Читать книгу: «Волны идут», страница 21

Я не пытаюсь оспорить то, что вы видели. И ни капли не сомневаюсь, что вы говорите чистую правду. Вопрос в другом – в чем причина того, что вы видели? Дети говорят, что в них. Но помилуйте, друг мой! Взгляните на Поля! Вспомните о моей несчастной Майе! Я лишь хочу, чтобы вы взглянули на проблему с немного другой стороны. Дети, даже воспитанные, нормальные, обычные дети, никогда не отличались альтруизмом. Ну не может ребенок делать нечто хорошее просто так, поймите! У правильных поступков детей всегда есть внешняя мотивация. Они хотят получить похвалу или, наоборот, избежать наказания. Это и есть воспитание. Ни один ребенок, сделав что-то хорошее, не промолчит. Он обязательно сделает так, чтобы о его поступке узнали, чтобы его похвалили. И это я говорю про обычного ребенка. А эти чудовища, по-вашему, лучше? Они не спасают, друг мой! Они убивают! Они лишают семьи, лишают рук… Смотрите, как бы вас они не лишили рассудка.

Вы видели то, что видели. Я не спорю. Волны затопили все, кроме города и горы. Но стоит ли верить детям, что причина именно в них? Стоит ли так верить словам, которые расходятся с делами? Ведь могут быть и другие причины подобного явления. Я бы рекомендовал вам, друг мой, хорошенько отдохнуть, собраться с мыслями, обдумать мои слова, а потом поговорить с Лорой. Она, в отличие от меня, специалист в вопросах энтропии и, я уверен, сумеет вместе с вами найти причину и правильное объяснение того феномена, что вам довелось узреть. И скажу честно, я восхищен вашей самоотверженностью! Вашей тягой докопаться до причины, до сути вещей, несмотря на риск. Это дорогого стоит! И, думаю, что я могу сейчас говорить от лица всех собравшихся – мы бы очень не хотели, чтобы такой человек, как вы, оказался обманут!

Пока Эрик говорил, ропот толпы превратился в одобрительный гул. Люди кивали, злость и недоверие покидали их лица, и, когда доктор закончил, они, казалось, увидели в Глебе не безумца, а настоящего героя. Кто-то даже зааплодировал.

– И раз мистер Марков так любезно помог нам ускориться и распахнуть двери прекрасному новому миру и дню, я предлагаю прямо сейчас разобраться с вещами и вернуться в наши дома! – подытожил Эрик и спрыгнул с ящиков. Тут же люди начали расходиться, словно слушатели с оконченного концерта. Инструменты смолкли, музыканты удалились со сцены – ждать больше нечего, пора и по домам.

– Глеб, – обратился напоследок к нему Эрик. – Не переживайте. Вы большой молодец. Если захотите поговорить, я всегда буду рад увидеть вас у себя.

Толпа редела, а Глеб опустился на ящики прямо там, где стоял. Был ли он согласен с доктором? Нет. Усомнился ли он в своей правоте? Возможно. И в то же время все получилось именно так, как говорила Метте. Маленькая Ведьма. Может, она действительно обвела его вокруг пальца? Запутала, обманула детским лицом и очень взрослой печалью в глазах? И Филипп? И Мила?..

Глеб вдруг понял, что слова Эрика настолько сбили его с толку, что он напрочь забыл про закрытый люк. А ведь кто-то из стоявших перед ним людей совершенно определенно хотел от него избавиться. Возможно даже убить. На ум сразу приходил Поль, но это было просто глупо.

Только сейчас он выпустил блокнот и достал руку из кармана – на ладони остались глубокие следы пружины.

Глеб довольно долго просидел на ящиках, увязнув в затяжном споре с самим собой и рассматривая грязные носы своих ботинок. Наконец, он заметил, что вокруг стало тихо, и поднял глаза. Церковь опустела. Остались лишь погасшие фонари, прогоревшие до основания свечи, коробки и мешки из тех, что пока не успели разобрать, и Мария. Старушка расположилась в пятне света, что врывался в полумрак Софии через открытое окно, и молча наблюдала за ним, сморщившись от солнца. И наблюдала, видимо, уже давно.

– Отправитесь искать свою скамейку? – Глеб поднялся с ящиков.

– Успеется, – покачала головой Мария. – Думал, ты сможешь что-то изменить, милок? Своей «речью»?

– Ошибался, видимо, – ответил Глеб. – Послушайте, вы ведь старая…

– Большое спасибо.

– Нет, я не имею в виду… Извините… Я хотел сказать, что вы-то уж точно знаете, что произошло. Вы видите мое прошлое. Значит, видите всю правду!

Мария вздохнула:

– Я знаю, что ты видел, милок. Знаю, что слышал, что чувствовал. Для тебя – это правда. Насколько это правда для других, я не берусь судить. Но, как тебе сказала та грустная малышка – взрослым очень хочется верить. Если ты веришь детям, то это прекрасно. Я тоже верю. Веревочка верит.

– И это все?

– Пока все. И тебя это никак не должно смущать. Если выбрал, во что верить, то будь так добр, верь до конца. И не считай, сколько человек с тобой согласны, – Мария заковыляла к выходу. – Хотя, если тебе так нравится считать, то, пожалуйста. Взрослых на острове меньше, чем детей. Так что за тобой большинство.

Глебу казалось, все это был лишь сон. Колокольня, шторм, дети, Волны, речь, наполовину так и оставшаяся в блокноте. После того, как они с Марией вышли из церкви и разделили за обедом рыбину, что передал Филипп, никто не вспоминал и не заговаривал о случившемся. Привычные дела, приветствия, хлопки по плечу. Чуть менее разговорчивый Влад, чуть более задумчивая Лора. И ни слова о детях, о Волнах, о люке. С каждым днем Глеба все чаще посещала мысль, что привычная, знакомая и понятная жизнь на острове поддерживалась, словно последние тлеющие угольки в кострище, огромными стараниями. Не дать потухнуть, но и не раздуть пожарище – вот в чем суть. А он, как полоумный, кружил вокруг с канистрой керосина, мечтая, чтобы пламя взвилось к облакам. Просто он боялся темноты – в ней могло прятаться все, что угодно.

После всего, что с ним произошло, жизнь Глеба никак не могла войти в прежнее русло. Наверное, она туда больше не вмещалась. Он все еще проводил много времени на террасе, покачиваясь на табуретке перед тазиком глины. Возможно, он навсегда утратил возможность работать. Сильное потрясение, травма – и вечный ступор. Он слышал о подобном.

В один из таких дней, когда казалось вот-вот, и он, наконец, ухватится за стоящую идею, Глеб увидел за стеклом Милу. Через пару мгновений она уже вскарабкалась на стол с отбитыми углами и болтала в воздухе ногами, позвякивая мусорными украшениями.

– А это что? – она приподняла с тазика мокрые полотенца, принюхалась и осторожно ковырнула пальцем серую массу.

– Это глина.

– Зачем?

– Чтобы лепить из нее.

– А что можно из нее слепить?

– Ну, много чего. Посуду, вазы, эскизы для скульптуры…

– А что такое кыс-кизы?

– Эс-кизы. Когда хочешь сделать большую скульптуру, сначала надо слепить из глины несколько маленьких вариантов. Потом выбрать, какой тебе больше нравится. А уже после делать его большим.

– М-м-м, – протянула Мила, оторвала кусочек глины и задумчиво размазала его по столу. – А сделаешь мне кыс-киз? Мне не надо несколько, мне бы только один. Ну пожалуйста, пожалуйста!

Она сцепила руки и со звоном затрясла ими в воздухе.

– Ну, я, конечно, могу попробовать… – Глеб пожал плечами. А что? Глины и времени полно, на ум все равно ничего не идет. Что ему, жалко что ли?

– Давай, – он засучил рукава рубашки. – Что ты хочешь?

– Птичку! – без раздумий ответила Мила. – Маленькую, с клювиком, с хвостом, чтобы она летать умела быстро-быстро и на палец садиться!

– Птичку, так птичку, – Глеб погрузил руки в глину.

Когда он работал в прошлый раз? Должно быть, за пару дней до краха в Королевской академии, еще в Петербурге. И сколько времени прошло с тех пор? Его рукам показалось, что они ни на секунду не прекращали работать. Они не вспоминали, не прилагали никаких усилий. Лишь творили и впервые за столь долгое время делали то, что умели и любили.

Через пару минут на столе перед ним стояла взъерошенная пичужка, в которой он невольно узнал дрозда белобровика. Разве могла у него получиться какая-то другая птица? Вряд ли.

Мила ахала, обходила стол то с одной, то с другой стороны, не сводя с фигурки прищуренных блестящих глаз. Наконец она протянула к ней руку, но Глеб ее остановил:

– Погоди, не помни́. Ее еще надо обжечь, чтобы глина затвердела.

– Нет-нет, не обжигай ее, не надо, пожалуйста! – вскрикнула Мила. – Ей же будет больно! Я очень осторожно, я не помну.

Едва касаясь фигурки, Мила провела пальчиком по глиняной головке и клюву, засмеялась и пропищала: «Чик-чирик-чирики-чик!»

«Чив-чев-тюрли!» – вдруг разнеслась по террасе короткая трель.

Глеб уставился на птицу. Ему показалось, песня донеслась прямо из недр крошечного кусочка глины, что он только что превратил в фигурку.

Мила захлопала в ладоши:

– Смотри, смотри, живая!

«Чив-чев-тюрли», – снова раздалась трель. Дрозд повернул голову, встряхнул хвостом и нахохлился.

Глеб остолбенел. На глине больше не было влажного блеска, едва намеченные перышки топорщились, а крылышки позвякивали друг о друга. Стоило Глебу шевельнуться, как дрозд вспорхнул и с тихим перезвоном вылетел с террасы. Минуту назад на столе лежал кусочек глины. Теперь на острове стало на одно живое существо больше.

– Букет, вереск… – сказал, наконец, Глеб. – Но это… Как? Как ты это сделала?

Мила отрывала кусочки от оставшейся глины и продолжала намазывать их на стол.

– Она и так была живой, – ответила она. – Надо было просто разрешить ей улететь.

Вечером, когда очертания острова стали нечеткими в теплых сумерках, Глеб зажег на террасе лампу, снова опустил руки в глину и через пару минут поставил на стол фигурку. Как ни крути, новая птица тоже походила на белобровика, хотя и была куда менее удачной, чем первая.

– Чик-чирик, – Глеб осторожно коснулся глиняных перьев. – Чик-чик… Ну, давай, это… Улетай!

Он постучал пальцем по крошечному клюву. Фигурка пошатнулась и завалилась на бок, раздавив в лепешку еще влажное крыло.

– Вот вам и чик-чирик! – вздохнул Глеб, смял птичку в кулаке и отправил комок глины обратно в таз.

В дверь постучали.

– Иду! – Глеб вытер руки в полотенце и поспешил в дом, по дороге отряхнув их вдобавок об штаны.

Мысли его все крутились вокруг белобровика, что выпорхнул утром из окна террасы – до тех самых пор, пока он не открыл дверь.

– Мне нужна помощь! Простите… Здравствуйте. Я… не знаю, как я здесь оказалась! – затараторила девушка, оказавшаяся на его крыльце. Несмотря на пятна расплывшегося макияжа, слипшиеся от морской соли волосы и лохмотья, что остались от прекрасного нежно-голубого костюма, Глеб сразу ее узнал. А вот она его явно не узнавала. Неудивительно – полгода на острове превратили его почти что в другого человека.

– Здравствуйте, мисс Сандерс. Добро пожаловать в Зону-Э, или как там вы это называете?

Кристина перестала заламывать пальцы, замерла, вгляделась в его лицо. Через несколько секунд молчания Глеб хотел было представиться, но тут глаза ее округлились. Кристина завизжала, чуть не скатилась по ступенькам крыльца и неуклюже побежала по дороге в город. Все-таки узнала. Только сейчас Глеб заметил, что она где-то потеряла туфли.

– Ну куда же вы, мисс Сандерс! Погодите, я же не призрак! – засмеялся он, и его смех зазвенел над сонным городом, вторя визгам Кристины.

Позвякивая крылышками, над стеклянной крышей террасы пронесся дрозд. Он пролетел над улицей, мелькнул в зарослях плюща, заложил вираж вокруг колокольни и наконец опустился на перила крыльца одного из домов.

«Чив-чев-тюрли!» – пропел он, будто обращаясь к человеку, который уже полчаса вглядывался в новую, незнакомую ему даль. Тот заметил птицу и некоторое время удивленно наблюдал, как она чистит глиняные перышки и поглядывает на него то одним, то другим любопытным серым глазом.

Человек протянул руку, дрозд вспорхнул и опустился ему на палец. Крохотные коготки кольнули кожу. Хоть птица была не из плоти и крови, от ее тельца исходило настоящее живое тепло.

«Чив-чев-тю…» – трель оборвалась, глина захрустела в сжатой до боли руке. На пол крыльца посыпались черепки.

Конец