Читать книгу: «Кровавый кубок», страница 6

– Не мог же я пойти и прямо спросить: – Мистер Ленкс, почему Вы так ненавидите леди Гоблетсворт, что даже хотите ее убить? – усмехнулся Уайтхол. Немного поразмыслив, детектив пришел к мысли, что причину ненависти Ленкса к семейству Гоблетсворт (именно ко всему семейству, а не к одной леди Элеонор) нужно искать в прошлом. Генри решил поискать следы этой давней антипатии в архиве. И он нашел. Несколько писем Френсиса Гоблетсворта – дяди леди Элеонор – своему отцу, ответы на эти послания и дневник сэра Френсиса. Их-то и показал Генри Уайтхол собравшимся. Одна из записей дневника, сделанная около полутора лет назад, гласила: "Сегодня ко мне пришел человек. То, что он рассказал, повергло меня в шок. Неужели это правда?! Он – сын той единственной женщины, которую я любил больше всего на свете и ради которой готов был отречься от титула! Он – мой сын!!!"

Следующая запись выдавала отчаяние, охватившее старого лорда: "Я назначил его дворецким и приблизил к себе насколько это возможно, но ему мало всего этого; он хочет, чтобы я сделал его своим наследником! Но это невозможно – ведь есть родная дочь моего брата и ее сыновья. Именно они должны стать наследниками титула. Томас – мой сын, но он незаконнорожденный! Он же угрожает, что, если я не сделаю его наследником, то весь Шропшир будет знать о моей привязанности к Клариссе Кэртол. Он готов опозорить доброе имя своей покойной матери, лишь бы добиться цели. Это ужасно! Что мне делать?!"

Письма содержали в себе признания молодого Френсиса Гоблетсворта отцу в том, что он, Френсис, влюблен в замужнюю женщину, и ответ тогдашнего лорда Гоблетсворт, полный оскорбленной гордости, гневного презрения и советов "…одуматься, пока не поздно…"

Роберт Гоблетсворт, которому Генри передал бумаги, кончил читать, и в комнате воцарилось молчание. Дождь уже перестал, и лучи солнца пока еще робко выглядывали из-за туч. Было слышно, как за окном шелестит ветер и поют птицы.

Наконец прозвучал голос леди Гоблетсворт. – Значит, Томас Ленкс – мой брат? – тихо, с какой-то неуверенностью спросила она. Открытие подобного факта и в самом деле можно было назвать ошеломляющим.

Генри вздохнул: – Конечно, это объясняло бы поступок Ленкса: устранить остальных наследников, а затем каким-либо образом заполучить титул и замок. Мне пришла в голову та же мысль, что и Вам, Ваше сиятельство. Но некоторые последующие события показали, что я опять был не прав.

Сыщик рассказал о том, что узнал от церковного сторожа.

– Могила маленького Френсиса Кэртола привела меня в замешательство, но рассказ о старике Кленси – бывшем дворецком лорда Гоблетсворт – и о его сыне–художнике прояснил все. Картина прошлого встала перед моим мысленным взором так отчетливо, будто я видел все собственными глазами.

Сэр Френсис, будучи еще довольно молодым, влюбился в некую Клариссу Кэртол. По какой-то причине они расстаются. У миссис Кэртол рождается и вскоре умирает сын, которого она назвала в честь любимого человека. Весть о рождении сына была последней, которую получил будущий лорд Гоблетсворт от возлюбленной. Очевидно, что сэр Френсис не знал о смерти ребенка, иначе он не поверил бы шантажисту. Дворецкий сэра Френсиса – Кленси – знал о чувствах, связывающих его хозяина с миссис Кэртол, и решил шантажировать лорда Гоблетсворт. Он говорил, что расскажет обо всем обманутому мужу. Сэр Френсис, разумеется, не хотел скандала и вынужден был платить. В какой-то момент лорду Гоблетсворт, которому надоели вымогательства, узнал о гибели Кэртолов, об этом писали в газетах. Одну из газетных вырезок о смерти мистера и миссис Кэртол (но ни слова о ребенке) сэр Френсис хранил в своем дневнике. Лорд Гоблетсторт в гневе прогнал дворецкого из Гоблетсворт-холла. Кленси-старший затаил обиду и как-то рассказал обо всем своему сыну Томасу, "Томми", как назвал его церковный сторож.

Томми уехал учиться в Лондон, а после смерти отца (о которой он наверняка знал, но не приехал на похороны) вернулся и решил мстить. Ему в голову пришла идея – объявить себя сыном сэра Френсиса. Томас знал, что старый лорд не бывает на кладбище, не видел могилы маленького Кэртола, а значит и не сможет разоблачить самозванца. Томас Кленси – теперь он назывался Ленксом – прибыл в Гоблетсворт-холл и заставил "своего отца" для начала назначить себя дворецким. Но, как записал в дневнике лорд Гоблетсворт, Ленксу "…всего этого мало…", и Ленкс пытается заставить старого лорда сделать его, Ленкса, будущим владельцем замка. Это, по его мнению, достойная месть за отца.

Узнав о настоящей наследнице – дочери покойного брата сэра Френсиса – вымогатель приходит в ярость. Не берусь утверждать, но, возможно, смерть сэра Френсиса не была случайной.

– Уж не хотите ли Вы сказать, Генри, что смерть лорда Гоблетсворт – дело рук Томаса Кленси? – если лейтенант Вильерс и был удивлен, то виду он не подал.

Уайтхол кивнул; после визита Роберта Гоблетсворта сыщик, наводя справки, нашел в альманахе "Кто есть кто" статью о семействе Гоблетсворт и, в частности, о смерти сэра Френсиса. В статье говорилось, что сэр Френсис Гоблетсворт умер во сне от сердечного приступа. Никакого расследования не проводилось, – сэру Френсису было уже больше семидесяти лет.

– Но мне, – говорил детектив, – почему-то показалась странной столь внезапная смерть.

После смерти лорда Гоблетсворт Ленкс (или Кленси, что одно и то же) начал готовиться к следующему шагу по захвату титула. Буйная фантазия подсказала ему ужасное решение. Еще в художественной школе Ленкс задумал картину с сюжетом, похожим на тот, что изображен на "страшном пире". Теперь же полотно идеально подходило к плану дворецкого. Видя, что новые хозяева заинтересовались архивом, Ленкс изготовил "легенду о Кровавом Кубке" и подложил ее к другим старым бумагам…

– Но послушайте, мистер Уайтхол, – запротестовал Ричард, – легенда тоже была старой, как и остальные бумаги.

– Нет, сэр, – усмехнувшись, покачал головой Генри, – она только казалась старой. В принципе, "состарить" любую бумагу не так-то сложно. Закопайте ее на пару суток во влажную, сырую землю, а затем подержите еще несколько дней под яркими лучами солнца, вот Вам и "древний манускрипт". На первый взгляд никто не отличит подделку от настоящей старинной бумаги. Разумеется, если соответственно написан текст. Итак, подложив "легенду" в архив, Ленкс через несколько дней – когда был уверен, что "рукопись" уже прочитана – явился ночью леди Гоблетсворт под видом "призрака с Кровавым Кубком".

– Вам еще очень повезло, миледи, что Вы, увидев "привидение", потеряли сознание. Судя по всему, преступник хотел воспользоваться шоковым состоянием своей жертвы и заставить Вас выпить из кубка (кстати, не думаю, что там была настоящая кровь; скорее–какое-то густое красное вино). Если бы Ваше сиятельство сделали это…. Я уже говорил: в красной жидкости был растворен яд.

Леди Гоблетсворт побледнела при мысли, какой опасности она подвергалась.

– М-да. – Невесело усмехнулся Роберт. – Теперь я понимаю, почему на следующий день у мистера Ленкса – (слово "мистер" он произнес с мрачной иронией) – почему у него был такой растерянный и даже возмущенный вид. Ну, еще бы: он так надеялся на успех, а его постигло сильное разочарование.

– И тогда, – с задумчивым видом проговорил Ричард, – он предпринял новую попытку, которую так блестяще сорвал мистер Уайтхол.

Роберт глянул на брата – уж не насмехается ли он снова над гостем. Но в голосе младшего Гоблетсворта слышалось искреннее уважение.

На небольшом столике возле окна лежали бумаги: письма и дневник сэра Френсиса, "легенда" и рисунки Ленкса – эскизы "Страшного пира". Прямые улики, то есть кубок и нож, потерянные Ленксом во время драки и подобранные потом Аланом Финчем, а также "наряд призрака" были уже отосланы Вильерсом в Скотланд-Ярд. А бумаги, прежде, чем передать полиции, Генри хотел показать Гоблетсвортам.

Ричард подошел к столику, взял "легенду»: – И все же я не понимаю, почему Ленкс спрятал эту бумагу, а не уничтожил ее? – Вопрос был обращен к Уайтхолу.

Тот пожал плечами: – Возможно, он хотел еще раз использовать "легенду о Кровавом Кубке" и таким образом уничтожить все семейство Гоблетсвортов.

Ричард презрительно хмыкнул: – Неужели Вы думаете, мистер Уайтхол, что меня или Роберта, возможно, напугать "призраком"?

– Сэр, – возразил Генри, – если бы Вы увидели то, что видели мы с Вашим братом, то не стали так говорить.

Ричард что-то пробормотал про себя, явно не соглашаясь с сыщиком. Затем вновь обратил взгляд на бумагу. – Интересно, – задумчиво протянул он, – а что если бы мы не занялись архивом, каким образом Ленкс подсунул бы нам "рукопись"?

– Я думаю, он сам обратил бы наше внимание на архив, – предположил старший Гоблетсворт, – или, допустим, положил бумагу в любую из книг. Не так ли, мистер Уайтхол?

Сыщик согласился с мнением молодого аристократа и добавил, что дворецкий в любом случае постарался бы, чтобы бумага, так или иначе, попала на глаза Гоблетсвортам.

Через несколько часов Генри собирался возвращаться домой. С ним вместе ехал и лейтенант Вильерс, везший в Скотланд-Ярд документальные подтверждения вины Ленкса: "рукопись", бумаги сэра Френсиса, эскизы к "Страшному пиру"; а также письменные показания сторожа Этлиса, видевшего свет в замке в ночь первого покушения на леди Гоблетсворт. Дал показания и Питер Орм. Старый лакей подтвердил предположения Генри о связи сэра Френсиса с Клариссой Кэртол, так как был поверенным своего господина во всех его делах. Дворецкого, теперь уже бывшего, закованного в наручники, сопровождали трое полисменов, приехавших вместе с лейтенантом Вильерсом. Ленкс, проведший полночи в подземелье замка, являл собой весьма неприятное зрелище. Бледный, чуть ли не белый, будто его лицо все еще покрывала маска, яростные, почти безумные глаза; сейчас Ленкс совершенно не был похож на того человека – немного угрюмого, но все же спокойного, – какого знали Гоблетсворты. Казалось, он изливал на окружающих всю свою злобу, накопившуюся за много лет.

Узнав о том, что своим нынешним положением он "обязан" юноше, почти мальчику, бывший дворецкий изрыгал страшные проклятия и угрозы в адрес Генри Уайтхола. Досталось и всем остальным: полицейским во главе с лейтенантом Вильерсом, столпившимся на крыльце слугам, узнавшим о ночном происшествии от Финча и Ингеса, и, разумеется, Гоблетсвортам – "этому мерзкому, ничтожному роду". Ленкс бушевал, как загнанный в ловушку зверь. Можно было подумать, что, потерпев поражение, он лишился разума. Наконец Вильерс, которому надоели эти бессмысленные вопли, велел бывшему дворецкому замолчать. Полисмены усадили Ленкса в полицейскую коляску.

В распоряжение Уайтхола был предоставлен экипаж Гоблетсвортов. Прощаясь с юным детективом, Роберт Гоблетсворт, несколько замявшись, поинтересовался об оплате. Генри решительно отклонил все разговоры о деньгах, сказав, что он вполне обеспеченный человек и в деньгах не нуждается; а расследованиями занимается из чистого интереса.

Эпилог

Пасмурным осенним днем в дверь дома, где жил Генри Уайтхол, постучал посыльный. Ворча что-то себе под нос, он втащил в дом довольно большую прямоугольной формы вещь, завернутую в бумагу. В ответ на вопрос открывшего ему Роджера что это и откуда, парень промолчал; когда же Паркер спросил о деньгах, посыльный буркнул, что ему уже заплатили и, не говоря больше ни слова, ушел.

Развернув обертку, юноша с изумлением увидел знакомую картину. К раме был прикреплен конверт. Генри вскрыл конверт, и оттуда выпал лист бумаги, в левом верхнем углу которой был изображен памятный Уайтхолу герб.

– Письмо от леди Гоблетсворт? – поинтересовался Паркер.

– Нет. – Откликнулся юноша. – От ее сына – Роберта.

В письме говорилось, что семья Гоблетсворт, желая хоть как-то отблагодарить юного детектива, решила подарить понравившуюся ему картину. «После того, как «Страшный пир» перестал быть вещественным доказательством, – писал Роберт, – его вернули в замок. Но матушка говорит, что не может спокойно смотреть на полотно, напоминающее ей о пережитом кошмаре».

Присев на корточки перед стоящей на полу картиной, Генри в который раз рассматривал «Страшный пир». Затем, подняв голову, он глянул на Паркера. – А ведь он, если бы захотел, действительно мог стать очень хорошим художником. Если бы не эта его всепоглощающая жажда мести.

И, вздохнув, с горечью человека, расставшегося с детскими иллюзиями и снявшем розовые очки, юноша добавил: – Ну почему люди, обладающие каким-либо даром, часто обращают его во зло, чтобы причинить боль и страдания другим?

Конец