Муха шатун. Сборник рассказов

Из-под печки вылез рыжий взъерошенный кот. Вместо правой задней ноги был протез.

– Что ж ты, старый изверг, делаешь, для равновесия и коту ногу оторвал?

– Не, это тот же медведь. Злопамятный попался, собака Пржевальского. Ложку дёгтя ему

в ухо. – Дед яростно забарабанил по клавиатуре. – Тебе-то чего надо, вафля с ушами?

– Внучку свою отдай.

Старик замер.

– Что?

– Так уговаривались, когда мы с твоим прадедом дуб сажали. Вот расписка, кровью.

Дед, громко сопя, долго читал. Наконец сложил листок и сказал:

– Согласен.

Я не ожидал такого легкого согласия. Правда, видно было, что старик слегка не в себе. Ну да ладно…

– Где она?

– Сейчас вернётся, она в библиотеке работает. Библиотекарем.

– Странно, что не забойщиком скота.

– Точно, кипятильник тебе в холодильник.

Где-то в подвале заухала сова. Дед напрягся.

Кот с воплями полез на чердак.

– Что случилось? Внучка идёт?

– Нет, медведь…

Последовала нелепая пауза.

– И чё?

Ну, я и кот ему уже не интересны…

– Да что ты гонишь, старый!!!

В узкое окошко заглянула мохнатая морда:

– Что козявки, не ждали?

Дед вскочил и попёр стол к двери:

– Помогай, карантин тебе в село!

Вместе мы забаррикадировали дверь и стали ждать. Медведь ходил вокруг дома и пел Интернационал.

Вдруг всё стихло, а потом заскрипела крыша. Сверху рухнул кот и заметался по хате. Потом театрально схватился за сердце, проковылял не сколько шагов, жалобно стуча протезом, и рухнул возле печки.

Из чердачного люка кряхтя вылез медведь. По-хозяйски залез в буфет и вытащил какой-то замызганный туесок. Дед застонал, а кот медленно пополз под печку.

– Ну, что у нас тут? – Медведь засунул нос в посудину и обстоятельно вдохнул. – Кокаин!!! А где мёд?

– Это обезболивающее, у меня назначение врача есть, – дед вытащил из шапки пачку долларов и справку. – А мёд кончился.

– Почему война не мёд?.. – Медведь полез под печку, оттуда завыло.

Я решил по-тихому слинять, фиг с ней, с внучкой. Не стоит она откушенной ноги. Только стол надо отодвинуть, а он тяжелый, зараза. Дед на мои намеки никак не реагировал, а пытался поглубже засунуть в шапку доллары.

Тут медведь вытащил за хвост кота и сказал:

– О, Нео. Как ты постарел…

Кот очень талантливо изображал дохлое животное. Миша отложил симулянта и стал шариться дальше. Наконец добыл драный лапоть и впал в уныние.

– Жизнь несправедлива и цинична, как и этот лапоть. Кстати, дед, кто этот живчик?

– Да так, припёрся, самкин сын.

– Так, так, и ноги все целы.

Я решил перейти в наступление.

– Как и у вас, Михайло Потапыч. А Потапыч – это фамилия или отчество?

– Звание, – Медведь встал и пошёл ко мне.

Я вытащил кастет и закрылся дедом. Тут в подвале заухала сова.

– Внучка идёт, – сказал дед. Медведь молча полез под печку.

Я, дед и стол отлетели к стене. Дверь отворилась и в хату вковыляла внучка. Я видел ядерный взрыв. нет, не такой уж он и страшный… Даже милый, теплый такой… А внучка не очень, я б её тоже отдал, и приплатил бы ещё. Много.

Надо расписку уничтожить, но старик был уже вне досягаемости.

– Что тут происходит? – внучка сняла шапку и тряхнула паклей колючих волос. – Почему медведь дома?

– Приблудился, гроб новогодний, – дед наконец очухался. – Вот, внучка, за тобой пришли.

Я сделал умное лицо:

– В связи со сложившимися обстоятельствами, я не могу этого сделать. Звёзды сдвинулись и сферы вселенной разошлись, я это вижу в ауре земли и полёте насекомых. В общем, я пошел, привет коту.

– Нет уж, я ждала, – внучка загородила дверь. – Надо, так надо. Прощай дедушка.

– Слава богу… То есть: горе то какое. – И повернувшись ко мне. – Пусть земля тебе будет пухом.

Внучка с горящими глазами хромала всё ближе, я с ужасом увидел, что её правая нога медвежья…

– Вот я развернусь, уж я сотрясу этот мир, и всё будет по-моему! Все узнают Изольду Ва-

лерьяновну Каплан!!!

– А лучше – по надписи на надгробии, – подал голос медведь.

– Что ты сказал!!!

– Ничего, медведи вообще не разговаривают.

– И не будут… Никто ничего не скажет без моего позволения, ибо…

Я выбил дверь ногой.

– Миша, корчуй дуб, я её задержу.

Миша пыхтя выбежал во двор, а внучка кинулась на меня. После секунд борьбы я лежал на полу придавленный страшной ногой. Стекляш ки бездушных глаз кололи моё лицо.

– Ну?!

– А вот ноги иногда и брить надо, – прохрипел я.

Тут подкрался дед и высыпал на свою кровинушку содержимое туеска. Та зачихала, но всетаки вытащила кремневый пистолет и взвела курок. В это время во дворе рухнул дуб.

Внучка отсалютовала и низверглась на пол, где и превратилась в прекрасную девушку с добрыми глазами.

– Я так долга спала…

Я поднялся и протянул ей руку.

– Пойдём.

– Э-э-э, нет, – влез дед, – на каком основании?

– Расписка.

– Где, не помню. И, главное, дуб уже не растёт. Нету больше договоренности. Спасибо, что зашёл, до свидания.

И я вышел. Во дворе медведь упаковывал бензопилу.

– Так ты его пилой?

– Я чё – совсем дурак голыми лапами на эту дуру. Ладно, бывай.

И, напевая весёлый мотив, бурый укосолапил к лесному массиву. У калитки на резной скамейки курил мятую самокрутку кот Нео. Я сел рядом и тяжело вздохнул. Кот стряхнул пепел и, плюнув сквозь зубы, спросил:

– Что, из-за внучки переживаешь?

– Нет. Думаю, ведь и мой где-то дуб растет…

– Да-а, у всех нас растет дуб, и мы его дадим.

Где-то заухала сова…

ЛЕГЕНДА НИЖНЕЙ ЛУНЫ

Когда великий дикобраз почесался, из его шкуры выпал весь наш мир. А когда великий дикобраз громко на него чихнул, мир заселили разные диковинные растения и животные. И только человек не желал появляться. Ему было неприятно, что его создаст какой-то там дикобраз. Поэтому он подождал, пока великий не уйдет по своим великим делам, и тогда родился, сразу же объявив себя венцом творения. Человеку было одиноко, и он создал себе мужчину, который впоследствии сбежал с какой-то смазливой обезьяной. Но это было уже не важно. Прошло много лет, мир плотно заселился людьми и мужчинами, которые всё так же предпочитали нормальным людям обезьян. Не мудрено, что человечество наконец обиделось и пожало валось нижней луне, которая ходит по воде, не колыхая её. А луна ответила, что все обезьяны – это тоже люди, только молодые и глупые. Потом, через годы, они тоже станут человеками и придут к ней жаловаться по тому же поводу. Только не утешило это жалобщиков, и прокляли они мужчин. С тех пор оные стали глупы, некрасивы и заносчивы. И перестали нравиться обезьянам, ну а уж людям – тем более. Так и живем, аки паразиты какие или трутни несчастные.

Батюшка великий дикобраз, за всех братьев мужчин своих прошу, пусть люди исчезнут, а обезьяны нас вновь полюбят. А глупыми и некрасивыми можешь нас оставить, нас это почти не напрягает. Со временем нам и обезьяны не нужны становятся, но иногда одиноко бывает, холодно. А своё мы отработаем, найдём смысл существования тебя и вселенной, свой же всё-таки уже нашли. Ну пока, а то человек надсмотрщик идёт, щас опять куда-то погонят. Вообще, часто они гонят… Ну всё, писать оканчиваю, надеюсь, письмо дойдет, уж нижняя луна-то не подведёт. С уважением, мужчина № К453У 17Т.

МУХА-ШАТУН

Стоял поздний декабрь. То есть, как стоял, так и лежал. Лежал жирными сугробами под стенами серых домов, лежал толстым слоем на сгорбленных крышах, лежал холодом и тоской на душе. В такое время неохота веселиться, но приятно размышлять о чём-то. Особенно с некоторым количеством пива и ненавязчивым товарищем, что я и делал в этот вечер в общежитии. Разговор наш тёк медленно, под аккомпанемент мерно завывающей вьюги. И было хорошо, не напряжно. Создавался контраст между холодом улицы, жаркой комнатой, прохладным пивом и теплыми мыслями.

Наконец я решил покурить, товарищ мой не имел такой привычки и предпочёл поглазеть в окно на заснеженный пейзаж. Я вышел в коридор и зажёг сигарету. На этом этаже, в отличие от других, пол почему-то был не деревянный, а из плит с мраморной крошкой, и по нему я в своих сандалиях на толстой подошве мог ходить почти бесшумно. Наслаждаясь скрытностью, я прошёл по коридору из конца в конец, прислушиваясь к жизни за дверями, за большинством из которых была тишина, но вот за одной – точно пьют, слышен какой-то спор. За другой девичий смех, а здесь кто-то учится играть на гитаре. Вот здесь недвусмысленное поскрипывание кровати. С некоторым налётом зависти я поспешил дальше. Ещё за одной звенит посуда. А тут ругаются, как бы до драки не дошло, а то опять ужесточат пропускной режим и девчонку не провести. А за этой дверью живёт писатель, и шум из-за неё, будто двигают тяжелый комод, причём со всем содержимым.