Читать книгу: «Взыщите Бога. Путь к вере и будущее современного мира», страница 4

Что нужно для счастья, или Критерии хорошей жизни

Нет критериев хорошей жизни, одинаковых для всего человечества. Вот, например, есть такой институт, который замеряет рейтинг счастливой жизни. Как вы думаете, кто самый счастливый в мире? Пофантазируйте. Ходят интервьюеры и говорят: скажите, пожалуйста, вы счастливы? А почему несчастливы? А что вам не хватает для счастья? Вся Европа, оказывается, несчастна. Там живут самые несчастные люди. Мы тоже, кстати, туда относимся. А вот самые счастливые – население маленьких островов в Океании. Их спрашивают: Тебе хорошо живется? – Прекрасно! – А поменять что-нибудь хочется? – Нет! – Ты доволен? – Доволен! – На кого-то обижаешься? – Ни на кого! – Ну хоть завидуешь кому-то? – Никому!

Таких еще в глубинке нашей найти можно. Абсолютное торжество бытового аскетизма и душевной простоты.

Существует даже государство, в котором есть министерство счастья. Это Бутан, страна между Пакистаном и Индией. У них считается, что главным показателем нормальной жизни является не валовый внутренний продукт, не потребительская корзина, не зарплата, а то чувство счастья, которое есть у среднего гражданина. И вот они там почему-то счастливы, хотя довольно бедно живут.

То есть деньги там ничего не решают, и успех пресловутый ничего еще не решает. Ты хочешь быть богатым – ну пожалуйста, стремись к этому. Ты уверен, что будешь счастлив? Я, например, уверен, что не буду. Никогда денег много не бывает, вечно хочется больше, больше, больше. А раз тебе нужно больше, значит, ты несчастный.

Допустим, живет дед в деревне. У него никогда не было «Мерседеса» и не будет. Но он ему и не нужен. И у него есть маленькие радости. Он, например, стреляет в утку по осени, или ловит рыбу в пруду, или что-то еще делает. Если он счастлив и ни у кого ничего не хочет забрать, то, может быть, это и есть критерии нормальной жизни?

Накопление количественное счастья не дает. Западная цивилизация (и мы к ней в этом принадлежим) измеряет счастье в количественных категориях. Чем больше мы добыли угля, чем больше ВВП на душу населения, тем мы должны быть счастливее… но количество никак не влияет прямо на качество. Мы с вами западные люди, мы одеты по западным обычаям, но когда я говорю: вам не надо иметь много, чтобы быть счастливым, нужно чуть-чуть иметь и быть счастливым – это уже по-восточному.

«Желтое останется, белое уйдет»

Есть такой фильм, называется «Апокалипсис сегодня». Он про войну во Вьетнаме. По сюжету фильма американский катер со спецназовцами приплывает в небольшую вьетнамскую деревушку, а там белые колонисты, французы. Вьетнам был французской колонией долгое время. И вот сидят они за столом, французы с американцами разговаривают, и француз берет сырое яйцо, пальцем делает в нем дырку, разламывает это яйцо – белок стекает, а желток остается. И француз говорит: желтое останется, белое уйдет. Это он говорил про юго-восток, про Вьетнам, про Лаос, про Камбоджу. Они спорят с американцами: ну что, белые будут здесь жить или не будут?

Вот я бы не хотел, чтобы это случилось с Россией. Я бы не хотел, чтобы мы стали изгоями на своей земле. Русского и европейца смешать очень тяжело. Сколько их не смешивай, потом все равно они расслоятся. К счастью, до сих пор невозможно смешать человечество в одну кашу.

Но нас с вами смешивают, смешивают постоянно. Вы посмотрите, во всем мире молодые люди на дискотеках слушают одну и ту же музыку. Джинсы, напитки, музыка, телевизор, в телевизоре будут девки танцующие. Во всем мире одно и то же. Не нужно нас делать одинаковыми! Нельзя, чтобы мир был большим супермаркетом. Нужно, чтобы мы были разные. Нас мешают всех в кучу. Люди смешиваются в кучу только на грехе. Вот когда ты будешь грешить и я буду грешить, когда все мы будем одинаково грешить, вот тогда мы смешаемся. А пока ты будешь машины ремонтировать, а я буду книжки писать, мы не смешаемся вместе. Мы будем просто дружить.

☦ Вопрос христианина

Что хорошего есть в Европе, что мы могли бы перенять?

Все, что было до XVIII века, все хорошо. Музыка прекрасная, библиотеки, наука, медицина, права простого человека, аккуратность – это можно брать, с неизбежными оговорками.

Но идеализировать Европу нельзя. Бюрократия везде и всегда отрывается от народа, живет своими интересами. Всем чиновникам хорошо, бюджет нормальный, только люди мешают. Европа когда-то была территорией святости, научного порыва, красоты. Но с какого-то момента она стала территорией лжи.

Полюбить свое можно, только побывав в другом. Вот, например, если вы, скажем, художник, вам хорошо было бы посмотреть на картины итальянских мастеров. Если вы музыкант, вам было бы хорошо побывать, например, в Венской опере. Если вас христианские святыни интересуют, одна Венеция битком набита святынями. Поезжай, посмотри, поплачь, помолись, почитай, послушай, если тебе это нужно. Одно дело, например, ехать в Милан, чтобы пойти к мощам Амвросия Медиоланского, а другое дело – ехать в тот же Милан, чтобы шмоток набрать четыре сумки: одну в зубы, в две руки и одну на плечи, и с этим тряпьем в самолет лезть.

Если у вас есть в душе что-то большое в душе, весь мир для вас. Летайте, смотрите, изучайте, вникайте, записывайте, снимайте, думайте. А если у вас душонка дешевенькая, то вы так и будете по кругу бегать всю жизнь за тряпками и за гамбургерами. Куда бы вы ни приехали, везде будете есть только одни гамбургеры. И зачем тогда ехать?

Империя

У нас в сознании плотно заложен имперский код. Нас, русских, упрекают за то, что у нас имперское сознание, что мы бредим всемирным каким-то могуществом, величием, что мы не можем просто жить, как житель швейцарского кантона или гражданин государства Монако. У нас широкая душа, загадочная и непонятная.

Империя – она традиционно больше по объему территорий и людей, чем среднее государство, она вмещает в себя гораздо больше наций и народностей, больших и малых этносов и субэтносов, чем вмещает в себя обычная страна. Если моноэтническое государство существует для того, чтобы представители одного этноса не съели друг друга заживо, то империя существует для того, чтобы не только отдельные люди жили в мире между собой, но и много-много разных народов и наций внутри одного государственного образования жили в мире между собою. Это государственность уже гораздо большей степени сложности.

Империя должна быть более четко слажена по части управления. Все функции слежения, контроля, налогообложения, полицейские функции и прочие у нее отлажены лучше, четче и жестче. Там меньше разгуляешься. «Империя» это похвала, а не ругательство.

И еще у империи должна быть эсхатологическая задача. Каждая империя хочет дожить до конца света. Ни одна империя не хочет развалиться и умереть, поскольку считает, что она должна существовать до тех пор, пока мир стоит. Так думали римляне и крушение своей империи воспринимали как конец света. Блаженный Августин в это время писал книгу «О Граде Божием», и он говорил: а как вообще можно жить, если Рим разрушен?

Точно так же относились ромеи к Византии, к Константинополю, второму Риму, и точно так же относились османы к Османской империи, так же относились китайцы к Китайской империи. Все представители империи мыслят себя вечными категориями. Они хотят жить всегда и считают, что у них есть что сказать всему миру для того, чтобы до самого последнего часа бытия мы существовали в качестве гаранта порядка и дисциплины.

О монархии и стремлении к лучшей жизни. Как разрушаются империи

Империи падают не от того, что их обстреляли мощными пушками или обложили слишком непосильными налогами. Они погибают не от этого.

Как только вымываются из сознания простого жителя империи какие-то главные мысли, главные жизненные установки, тогда и только тогда разрушается само государственное тело.

В XVII веке, когда поляки пели по-латыни в Москве литургию, а патриарх Гермоген в Чудовом монастыре в подвале умирал от голода, когда по дорогам бродили лихие люди, а крестьяне перестали сеять и пахать… Когда люди перестали понимать, кто на престоле, кому крест целовать, наступила Смута – торжество грязи. Но потом было покаяние, русские вспомнили, что они православные. Все хотели царя. Рюриковичи ушли, Романовы появились, и жизнь пошла дальше.

А в семнадцатом году уже далеко не все были православные и почти никто не хотел царя. Поэтому Смута XX века не была преодолена так, как тремя столетиями раньше.

Большевистский миф о том, что народ задыхался от ужасной жизни, что «низы не хотели» и т. д. – это ложь, потому что революции совершаются не изголодавшимися, а сытыми людьми. Бунтуют не тогда, когда есть нечего. Бунтуют, когда есть излишек плюс поверхностное образование. Уже потом становится нечего есть, и уже никто потом не бунтует.

То есть у людей в сознании что-то потерялось. Им стало слишком хорошо жить. Они были отравлены идеологической песней о великих временах будущего счастья.

Как называли Первую мировую войну? «Последняя война человечества». Мол, уже есть электричество, пар, аэропланы, дирижабли, железные дороги, и скоро будет абсолютное счастье. В эту чушь верили самые лучшие люди мира. И, конечно же, им было уже не до монархии, не до Церкви, не до каких-то таких больших идей. Появилась идея комфорта, сытой тихой жизни, всемирного счастья на материалистических основаниях. Когда русские люди стали такими, они потеряли себя самих и свое государство. Как из костей вымывается кальций и кости крошатся, так из головы вымываются большие идеи и человек перестает быть сыном своего Отечества, превращается в космополита, гражданина мира – где хорошо, там и родина.

Должны ли русские каяться?

Лев Николаевич Толстой говорил, что в русском человеке одно хорошо: сам про себя он думает плохо. Точная формулировка. Действительно, русскому человеку свойственно про себя думать невысоко. Это хорошо, если при этом есть Господь. Заметьте интересную вещь: от нас требуют покаяния те, кто в Бога-то, собственно, не верит. Покаяние возможно только перед Господом. А перед кем еще? Как грешник перед грешником каяться будет? Каяться можно только перед Богом.

Есть некая такая подлость современной жизни, когда от нас требуют признавать какие-то мифические ошибки и вынуждают нас изображать вечно плачущую Магдалину.

Нам не перед кем каяться с точки зрения людей. Например, в пятидесятых годах на территории Бельгии были человеческие зоопарки. Африканцев считали недочеловеками, их привозили в вольере, как горилл. В воскресенье почтенный бюргер брал за руки своих детей и шел смотреть: там слоны, там пингвины, там фламинго, там жираф, там обезьяны, а это вот такие недолюди, бывшие обезьяны, но еще недочеловеки. Вот вам европейские ценности. До середины пятидесятых годов прошлого века это было реальностью!

Кто-то за это будет каяться перед кем-то? Никто не будет каяться и не собирается. Они себе присвоили право решать за всех. Каяться можно только перед Богом. А если вы, сударь, в Бога не верите, то о каком покаянии говорить?

Это как свобода, равенство и братство. Равенство существует только при наличии общего критерия, который выше всех, а так мы все разные. В чем я равен вам, например? Вы женщина, я мужчина. Вы не замужем, я женат. Я родился тогда-то, а вы на двадцать лет позже. Я священник, вы мирянин. Где тут равенство? Но в каких-то очень важных вещах мы абсолютно равны: мы родились одинаково, умрем одинаково, один и тот же Бог дал нам жизнь, и один и тот же Бог будет нас судить. В этом мы равны. Поэтому русскому человеку не в чем извиняться – если он и грешен, то не грешнее всех остальных.