Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1824-1836

768.
Князь Вяземский Тургеневу.

27-го июля. [Петербург].

Вот что было уже отпечатано из твоих писем и что еще готовилось. Пересмотри, вымарай, переправь и возврати все скорее с прочими письмами и с перепискою Вальтера Скотта Гёте или прямо ко мне в Москву, или Пушкину в Петербург, адресуя в дом Баташева, у Гагаринской пристани. Эк тебя дернуло в Симбирск! Не мог дождаться меня. Будто нет еще много времени впереди до зимы! Я непременно буду в Москву к 7-му августа на месяц, а может быть и более. Мейендорфша говорит, что Бутовский – набитый дурак; что она, например, спросит у него про что-нибудь: «Comment cela vous а-t-il plu?» – Молчит. Она заговорит с другими про другое и через десять минут слышит от него: «Assez». Я передам бумаги его и его самого наблюдателям, когда буду в Москве. Он был бы хорош разве только для доставления новых книг, но станет-ли доставлять? Если доставлял бы натурою, то хорошо, а неравно будет присылать свое пищеварение, то куда с ним деваться? Денег же Пушкин давать много не станет, да и не может; следовательно, пользы ему будет мало. Отвечай ему, что до будущего года, то-есть, до осадки «Современника» на каком-нибудь прочном основании, Пушкин ни в какие обязательства входить не может. Теперь у меня только твой Miguet и отчеты de la justice criminelle; последних пересылать, кажется, не к чему, тем более, что жениха Ольденбургского здесь нет, и ему теперь не до них. А Mignet привезу с собою, если не будет до меня оказии. Барант и прочие французы отложили на время свой отъезд в Москву и в Нижний. Вероятно, ожидают курьера вследствие следствий следствия над Алибо. Ох, уж эти французы! И себе, и другим все пакостят! Впрочем, и ярмонка, вероятно, не продолжится долее обыкновенного, в ожидании государя, который, как слышно, едет отсюда 7-го. Жуковского здесь еще нет; он, вероятно, приедет до отъезда царя. Кланяйся поэту Языкову и благодари его за яблоки. Обнимаю.

769.
Тургенев князю Вяземскому.

6-го октября 1836 г. Москва.

Я здесь со вчера. Пакет с изодранными романами и с классическою книгою – выпискою Mignet, которую твое варварство называет дрянью, получил, но многого не получил. Досадно! Поищи кой-чего еще в своем омуте. Да где же «Мильтон?» Мой Арженитипов давно тоскует по нем. Получил и пакет с рукописями из Парижа. Разве не было и письма? Обними и Жуковского, и своих, то-есть, тех, коих мне обнять позволяется. Я доволен своей поездкою. Много начал и надеюсь хорошо кончить. Жил с каторжными больше, нежели кто приговаривает на каторгу, и слава Богу! Нельзя ли при досуге понаведаться у Лонгинова о письме моем, которое сегодня посылаю? Получил ли из Тургенева мою парижскую рукопись? Что скажешь о ней и что с ней сделаете? Разве Жуковский решился не писать никогда со мне? Отвечай на последнее письмо. Оторви и отошли к Татаринову. Где твои приморские? Еще и Норова не видал. Привез обратно твои письма и стихи. Много интересного в этой котомке. Издам в Париже или в Лейпциге.

Приписка А. Я. Булгакова.

Этот ветренник ввалился ко мне, завладел всем у меня: столом, пером, бумагою, чернилами, временем и начал писать, Твое письмо ко мне от 2-го утащил с собою, съевши предварительно грушу, лежавшую у меня на столе. Quelle activité prodigieuse et inutile! Завтра буду тебе отвечать, а покуда вот пакет от Демида. Обнимаю.

770.
Тургенев князю Вяземскому.

14-го октября 1836 г. Москва.

В числе посланных в последнее время из Парижа книг были четыре тонкия in-folio, в синей бумажке, на английском языке, об исправлении уголовных законов и другие рапорты Законодательной коммиссии, кой я намеревался представить князю Александру Николаевичу для Юридического института, а другой экземпляр (их было два) сохранить для себя. Это редкость и в Англии и дана мне англинским Сперанским. Теперь я хочу заняться письмом в князю, присовокупя к сему и другие приношения, уже полученные, но сих книг нет. Пожалуйста, поищи у себя! Булгаков прислал мне в чемодане несколько книг и брошюр, но англинских не было. Сия неисправность мешает мне приняться за дело. Очень досадно!

Вчера сидел вечер у князя Четвертинского и расспрашивал о вас. Дней через десять они совсем переезжают сюда. Не видаешь ли Петра Михайловича Языкова? Будет ли он сюда? Брат ничего не пишет оттого, что ожидает его возврата и своего отъезда в Симбирск.

Лёв-Веймар вчера был еще здесь, следовательно, ты успеешь отдать ему письмо мое или поручить его Андрюше и испросить позволение переслать через него термоламу для Клары. Не прислать ли ее?

низко кланяюсь дамам, сожительницам твоим, и радуюсь сердечно, что северной купальнице лучше. Скажи слова два о приезжих с Нордерсе. Точно ли помогло море? Простите! Не знаю, когда удастся приехать к вам: прежде ли, или гораздо после нового года? Я должен соображаться с симбирским главным делом, коего последний акт должен разыграться в здешнем Опекунском совете.

Брат собрал в своем саду винограда на 650 бутылок белого легкого вина и Chasselas-Fontainebleau на еду до зимы. Только basse-cour его поражен в курах: они умирают, только не со смеху, а от какого-то поветрия.

Суматоха в Португалии, и в Гишпании понизила наши фонды, и мы, капиталисты, проклинаем ваше беспутное либеральство. Правда ли, что Жуковский – помещик в Курляндии? Спасибо, что за ум взялся.

На обороте: Его сиятельству князю П. А. Вяземскому. В С.-Петербурге. В Департамент внешней торговли.

771.
Тургенев князю Вяземскому.

18-го октября 1836 г. Вечер. [Москва].

Вчера поздно получил письмо твое от 12-го октября со вторым нумером «Современника» и не успел отвечать. Завтра рано еду в острог, на Воробьевы горы, и должен заготовить ответ с вечера. Сейчас возвратился от Пашковых, куда заглянул на минуту, чтобы устроить поручение твое по книгам Козлова. Поместил уже пять экземпляров по 10 рублей ассигнациями и надеюсь разместить и остальные, всего 14, ибо 15-й, кажется, два экземпляра одной части. Я видел их у Норова и поручаю ему отправить их завтра к Пашковым, а сам во вторник свезу к Орлову, Раевскому, Киндяковым. Деньги перешлю немедленно. Жаль, что у меня теперь нет готовых в Петербурге; иначе, ты мог получить их от Татаринова. Я устрою это дни в два или три.

Для твоего альманаха я дам все, что ты возьмешь. Выбирай сам. Между тем я поручил Свербееву, который просматривает и читает теперь мои бумаги (дипломатические etc.), отобрать для тебя то, что удобонапечатано быть может. Он думает – Меньшикова, ибо другие депеши и статьи весьма затруднительны. Я полагал бы поместит в твою «Старину» и литературную мистификацию времен Екатерины I или Анны над Хвостовым того времени, а для «Новизны» возьми письмо Вальтера Скотта к Гёте и слова два о кабинете Гёте, мною описанном; но работать мне самому некогда: хлопот много, да я опять как-то и сам одурел в Москве. Ни к чему не позывает; хандры нет, а одеревенелость ко всему. Свербеева родила сына, я мужу досуг избирать, но он во всем находит ценсурное затруднение. Иван Иванович Дмитриев еще не читал письма твоего; вероятно, не откажет выписками из записок; но как же мне из слов его составлять повесть о Карамзине? Не лучше ли прямо списать из его записок его рассказ о Карамзине?

Здесь большие толки о статье Чаадаева; ожидают грозы от вас, по авось ответы патриотов спасут ценсора.

Что же ты не прислал второго нумера «Современника»? Я не получал его. За что разжаловала меня современница? Разве я чем либо прослужился?

Ожидаю книг моих с нетерпением. Чаадаев не возвратил еще «Dominicale»; у Норова нет ничего, а от Булгакова получил, что прислал, и ошибкою в Симбирск послал и роман князю Федору Гагарину, который выпишу оттуда и ему доставлю. Твои бумаги в некотором порядке, но я так завален ими и всякой всячиной, что отобрать трудно не напечатанное; да я же и не знаю, что известно публике и что нет; а не худо бы из прозы твоей взять кое-что. Есть послания примечательные, но они и по предмету, и по адресу непозволительны. Помнишь ли «Послание из Варшавы в Петербург по случаю табатерки»? Поблагодари великую княгиню за добрую память. Если она говорила о статье Ганца (описание салона Гекамье, переведенного и на русский с французского, но без упоминания обо мне, как о прописном), то это берлинский профессор Ганц, коего книга: «История наследственного права» обнимает всю историю средних веков и могла бы осветить и ум Цаадаева. Мы с ним у ней встречались и в разных салонах Парижа, а в Берлоне слушал я его исторические лекции и бражничал у него с знаменитым, уже усопшим философом Гегелем, коего он ученик, наперсник, товарищ, комментатор и издатель. Другой Ганц был двусмысленным журналистом и анти-либералом в Риме; но мы не сходились, а только встречались.

Завтра прочту любопытную критику на Шатобрианова «Мильтона» в английском «Athenaeum»: досталось приятелю! Присылай его и другие книги скорее, да уведомь, как доставлены? От неполучения первого пакета брат ничего не посылал после. Досадно на вас. Где «История Франции» Michelet, в двух in 8®, с надписью автора?

«Барклай» – прелесть! От Лобанова я ничего иного и не ожидал, особливо со времен всех оподляющего Уварова. Спасибо за скромный ответ, по сила в самом воздержании. Найду ли я сотрудников для обозрения моих историческо-дипломатических материалов в Петербурге? Здесь решительно не на кого положиться. У вас люд нужный, должностной; здесь все люд пустой, обещающий и не исполняющий обещания. Не съехать ли нам вместе в Мариенбад и на месте вспомнить двух милых для меня усопших: Сережу и Жуковского? Да нет! Далеко от Веймара и Стутгарда и не по дороге в Champrosay! Лучше освежиться братским вином, чем богемскими водами! Да что же у тебя за болесть? Пожалуйста, скажи обстоятельнее. В Стутгарде я должен быть в конце сентября, по обещанию; не знаю еще, как все уладить. Путешествие утомительно: я ежедневно это чувствую, особливо на пути из Старой Конюшенной к Чистым Прудам.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербурге.

772.
Князь Вяземский Тургеневу.

23-го октября. [Петербург].

Вот еще твоя книга. Других нет, других нет, других нет! Слышишь ли, что нет, нет, нет! Говорю тебе нет голосом Литты, чтобы убедить тебя. Ведь много присланных тобою книг передано мною Татаринову: справься у него. Давай Меньшикова, давай Вальтера Скотта в письме его и в кабинете, дай себя на судне, если хочешь! Милости просим! За все буду благодарен. О ценсуре заранее думать нечего: «Довлеет дневи злоба его». Здешние ценсоры еще, слава Богу, белены не объелись, как ваши. Впрочем, для исторических документов, в случае сомнения, есть высшая. управа. Для печатания твоих документов -здесь, вероятно, найдутся люди. Есть, например, Краевский, сотрудник Сербиновича в «Журнале министерства Просвещения». Во всяком случае должно представить твое собрание здесь и получить на печатание его высшее разрешение. Следовательно, приезжай и привози.

Поздравь Свербееву от меня. Кланяйся всему женскому причету. Бравурша ожидает письма от тебя. Она рядом живет со мною, но вижу ее весьма редко. Проси для меня стихов от Языкова, Боратынского, Хомякова. Буду сам писать к ним с нижайшею просьбою, но ты предвари. У вас ли графиня Ростопчина? Проси и от неё стихов коленопреклоненно. Не совестно ли ей метать свой бисер в свиной хлев Сенковского?

Прости! Видел Льва, но не видал еще львицы Веймарской. Лев что-то осовел. По моему, он сделал дурачество, а я не понимаю его. Разве в самом деле влюбился без ума? Жуковского не вижу. Они в Царском Селе, вероятно, до 7-го ноября. Кулик-Голицын, муж Адели Строгоновой, умер в Париже. Я и сам не знаю, как прошел твой Шатобриан. Из денег, что выручишь за Козлова, купи для себя Шатобриана, а я здесь свои выдам. Мейендорфша не берет твоей посылки: боится французской таможни и того, что твой подарок назначен кому-нибудь au sixième.

773.
Тургенев князю Вяземскому.

24-го октября 1836 г. Москва.

Павлов просил меня доставить тебе для «Старины и Новизны» его романс, не пропущенный здешнею ценсурою за что-то небесное. Он просит напечатать и выноску о сочинителе музыки.

Вчера сидел у меня все утро (я болен) И. И. Дмитриев и взял для прочтения литературную мистификацию 1726 г. из моих рукописей, Увидим, понравится ли ему? Во всяком случае нужно сократить ее. Ввечеру Свербеев, Орлов, Чаадаев спорили у меня так, что голова моя, и без того опустевшая, сильнее разболелась. Что же ты ни слова о статье Чаадаева? Боратынский пишет опровержение. Здесь остервенение продолжается, и паче молва бывает. Чаадаев сам против себя пишет и отвечает себе языком и мнениями Орлова. Увидим, будет ли ему такой же успех в…; но чтобы и мне не провраться с больной головой моей! Чаадаев обещал мне письмо к Бравуре, которое пошлю чрез тебя. Скажи ей, что я нездоров и телом, и духом, и что лучшее лекарство было бы письмо от неё, на которое буду отвечать по старому, ибо все люблю ее по старому.

На обороте: Князю Вяземскому.

774.
Тургенев князю Вяземскому.

26-го октября 1886 г. Москва.

Третьего дня я получил письмо твое с парижскими приложениями, от Засецкого присланными. Это продолжение академических курсов, коих первые лекции я привез с собою или переслал сюда. С досадою смотрю на эту новую присылку, ибо не нахожу тех тетрадей, в двух экземплярах, с коим нужно присоединить новополученные. Не найдутся ли некоторые у вас, например, лекции Лерминье, Géruzez, Rossi? Как больно видеть это следствие вашей непростительной небрежности! Да и читать нечего. Экземпляра Мильтона не покупай: у меня уже был здесь другой; но пришли мне облитый маслом, особливо, если на нем надпись Шатобриана. Также Michelct «Histoire de France» и прочее. Англинских юридических книг не мог отыскать, но они, кажется, были уже здесь; за то отыскал в своем портфельном хаосе снимки с реймских: Евангелия славянского и со слов о великой княжне Анне Ярославне. Неимоверно обрадовался находке.

Письмо твое о письме многим чрезвычайно поправилось; я читал его и Чаадаеву, который называет тебя русским отпечатком ХVIII столетия; я выражаю мысль его по своему, и мне многое в нем понравилось; но с досадою увидел я после святой терпимости – равнодушие. Ты все этим изгадил, ибо терпимость есть фенелоновская добродетель, а равнодушие – ад эгоиста. Ежедневно, с утра до шумного вечера, (который проводят у меня в сильном и громогласном споре Чаадаев, Орлов, Свербеев, Павлов и прочие), оглашаем я прениями собственными и сообщаемыми из других салонов об этой филиппике. Я еще не очень здоров и не буду повторять все, что слышу, но вот ответ репрезентанта XVIII столетия в России – И. И. Дмитриева, коему вчера сообщил я твои письма (от 12-го и 19-го октября): «С большою благодарностию возвращаю вашему превосходительству две грамотки нашего умницы. Жаль только, что по связному почерку его – бегло, вопреки моему нетерпению, и даже не все мог разобрать. Но очень разобрал и понял, что зрелость духовная, то-есть, ум и душа есть терпимость или равнодушие. Эта мысль заставила меня улыбнуться от удовольствия. Я очень люблю Вяземского, а прочтя это, как будто с ним сроднился и полюбил еще более». Вот как отозвалось в душе доброго эгоиста твое падение с терпимости на равнодушие! Это торжество для Чаадаева! Но твоя мысль ясно отсвечивается во всей фразе твоей и явно противоречит ей твоя не у места поставленная амплификация выражений: равнодушие!

Посылая к Ивану Ивановичу записки твои, я напомнил ему опять о просьбе твоей для твоего альманаха, но он ни слова в ответ на это. Вероятно, приедет сказать на словах то, что намерен сделать для тебя или отказать.

Вчера, перебирая бумаги, я нашел книгу с 386-ю письмами и записками Н. М. Карамзина ко мне, которую я везде вожу с собою. Мне пришло на мысль напечатать сии письма и записки особо: в них из эпохи 1803-1809 годов много любопытного и в отношении к российской истории, а для меня и в последних все важно и свято; во мне разгорелась в чистое пламя любви к нему непотухавшая никогда искра в сердце. Испроси заранее позволение у Екатерины Андреевны, а я сам ей говорить о сем буду. Нужны будут от издателя или от меня комментарии, но и в сих комментариях может быть интерес для публики. Есть строки прекрасные, как душа его. Тебе из этого собрания ничего не дам; разве ты напиши сам статью об этих письмах, прочитав их, для своей книжки. Успею ли я написать с милою барошнею в Париж и прислать в тебе письмо? Если нет, то отдай ей хоть письмо мое к брату, к тебе для Лёв-Веймара посланное. Уехали ли они? А жаль, что Клара будет без термоламского сарафана! Скажи графине Хрептович, урожденной Нессельроде, что я весьма сожалею, что болезнь помешала мне видеть ее у князя Гагарина; что мне бы хотелось расспросить ее о Свечиной огорченной кончиной нашей милой Надины Сегюр; что я прошу передать ей мою душевную и благодарную в ней привязанность. Если же ты не в связях с графиней Хрептович, то передай ей все это чрез князя Ивана Сергеевича Гагарина. Спроси его: правда ли, что путешественник Норов писал к здешнему домоседу Норову, что Шеллинг не будет издавать своей книги; он обещал сообщить ему и причины; я что-то этому не верю, ибо имел от Шеллинга в Париже другие вести. Cette lumière du monde ne doit pas disparaître sans l'avoir éclairé.

Вот два письмеца и к «красавице с раздумьем на лице». Мое написано вслед за Ч[аадаевым]. Передай ей оба поскорее и доставь ответы.

Помешали писать. Отвечай мне по пунктам. Обними Жуковского. Я все хлопочу о его protégé полицейском; но успех труден там, где публично говорят, не возбуждая ни в ком негодования: «На восьмидесятых розгах признался».

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому.

775.
Тургенев князю Вяземскому.

28-го октября 1836 г. [Москва].

Вчера к ночи получил письмо твое с историческим конгрессом. Поручения все исполню, как скоро выезжать буду. Графини Ростопчиной здесь еще нет. Прочих увижу и предварю: вероятно, никто не откажет. А Michelet, Nodier и все, чего не упомню? Следовательно, не-нет! В Michelet – статья об Архиве Королевском. Для сей статьи я его выслал сюда из Парижа, ибо она мне нужна. Здесь его нет и в лавках. (За Шатобриана денег не надо: ты – скотина!). Что же ты ни слова об участи «Телескопа» и… Он запрещен, Болдырев отрешен от ценсуры, и велено явиться к государю для объяснения.

На запрос в письме о Брав[уре] ответ послан третьего дня.

Жаль Куличка! Я с ним роспил бутылочку шампанского на булеваре за обедом, за несколько дней до моего отъезда. Жаль графа С[троганова] и жену его. Напрасно и просил Мейендорфшу о термоламе. Муж зажурил бы ее, не за sixième, mais pour le premier. Он в Лондоне бывал у нас ежедневно и говаривал (слова его): «Qu'il faut être un»…. чтобы отказаться от знакомства; а в Париже совсем иное, в виду…»^[8]. За то и у него нога моя не была; но ноги и сердце и полуголовы часто у милой баронессы. Напиши чрез нее к Бутовскому, в ответ на его предложение, и уведомь что ты напишешь. Она несправедлива к нему за его нефэшионэбельность.

Где Боби Потоцкая? Шувалова, сестра её? Где твоя Шувалова, которая никогда моей не будет?

Спасибо за уведомление о способных сотрудниках в историческом деле.

776.
Тургенев князю Вяземскому.

28-го октября. Москва.

Оправдание Лашмана меня оживило. Я приехал на почту, чтобы послать в Симбирск уведомление; он в тюремной больнице.

Я привез из Симбирска отрывок из записок Ростопчина: «Последний день царствования Екатерины II и первый день Павла I». Довольно любопытно, но не очень, и кажется, à quelques personnalités près, удобопечатаемо. Хочешь ли? «Un coup de lorgnette» его – у меня в подмосковной трудно добыть.

Приписка А. Я. Булгакова.

«Coup de lorgnette» оригинальный, рукопись графа, у меня взял Глинка Сергей: тогда и зачитал. У меня кипа писем и всякой всячины его руки, но в подмосковной, куда я, однако же, посылаю нарочного, ибо нужно мне иметь и все томы братниных писем, ибо занимаюсь его биографиею для «Энциклопедического лексикона». Граф написал жизнь свою в XVI главах, во всякой главе строчек по шести и не более десяти. Очень остро, так, как и все, истекавшее из его пера. Хочешь и это? Ты на манер разбойников говоришь мне: «Ей, мусье, пошарь у себя в карманах!» M-r le voleur, ma bource et ma vie sont à vos ordres. Тургенев читал мне мнение твое о Чаадаевской статье: и просто, и убедительно, и справедливо. Обнимаю!