Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1824-1836

686.
Тургенев князю Вяземскому.

8-го мая. [Петербург].

Завтра, то-есть, в субботу, брат отправляется к вам. Грустно, что и я не с ним! Здесь душно. Приезжай скорее! Вторую часть «Онегина» хотел Дельвиг и Лев Пушкин послать к тебе с братом. Не знаю, успеют ли? Лучше первой. Тут же получишь и оду на графа Хв[остова], и Бейрона с примечаниями. «Чернеца» печатают. Через две недели будет готов»

Вчера слушал у княгини Голицыной (Измайловой) комедию Грибоедова. Всем вам досталось. Много остроты в некоторых стихах, особливо в негодовании Чацкого, но пиеса нехороша и интрига подлая. Есть сатирические черты и верные портреты московских оригиналов, но нет комедии. Княгиня бесила меня вздорными замечаниями своими на пиесу и на стихи. коих не понимала. Небесная физика совсем исказила ум её и даже небесное её личико. Все говорит о точке, о протяжении, о движении. а ум при ней и от её слушателей ни с места. Не только тяжело, по и грустно ее слышать. С мужем была бы она иначе.

Волконская писала к тебе. Приезжай же! Лаваль в деревне застрелился. Скажи Жихареву об отъезде Сергея.

687.
Князь Вяземский Тургеневу.

Понедельник. [11-го мая. Мосвква].

Спасибо за Хвостовщину; все передал Ивану Ивановичу, яко великому канцлеру подобных грамот. пришли какие-нибудь стихи. Спасибо за «Чернеца». Буду писать тебе более завтра или после завтра и Карамзиным: теперь нет времени. В течение мая, то-есть, к концу, буду в Петербурге и поеду в Ревель купаться в море, чтобы посолить в прок свои нервы: дураки на них имеют бедственное влияние. Вчера обедал я у Жихарева с нашим губернатором и должен был поздравить его с звездою.

688.
Тургенев князю Вяземскому.

13-го мая. [Петербург].

Накуралесил ты мне стихами Козлова в «Телеграфе»! Они им отданы были Дельвигу, а напечатаны не только без его позволения, но и не смотря на запрещение. Я тебе писал, что он пришлет другое; вымарал в твоей копии посвящение и указал двусмысленность смешную, а тебе все надобно было отдать их «Телеграфу». Вперед буду осторожнее.

Видел вчера графа Лаваля: глубоко грустен, но не без рассеяния. Мать больше убита, как сказывают. Бабка не знает, как умер.

Я получил письмо от Боратынского, и до слез прошибла меня его радость и выражение этой радости. Совестно послать письмо, по не совестно похвалить себя за другое/ Вчера ввечеру Карамзин сказывает мне, что граф Федор Анд[реевич] Толстой был у него, и что он делает спой портрет в 4000 руб» лей, с мехом; но просил совета, не в мундире ли написаться?

Я на это отвечал ему: «Все-таки портрет будет смехом». Каков? Сообщи это племянничку при моем поклоне.

Статьи твоей еще не читал. Прочту сегодня. Карамзины переезжают после завтра, и я останусь круглым сиротою. приезжай скорее. Скажи княгине, что я читал её ответ Сереже. Он похож на нашу весну: холоден, особливо для меня. Пора к Совет, на обед и на биржу. Прости! Речи польские – в нашей французской газете.

Потешить ли тебя двумя строфами из второй части «Онегина»? Но вся песнь тебе принадлежит, а добиться не мог. Если же получил, то пришли сюда: у меня нет. И ода гр[афу] Хвос[тову] + лорд Бейрон для тебя же им списаны.

689.
Тургенев князю Вяземскому.

18-го мая. [Петербург].

Два письма твои получил. Княгиня Голицына велела тебе сказать (ибо от твоего имени было послано), что ей немного лучше. О Ревеле расспрашивал Ал[ексея] Ал[ексеевича] Оленина, который там был и купался. Надобно ехать в начале июня, но можно и позже, хотя чем ранее начнешь, тем лучше, ибо надобно выгадать шесть недель на купанье; в последних числах августа уже поздно, хотя и можно еще купаться. Располагай по сему и выезжай скорее. Впрочем, можно и позже. Булг[аков] писал, что ты едешь скоро с Вел[гурским] и князем Щербатовым. Правда ли?

Гоголя знаю и просить буду или сам, или чрез других. К выпуску назначены были многие, но Дибич при докладе переменил и убавил число офицеров. Многие лишились чрез сего чинов, коих надеялись, и сшили уже мундиры. Вероятно, и граф Вас[ильев] подпал сей же участи. Впрочем, узнаю и уведомлю.

Козлов доволен твоим рассмотрением, исключая одного замечания, о котором после: теперь некогда. Приехал поздно от французского посла, где бал был блистательный освещением, туалетами и цветами. У каждой дамы по букету у куверта. Жаль, что не накануне бала: они могли бы на сих цветах уронить слезки три, зевая, слушая молебен.

Письмо Вол[конской] отдал. Вчера был и на гулянье. Многих не было, известных по экипажам своим; например, Ал[ексей] Орлов с графиней Орловой – на освящении храма при штабе военных поселений; там же: Татищев, Левашов, Сперанский и еще некоторые приглашенные. Освящал Фотий.

690.
Тургенев князю Вяземскому.

21-го мая. [Петербург].

Я справлялся о пажах у директора Бибикова лично, и вот ответ его: никто не виноват, что мало выпущено. Сам государь отмечал и назначил только тех, которые имели не меньше шаров против самого меньшего количества выпущенных в прошлом годе; но те, кто имели равное с выпущенными, имевшими самое меньшее число шаров, выпущены. Даже родственник Дибича остался в корпусе. Государь сам расчисляет. И это сущая правда, да и справедливо; так было и при князе Голицыне; я это помню.

Возвратился сегодня из Царского Села, где все цветет. Соврал: липы и дубы черны как…^[3] Прости! Спешу обедать к Воронцову. Скажи графу Толстому, что завтра буду писать о швейцарке для его дочери.

22-го мая.

Не успел отправить вчера письма. «Чернец» дни через четыре будет готов. На твое ли имя присылать экземпляры для Москвы и сколько? От кого получать деньги? Жуковский требует ответа на сии пункты. Французская статья о «Чернеце» в «Gazette de Pétersbourg» – Улыбышева.

Сегоднz надеюсь выправиться в самом корпусе о графе Васил[ьеве]. Но, без сомнения, до следующего года нельзя думать о производстве. Впрочем, узнаю подробно и тебя уведомлю. Кутузов в Варшаве.

На обороте: Князю Вяземскому.

691.
Тургенев князю Вяземскому.

22-го мая. [Петербург].

Я узнал себя в Бабослужкине, и этим почетным ругательством обязан тебе, вот почему: получив от тебя поручение вытолкать в письмо Булгарина, я не мог этого исполнить, ибо он у меня не был; но, встретив его на Полицейском мосту и обесчещенный в присутствии брата его дружескими ласками, я вспомнил на ту минуту похвалы его Шишкову и ругательства Карамзину и сказал ему, что он подлец, что он обесчестил и Греча своим товариществом (все это он сам после пересказал Жуковскому), и что я удивляюсь его бесстыдству и храбрости Греча. Я часто говаривал ему подобное, по на этот раз он разгорячился и с жаром отвечал: «Вы мне этого в другой раз не скажете», а я ему: «Будет и одного» – и уехал. Прочитав статью его и вспомнив его поступок, и сказал: «Конечно, я Бабослужкин; я и тебе, подлец, служил.» Не в укор будь мне сказано, было время, что Булгарин надоедал мне своим ласкательством письменно и словесно и душил меня письмами, записками и комплиментами. Например, говоря об нас, он беспрестанно повторял: «Это прекрасная книга в трех частях» и пр. Я служил ему по сенатскому делу и прочим и, следовательно, заслужил имя его, но не заслуживаю быть в одной категории с Карамзиным и Жуковским. И Булгарин прав, и мне по-делом! Но как Иван Иванович Дмитриев может тешиться, как слышу, мерзкою эпиграммою на чистого и чувствительного Жуковского! Зачем доставляет он торжество врагам всего прекрасного, изящного и высокого! К чему довела его страсть ко всему мелкому! Желаю, чтобы слышанное мною здесь было неправда. Иначе, хоть с горем пополам, но расстанусь с насмешником над Жуковским. У нас немного ему подобных, и если друзья Карамзина будут радоваться мнимым поруганиям Жуковского, то что же останется для Воейкова, который также с торжеством поспешил первый прочесть эту эпиграмму Жуковскому за то, что он первый упросил Карамзина сохранить ему «Инвалида» и следовательно кусок хлеба. Но если слухи ложные, то и я не перестану любить и уважать Дмитриева: si non-non.

Сен-Флоран прислал ко мне две части, tome 6-me et 7-me, с картинами особо, des «Mille et une nuits». Я не помню, для кого я их брал. Кажется, для тебя. Деньги давно уже заплачены и за сии части. Если же не для тебя, то спроси у брата, для кого? Пришлю, как скоро уведомишь. Алина получила от отца кое-что новое, например, Мартиновы стихи о Бейроне, но отдала по рукам, и ко мне дойдет разве завтра. Козлов сбирается писать к тебе и благодарить за рецензию; французская – Улыбышева. Мы предлагаем ему, по желанию посла, перевести самому на французский; напечатали бы в Париже в его пользу. Дельвиг обещал послать стихи: напомню ему. Он сегодня возвратился только из Царского Села.

С нежностью целую ручку у милой сестры милосердия и жалею, что был в водяной прежде, нежели знаком с нею.

692.
Князь Вяземский Тургеневу.

27-го [мая. Москва].

Благодарю тебя, усердный исполнитель, за пажеские сведения; ожидаю дальнейших и индивидуальных.

Можете прислать смело сто экземпляров «Чернеца» в мой дом, на имя коммиссионера моего Андрея Иванова. Деньги привезу с собою, а если соберу, то и прежде. Бояться нечего.

Добрый и любезный наш Пушкин скончался третьего дня вечером тихо и без страдания. По настоящему, умер он за десять дней до кончины своей. Сердечно его жаль и за него лично, и за окружающих. В тот же день умер и муж сестры Клены Григорьевны, Бибиков, который из бедности был исправником и оставил семь детей.

Что же стихи Пушкина? книгу Полетике отправил я с полярным Бестужевым. Обнимаю! Дашков здесь.

693.
Тургенев князю Вяземскому.

28-го мая. [Петербург].

Записку мною получил и письмо Bankhead'у доставил: вот и росписка. Курьер, полагая, что письмо от Карамзина, назвал его вместо тебя. Сам я не видел его, ибо не выезжаю за болезнию и только поздний вечер провожу у Карамзина. Брат также все еще с подвязкой ходит, то-есть, с флюсом. Не услышу завтра и громкого: «Христос воскресе» во дворце. Вчера обедал у нас Жуковский, и мы выпили за мое почти сорокалетнее здоровье, которое однако же нездорово.

Теперь уже верно ты получил «Полярную Звезду?» Каков Бестужев? Смешнее прошлогоднего. Строки о Грибоедове прелестны. И, описав наше ничтожество, уверяет, что вряд ли журналы наши уступают иностранным, и что немцы живут одним Ольдекопом: далее нельзя. Из французских журналов назвал он сносным только один, и именно несносный своею мелочною литературою, своими бездушными исчислениямя всех мелкотравчатых авторов во всех языцех. Но наши звездочеты и литераторы-журналисты знают кому повадить. Здесь скажет словцо-другое Булгарин, там «Revue» впишет в число светил северных. И я должен был прочесть этот приговор немцам в такую минуту, когда предо мною лежат классические их журналы с глубокомысленными и блистательными рассуждениями о всех предметах словесности и просвещения вообще.

Не успеваю выписывать то, что поражает меня истиною, тонкостью и смелостью замечаний, и радуюсь заранее, что подышу скоро тамошней атмосферой. Я бы мог указать ему на любую журнальную немецкую статью, в которой больше ума и даже вкуса, нежели во всех отечественных наших бреднях и хвастовствах. Приговор, который Бестужев делает Полевому, можно справедливее отнести к приговаривающему: «Неровный слог, самоуверенность в суждениях» и пр., и пр. Но разве слог его, то-есть, Бестужева только неровен? Это галиматья двойная, в которой, однако же, иногда есть что-то похожее на мысль или даже на правду. Впрочем, нельзя не сказать и спасибо вообще за эту книжку: в стихах и в прозе много есть прекрасного. Номенклатура участников блистательная: отрывки Пушкина, несколько страниц Жуковского, твой третий куплет из стихов «Гр[афиням] Черныш[евым]», Боратынский, Глинка, проза другого Бестужева, анекдот о Петре I, стихи Козлова и Нечаева – украсили бы и европейский журнал, и, наконец, – басни наших ветеранов! Я очень доволен стихами Нечаева: они полны мыслей и чувства. Язык чистый и благозвучный, как говорят наши профессоры. Сколько из благодарности за письмо издателей, столько и за экземпляры подаренные, я отвечал им похвалою вообще за издание, сказав что «Звезда» их становится с каждым годом блистательнее; что надобно желать, чтобы она долго еще разливала приятный свет свой на горизонте нашей словесности и что немерцающая слава трех звездочек (И. И. Дмитриев) и некоторых других светил верною порукою в успехе и прочее. Личных комплиментов не мог послать; хотя уважаю Рылеева, как автора и человека, по пиеса Бестужева сковала мне руки, взорвав досадою за немцев и даже за французских журналистов.

Каков Булгарин в новой выходке на Карамзина! Мы читали эту статью вместе, то-есть, с Карамзиным, а не с Булгариным, ибо я исполнил слишком верно твое завещание на счет последнего, и Карамзин радуется его критикою, особливо там, где он сомневается в чистой нравственности историографа. Неужели и Ивана Ивановича это не потешит?

Дашков уже в дороге; поклонись ему от нас; я извинил его пред Карамзиным.

Аренда, данная Северину в 1000 рублей серебром, но могущая приносить 2500 рублей серебром, оставлена у Северина с тем, что до получения оной он будет получать 2500 рублей серебром из Казначейства. Он надеется иметь всего до 25000 годового дохода. Матусевичу – 2-го Владимира.

 
Шуми же ты, шуми, огромный океан!
Развалины на прахе строит
Минутный человек, сей суетный тиран,
Но море чем себе присвоит!
Трудися, созидай громады кораблей…
 

Вот отрывок из стихов Батюшкова, который сохранился в памяти Блудова. Батюшков опять стал исправно лечиться, и есть надежда к улучшению.

694.
Тургенев князю Вяземскому.

7-го июля. Вторник. С.-Петербург.

Третьего дня ввечеру поехал я с Жуковским в Царское Село, ночевал там и вчера провел весь день. Павлуша здоров, мил и весел. К тебе ничего не хотел. приказать, потому что ты не в Петербурге. Все тебе кланяются. Катенька вчера учила чему-то Павлушу. Я расстался с Карамзиными, как с родными, самыми близкими сердцу. Не могу думать о них без грусти и благодарности. В них нашел я верную дружбу за последние минуты.

Я получил записку от княгини о бедном мальчике, которого ей хотелось бы поместить в гимназию на казенное содержание; но этого содержания там нет, и теперь уже князь

Голицын ничего не может. К отцу вашей дамы посылал и писал к нему; просил, чтобы дал о себе знать дочери; но еще ответа не имею.

Завтра выезжаем. Надеемся в Риг найти от тебя письмо. Все тебя обнимают. Прости!

695.
Тургенев князю Вяземскому.

12-го июля. Рига.

Сегодня, в четвертом часу утра, мы сюда приехали. Чиним коляску, устраиваем денежные дела и пишем в Петербург, а во втором часу отправляемся в путь. Из Мемеля в Кенигсберг поедем водою, во здесь запаслись вином. Письмо твое развеселило на минуту грусть мою. Спасибо! Авось, где-нибудь свидимся. Я давно так не грустил по тебе, как проводив из Петербурга. Пиши к Жуковскому и к жене и скажи им все, что бог дружбы тебе на сердце положит. Был сегодня у двух русских и у немецкой обедни. Брат обнимает тебя. Книг пришлю, если случай будет. Из Дрездена напишу.

696.
Тургенев князю Вяземскому.

10-го ноября/29-го октября 1825 г. Париж.

Сию минуту узнал от посла об отъезде курьера, но не фельдъегеря, в Петербург и смешу хоть несколькими строками напомнить вам о себе, молчаливые друзья мои, и послать тебе, некогда велеречивый друг мой, новейшее сочинение в прозе и новейшее в стихах. Последнее для тебя очень кстати. Ив. Ив. Дмитриеву посылаю листок, сорванный вчера с могилы Лафонтена, а графу Федору Толстому – карту обедов и завтраков за два и за полтора франка, то-есть, менее двух рублей с персоны. Suum cuique! Больше ничего послать нельзя, ибо этот курьер везти не возьмется. Книги сии посылаю чрез Карамзина. Два раза отыскивал князя Федора Гагарина и не отыскал; наконец, вчера встретил его в Palais Royal с другим князем, Ник[олаем] Гагариным и узнал номер дома (улицу давно знал). Обещали друг другу видеться. Я пойду к нему; не знаю, сдержит ли он слово? Его напугали моими ранними выходами. В этом есть и правда: вот месяц ровно, как я в Париже, и еще не успел образумиться.

Я описывал Карамзиным мои похождения по тюрьмам, богадельням и больницам, прибавлю – и по бойням Парижа, ибо вчера видел первую бойню в свете, первым мясником в мире, блаженным Наполеоном, устроенную: 1200 быков, 250 коров, 4, 500 овец и пр., и пр. в неделю! Обществ здешних, кроме Гизо и Cuvier, еще не знаю. Едва поспеваю два или три раза в неделю к Тальме и в итальянскую оперу, и то усталый. Из русских бываю иногда у графини Бобринской и княгини Гагариной. С последней ездил к обеду церемониальному короля и видел все великолепие здешнего двора, уступающее нашему; но народный праздник шумнее и многолюднее нашего подновинского, хотя в сем году в день св. Карла и мало оказывали веселья и любви к королю, который угащивал народ колбасами и хлебом, и вином, из двенадцати домиков лившимся в Елисейских полях и, наконец, всеми театрами Парижа, куда безденежно пускали всю публику. Я шатался целый день по гуляньям и во дворце; везде видел толпы народа; но даже и при появлении короля у окна в Тюльери едва слабый «Vive le roi» услышали мы в разных пунктах сада, вероятно, наемными радующимися уставленного. В письме к Карамзину описал я мое здешнее житье-бытье: вытребуй, если желаешь, и прочти; повторять не хочется. Мы, то-есть, брат Николай и я осматриваем все и проводим все утро большею частию в местах ужаса и страдания. Редко удается отдохнуть, например, на кладбище Лашеза, где возвышаются кипарисы и памятники маршалам или скромные урны над современниками Лудвига XIV и славы его. Население кладбища не уступает парижскому; все усеяно гробами, а гробы – цветами и гирляндами: прекрасный обычай, который нам перенять трудно. На сих днях начну ходить в Palais de Justice слушать адвокатов и судей и учиться практической юриспруденции. Сегодня был там в первый раз, по не пустили в Уголовный суд, ибо судили за прелюбодеяние и, следовательно, не публично; но я видел отправляемых в загородные тюрьмы преступников: их сажают в фуры на рессорах и запирают, без цепей, с одним проводником. Тюрьмы, впрочем, немного лучше наших: богадельни и больницы под смлтрением орденских женщин («Soeur de la charité», «Les visitandiues», «Les filles de St.-Thomas») прекрасны. Все чисто и человеколюбиво. Часто, очень часто думаю о тебе и желаю, чтобы ты попал сюда, то-есть, не в тюрьму, а в Париж, хотя, впрочем, неимоверная рассеянность вряд ли бы даже и тебе понравилась. Без плана занятий здесь ничего не увидишь порядочно и не узнаешь Парижа. Это – малый мир, и одна часть света часто не знает о другой. Тальма, Тальма! Вот твое наслаждение! Но и он часто слишком играет в пиесах Soumet и Arnault; сегодня – в «Fille d'honneur»; но я зван к переводчику Шекспира – Гизо, коего и жена автор, на вечер и увижу там в хозяине дома бедность и благородство души. Русских мало вижу; с С. П. Свечиной, уехавшей до января в деревню, переписываюсь. Она приезжала сюда для меня недели на две и возвратилась к madame Ségur. Вероятно, вместо Англии, с братом Николаем я поеду в Италию к Сергею, ибо чувствую, что я еще не созрел для Англии, а в Италии нужны только глаза, воспоминания и Винкельман. Григорий Гагарин приглашает меня жить с себе (жена его уехала в Сиэнну), но я буду жить с братом Сергеем, на сих днях из Лозанны в Париж отправившимся- Из Италии – опять сюда и потом, уже соединившись в южной Франции с обоими братьями, в Англию.

697.
Тургенев князю Вяземскому.

20/8-го ноября 1825 г., после обеда. [Париж].

По приглашению Жюльена, мы были в годичном собрании Филотехнического общества. Секретарь оного, Villeneuve, прочел историю прошедшего года, которая могла бы быть короче. С утомительною подробностию исчислял он труды каждого члена Общества, между коими есть уже и умершие, не только труды но и надежды; например, желая уколоть Монморанси, который занял, вопреки справедливости, академические кресла, над чем все газеты смеются, секретарь сказал об одном из синих сочленов: «Он бы занял место в Академии, если бы Монморанси не предупредил его»; объявил о путешествии в Италию Лавинья и об издании графом Орловым басен Крылова и пр. Я почти ничего не удержал из его отчета, кроме того, что ос сказал о моральном характере Гельвеция. «Ses actions avaient refuté son livre», и стихи Жюльена:

 
Le pouvoir absolu n'est jamais légitime.
 

Febré читал три басни: «La girouette et le paratonnerre», «Le menteur et le faux monnayeur» и «L'ignorance conduite par l'habitude, ou Les deux vieilles». Две последние очень замысловаты и хорошо написаны. Японский самодержец из двух преступников, из коих он может простить только одному, прощает не лгуну, а делателю фальшивой монеты; ибо лгун-ласкатель искажает нравственность людей и особенно царей, между тем, как другой лишает их только того, что легко приобресть можно. Мысль напоминает басню Крылова о Вольтере.

 
Courtisans, n'allez pas à la cour de Japon,
 

кончит автор. Басня о кривой и слепой старухе – самая либеральная; и кривая представляет собою тех, кто преследует всякое новое открытие, новое усовершенствование старых метод, как она мешает слепой старухе прозреть с помощию искусного оператора. Французы на словах иногда очень либеральничают, но хвастают еще больше. Не раз слышали мы в этом заседание, что Франция à la tête de la civilisation! Где же Англия? Lenoir, gardien des tombeaux de St.-Dénis, où les pierres sont des souvenirs et le marbre de l'histoire, читал описание египетских древностей, недавно привезенных сюда par m-r Passalaqua. Я еще не успел видеть сии древности, хотя они, как уверяют, очень примечательны. Naudet читал элегию «Le dissipateur mourant», гладкими, но не резкими стихами писанную, и один только я запомнил:

 
Sur cette terre de passage je fus riche un moment;
 

виноват, вспомнил и другой:

 
Seul au monde – il est temps d'en sortir.
 

Президент общества, de-Ladoucette, хотел прочесть две басни, но не успел. За то Naudet прочел свой «Le Cerf aux abois et le Juge du village». Деревенскому судье предлагают наказать того, который смеется над его глупостью, а он возражает: «Если мы так строги будем к тем,

 
qui dénoncent nos sottises,
Nous, comment nous punira-t-on?
 

Bouilly, автор детских сказок, которого книги и в Москве во всех лавках, прочел длинную сказку о царевиче Богдане (Dieudonné), которого он воспитывает. Длина и плоскость сказки напомнили мне чтение в некотором царстве, к некотором государстве и в некоторой Императорской Публичной Библиотеке. Она войдет во вторую часть, то-есть, сказка, а не библиотека, des «Contes aux enfants de France». Баюкает он славно. Villeneuve прочел заключение похвального слова его недавно от оспы умершему Ласепеду, которое также напомнило мне некоторую Российскую Академию. Примечательнейшее в жизни и в смерти его то, что, когда Ласепед был академиком, у него было три рубашки; а когда его сделали президентом, то он сшил себе еще три. Сим заключил автор панегирик и доказал, что предок его был родственник славному другу бедных, St.-Vincent de Paul. М-r Vienuet прочел песнь из «Филиппиды», поэмы в стихах. Ни хорошо, ни худо, но есть описание сражений и пожара блистательное. Сбирались читать главу из романа, но время не позволило, и принялись за музыку, от которой я, однако ж ушел в Palais Royal обедать.

Спросите у Ив. Ив. Дмитриева, какой портрет ему нужен? Я бы постарался прислать, хотя возможность отправления и редко случается. Здесь беспрестанно выходят новые портреты: теперь в моде гантского депутата. Поздравьте вдовушку-невесту, если дело уже в шляпе, да, пожалуйста, пишите ко мне чаще. Если случай будет, то пришлю вам и продолжение процесса contre le «Constitutionnel» и другой contre le «Courrier», который, как полагают, не так легко отшутится. Я сдружился с адвокатами, подписался на их газету. Между ними есть возникающие таланты; но они дети в сравнении с английскими говорунами.