Читать книгу: «Смерть по частям», страница 3

6

Фолькер и Дейвис ждали людей, которых направил к ним полицейский хирург. Они почти три часа прочесывали участок леса, где нашли труп, после чего Фолькер решил расширить район поисков. Склон круто спускался к самому берегу, где среди камней попадались и крупные валуны. Погода в последние недели стояла холодная, но без дождя или снега, и грязи на промерзшей земле почти не было. Признаков чужих отпечатков или следов полицейские не обнаружили. Фолькер надеялся, что девушка оставила на берегу что-нибудь, что помогло бы установить ее личность. Тропинки к северу от этого места заросли и разбегались во все стороны.

Фолькер отправил Дейвиса на поиски вверх по течению. Сержант не возражал: он хорошо знал этот участок реки. В детстве мать частенько просила его погулять здесь с младшими братьями и сестрами, и Дейвис рад был возможности сбежать из меблированных комнат, от пронзительных детских воплей и оглушительных соседских ссор. Младшие братья и сестры Дейвиса, визжа от удовольствия, убегали от него по широкой дорожке: он был великан-людоед, явившийся в замок, чтобы похитить раскрасневшихся от восторга дам и рыцарей. Лес здесь был чем-то средним между лесом и парком, особую таинственность ему придавали развалины старинных мельниц, которых на этом берегу было множество. То и дело попадались крытые мосты, обветшалые стены и ведущие в никуда потайные каменные двери, которые остались здесь со времен Войны за независимость.

В лесу стояла тишина; время перевалило за полдень. Дейвис глубоко вдохнул, ощущая запах мха и сырости. С места, на котором он стоял, открывался хороший вид на спокойную реку, петлявшую между деревьями, там и сям ее заслоняла листва. Дейвис попытался представить себе молодую женщину, которая прошла по этой дорожке последние в своей жизни шаги.

Находка ждала их через полдня, примерно в миле от места поисков, где течение становилось особенно бурным. Река разливалась здесь почти на четверть мили, и черная вода выглядела жутковато. Дейвис сошел с дорожки и полез через камни у самой кромки воды. Они чуть не пропустили затон, скрытый за густыми кустами. Дейвис раздвинул подлесок, и внезапно они оказались на полянке. Дейвис с торжествующим возгласом повернулся к полицейским.

К ним присоединился возникший словно из воздуха Фолькер.

– Ага! – возбужденно воскликнул он.

Они вошли в “тайник”, над головой аркой смыкались ветки. Полицейские, сгрудившись, слушали, как плещет вода в затоне, – других звуков здесь не было. На берегу, на плоском валуне, ждало свою владелицу сложенное пальто. Внизу притаились кожаные ботинки с пуговками, сбоку лежала черная сумочка. Казалось, кто-то пришел сюда искупаться и вот-вот вернется. Фолькер прошелся по периметру, заглядывая в кусты. Дейвис склонился над вещами.

– Сэр, пальто, похоже, из той же ткани, что и платье.

Фолькер нагнулся. Полностью развернув пальто, он осмотрел подкладку и ощупал карманы.

– Ярлыков из ателье нет. Покрой простой, но пальто хорошего качества.

Дейвис смотрел, как шеф изучает ботинки. Как детские, с грустью подумал он. Фолькер сунул в ботинок свою большую ладонь, поднял его, расшнуровал, ощупал жесткую кожу и снова поставил.

– Вот здесь нас и ждет клад. – Фолькер потянулся за бархатной сумочкой. Теперь уже оба сидели на площадке, скрестив ноги. – Женщина приходит сюда, чтобы наложить на себя руки. Она хочет покончить с собой быстро и незаметно. Вы правы, сержант, слишком все аккуратно, будто театральный реквизит. Одежду оставили на видном месте, а не сунули как попало в кусты.

– Она хотела, чтобы ее вещи нашли, – сказал Дейвис.

– Вот именно. Или кто-то другой хотел, чтобы ее вещи нашли.

Фолькер положил сумочку на землю и раскрыл ее, внутри они заметили тоненькую записную книжку и изящный мешочек для косметики, стянутый шелковым шнурком.

– Займемся пока тем, что нашли. Заберите вещи, ничего не пропустите. Встретимся в участке.

7

Сидя за круглым дубовым столом, Лидия просматривала свои записи в ожидании начала первой в этом семестре встречи диссертационного совета. Для получения степени доктора медицины требовалось “собственноручно написать работу оригинального содержания, предмет которой имеет прямое отношение к медицине”, эта туманная формулировка обещала простор для творческих поисков.

Иногда такие встречи принимали характер состязаний, во время которых руководители факультетов отстаивали избранные их студентками темы.

Наконец все расселись и приготовились к беззлобной схватке: хирурги – с терапевтами, сотрудники лабораторий – с практикующими врачами. Антея и Харлан сидели напротив Лидии и физиолога Виктории Бейли. Сегодня среди факультетских преподавателей было новое лицо – доктор Ричард Харпер, которого факультет, по выражению Антеи, “позаимствовал” в Пенсильванской больнице, пока один из профессоров находился в отпуске. Харпера им рекомендовал их коллега, товарищ Харпера по Гарварду. Войдя, Харпер приветствовал всех величавым наклоном головы.

– Добро пожаловать, доктор Харпер. Как видите, это наброски будущих научных работ. Слушательницы старших курсов должны написать их к концу семестра, но мы приветствуем, так сказать, ранних пташек. Для сравнения я отобрала несколько прошлогодних сочинений. – Антея изучила список. – Прекрасные темы: и хирургия, и фармакология, и фундаментальные научные вопросы. Наши прозелитки тоже здесь, как же без них?

Каждый год в списке оказывались темы, имеющие отношение не столько к медицине, сколько к просвещению. Среди последних работ были “Алкоголь: врата безнравственности” и “Венерические болезни и то разрушительное влияние, которое они оказывают на общество”. Студенток мягко направляли в сторону более научных аспектов их сочинений.

– Итак, вот они, самые первые планы: “Гранулёматоз легких”, “Сифилис”, “Осложнения при ревматическом пороке сердца”, “Ртуть и ее токсичность”, “Аппендицит”, “Хирургическое удаление опухоли яичников” и, наконец, “Просветительский долг врача”, – прочитала Антея.

Доктор Харпер фыркнул.

– Что здесь смешного? – Антея пристально посмотрела на него поверх очков.

– По-моему, последнюю тему едва ли можно счесть образцом интеллектуальной строгости. Полагаю, у нас тут не воскресная школа, а питомник будущих врачей?

– Боже мой!.. Пригрели змею на груди, – прошептала Лидии Виктория.

– Прошу прощения, сэр, но список вопросов широк, студенткам есть из чего выбрать, – заметила Антея.

– А вам не кажется, что некоторые темы звучат, увы, неубедительно?

Харпер взял из стопки прошлогодних сочинений работу под названием “Роль общественного здоровья и гигиены” и взмахнул ею в воздухе.

– От своих собственных студентов я требую соблюдения известных академических стандартов, – объявил он. – И они не ждут, что с ними станут нянчиться или позволят им заниматься чем-нибудь несложным.

В кабинете воцарилась тишина, такой наглости никто не ждал. Харпер вел себя как гость, который явился на ужин и оскорбляет хозяев.

Глядя на него в упор, Лидия думала: “Да как он смеет? Как он смеет умалять их труд? Сколько в нем самодовольства”. Харпер – рыжий, причесанный на пробор, с безукоризненными, похожими на лисий мех усами – с высокомерной улыбкой смотрел на собравшихся.

Ей много раз случалось иметь дело с мужчинами вроде Харпера – мужчинами, которые подвергали сомнению ее знания и ум. Обычно ей удавалось отмахнуться от них, она говорила себе, что оскорбления, если обращать на них внимание, отвлекут ее от работы. Но только не сегодня. Лидия думала о своих студентках, о лишениях, выпавших на долю многих из них. Она вспомнила, как сама только-только приехала в Филадельфию, полная сомнений в себе и в том, удастся ли ей закончить обучение. Сейчас Лидия вела прием уже больше десяти лет, но ей до сих пор приходилось снова и снова доказывать, что она знающий, опытный врач. Да, годы борьбы потребовали немалых жертв. Людям вроде Харпера этого не понять. Лидия ощутила, как в душе нарастает гнев. Хватит на сегодня вежливости и скромности. Лидия – младшая из преподавателей факультета, обычно помалкивавшая Лидия – заговорила:

– Вам было бы полезно прочесть кое-какие из этих работ. Ваша пристрастность – качество, прискорбное для ученого, – мешает вам быть объективным.

Харпер залился краской, отвратительные красные пятна поползли вверх по шее.

– С чем именно вы не согласны? С тем, что долг врача – просвещать общество? – продолжала Лидия. – Вспомните об Игнаце Земмельвайсе и родильной горячке. О Джозефе Листере и антисептике, необходимой во время операции. Их труд изменит жизнь общества. И вы еще сомневаетесь в необходимости просвещения?

– Я не то чтобы не согласен, м-м… – Харпер запнулся, не зная, как обратиться к Лидии.

– Доктор Уэстон, – произнесла Лидия с нажимом на слове “доктор”.

– Я лишь хочу сказать, что выбор тем до некоторой степени объясняет, почему медицинское сообщество испытывает недоверие к учебным заведениям вроде этого. Глубины мышления недостает.

“Зачем этот проклятый дурак явился сюда? – в бешенстве подумала Лидия. – Чтобы доложить медицинскому сообществу, что мы не способны ни лечить, ни учить?”

– Наши студентки уже не один раз демонстрировали, сколько всего они знают и умеют, – сухо сказала она.

– Вы меня не так поняли, доктор Уэстон. – Харпер одарил всех угодливой улыбкой. – Своей репликой я лишь хотел начать разговор. Но вы дали еще один повод для критики. К чему такая вспыльчивость? Мы всего лишь обсуждаем темы студенческих работ. Именно в такие минуты и становится ясно, что женщины не сумеют держать себя в руках, когда речь пойдет о жизни и смерти.

– Доктор Харпер, вы ведете себя просто глупо. Ученому никак не пристало высказывать бездоказательные предположения. Неужели вас этому учили в медицинской школе?

Харпер огляделся в поисках поддержки, но собравшиеся сидели с каменными лицами.

– Вы закончили, доктор Харпер? – Антею буквально распирало от негодования. – Если уж мы взялись выносить скоропалительные суждения о женщинах, позвольте мне прибавить еще одно: мы знаем, как делать свою работу. Верно?

И совет приступил к обсуждению тем. Время бежало быстро, особенно после того, как Харпер откланялся, сославшись на дела поважнее.

– Прекрасное начало, – подвела итог Антея. – А сейчас давайте прервемся. Какого кошмарного человека на нас напустили! Но не тревожьтесь, доктора Харпера я беру на себя.

Когда они, все вместе, вышли из кабинета, Лидия прислонилась к стене и перевела дух. Переждав остальных, она подошла к Харлану.

– Молодец, Лидия. Думаю, Харперу полезно было послушать правду о себе.

– Спасибо. Не сомневаюсь, что Антея разделается с ним на свой манер. Но сегодня утром ко мне кое-кто приходил, и я хотела бы с вами поговорить.

И Лидия пересказала ему слова Сары Уорд о том, что родные не видели Анну уже две недели.

Харлан явно встревожился.

– Я говорил с Фолькером, но от него пока нет вестей. Можно наведаться к нему завтра утром, после занятий в анатомичке.

Лидия кивнула.

– Может быть, поужинаете сегодня с нами? Мы с Антеей будем рады вашему обществу.

Лидия, тронутая его заботой, все же ответила на предложение вежливым отказом. Она очень устала, встреча словно опустошила ее, а из-за исчезновения Анны она и вовсе не находила себе места. Следовало дать себе передышку и провести вечер дома.

День уже клонился к вечеру, когда Лидия вышла из здания колледжа. Улицы заполняла пестрая толпа, в которой смешались заводские рабочие и чиновники, ремесленники и студенты. На углу Ридж-авеню Лидия наняла кэб, который повез ее домой. С высокого сиденья открывался волшебный вид на город, Филадельфия разворачивалась перед ней, как на сцене. Кэб влился в толчею экипажей, омнибусов и грузовых фургонов и медленно покатил по улице. В воздухе висел запах дровяного дыма. Уже зажигались высокие газовые фонари, словно изящные ожерелья нанизанных огней.

Когда Лидия приехала в Филадельфию учиться, ее взгляды на мир и опыт, ограниченные до той поры жизнью дома и учебой в женском колледже, существенно расширились. Энергия Филадельфии сделала ее свободнее, Лидия наслаждалась новообретенной независимостью. Шли послевоенные годы, большой промышленный город обретал свое неповторимое лицо, его кураж смягчало чинное квакерское влияние. Коммерция процветала, здесь производили все, что только можно вообразить: уголь, железо, бумагу, древесину; здесь выделывали текстиль, здесь отгружали товары, готовые отправиться дальше по огромной сети железных дорог, ветвившейся, как оленьи рога. Центр города рос, становился все многолюднее, сохраняя, однако, дух маленького городка, застроенного тесно стоящими домами вперемешку с фабриками и магазинами.

Центр Филадельфии был распланирован в соответствии с заветами Уильяма Пенна: границами его служили реки Делавэр и Скулкилл, с севера на юг протянулись Броуд-стрит и нумерованные улицы, а улицы с трогательными названиями в честь елей, сосен или каштанов пересекали этот район с востока на запад. Проехав по Броуд-стрит, кэб оказался в центре города. Здесь шло строительство, и Лидия оглядела элегантные здания, которым предстояло вместить ратушу и прочие городские службы. Величественное сооружение окружало внутренний двор, на каждой стороне у здания имелись надвратные башни, под которыми могли свободно проезжать экипажи. Повсюду ощущались ширь, бодрый оптимизм: в следующем году Филадельфия готовилась принять Всемирную выставку, которая должна была разместиться в Фейрмаунт-парке.

Лидия попросила кучера свернуть на Честнат-стрит, свою любимую улицу. Филадельфия в изобилии предлагала изысканные развлечения, старательно соревнуясь с Нью-Йорком. Лидия жила здесь не первый год и успела открыть немало источников удовольствия: театры и мюзик-холл, изящные отели “Гранд-Хаус” и “Континенталь”, огромные универмаги, предлагавшие любую роскошь, о какой только можно помыслить, горделивые особняки, которыми можно восхищаться на расстоянии.

Однако для Лидии город всегда тесно переплетался с ее собственными путями, она смотрела на него сквозь призму медицины. Соперничать с благородными медицинскими школами Филадельфии могли лишь очень немногие учебные заведения страны. Лидию восхищало солидное научное сообщество и то, как слаженно оно работает с издателями медицинских учебников, производителями хирургических инструментов и принадлежностей, с лечебницами ортопедическими и глазными. Она вошла в этот мир, в нем она обрела цель своей жизни.

Возница остановил кэб на Вашингтон-сквер. Расплатившись, Лидия зашагала по знакомым улочкам старого центра к дому. Она очень устала. Поднявшись на три пролета, Лидия оказалась у двери своей квартиры, угнездившейся на верхнем этаже старого дома. В прихожей Лидия сняла плащ, разулась и с благодарностью оглядела свое убежище. Гостиная напоминала пассажирский салон на корабле, книжные полки тянулись от пола до потолка. На пол Лидия постелила старинные коврики-дхурри, украшавшие когда-то отцовский кабинет, с тех пор прошло немало времени, но синие и золотые нити все еще рождали в груди теплое чувство. На стенах висели лесные этюды в рамках, напоминавшие Лидии о местах, где прошло ее детство, и выцветшие акварели, изображавшие чайные плантации в Дарджилинге, где выросла ее мать.

Окна комнаты выходили на деревья в сквере напротив. Предвечерний свет уступал место сумраку, но Лидия видела не деревья сквера – перед глазами у нее покачивались тени деревьев, росших в укромных уголках сада ее детства, там, где лес граничил с полями. Лидия почувствовала, как знакомая грусть окутывает ее, словно плащ. Образы приходили незваными – двери в ее прошлое. Она услышала отцовский голос – “Наконец-то можно отложить уроки!” – и вспомнила, как лежала на вытертых ковриках перед поющим огнем. Заслышав отцовские слова, маленькая Лидия вскакивала в восторге: она обожала их совместные вылазки и предвкушала их уже с утра, собирая сверток с едой. Над садовой дорожкой висела вечерняя дымка. Вот Лидия оглянулась на отца – тот, закрыв глаза, без шляпы, впитывает вечерний воздух, словно бальзам.

Отец любил искать узоры – камешки в ручье, наплывы в оконном стекле. “Они ждут, чтобы их разглядели, – говаривал он. – Мозаика явит себя сама”. Он поощрял детей к ведению дневников, к тому, чтобы они записывали свои мысли. “Упражняйте ум, – наставлял отец, – учитесь мыслить последовательно. Даже если эта способность на время покинет вас, она вас не предаст”.

Мать, укутывая Лидию шалью в эти особые вечера, ворчала: “Что за баловство! И все это, чтобы поглазеть на звезды?” – однако не могла сдержать улыбки. Отец шагал впереди, на фоне черных деревьев вырисовывались их силуэты. Лидия шла через лес за неровным светом фонаря. Между деревьями мягко ухала сова, в короткой траве копошились какие-то зверьки, затихавшие при звуке шагов. На поляне отец расстилал толстый плед, они укладывались бок о бок и лежали молча, пока глаза привыкали к сгущающейся ночи. Мало-помалу начинали проступать драгоценные звезды, одна за другой являя свое великолепие, и наконец небо оказывалось усеяно булавочными головками. И сейчас Лидия словно наяву ощущала сырую траву под пледом, надежное отцовское плечо рядом с собой, чувствовала, как вокруг смыкается ночь.

За ее окнами царила тьма, но комнату заливал свет. Горел в камине огонь, напевал чайник. Лидия закрыла глаза и стала слушать, как потрескивает пламя, однако никак не могла успокоить мысли. Нет, отдохнуть пока не удастся.

Лидия направилась к письменному столу, роль которого выполнял стол чертежный, древесину для него доставили из лесов штата Мэн. На просторной столешнице нашлось место и бумагам Лидии, и самым разным книгам, от работ по ботанике, фармакопее и анатомии до романов и стихов, а также потрепанных английских переводов “Гиты” и “Рамаяны”. Лидия придвинула к себе стопку историй болезни. Раз в семестр ее студентки проводили совместный осмотр пациентов, и теперь перед Лидией лежали записи, сделанные во время этих осмотров: история болезни, результаты осмотра, сведения об условиях, в которых жили и работали пациенты, об их привычках, одежде – обо всем, что могло иметь отношение к лечению. Лидия не уставала твердить, как важны такие записи, она снова и снова повторяла: “Настанет день, когда вы окажетесь с пациентом один на один – может быть, среди ночи, может быть, в хижине в продуваемой всеми ветрами степи. На кого вам тогда рассчитывать? Только на себя!” Студентки посмеивались над ее патетическими речами, но записи вели.

Лидия потянулась к собственному журналу приема и открыла его на заложенной странице. Там были ее первые записи об Анне Уорд – самые общие, непримечательные сведения о пациентке.

– Анна Уорд, возраст: 20 лет.

– Наследственность: отец умер в возрасте 55 лет от заболевания легких, предположительно – туберкулеза. Мать умерла в возрасте 50 лет от рака груди.

– Есть сестра (24 года) и брат (10 лет), брат страдает заболеванием нервно-мышечной системы.

– До настоящего времени пациентка не имела серьезных заболеваний.

– В детстве перенесла корь. В 15 лет перелом лучезапястной кости. Киста яичника. Анемия, вызванная недостатком железа.

– Не замужем.

– Служит горничной.

– Менструации начались в 14 лет. Носят нерегулярный характер, в последний год наблюдается ухудшение.

Лидия терпеть не могла записывать то, что не относится к делу, но все же записывала, потому что так положено. При первичном осмотре она отметила все очень тщательно – как всегда во время первого визита любой пациентки. Лидия перечитала свои записи.

Анна внешне выглядит здоровой. Походка нормальная, осанка ровная, бледности не наблюдается, белки глаз без желтизны, шея гибкая, щитовидная железа не увеличена. Сердечный ритм нормальный, без шумов и помех при выслушивании. Легкие чистые, живот мягкий, печень не увеличена. Мускулатура в тонусе, развита нормально.

Через два месяца Анна снова появилась в лечебнице на Спрюс-стрит.

20 апреля 1874 года. Анна чувствовала себя здоровой, пока два года назад не приступила к исполнению обязанностей горничной. Сейчас она временами испытывает сильнейшую усталость, у нее легко появляются синяки и случаются кровотечения. При незначительных усилиях возникает одышка, которая в периоды отдыха пропадает. Наружных кровотечений не замечено.

Лидия стала читать дальше:

Питание: один раз в день вечером (обязательно), в основном крахмалистая пища. В течение дня ест урывками. Пьет мало воды. Возможности регулярно делать гимнастику не имеет, однако подолгу занимается тяжелой физической работой.

Если слегка изменить детали, под это описание подходил бы чуть ли не каждый ее пациент. Она подозревала у Анны малокровие. Во время осмотра она отметила бледность слизистых оболочек, ускоренный пульс и частое дыхание. Анализы мочи и крови показали недостаток железа. Ничего сложного, подумала Лидия. Она прописала капли и рекомендовала получше питаться, и, похоже, ее совет пошел Анне на пользу.

Через несколько месяцев Анна пришла к ней снова, и Лидия записала:

Периодические боли в животе, в основном под ложечкой. Боль усиливается после еды. Принимала рвотный корень, безрезультатно. Стул и вес без изменений.

Обследование мало что дало, зато боли прошли сами собой. Следующая запись гласила:

А. страдает от постоянных головных болей, которые являются следствием непосильного труда; судорожных припадков или потери сознания не бывает, изменений во внешнем виде также не замечено. Просыпается с головной болью, которая преследует ее весь день.

Лидия дала Анне не один совет насчет сна, гимнастики и свежего воздуха, время от времени она прописывала девушке препараты ртути, чтобы облегчить боль. Насколько же это все бесполезно, подумала Лидия. Советы звучали нелепо и покровительственно.

Лидия стала читать дальше. Огонь в камине угасал, остались одни угольки, и Лидия засветила керосиновую лампу, стоявшую на столе.

Характер болезни становился яснее.

Причиной визитов Анны были психосоматические недуги: головные боли, миалгии, боль в животе. Симптомы всякий раз исчезали после непродолжительного лечения, боли никогда не усиливались, не требовались ни хирургическое вмешательство, ни больница. Анна регулярно являлась на осмотр чуть не каждые восемь недель – такого Лидия еще не видела. Насколько же прав был отец: общее проявляется через частности. Лидия часто замечала, что тоска по дому или горе выражается у пациентов в виде непонятных болей, от слабой до мучительной. Анна приходила к ней за утешением.

Через год после первого появления Анны записи Лидии перестали быть чисто медицинскими. Она прочитала запись, сделанную в конце прошлого декабря, незадолго до Рождества.

19 декабря 1874 года. Сегодня у А. не было причин являться на осмотр, она ни на что не жаловалась. Отвечая на вопросы, плачет, эмоционально неустойчива, с трудом говорит полными предложениями. Рассказывает, как мать умирала от рака груди (почти семь лет назад).

Лидия отложила журнал. Удивительно, сколь сильными были воспоминания, ставшие причиной этой записи. Тот декабрьский визит казался тусклым пятном на фоне веселых предпраздничных дней. Они сидели в смотровой и глядели, как падает за окном снег.

– Может быть, вы хотите рассказать мне, как вы тогда жили? – спросила Лидия.

– Это было страшное время. – Глаза Анны налились слезами – ее горе было еще свежо. – Она тяжело болела, угасала у нас на глазах. Но тяжелее всего была боль. – Анна закрыла глаза. – Какие муки она терпела из-за того разреза… Врач сказал, что он не заживет. Ничего нельзя поделать – только терпеть.

Рак груди плохо поддавался лечению, тем более что многие пациентки являлись к врачу слишком поздно. Но лечение в любом случае давало мало надежды. Лидия понимала, с чем столкнулась мать Анны: следствием удаления опухоли стала жгучая боль в груди, открытая рана загноилась – для того только, чтобы, промучившись несколько месяцев, больная стала жертвой роковой инфекции. Именно по этой причине опытные хирурги отказывались оперировать таких больных. Они отказывались не потому, что им было не жаль пациенток, они лишь хотели уберечь их от неминуемых предсмертных страданий.

Анна вздрагивала, по ее щекам текли слезы. Они приносили облегчение, словно освобождая от многолетней тоски.

– Мама не хотела морфин. Говорила, что он не позволит ей быть с нами. Но она так страдала! Я сидела возле ее постели. Она спала беспокойно, металась во сне.

– Сколько вам тогда было лет?

– Двенадцать.

Анна, не отрывая глаз от промокшего насквозь платка, стала завязывать углы.

– Отец был сам не свой от горя. Нам с Сарой пришлось взять все на себя. Сара начала вышивать на заказ. Я работала посыльной в лавке и присматривала за соседскими детьми, мне за это платили.

– Вы с Сарой учились в школе?

– Только в сельской. Отец считал, что нам достаточно уметь читать и писать, но мама настаивала, что нам надо учиться дальше.

На лицо Анны лег отсвет надежды, словно сквозь мрачные воспоминания пробился луч света.

– Она постоянно читала нам. Экономила деньги, чтобы покупать нам книги. Чтобы у нас была своя библиотечка. Мы заучивали стихи и читали их вслух, как в театре. Глупо, правда?

– Нет. По-моему, ничего глупого в этом нет.

– Мне кажется, другие считали, что мы задаемся. Но мама всегда поддерживала нас. Она хотела, чтобы Сара стала учительницей. – Анна закрыла лицо руками: на нее снова нахлынули чувства. – Мне так ее не хватает! Вы бы ей очень понравились. Она верила, что нам по силам стать такими, как вы.

Лидию тронула тихая страстность этих слов.

– Но когда мама умерла, нам пришлось выживать. Вскоре после ее смерти умер от воспаления легких отец. Я решила искать место прислуги и не жалею об этом. Я должна была сделать это – и сделала. Жаль только, что пришлось бросить школу.

Нелегкий путь Анны во многом походил на путь самой Лидии. После смерти отца на долю ее семьи тоже выпало немало испытаний. Они впали в нужду, ставшую для Лидии жестоким ударом после идиллического детства. Их дом забрал банк. Лидия с матерью поселились в пансионе, их жизнь пошла прахом. Но в дни самого глубокого отчаяния в Лидии окрепла воля. Она продолжала учиться и в конце концов заслужила право на стипендию в женском колледже.

– В этом мы с вами похожи, – сказала она Анне. – Я тоже потеряла отца совсем юной. Наша жизнь изменилась. Я много лет жила в бедности.

Анна недоверчиво взглянула на нее.

– Пусть вам пришлось оставить школу, но вы можете продолжать образование. Ваша матушка была права: возможностей много. Я знаю, что это правда.

Лидия сняла с полок, тянувшихся по стенам медицинского кабинета, несколько книг.

– Мой отец тоже возлагал большие надежды на чтение. – Она положила перед Анной “Листья травы” Уитмена. – Это была наша с ним любимая книга. С тех пор, как отец умер, я часто перечитываю книги, которые он мне оставил. В такие минуты он как будто рядом со мной. Словно какая-то его часть все еще здесь.

Лидия сама удивлялась своей откровенности – она мало кому рассказывала о горе, которое испытала после смерти отца.

– После его смерти мне казалось, что от меня мало что зависит, но книги переносили меня в иные, далекие края. – Лидия улыбнулась, глядя, как Анна держит книгу. – Уверяю вас, у меня полные закрома.

С того дня в ее медицинском журнале стали появляться списки книг, которыми она делилась с Анной. Лидия делала короткие дополнения: “Понравились «Грозовой перевал» и «Джейн Эйр» – неудивительно. В следующий раз – «Городок» и, возможно, «Крэнфорд» миссис Гаскелл?” Лидия записывала сведения о лекциях, библиотеках и книжных магазинах, которые могла бы посетить Анна. Они стали членами какого-то странного еретического ордена: Лидия помогала Анне не только как врач, между ними крепло взаимопонимание. За год их встреч Анна стала читать гораздо больше, она начала интересоваться более сложной литературой. В числе последних книг Лидия записала “Мидлмарч”, “Домик в Оллингтоне” и “Большие надежды”³.

Лидия перевела взгляд на стену над каминной полкой – там она повесила три акварели, заказанные у одного художника из Конкорда, привет из далекого прошлого, образ дорогих ей мест. Ее любимая акварель висела в центре, на ней был изображен пруд, увиденный сквозь сумрачный лес. Лидия купалась в этом пруду. Она подошла к книжной полке и коснулась корешка “Листьев травы”. На первой странице было написано: “Мисс Лидии Нараяни Уэстон в день рождения. Не придавай значения ничему, что оскорбляет твою душу”. Лидия улыбнулась совету отца; за много лет чернила выцвели. Она открыла заложенную страницу, где было одно из ее любимых стихотворений.

 
Я верю, что былинка травы не меньше звездных путей,
И что лягушка шедевр, выше которого нет,
И что черника достойна на небе быть украшением гостиной¹.
 

“Какая торжественная похвала красоте природы! Разве с ней что-нибудь сравнится?” – подумала Лидия. Она опустилась на колени перед камином и поворошила затухающие угли. С каким удовольствием она устраивала свое гнездо! Она тщательно отбирала рисунки и книги, расплачиваясь за них самостоятельно. Независимость защищала Лидию, как латы, но вдруг эта броня отделяет ее от ее же чувств? Главным для Лидии стала потребность защититься от пережитой в детстве катастрофы. Обещание, которое она когда-то дала матери, и сейчас руководило ее жизнью.

В воспоминаниях было мало утешения. Вот они с матерью сидят в тесной комнатушке, тускло мерцает свеча. Лидия словно заново ощущала усталость тех дней, ведь когда привычный ход вещей нарушился, жизнь Лидии стала бесцельной. Она поступила работать на фабрику. Нужда в деньгах была такой жестокой, что Лидия готова была уступить, сдаться перед тяжкой необходимостью выживать. Она сказала матери, что хочет бросить учебу. В полумраке комнаты профиль матери походил на очертания статуи. Она с трудом дышала – горе взяло с нее непосильную пошлину, сделало физически слабой. Но сил на жестокий спор с Лидией у нее хватило.

– В твоей жизни будут и другие дни. Не позволяй страху стать твоим советчиком, – страстно, как всегда, говорила мать.

Лидия мало знала о юности матери, о ее надеждах. В детстве она, простодушная, ни о чем подобном не спрашивала. Но в горе и лишениях отчетливее проявилась сила материнского характера. Они вели бухгалтерские книги – формально считалось, что это забота брата, но именно мать показала себя опытным счетоводом. Деньги мало-помалу накапливались, и наконец семья смогла расплатиться с кредиторами.

Лидия закрыла журнал и положила его на деревянный ящичек с прозекторскими инструментами. Конспект был готов. Завтра они с Харланом проведут первое в этом семестре лабораторное занятие по топографической анатомии для новых студенток. Она живо помнила ту смесь беспокойства и возбуждения, которую сама испытала, впервые попав в анатомичку. Это было очень личное, торжественное переживание: она помнила уроки независимости, преподанные матерью, помнила, как твердое намерение преодолеть обстоятельства позволило ей стать врачом. Может быть, решительность Анны тоже была следствием того, что девушка потеряла мать?