Читать книгу: «Загадай желание. Книга I. Дитя», страница 2

Размеренным речитативом тёк бабушкин голос, тихонько тюкал по дереву топорик, обтёсывая по намеченным линиям простенькую фигурку, плясали по полу длинные тени. Тепло, знакомый голос и размеренный стук топорика делали своё дело, Дарёну разморило. Она сильнее привалилась к печи, закрыла глаза, позволив превратиться отсветам огня на обратной стороне век в чудов на могучих конях, красавицу Весну в голубом сарафане, птиц с золотым опереньем. Бабушка сменила топорик на обычный нож, стала доводить заготовку до ума. Продолжила рассказывать про то, как пришлось признать Смерти, что наравне они две царицы, Весна да Смерть, значит, и делить им терем и правление. С тех пор и повелось, что приходит в мир зима во время правления Смерти. А Весна в это время прячется у чудов на острове Буяне. Когда минует опасность, отправляют люди к Весне птиц, чтобы она знала, что пора ей в свои права вступать. Любимы с тех пор птицы и у чудов, и у Весны, и говорят, если сделать на Новый год фигурку птичью да загадать ей три желания от души и чистого сердца, то птичка может их чуду какому нашептать и он исполнит.

На полати Дарёна взобралась с новой птичкой за пазухой, как раз перед тем, как в избу вернулась сестрица. Хорошо, что она ничего не успела увидеть! Дарёна забилась в противоположный от младших девочек угол, оставляя Марыське место посередине. Подумала, что не так уж и плохо начинается новый год. Ещё и оттепель – это же тоже хорошо, значит, совсем скоро станет тепло и можно будет скинуть надоевшие за зиму лапти и бегать босиком. Дарёна улыбнулась, закрыла глаза. Снились ей в этот раз летящие по ночному небу золотые птицы.

Да только вот третьего дня выяснилось, что оттепель не богинино благо, а самая настоящая беда.

Глава 2. Жертва

– Ну всё, Марфа, тянуть больше нельзя, – дядька Федот хлобыстнул дверью избы, принялся расстёгивать тулуп. – Там уже всё осыпается. Надо подклёт ставить.

– На пустую яму подклёт будешь ставить? – заголосила тётка. Её круглое лицо тут же налилось краской, как любая толстуха, краснела она стремительно, словно свекольный отвар на себя брызгала. – Хочешь, чтобы там домовые позавелись?!

Спор этот уже который день сотрясал избу. Традиции велели: перед тем как возвести дом, нужно в погребной яме зарубить петуха и там же его схоронить. Он будет защитником от всякой нечисти: петушиного крика все твари Смерти боятся. Без жертвы в доме обязательно заведётся домовой, злобная пакостливая тварь, которая будет постоянно портить еду и людям и скоту, задувать огонь в печи, ломать всё, что под лапы попадётся. Даже убить хозяина может, и про такое рассказывали. Сядет ночью на грудь, сдавит всем своим весом потусторонним – и всё. Дальше только поминать.

Батюшка Иннокентий же почитал жертву новому дому злом повесомее птичек. Дарёна слышала, как он однажды ругался, говорил, что тот, кто этому обычаю следует, Смерти потакает. Кто был прав – богинин посланник или слово предков, – в каждой семье решали для себя сами. Чаще всего жертву таки приносили. Потакали Смерти в таком случае не так уж и сильно – что петух, он же не человек! А с нечистью под одной крышей жить никому не хотелось. Тётка сделала бы так же: она слушала Савелишну, которая держалась традиций, а Федоту было всё равно. На беду было только то, что поп никак не уезжал из деревни, а приносить жертву при нём Федот не разрешал. Заметит – десятком поклонов богине не отделаешься.

Тётка яростно обмахнула полотенцем свежевымытую миску, не вытирая, а только сгоняя по глиняному боку пару капель, протянула руку за новой. Конечно же, Дарёна не успела её ополоснуть, только предыдущую же отдала! Подзатыльник, который тётка ей отвесила за нерасторопность, вышел скорее обидным, чем больным, девочка только ниже склонилась над кадушкой с водой. Обычно посуду Дарёна мыла на пару с Марыськой, но в этот вечер сестрицу отправили с Глашкой за кросна. Бабушка с Глашкой два дня возились с ними, собирали и заправляли в четыре руки. В итоге рядом с печью встал невысокий стан с двумя валами: на заднем намотаны нити, на переднее будет уходить готовое полотно. Глашка села ткать, а сестрицу посадили рядом, чтоб смотрела и училась. Марыська ёрзала, вздыхала, отвлекалась. То на младших девочек, игравших в углу в соломенных кукол, то на шуршавших в подпечье мышей – а вдруг домовой завёлся! Интересно ей было и что происходит за двойным волоковым оконцем, сейчас открытым в честь оттепели. Длинное, но узкое, оно было всего в два бревна высотой, разглядеть хоть что-нибудь сложно, но Марыська очень старалась. А теперь вот стала прислушиваться к спору. Едва ли уши не оттопырила, совсем-то от кросен не отвернёшься, тётка заметит – и ей может тумака дать, не пожалеет.

– Так иди и делай, что там Савелишна велела, – отгавкнулся Федот. Повесил тулуп на крючок у печки и насмешливо добавил: – Только попа позвать не забудь, он тоже посмотрит.

Тётка засопела зло и часто – верный признак того, что сейчас станет орать похлеще поднятой неупокойницы, которые, по слухам, могут криком человека на месте убить. Всё, что Дарёне оставалось, – втянуть голову в плечи и притвориться, что её тут нет вовсе, чтобы гнев случайно не перекинулся на неё.

– Марфа дело говорит, – спасла всех от готовой разразиться грозы бабушка, штопавшая у лучины пятку старого носка. – Дом нельзя без жертвы строить.

Поняв, что преимущество на её стороне, тётка выпустила из груди воздух и сказала ехидно, а не зло:

– Или с Савелишной хочешь поспорить?

Судя по лицу Федота, хмурому и недовольному, с Савелишной ему хотелось не просто поспорить, а послать её туда, где даже твари Смерти гулять боятся. Да только то была Савелишна, с ней не принято спорить.

Решить, подавать ли тётке чистую миску, Дарёна никак не могла. Угадать, разозлится сейчас тётка на то, что её прервали, или на то, что Дарёна сидит без дела, было невозможно. Девочка прикинула, что за безделье влетит, пожалуй, сильнее, слила заблудившиеся на донышке капли и протянула миску тётке. Та отмахнулась, кинула в Дарёну полотенцем, которое девочка едва успела поймать над самой кадушкой.

– Сама давай дальше, – буркнула тётка и пошла к печи.

Федот молча сел за стол, так же молча дождался, пока тётка достанет из печи чугунок с кашей на шкварках и поставит перед ним. Ужинали сегодня и без Федота, и без Путяты. Злая, как ведьма, тётка не стала дожидаться невесть куда запропастившихся мужиков. Хотя загадки в том, что Путята пьёт с дружками брагу, ни для кого не было.

Федот съел пару ложек и веско сказал:

– Вы как хотите, но край послезавтра яму нужно закрывать. Иначе и клеть будет кривая, и сруб может перекосить.

Тётка невнятно заругалась, с грохотом поставила, почти бросила ухват на место. Обернулась к бабушке:

– Когда этот бездельник обратно в приход поедет?

– Иннокентий-то? – подслеповато щурясь на штопку уточнила бабушка. – Так известно, дней пять тут просидит. Сначала дары богинины справит, а потом отца Немиры надо проводить. Пока попрощаются, пока отпоют, пока закопают. Потом денёк отдохнуть. Да и мало ли что. Смерть она, знаешь ли, за одним не приходит, может, ещё кого хоронить придётся.

Сплёвывать от досады на пол собственного дома тётка не стала – это ж себя саму не уважать, вместо этого сочно, красочно заругалась. Когда она замолчала, в избе установилось обманчивое спокойствие. Постукивал ложкой по чугунку Федот, плескала водой Дарёна, поскрипывали кросна под Глашкиными руками, тихонько шуршали в углу девочки, да трещали в светцах лучины.

Дарёна глянула мельком на тётку и подумала, что на самом деле новый дом не особо нужен и бо́льшими семьями под одной крышей жили. Всё из-за того, что тётке очень хотелось похвастаться деньгами. Она так и говорила подругам: смотрите, мол, можем взять и построить сыну отдельный дом. Иногда, после очередной заминки на стройке, Дарёне думалось, что это всё богиня наказывает тётку за гордыню.

Отчасти Дарёна была рада, что Путята с Глашкой уедут, – меньше готовить, меньше убирать. Глашка, конечно, помогала, но без неряхи Путяты, постоянно воняющего бражным духом, будет свободнее дышать. Жалела Дарёна только, что подсматривать за тем, как Глашка ткёт, станет невозможно. Делала она это по-особому, привезла невиданное мастерство из дома. Так, как она, не умели ткать ни тётка, ни бабушка.

– Без-здельник, – зло рыкнула тётка, заставив Дарёну вздрогнуть от неожиданности. Обернулась на красный угол, сотворила священный серп. – Бездельник как есть, прости меня богиня-мать! Что у него, в приходе дел нет? Сидит тут на дармовых харчах, у-у-у!

Уверившись, что тётке пока нет до неё дела, Дарёна рискнула побольше отвлечься на Глашку. Главное – водой не забывать булькать, чтобы ничего не заподозрили.

Стояли кросна далеко от Дарёны, совсем в деталях не разглядишь, но девочка привыкла довольствоваться малым. Вот Глашка прокидывает в зев между натянутыми на стане нитями челнок с поперечной ниткой. Чтобы она крепко встала на место и стала частью полотна, со стуком, пошатывая кросна, прибивает её деревянной доской. Эту доску с отверстиями, в которые продеты горизонтальные нити, зовут бердом и тут, и там, откуда приехала Глашка.

– Марфа, богиню не гневи, – не отвлекаясь от еды, осадил тётку Федот. – В приход уезжать сейчас – только зря туда-сюда мотаться. Тут у отца Иннокентия тоже дела найдутся. Исповеди послушать, например.

Намёк тётка поняла, забагровела от злости.

– Это в чём мне ему исповедоваться? – гаркнула она. – В том, что он сам не понимает, какие обычаи добрые, а какие худые?!

Дарёна бросила на тётку быстрый взгляд, убеждаясь, что кричат не на неё, снова скосила глаза на Глашку.

Нит, до которого очередь доходила после берда, Глашка звала нитиницами. Оно, может, и правильно: две одинаковые плашки действительно состоят из нитей, связанных по-особому – воздушными петлями. В эти петли продеты нити основы: половина нитей в один нит, половина в другой. И когда Глашка нажимает ногой на педаль, ниты со скрипом меняются местами, перекрещивая нити основы и закрепляя нить поперечную. Это всё было Дарёне знакомо, так и у них ткали обычные полотна, рубаху там сшить или порты. Самое интересное начиналось теперь, когда в дело шла длинная, не короче ширины будущего полотенца, любовно обтёсанная дощечка. Называла её Глашка бральница.

Спор тем временем прекратился. Федот ожидаемо сдался, против него были и тётка, и бабушка, и слово Савелишны, будто она четвёртой сидела в избе. Не пятой, потому что Глашка покорно молчала, даже не пытаясь принять чью-то сторону. Да и не спрашивал её никто. Дарёна очень хорошо её понимала: тут что не скажи, окажешься не прав и схлопочешь за это хорошо только если крепкое словцо.

– Тут ночью разве что идти, – нехотя признала бабушка, соглашаясь, что Федот прав хотя бы в том, что от попа обряд лучше скрыть.

– Ночью, – выплюнула тётка. – Ночь – Смерти время, а не богини!

Развернулась и пошла в Дарёнину сторону.

Заметила это девочка не сразу. Её завораживало, как двигаются Глашкины руки – быстро, ловко, умело. Вот сейчас она начнёт как-то по-особому набирать на бральницу нити основы: одну наберёт, другую пропустит, две наберёт, снова пропустит…

Тётка скрипнула половицей, Дарёна перевела взгляд сначала на неё, потом поспешно опустила его на посуду. Чуть не попалась!

Ни в одной из окрестных деревень с бральницей не ткали. Что дальше делала Глашка, Дарёна уже боялась подсматривать, хоть и был это её любимый момент, когда рядом с бральницей, вторя выбранному узору, проходил челнок с толстой алой ниткой. Узоры на ткани получались выпуклыми – и под пальцами чувствуются, и глазу приятны. И пусть ткала Глашка медленнее, чем ткут обычное полотно, постоянно что-то высчитывая и рисуя угольком на бересте, выходило у неё красиво. Подсмотреть ещё хоть одним глазком Дарёне очень хотелось, но тётка могла заметить. Поэтому девочка пониже склонилась над кадушкой, стала нащупывать на дне пук распаренной крапивы, оттереть с миски приставшие остатки каши. Ничего. Новый дом ещё не построен, кросна только собрали. Не последний случай подсмотреть.

Тётка отчего-то остановилась на полдороги, Дарёна почти чувствовала направленный на её макушку пристальный взгляд. Неужели заметила, что она отвлекалась? Вряд ли, сразу бы тогда ругаться стала. Поднять голову Дарёна всё-таки рискнула. Непонятно от чего сжалась под тёткиным взглядом, пристальным, что-то оценивающим.

– Ты, мам, – сказала тётка, не отворачиваясь от Дарёны, – сходи к Савелишне завтра вечерком. Спроси, как быть.

Почему ей вдруг захотелось напроситься завтра с бабушкой, а из избы удрать желательно прямо сейчас, Дарёна не знала.

На следующий день тётка не выпускала её со двора, держала всё время при себе. Даже за водой Марыську отправила. Тогда Дарёна уверилась: будет беда, и к Савелишне её ни за что не отпустят, хоть в ноги падай, хоть именем богини моли.

Поэтому девочка совсем не удивилась, что, стоило бабушке выйти за калитку и направиться к дому Савелишны, тётка зажала её в углу у печи и велела:

– Одевайся, с Путятой к новому дому пойдёшь.

Спрашивать зачем Дарёна не стала, на это и её ума хватило. Конечно – жертву приносить. Только почему именно она? И как же то, о чём ругались вчера? Поп никуда не уехал, ночь ещё не наступила: за щёлкой волокового оконца только начали собираться сумерки. Видать, тётка всё хотела сделать по-своему. И подгадала как нельзя удачнее: ни бабушка заступиться за Дарёну не сможет, ни Федот протестовать – из лавки он ещё вернётся не скоро, остался там считать что-то. В избе была только Марыська, снова сидевшая у кросен и ждавшая Глашку.

Дверь избы скрипнула, хлопнула, внутрь шагнул Путята с недовольно квохтавшим петухом под мышкой. Тётка, позабыв про Дарёну, обернулась на него и начала наставлять.

– Если кто увидит – вали всё на неё, – тётка махнула на Дарёну рукой. – Скажешь – поймал, когда жертву принести хотела. Ведьма она, как и мамка её!

К тому, что тётка её маму, родную свою сестру, постоянно ведьмой зовёт, Дарёна привыкла. Спорить было бесполезно, только тумака получишь. Привыкла, что ведьмой зовут и её. Только вот теперь… а если их и правда заметят? Что если её ведьмой не только обзовут, а назовут? Что решит поп? Хватит ли бабушкиного заступничества? Дарёна исподволь бросила взгляд на Путяту. Он позёвывал, придерживая петуха одной рукой, молчал и безразлично слушал тётку. Чтобы прочитать его мысли, не нужно было ведьмой быть: браги ему налейте да в покое оставьте. Его бы и оставили, тётка в любой другой раз вряд ли доверила бы сыну важное дело, но жертву должен был принести именно будущий хозяин дома.

Дарёна вдруг почувствовала себя так, будто она одна-одинёшенька на всём белом свете. Вот нет бабушки рядом и некому её спасти. А если действительно решат, что она ведьма, как с ней поступят? Отправят, как маму, в монастырь?

– Не трясись, – тётка отвесила Дарёне подзатыльник, сама тоже стала надевать тяжёлый овечий тулуп. – Сделаешь всё хорошо, сахару тебе дам.

В другой раз Дарёна бы обрадовалась: кусочек сахара – это почти как леденец с ярмарки. Его можно припрятать и рассасывать понемногу, чтобы подсластить особенно неудачные дни. Но свою долю Дарёна уже давно получила и съела. Значит, этот кусок обещан ей из значительно большей Марыськиной доли. Сестрица тоже это поняла, насупилась. Думала небось, что Дарёне досталось всё самое интересное: и приключение, и сахар. Ох с какой охотой Дарёна бы поменялась с ней местами!

Из избы они вышли втроём. Она, Путята и тётка. Дарёна даже подуспокоилась, раз с ними идёт тётка, ничего страшного не случится. Что делать, она знает, сделает быстро и чётко, может, и обойдётся. Но за калиткой тётка сказала:

– Всё. Я пошла к старосте, поп у них, заболтаю сколько смогу, чтоб погулять не пошёл ненароком.

Поглядела на Путяту, на брыкавшийся в его руках мешок из дерюги и топорище за поясом, на Дарёну, которая вмиг оцепенела под её взглядом, и зло сплюнула себе под ноги:

– Только попробуйте мне напортачить! И долго не возитесь!

Она ушла, ворча себе под нос. Дарёне хотелось захныкать, да только это не поможет. Разве что подзатыльник новый обеспечит, позлее и посмелее: Путята силу не соизмерял. Поэтому Дарёна молча поплелась за ним, молясь про себя богине, чтобы все прошло хорошо и никто их не заметил.

Хотя богине ли стоило в этот раз молиться?

К стройке они прошли околицей. Час был не самый поздний, спать в деревне ещё не ложились. Увидят, сразу, может быть, не окликнут, но назавтра обязательно зайдут уточнить, а не случилось ли чего. И не дай богиня, чтоб при батюшке Иннокентии. На самом деле Дарёна почти хотела, чтобы их заметили, тогда дальше идти будет нельзя. Почти – потому что, если они вернутся с жертвой домой даже под благовидным предлогом, тётка обязательно… Что именно обязательно, Дарёна придумать не могла, но знала, мало ей не покажется.

Кусок земли под дом пока ещё был огорожен только колышками и верёвками. Путята перешагнул границу не заметив, Дарёне было высоковато. Она запуталась в подоле юбки и верёвке, едва не полетела носом вперёд, неловко ступила в рыхлый снег, тут же провалилась по щиколотку. Кое-как, задрав подол и высоко поднимая ноги, выбралась на протоптанную строителями дорожку, подошла, как и Путята, к краю ямы.

Там, внизу, уже почти наступила ночь. Яма была небольшой, квадратной, под самый обычный сруб, но – глубокой. Путята, стоя на дне, до края дотянулся бы ещё, Дарёна – ни в жизни.

– Держи, – Путята сунул ей в руки горловину мешка. – Лестницу пойду поищу.

Дарёна тоскливо посмотрела на то, как он идёт к времянке. Стоило девочке остаться одной, как яма стала похожа на могилу, и не важно, что форма не та. Наверняка пахнет из могилы точно так же, как тут: сырой землёй и какой-то гнилью. Гнилью? Да с чего бы это? Дарёна принюхалась, но сладковатый душок пропал. Почудилось, вот ведь бывает! Поёжившись, девочка отвернулась от ямы – может, если не смотреть на неё, станет не так страшно. Стало, наоборот, только хуже. Теперь Дарёна поняла, что торчит посреди надела как одинокая берёза в поле, со всех сторон видать. А ещё мешок в руках! Заметит кто, точно решит – ведьма!

Деваться было совсем некуда, разве что в яму прыгать. Смотреть снова вниз Дарёна не стала, прыгать тоже. И ничего она не боится! Просто там в темноте можно ногу подвернуть! Как тогда выбираться? Только всю тайну испортит, раз помощь звать нужно будет. Вот если кто-то пойдёт мимо – тогда и можно рискнуть, чтоб не заметили. Быстрей бы там Путята вернулся, пока никого нет. А то вдруг и правда прыгать придётся…

Вернулся он через целую вечность, как показалось Дарёне, таща небольшую лестницу. Артельщиков-строителей Федот, почуяв долгий простой, сосватал кому-то из соседней деревни, всего два часа через лес, на халтуру. А то либо плати им, либо отправляй восвояси, а потом заново дожидайся. Завтра они должны вернуться, и кто знает, как посмотрят на суеверия, которые прячут от попа.

Так что у Дарёны с Путятой в любом случае только одна попытка.

Спускался в яму Путята медленно. Лестница ходила ходуном и кряхтела сколоченными на скорую руку досками, того и гляди – рассыпется прямо под ногой. Дарёна с ужасом думала, что сейчас настанет её очередь. Мешок Путята у неё не забрал, а значит, держаться обеими руками не выйдет. А ещё, судя по тихому ругательству, долетевшему снизу, последняя ступенька высоковато от дна. Как бы не упасть?

– Не спи! – шикнул снизу Путята.

Дарёна с опаской подошла к лестнице, подняла и скомкала подол юбки, сунула его в одну руку с мешком. Свободной ухватилась за нарочно оставленную длинной поперечину и опустила ногу в пустоту, вслепую нашаривая первую ступеньку. Лестница зашаталась, благо Путята догадался её придержать, Дарёна только придушенно пискнуть успела. Получила в ответ ожидаемое «Рот закрой!», наконец-то нащупала ступеньку. Поставила на неё одну ногу, потом другую. Дарёне хотелось немного отдышаться, сердце в груди колотилось, как будто она полдеревни бегом пробежала, но дерево под ней опасно прогибалось, и девочка, не дожидаясь очередного «Не спи», полезла дальше. Две ступеньки она преодолела почти легко, приноровившись к расстоянию между ними, потянулась к третьей. Петух в мешке словно почуял скорую кончину, задёргался, забрыкался. А ступеньки там, где Дарёна ожидала её нащупать, не оказалось.

– Прыгай, твою мать, – запоздало рыкнул Путята.

Дарёна потеряла равновесие, взмахнула руками, выпуская и подол, и мешок. За её спиной была самая настоящая пустота. Взвизгнув уже в голос, девочка опрокинулась в эту самую пустоту… а потом пискнула ещё раз, больно ударившись попой о землю. Успела увидеть, как кренится в её сторону лестница, перевернулась на четвереньки и отползла прочь.

– А чтоб тебя! – ругался где-то правее Путята, прижимая к земле воинственно квохтавший мешок. Начал щупать его, пытаясь понять, где горловина.

Земля на дне ямы уже начала раскисать от сырости, Дарёнина ладонь погрузилась в неё чуть глубже и – напоролась на что-то острое. Девочка отдёрнула руку, потом сунулась посмотреть, что же это вообще могло быть?

В полутьме ямы, припорошенный землёй, белел осколок кости.

Человечья? Дарёна задохнулась криком, отшатнулась, осела на попу и, лихорадочно перебирая руками и ногами, поползла прочь, даже не подумав о том, что вся юбка будет в грязи. Из-под пятки, вспахавшей размокшую землю, на поверхность выкатился самый настоящий человечий череп.

Вот тогда Дарёна завизжала по-настоящему.

– Чокнутая? – вызверился Путята. Швахнул такой подзатыльник, что девочка клацнула зубами. А потом посмотрел поверх её плеча. – Богиня ма-а-ать…

Петух с шумом выпростался из мешка, захлопал крыльями, пытаясь взлететь на край ямы. Ни Путята, ни Дарёна не повернули головы.

Дом на человечьих костях! Да тут до Савелишны не надо ходить, и так понятно, нельзя дальше строить! В таком доме сама Смерть вместо домового поселится! Не будет богиня защищать того, кто на чужих костях живёт! Захоронить незнакомца на кладбище около деревни, справить всё чин по чину, чтобы обиженный дух не пришёл требовать отмщения, засыпать яму и начать стройку в другом месте, а тут всем предупреждение оставить, чтоб не строились. Вот тогда, возможно, несчастья получится избежать.

Путята медленно-медленно повернулся на Дарёну, девочка невольно подняла на него взгляд в ответ.

– Если ты, – с неожиданной злостью зашипел Путята, – хоть кому слово скажешь – рядом с этими костями и похороню!

У Дарёны вмиг пересохло во рту. Он хочет продолжить стройку? Тут? Прямо так?

– Поняла?! – повысил голос Путята, занося ногу для пинка.

Дарёна поспешно закивала, напряглась, ожидая удара. Бить её Путята не стал, сплюнул, шагнул туда, где скакал вдоль стены петух, похоже собираясь отловить заполошную тварь. Дарёна не верила своим глазам, неужели он хочет ещё и жертву принести? А не станет ли от этого хуже?

Хотя разве можно уже хуже? Может наоборот, жертва хоть немного от несчастий огородит?

Только петуха ещё надо было поймать. Он выпархивал у Путяты из-под самых рук, клевался, бил когтями и крыльями, грозно квохтал. Сдаваться явно не собирался.

– Да помоги ты! – гаркнул озверевший вконец Путята.

Дарёна только начала подниматься на негнущиеся, словно деревянные, ноги, как петух взвился в высоком прыжке, заполоскал крыльями, оттолкнулся от рук Путяты и взлетел на край ямы.

– Твою мать! – рыкнул Путята, бросаясь к лежащей на земле лестнице. Замер, не донеся руку.

Сверху, пока ещё в отдалении, послышались голоса. Путята выругался, оставил лестницу, метнулся к Дарёне. Схватил её за плечо, почти отшвырнул к стенке ямы, показал жестом, сиди, мол, на месте.

Дарёна не удержала равновесия, снова шлёпнулась на отбитую уже попу. Совсем рядом с ней в темноте белел череп, и отвести от него глаз она не могла. Путята тоже прислонился к стенке, мрачно погрозил девочке кулаком. Она снова поняла его без слов – пикнет, одним подзатыльником не обойдётся. Дарёна сжалась в комок, обняв себя руками за плечи. Череп словно смотрел в ответ и ухмылялся, предвещая беды.

Голоса приблизились, Дарёна узнала их. Дед Сидор, что жил у самых ворот и часто оставался днём сидеть сторожем при открытых створках, с ним Потап, частый собутыльник Путяты. Они явно оба были навеселе, то ли Новый год продолжали отмечать, то ли отца Немиры провожали заранее, дед Сидор другом ему был. Они, быть может, и прошли бы мимо, увлечённые нетрезвой болтовнёй, но петух решил, что пора ему честь знать, и порхнул от края ямы.

– Что это там, смотри, – всполошился дед Сидор.

– Что, где? – заволновался следом и Потап.

– Да вон, лови!

Путята ругнулся сквозь зубы, Дарёна сунула руку между застёжками душегреи, нащупала сквозь рубашку лежащую за пазухой птичку. Что загадать, она не знала, только твердила про себя: «Хоть бы обошлось, хоть бы обошлось, хоть бы обошлось».

– Смотри, петух! – победно крикнул дед Сидор. – Да жирный зараза!

– Точно не тварь какая? – уточнил Потап куда осторожнее.

– Сам ты тварь, – обиделся дед Сидор. – Петух как петух, себе его заберу!

– Откуда тут петуху быть? – икнул Потап, но дед его перебил:

– Да мало ли со двора у кого слетел! Теперь мой будет! А потому что надо за скотиной лучше следить!

Понемногу голоса стали удаляться, и Дарёна выдохнула и разжала пальцы на игрушке. Их не заметили. Только вот «обошлось ли всё», девочка была не уверена.

Домой они вернулись ни с чем, и там, при свете лучины, Дарёна обнаружила, что поцарапалась она об кость до крови. Наверняка хоть несколько капель, но в земле осталось! Вот тебе и куда уж хуже: дом не только на костях, а на костях и свежей крови. Как будто нарочно Смерть в гости позвали! Сказать об этом Путяте сразу Дарёна побоялась, а потом стало поздно. Он соврал тётке, что всё они сделали как надо, и стройка продолжилась. Боялся он гнева тётки или того, что денег на новую стройку Федот ему не даст, Дарёна не знала.

Несчастья на дом посыпались сразу, каждый день что-нибудь да случалось. То топор кто-то себе на ногу уронит и спасибо, если обухом вниз, то потеряют что-нибудь важное и ищут потом полдня.

Погребная яма всё-таки начала осыпаться, и подклёт ставили наскоро, его кое-где перекосило. Федот ругался на плотников почём зря, но оказалось, что настоящая беда ещё впереди. Когда возводили сруб, одно из брёвен сорвалось и зашибло неудачно стоявшего рядом артельщика. Его повезли то ли к попу в приход, то ли в город, Дарёна не поняла, уж больно долго взрослые спорили, но не довезли. Помер на середине пути. После такого соседи начали шептаться, что дом проклят, и только Дарёна знала, что это всего лишь начало. Не будет добра от дома на крови. Но Путята молчал, а Федот называл эти разговоры суевериями и не хотел слушать. Потому переждали короткий траур, досложили сруб и оставили его отстаиваться на год.

Сама Дарёна старалась держаться от стройки подальше. Нет, не потому, что от неё веяло какой-нибудь потусторонней жутью из Царства Смерти. Дарёне было до дрожи страшно – а ну как и её несчастье догонит? Это же она не рассказала про кровь. Да, Путята приказал ей молчать, но кровь! Её собственная кровь! Богиня наверняка её за это накажет! А ещё Дарёна знала, что беды продолжатся, что обязательно ещё кто-то поранится, может быть, даже умрёт. Но стоит ей об этом сказать взрослым, её тут же назовут ведьмой. Рассказывать правду про череп можно было даже не пытаться: никто не поверит, что Путята скрыл такое. Даже бабушка вряд ли воспримет всерьёз. Рассказать, что порезалась в яме и промолчала? Дарёна даже представить не могла, что тогда тётка с ней сделает. Скажет – специально прокляла и отправит в монастырь, и будет полностью права. Виновата Дарёна, как ни крути! Надо было сразу говорить и ничего не утаивать!

А теперь уже было поздно.

Год прошёл быстро, заполошно. Дарёна оглянуться не успела, как прилетели на поля птицы, как подошёл сенокос. Про новый дом было легко не думать: работников и жильцов сейчас там нет, ничего не происходит. Очень просто себя убедить в том, что и череп, и кровь ей приснились в каком-нибудь дурном сне и были предупреждением о смерти рабочего – чем не беда? Вот на ней всё и закончится, зачем себя изводить? После первых осенних дождей Федот с Путятой ходили перетягивать навес над срубом. Какой-то там угол отошёл, на брёвна попала сырость. Путята выпил перед этим, едва не упал с высокой приставной лестницы, повредил ногу и долго потом хромал. Дарёна убеждала себя, что всё это совпадение – пить ему просто меньше надо, кто ж пьяный на верхотуру лезет? Тем более что всю зиму до самого Нового года было тихо. Дарёна получила в подарок новую птичку, а поп не стал читать им с бабушкой нотаций – куда-то страшно спешил. Вынес из часовни новые семена для деревни, те, что, по легенде, из богининых садов, а на самом деле с общинного поля, и уехал. Год начинался хорошо.

К весне сруб отстоялся, но вовремя стройку не продолжили: доски для стропил на зиму укрыли как-то не так, Федот не проверил, и они прогнили. Путята из-за этого запил и однажды, пьяный в дым, кричал, что это Дарёна от зависти новый дом сглазила. Девочка ходила ни жива ни мертва: а ну как Путята придумает соврать, что она положила череп? А там и про кровь вскроется! Благо новые доски успели найти до дождей, и его слова забылись.

Стройка затянулась на несколько лишних месяцев, но всё-таки закончилась, только вот не закончились на этом беды. С новосельем тоже выходило негладко. День никак не могли выбрать: то на неделю зарядит проливной дождь, а когда выглянет солнце – церковный календарь не велит, после – луна на убыль пошла, какое тут начинание? Одна убыль и будет в доме, если под такой луной в него поселиться. Только вот за тот год Глашка успела понести и вот-вот уже должна была родить. Переехать нужно было до рождения младенца, а иначе потом ещё год ждать: кто его, беспомощного, без защиты богини, в новый дом понесёт? Да и то, что изба столько времени пустая стоит, тоже плохо: того и гляди в ней заведётся домовой, раз хозяина-человека нет. Путята знал – точно заведётся, дом-то от нечисти никак не защищён. Наверное, потому и опустошил отцовский погреб: всё, что было припасено на продажу, распил с дружками. Наутро тётка гоняла похмельного сына по избе кочергой, как не убила – только богиня знает. А после решила, что переезд будет ровно через неделю. И там хоть дождь, хоть град, хоть вестники богинины с небес спустятся, но выселит она сына в новый дом.

Дарёну снова накрыло муторным беспокойством. Не нужно было быть ведьмой, чтобы понимать: на новоселье обязательно случится какая-нибудь беда.