Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1824-1836

1834.

739.
Князь Вяземский Тургеневу.

4-го января 1834 г. С.-Петербург.

Ну, одолжил меня ты географическим письмом своим, в Симбирск присланным на мое имя и ни слова до меня не заключающим! Я заплатил за него десять рублей, да десять часов мучил глаза свои, разбирая твои мушиные испражнения, все в ожидании, что мимолетом капнет что-нибудь на мою долю. Не тут то было! Уж проклинал я тебя во всю мочь! Сегодня Булгаков сообщил мне, что в письме твоем к нему до меня касается. Радуюсь, что наконец письмо мое дошло до тебя. Переезжай скорее в Симбирск: легче и дешевле будет переписываться, да и письма твои будут интереснее, потому что будут более ты, а теперь ты канальствуешь: вместо писем пишешь итинерерные отметки, и вместо тебя получаешь выписки из новейших Рейхардов. И все это с мыслью, что пригодится тебе к возвращению твоему: отберешь письма свои и сошьешь их журналом. Поздравляю тебя с наступлением нового года нашего, разродившагося – знаешь чем? Вечно не отгадаешь! – Камер-юнкерством Пушкина! Он возвратился из степной поездки своей и навез много стихов, которых я еще не читал, в ожидании чтения у Жуковского. Скажи Свербеевой, что я, полюбовавшись образом её и приложившись к нему с коленопреклонением, благоговением и подобострастием, отправил его в дальнейший путь к назначению своему с Жанбоном Оболенским. Не пишу я к ней потому, что, вследствие приказания её, ожидаю от неё письма из Рима. Старик Пашков на днях умер. Пашкова-Киндякова ехала сюда на веселье, а теперь приедет на траур; Киндяковы также будут сюда и много московок. Я передал твое или, лучше сказать, княгини Голицыной поручение княгине Гагариной, которая благодарит за честь, а от убытков избавляется. Да кому же лучше купить эту рукопись, как не царствующему воспитаннику. Смирдина журнал вышел и дородством своим превосходит все журналы; добротою – бог весть. В нем куралесит барон Брамбеус, сиречь Сенковский, и куралесит à la Jeanin, с тою разницею, что тот рассыпается ртутью и мелким бесом, а наш свинцом и косолапым мишкою. Но публике нашей он очень правится и следовательно он прав, потому что платит публика. Есть новый роман Загоскина «Аскольдова могила», но об нем успеешь еще понаведаться в симбирской деревне. Братья Карамзины уже обмундировались, и поныне все обстоит благополучно. Они молодцы, и Андрей всех выше ростом в своей батарее. Я говорил Мещерской о твоем соболезновании её несчастию. Умер меньший из сыновей её; старший очень мил и умен. Весною собираются они в чужие краи и, вероятно, с Софиею Карамзиной. Зима ваша расплясалась. Не пляшет одна австрийская красавица, которая обожгла себе ногу кувшином с горячею водою и лежит на оттоманке своей уже с недели две. Она тебе кланяется, также как и молодой Литта. На днях умер здесь Соловой, брат кавалергардского. Сестры здесь и еще застали его. Умерла также и вдова Столыпина, дочь Мордвинова, женщина весьма достойная и мать большего семейства, совершенно без вся осиротевшего. Наша черненькая опять принялась за старое и ходит с брюшком. Дай Бог ей в добрый час! Она очень хотела иметь твой портрет, но у меня все они вышли. Здесь долго говорили о странном явлении в доме конюшни придворной, в комнатах одного из чиновников стулья, столы плясали, кувыркались, рюмки, налитые вином, кидались в потолок; призывали свидетелей, священника со святою водою, но бал не унимался. Не знаю, чем бал кончился; но дело в том, что рассказы не пустые, а точно что-то было: дьявольское ли наводнение (sic) или людское, неизвестно. Эта история сменилась несчастною историею молодых и новобрачных Безобразовых. Тут также не узнаешь, что действовало: дьявольское ли или людское наводнение, но принуждены были разлучить их. Она отправилась в Москву к брату своему, генералу; он посылается на Кавказ. Бешеная ревность овладела им с первого дня брака, а, говорят, и до брака, так что он готов был на все неистовства и преступления. Бог знает, каких причин не выдумывают тому в городе, но и ничего не вижу в этом, кроме мономании его. Жаль ее сердечно. Свербеева будет также, верно, о ней сожалеть с живейшим участием. Вот все жаловались у нас на плоскую прозу нашего житья-бытья; ан, напротив: романтическая поэзия воочию совершается и такая, что за пояс заткнет Гюго и Дюма. Ревность, кинжал, преступная любовь, все это теперь ходячею монетою нашего гостинного разговора, и все знакомые лица и вчерашния обстоятельства. Кто бы подумал, что бедная Люба Хилкова, холодная, благоразумная, мерная, образцовая лединка Зимнего дворца будет героинею подобной трагической повести! Вот те и браки по любви! Теперь никто из девушек не посмеет выдти замуж по любви. Денег ни гроша, и всего на все кинжал. Нет, брак по рассчету вернее.

12-го января.

Сегодня у Жуковского живые сцены старого завета. Древний Плещеев читает сцены древнего «L'avocat Patelin»,

 
Et ces deux grands débris se consolent entr'eux.
 

Завтра на немецком театре первое представление de la «Muette de Portici». Вьельгорский видел репетицию и доволен исполнением, то-есть, в сравнении с прочими. На петербургском небосклоне загорелась новая звезда: княжна Леонида Барятинская, звезда не жгучая, несколько холодная, но всеобъемлющая ресницами – лучами. Приедеть и запутается в них. Вообрази, что Лиза Патикова здесь, и я ее еще не видал. Соседка моя, Тимашева, больна желчною горячкою, но ей лучше. Я и ее почти вовсе не вижу; я никого не вижу, а и хуже того: никого видеть не хочется. По преданию, по привычке приволочишься к кому-нибудь, да и сядешь или попятишься назад. Нет, брат, я уж ее Вышний Волочек, а просто волокнистое существо. Нева имеет надо мною свое обыкновенное действие: слабит. Вигель в звезде Станислава и рад, как андреевский кавалер. Он мне опять хвалил недавно Татаринова («Honni soit, qui mal y pense»). Александр Строгонов – товарищ министра внутренних дел. Скажи Кривцову, что его брат здесь с женою и с дочерью и с возобновленною на 12 лет двенадцатитысячною арендою. Он будет жить под нами, но арендою своею гораздо нас выше. Поцелуй ручку за меня у графини Потоцкой и спиши у неё мои стихи к ней, которых у меня нет. Я полагаю, что сестра её, Долгорукова, последует скоро её примеру и поедет искать солнца. Наше погребное небо не годится им, южным растениям, ошибкою природы здесь распустившимся. Итак, вот вероятно последнее письмо к тебе за границу. В добрый час помолчать, а в худой молвить. Милости просим! Все мои, Карамзины, и все общие наши кланяются тебе. Во всяком случае, летом, Бог даст, увидимся в Москве на Трех горах, а, может быть, к тому времени подоспеет и четвертая гора, и еще огнедышущая. Москва тем хороша, что была бы охота, а горы найдутся. До свидания, у подножия, или у под – пия какой-нибудь благодетельной горы.

740.
Князь Вяземский Тургеневу.

28-го марта 1834 г. С.-Петербург.

Имею честь донести вашему превосходительству в ответ на почтеннейшее отношение ваше, что от департамента послано предписание радзивилловской таможне не осматривать имущества вашего, а только приложить к нему пломбы, которые вы должны в сохранности и в целости представить московской таможне.

А сей будет дано особое предписание освидетельствовать то, что есть, и донести о том, нет ли каких-нибудь пакостей запрещенных и прочего того сего такого или чего иного. По приезде вашем в Москву, вы извольте немедленно представить все запломбированное в таможню, а между тем написать письмо к директору Департамента внешней торговли, а отнюдь не к вице-директору оного, который по сим делам, да и по всему иному прочему ничего не значит или так мало, что и совестно подумать о том и не стоит рук марать писать к нему. В сем письме вы потрудитесь объяснить какого рода вещицы находятся в вашем сердечном багаже и сентиментальном чемодане, а именно: сувенирчики, сентиментики, амурчики, предметы учености и художеств, – и все то не для вашего… Ах, извините: и все то для вашего собственного употребления. Что же касается до вашего любского отправления, то *буду ждать решительного извещения вашего, а во всяком случае лучше всего было бы надписать все то на имя Булгакова или какого-нибудь здешнего коммерческого дома и уведомить меня о том. За сим прощайте, в надежде сказать вам скоро: «здравствуйте», хотя и заочно. Во всяком случае, мое семейство насладится лицезрением вашего превосходительства, Жена и дочери едут в Москву в начале мая; я с Павлом остаемся здесь. Не знаю, удастся ли куда-нибудь летом дернуть или прядется просто – и просидеть на месте. Впрочем, теперь, что вашего превосходительства уже не будет в Европе, мне будет там местечко, а обоим нам тесно. Обнимаю тебя. Милости просим в добрый час! Да примет тебя на границе русский Бог под православную руку свою!

Не пугайся, птичка еще не посажена в клетку, ждет тебя, а Смирниха, нечего греха таить, – и переваливается с брюшком.

На обороте: A son excellence monsieur Alexandre de Tourgueneff à Vienne. Recommandé aux soins obligeants de monsieur le prince de Gortschakoff, attaché à l'ambassade de Russie.

741.
Князь Вяземский Тургеневу.

22-го июня. [Петербург].

Voici, mon prince, la petite envoi pour m-r Tourgueneff que je confie â votre obligeance, en vous priant de vouloir bien me rappeler à son souvenir.

Veuillez agréer, mon prince, l'assurance de mes sentiments les plus distingués. Comte Potocki.

Ce samedi.

Рукою князя Вяземского: Потоцкий привез несколько экземпляров твоей возлюбленной хари. Что прикажешь из неё делать? Куда прикажет девать ее? Не разослать ли по галлереям портретов, где висят

 
Султан Селим, Вольтер и Фридерик Второй.
 

На долго ли ты в Симбирске? Авось, съедемся в Петровском. Жуковский здесь на минуту; он будет писать к тебе. Он сказывал мне, что князь Александр Николаевич Голицын очень к тебе хорошо расположен. Знаешь ли, что наша Смирниха благополучно родила двух дочерей? Каков богатырь Смирнов! Хорошо, что на этот раз он раздвоил силы свои. Бабочку видел издали. Твою бабочку ей отослал. Если увидишь поэта Языкова, обними его за меня и спроси, получил ли он мое послание, с глупыми ошибками, напечатанное в «Новоселии», и посоветуй ему отказаться от «Библиотеки» письмом к Смирдину, как я и Хомяков отказались. Глупо закабалить себя Сенковскому. Прости! Обнимаю тебя. До свидания!

На обороте рукою Потоцкого: А monsieur monsieur le prince Wiazemsky. Ci joint un paquet.

Рукою князя Вяземского:

 
Симбирскому Ловеласу,
Который всех девиц приводит ко Геласу (Hélas);
Рад трюфлям, луку рад, шампанскому и квасу
И всякой юбке рад, хоть с ситцу, хоть с атласу.
 

742.
Тургенев князю Вяземскому.

23-го октября 1834 г. С.-Петербург.

Сию минуту прочел письмо твое к Булгаковым из Ганау от 7-19-го октября, и я ожил от радости и надежды за Полину. Сердце мое разрывалось от горя и беспокойства за вас, и я почувствовал, что люблю вас только по боли моей за тебя. Всякое известие искал с мучительным нетерпением, и твое письмецо к Павлуше было первою моею отрадою. Надеюсь, что климат довершит старания Коппа; от сердца полюбил более и моего Жуковского, который его выкопал. И в Тургеневе, и в Москве, и здесь жалел, что я не с вами и спешил к вам; но здесь, кружась в большом свете, я нашел нечаянную препону к скорому отъезду из Петербурга: ушиб кость ноги под коленом, садясь в коляску и вот уже четвертый день, изнуряемый пиявками и скукою, лежу в постели. Бог знает, когда удастся стать на ноги и поехать вслед за вами. Тебе, мой верный доброхот, должен отчетом о том, что со мною делается. Ты знаешь, что я представлял о приобретении Ватиканских рукописей. Из Москвы, устроив прекрасно деревенские дела мои и не продав ни души (хотя и клепала на меня молва противное), я прискакал справиться о моем представлении в Петербург, но уже князь Голицын писал ко мне в Москву и послал и отношение графа Нессельроде. Все для меня сделано, и лучше, нежели я ожидал: рукописи найдены заслуживающими внимания; проект мой также; начальнику папского архива дана 2-я Анна; на писцов велено, по моему распоряжению, выдать 5000 рублей. Чиампи-профессор подчинен мне по сему делу, и флорентинская и римская миссии наши о сем уже предварены. Я могу ехать в Рим и довершать начатое. Сбираю здесь и собрал много сведений и повезу все в Рим, заехав за коляской, книгами и бумагами в Москву. Поспешил бы, но распутица мешала, а теперь и нога. Как скоро выздоровлю, выеду из этой новой для меня Капуи. Я залюбезничался в Петербурге и нашел везде и всех ко мне любезными; но вижу более дам, как и во время оно, чем мужчин; беспрестанно вспоминаю о тебе и жалею, что или тебя нет здесь, или меня с вами. Я бы не был вам лишний ни на берегах Майна и Рейна, ни за Апеннинами. Если найду еще твоих в Риме, то отдам себя в полное их распоряжение, если они этого пожелают. Я надеюсь ехать или на Вену, или на Минхен и потом прямо во Флоренцию и Рим, ибо далее конца мая в Италии не останусь, а дела у меня в Риме много будет. Здесь нашел я ящик с видами и расплатился с Боненблустом. Не попадайся в такой просак и не отправляй ничего без нужды; впрочем, во Флоренции можешь употреблять Великанова: он всему горазд и, кажется, честен; но предвари его, что посылка стала всего слишком в 200 рублей. Других фезёров там не бери: дорого станут. Когда будешь в Риме, то постарайся взять в банкиры Валентини: он честный и добрый; сошлись на меня и им доволен будешь. Отнюдь не бери Торлония и не пересылай через него и не вели к себе адресовать чрез него писем: дорог бессовестно. Пользуйся его балами, но не конторой. Познакомься с Буссеном, Жуковского и моим именем, и отдайся в его распоряжение; он слыхал часто от нас о тебе; редкое семейстию, и она – умная и добрейшая женщина. Он покажет тебе и Рим на ладонке из своих окон, и познакомит с ним ученым образом. Скажи ему, как мы его любим и помним. У гр[афа] Гур[ьева] обедай: и стол, и хозяин отличные в своем роде. Фурман малый умный и услужливый. Кривцова Нессельроде ожидает сюда и отправит скоро обратно. Я досадую, что вывез сюда все мои книги об Италии: теперь везу назад; они бы и тебе пригодились. Портретов, привезенных графом Потоцким, здесь не нашел, ни Орлова: разъехались. Следовательно, не знаю, где и им привезенные вещи. У Павлуши был и доволен его пансионом. Когда по тебе сгрустится, то буду ходить к нему: вылитый и налитый ты. У Карамзиных бывал почти ежедневно; ибо Катерина Андреевна опять догадалась, кажется, что вернее меня в дружбе нет. Читаю письма к ней милых путешественниц: прелесть! Хоть бы с ними встретиться под розовым небом! Здесь Пушкин и его три красавицы; я с ними сдружился еще в Москве. Во Флоренции познакомься с князем Михаилом Голицыным: умен и любезен, и просвещен. Брат его в Риме – добрый и рассеянный аристократ. Отобедай у него, ибо это первый стол в Италии. Не связывайся с Чиампи: надоест. Познакомься с Гор[ацием] Верне, для дочери, которой поклонись от меня; она в роде птички Дубенской, и в салоне их найдешь весь зимний римский мир. Скажи графине Потоцкой-Салтыковой, чтобы непременно возвратилась сюда, не для старой обезьяны, то-есть, не для дедушки, а для сестры своей: она оживет её приездом, а в случае продолжительной еще разлуки может она и не найти ее. Это намек и к[нязя] Ильи Д[олгорукова]. Но я сам чувствую за нее необходимость исполнить долг сестры-друга; ибо тяжело носить в сердце укор за милых ближних, когда их лишишься. Если хотя мало здоровье её позволяет, то приехать она должна. Княгиня опять была больна, и тоска по сестрам ранее угасит это любящее сердце. Хоть напиши к ней это от меня. Свечина здесь, и с нею я по старому; но как она переменилась физически с 1830-то года! Больно и тяжело смотреть на нее, а слушать все приятно! И чужия дела удалось здесь прекрасно устроить: твой знакомый, молодой Татаринов, взят в начальники отделения к Перовскому. Оклад большой и квартира, да и звание лестное в его чине. Он этого и стоит по уму, и по качествам. Познакомился с девицами Опочиниными и Толстой, и очень они мне нравятся. Милая посольша мила по прежнему. О Завад[овской] писал в Москву: «она хоть в опале, но блестит, как бриллиант». Птичка вспорхнула до моего приезда. Смирнушка и её два котеночка здравствуют. Она щебечет обо всем с прежнею прелестью и часто кормит. меня и поит материально и умственно.

24-го октября.

Ноге легче, но все еще пишу лежа, а «лежачего не бьют», и потому не взыщи. Если желаешь тотчас отвечать мне, то напиши чрез Петербург в Москву; ибо, вероятно, нога и климат не позволят выехать прежде шести или семи недель из России. Если же позже сберешься, то пиши уже чрез князя Гагарина на Миних: он будет знать, где-я; и если не проеду чрез Миних, то перешлет письмо в Вену, где также не заживусь, в надежде застать твоих или Карамзиных в Италии. Если мне к вам и не по дороге будет, и если твои и в Нисе будут, то заеду к ним. Сегодня или завтра ожидают сюда государя: он выехал из Москвы с цесаревичем 22-го ночью, то-есть, третьего дня. Жуковский не провожал наследника, а только князь Ливен и Кавел[ин]. Авось, и Жуковского буду видать чаще. Пушкин вчера навестил меня. Поэма его о наводнении превосходна, но исчерчена и потому не печатается. Пугачевщина уже напечатана и выходит, В области российской словесности нового не знаю, а Борис Федоров, мне теперь собеседующий, также ничего не знает нового. Не зная резеды-Соллогуб, я провел с нею весь вечер и удивился после, что она слывет красавицею: здесь многие превосходят ее в красоте. Любезности её не заметил, ибо она молчала и слушала болтовню мою. Второго свидания за болезнию не имел. Одна из Одочининых мила, как и кузина её, Толстая. Посольша читает роман «Луиза Строцци», Циркурше посвященный; находит скучным, то-есть, длинным. Не забудь познакомиться с madame Circourt и с мужем её; на больших путях Италии верно встретишь ее. Она мила, умна, добра, несмотря на голубые чулки свои; муж также, и редко утомителен даже и своим всеведением. Никто лучше и охотнее их не познакомит тебя с движениями Италии во всех отношениях и во всех дирекциях. Он всех, все и обо всем знает; так же и она: c'est vraimeut le couple de toute espиce de savoirl В них много и добродушие, несмотря на жадность к большому свету, к большому кругу в области наук, искусств и людей. Скажи ей, что брат её, Хлюстин, здесь служит при Бл[удове] и смотрит вдаль, но еще несколько педантовать, хотя умен и не без европейского просвещения. Сбирается печатать мистику московского графа Мейстера. Я был и у её маменьки в Москве. Хлюстиной, которая обожает дочку по прежнему. Во Флоренции познакомься с экс-полковником, учителем итальянского языка и писателем – Пепе: благородный и умный, и добрый неаполитанец. Если в Риме для детей нужен будет итальянский учитель, то возьми моего: я не встречал в жизни лучшего, и очень дешев; а справиться о нем можешь у княгини Зенеиды. Он служит в Ватиканской библиотеке; имя забыл. Четыре паола за час, и ни минуты потерянной; знает по-французски и по-немецки и объясняет особенности и красоты итальянского языка и грамматики прекрасно. Настоящий наставник! И Пепе не дурен, но уступает римскому. Впрочем, он и литератор, и верный приятель, а во Флоренции нужно иметь указателя на многое. Между книгами, кой привезены сюда и кой я большею частью здесь оставляю, найдешь ты многие об Италии, то-есть, нужные для путешествия: описания городов Швейцарии и прочее. Ты найдешь их всегда у Татар[инова], и следовательбо, забирать с собой тебе их сюда не нужно. Прости! Рука и голова устали от того, что ноге больна, да и мешают посетители и просители, забывая, что я уже не прежний я в Петербурге, «цветущий, жизни полный». Обнимаю детей и целую ручку у княгини. Бог да хранит вас!

На обороте: Allemagne. A monsieur Markeloff, secrétaire de la mission russe à Francfort sur le Main, pour l'omettre au prince Pierre Wiazemsky, ibi – ubi.

1835.

743.
Тургенев князю Вяземскому.

10-го июня 1835 г. Париж.

В час отъезда моего из Рима я читал письмо твое к Кривцову о моих посылках в Вене и получил уведомление об оных и от князя Горчакова, во посылок еще не получал и намерен хлопотать отсюда.

Дорогу мою из Рима до Вавилона описал я вам в письме с князем Мещерскил на другой день приезда. Везде и всегда о тебе думаю и жалею, что не имею никакого известия из Рима, и не знаю, где теперь твое семейство. Я здесь ожил мысленно; мало-по-малу сон души проходит, и деятельность ума возвращается: ни минуты с раннего утра за полночь нет незанятой; не успеваю означать летящего бытия в моем журнале. Работаю в архиве Библиотеки почти ежедневно; выписываю многое, справляюсь, нахожу сокровища для русской истории, но еще не нашел хороших писцов для копий. Проповеди, театры, камеры, салоны, кабинеты чтения – ничто не забыто; обедаю и завтракаю дома, семейно; даже не тянет в Café aux 1000 соlonnes; просыпаясь, вижу улыбку племянницы. Но душа здесь, а сердце иногда и на Москве! Перебираю старые бумаги: сколько сокровищ для воспоминаний и даже для истории! Все нашел нетронутым. Уставил в порядок все томы моего журнала параллельно с письмами к брату: одно дополняет другое; можно бы, кажется, составить что-нибудь целое, хотя и фрагментарное. Кстати о письмах: перешли все те, кой в 1832 и 1833 годах писал к тебе из Италии и Женевы, – к Свербеевой, но с строгим предписанием возвратить их сестре, А. И Нефедьевой для хранения. Если же почтешь, что к Свербеевой посылать не нужно, то отправь к Нефедьевой для хранения. Я от Свербеевой et compagnie не получал ни слова и, вероятно, письма. еще у англичанина, который нигде не встречал меня и взял из Москвы ко мне письма. Прости, милый друг! Передай дамам твоим и петербургским мое нежное воспоминание; позаботься обо мне вместе с Жуковским и откликнись на мое письмо поскорее; уведомь о себе и о твоих обстоятельно. Видаю Мортемар у графини Шуваловой (Салтыковой). Здесь я проснулся, и она не узнает меня. Муж и жена зовут меня к себе в деревню, на берег моря; если придется ехать в Англию, то может быть проеду новой дорогой и заеду к ним, О тебе речь часто. Посылаю тебе копию с письма ко мне Ламартина об одной молодой чете, которую он чрезвычайно хвалит, ручаясь за все. Он желал бы найти им, то-есть, мужу и жене, вместе или розно – все равно, место в Петербурге или в Москве, или хотя и в других обитаемых частях России. Кажется, эта чета была бы находкою для хорошего семейства. Требования очень умеренны, по словам Ламартина. Я еще сам не успел познакомиться с мужем, но надеюсь сойтись с ним и, если найду способным, то, употребив его для сличения моих рукописей, для копий и прочего, увижу поближе и своими глазами его нравственные и педагогические достоинства. Между тем и на Ламартина положиться можно; это не греческая статуя: он лучше может обсудить живого. Не нужна ли дама Лизе Карамзиной, а муж твоему Павлуше? Я бы уладил дешево. Во всяком случае откликнись о сем деле, и на французском, дабы я мог показать Ламартину.