без ущерба для главной, петровской линии. Ведь в этом и состоит прелесть исторического романа, ты имеешь твердую генеральную линию, подтвержденную документами и при этом простор для линий второстепенных. Есть тебе место для твердого исторического исследования, для кропотливой научной работы. И есть при этом и полноценная возможность полностью реализовать свою фантазию, свой творческий потенциал, свое эстетическое чувство (на эстетическом чувстве у Льва Виссарионовича был пунктик, он это знал и ничего не мог с этим поделать, да, в общем-то и не хотел).

Одним словом, еще кое-какой важный фрагментик литературной мозаики встал на свое место. Лев Виссарионович даже привстал от возбуждения и слегка потер свои ручки одна об другую, тем самым неуловимо напоминая какого-то мультяшного злодея. Сам он, правда не отдавал себе в этом отчета, а сказать было некому. Тишку подобные малозначительные подробности не интересовали, вдоволь осуществив все необходимые мероприятия со своей заветной мисочкой, кот вновь блаженно задремал. Правда, теперь уже не на солнце, которое разошлось не на шутку, а в приятном тенечке, на старом, но крайне уютном пледе. Тем временем его хозяин начал расхаживать по веранде, представляя себе все более яркие картины того, как может переплетаться военная история с любовной драмой. Воображение Льва Виссарионовича разыгрывалось все более, отчетливо сдвигаясь в сторону того, что обычно называется мыльной оперой в ее самом ярком и пафосном латиноамериканском варианте.

Одним словом, серьезный исторический роман как то незаметно для его создателя, но вполне отчетливо сдвигался в сторону легкого мелодраматического чтива. Единственным, что его отделяло от классических сюжетов сериалов, было разве что отсутствие выраженного криминального компонента, который в подобном жанре является обыденностью. Впрочем, эту грань внезапно разыгравшееся воображение Льва Виссарионовича тоже было готово перейти. Даже не перейти, а с ходу перескочить лихим кавалерийским наскоком. Как янычар, который похищает любимую девушку от родителей. Пусть и с ее согласия, но по законам того времени, без родительского согласия это очевидное преступление. Приверженец традиционных ценностей и прочного семейного очага Воронцов в этот момент как-то не задумывался о подобных мелочах. Ведь главное – его подхватил поток писательской фантазии, мощная волна вдохновения. Видимо музы вняли его мольбе и спустились с Олимпа. Причем такое ощущение, что не одна или две, а сразу все семь. И каждая предлагает ему какую-то свою идею, и из них одна безумнее другой.

В голове Льва Виссарионовича началось уже какое-то истинное колоброжение безумных идей, начиная от еврейских торговцев, которые на самом деле являются агентами австрийского императорского двора, и, заканчивая веселыми девицами, которые, да простит его Провидение, на самом деле являются проводницами интересов неких тоталитарных сект. Словом, интеллектуальные процессы шли полным ходом, однако все больше трансформировались из собственно интеллектуальных в сторону сюрреалистически-творческих. Жанр произведения менялся все быстрее и неотвратимее.

Неизвестно, к чему бы все это привело, как вдруг Лев Виссарионович внезапно опомнился, ведь он же не выпил вовремя свои таблетки. А сердце уже и так колотится, как буйнопомешанное. А это никуда не годится. Ведь если творец себя угробит, устроив себе внеплановый передоз адреналина. То пострадает не только он сам, но и другие люди, которые не досчитаются столь ценного и важного для мировой культуры произведения, которым определенно обещается стать его будущий роман. Мысли о потенциально загубленном таланте и о подпорченном здоровье несколько охладили полет фантазии новоявленного адаптатора мексиканской картины мира на реалии поздней Османской империи. Стройные ряды янычар в белых колпаках, внезапно сменились другими белоколпачниками, куда менее романтичными и более пугающими (Лев Виссарионович все же не жил в Молдавии и Валахии того времени, а значит и не ощущал того ужаса, который всем внушала страшная янычарская пехота). Умелый творец-литератор, нахмурился, думать о врачах ему, как и всякому человеку его возраста, отчаянно не хотелось. А чтобы не думать о них – необходимо тщательно выполнять все предписания, и в частности пить таблетки. Не хочешь встречаться с «дьяволом» в белом халате – будь добр, своевременно приноси ему свою жертву, приобщайся так сказать к его. Не хочешь – значит будь готов к личной встрече. Так или никак. Последние годы жизни отчетливо его этому научили.

И Лев Виссарионович, чертыхаясь, полез за таблетками. Проглотил их, не разжевывая и потом только спохватился, что безбрежная дорога фантазии завела его слишком уж далеко. Ведь действительно, они же не в Мексике и не про Мексику дело идет. Да и обстановка с воспитанием в янычарских казармах была такая, что тайно встречаться – это еще куда ни шло, но тайно повенчаться, тем более с христианкой – история не то чтобы совсем фантастическая, но таки сильно приближенная к оной. А значит место, да и вообще целесообразность существования данного сюжета в романе следовало хорошенько обдумать. Иначе, уйдя от чрезмерной советско-бытовой описательности жизни «грубиянов и тупого хамья» (как любил называть крестьянство Лев Виссарионович) легко упасть в другую крайность излишнюю слащавость и сентиментальность дамского романа, века эдак восемнадцатого. Подобного для своего грандиозного творения дворянин Воронцов хотел даже меньше, чем обвинений в подражательстве Толстому. Тот, в конце концов, не дамские романы писал, а серьезную прозу.

Растерянно помахивая головой, гениальный историк и по совместительству великий литератор пил большими глотками воду, слушал свое неохотно успокаивающееся сердце и с изрядно потускневшим энтузиазмом размышлял, в какую же все-таки сторону ему повернуть роман. При этом в записной книжке по-прежнему красовалось лишь лихо выведенное заглавие и ничего более. Маловато, явно маловато. Тем более, что Лев Виссарионович отчетливо ощущал, что таких ярких порывов вдохновения как сегодня у него не будет еще долго. А значит, просто позарез необходимо конвертировать недавние буйные фантазии во что-то более степенное, такое, что не стыдно доверить бумаге.

Но с кого же в таком случае начать? Может быть с самого Петра, с того, как он командовал походом, насколько распорядителен был? Ход неплохой, но тогда придется сходу погружать читателя в допущенные царем ошибки, задавать книге негативный тон. Да и начав с великих, читателю потом уже неинтересно опускаться до малых сих. Нет, такой путь не позволит правильно оттенить все художественные достоинства книги. Да и сложная история взаимоотношений Петра и Екатерины требует постепенного в нее погружения.

Есть другой вариант, тоже интересный. Начать с истории молдаван и валахов, как христиан страдавших от гнета османов. Здесь можно создать много бытовых моментов интересных, удивить читателя незнакомым бытом, обычаями и прочей экзотикой. Хорошо поданная и интересно объясненная экзотика всегда привлекает, это факт. Но с другой стороны, резко окунув читателя в столь чуждый ему и во многом непонятный мир, можно слишком уж увлечься экзотикой и сам не заметишь, как перейдешь от монументального исторического романа к смеси советской сельской хроники и все того же мексиканского сериала, но только в более дешевых и менее эстетичных декорациях. Да и погружение все же нужно осуществлять постепенно, так чтобы экзотика будоражила воображение, но не подавляла основную историческую канву (как истый эстет Лев Виссарионович очень следил за балансом между разными стилями и тем, чтобы их смешение не превращало произведение в вульгарный эклектический компот). Словом данный зачин пока полностью не отбрасывался, но уходил в запасники.

Необходим был иной вариант и он, в общем-то, напрашивался сам собой. Рассмотрение похода с точки зрения русской армии. Причем следуя иерархическому принципу, но в обратном порядке. Логично же? Логично. Как истый имперец и патриот, но при этом с демократической просвещенной жилкой. Он первыми покажет простонародье, а последними – высшую знать. Необходимо плавно поднимать читателя от солдатского быта к офицерскому, потом от генералов. Тогда он ощутит все величие петровской армии, весь ее бодрый дух. И одновременно поймет то, какие тяжелейшие трудности пришлось пройти победителям блестящей шведской армии, в этих забытых Богом краях.