Жить сигарете осталось от силы минуту. Я решил не дожидаться, сделать еще затяжку и идти пить пиво, как почувствовал что-то на тыльной стороне ладони. Это была средних размеров муха.

Она не улетела от обычного движения, которым сгоняют подобное насекомое, когда я замахнулся, чтобы прихлопнуть муху другой рукой, оставив сигарету в зубах. Табачный дым попал в глаза, остановив удар, и тут я понял: муха в декабре – это не просто муха, а муха-шатун. Стало немного страшно, вдруг она прыгнет на шею и высосет всю кровь. Но муха лишь чуть-чуть проползла и вновь сидела не двигаясь. Не потирая лапки, не двигая мерзким хоботком. Я понял: она просто грелась. Что ж, можно было её прихлопнуть, прижечь сигаретой или даже слизнуть и съесть. Но я ещё немного посмотрел на неё и скинул на пол. Захлопывая за собой дверь, я услышал надрывное жужжание, но не остановился.

Засыпай, муха, или умри, а меня ждет пиво.

Через два года мой взвод попал в засаду. Я стонал в глубокой воронке и слушал звуки стихающего боя. Рядом умирал ещё один солдат. Но как-то неспокойно. Всё дергался и ругался. Через пелену угасающего сознания стало слышно, что тот матерится на мух, которые облепляли его. А я видел на себе только одну муху, сидевшую не двигаясь на тыльной стороне ладони. Потом она взлетела и хлопнула дверью…

Я проснулся от радостного возгласа вернувшегося товарища:

– Представляешь, сейчас в туалете вот такую здоровую муху прихлопнул.

– Ну, ты герой…

НЕ ПОКОЙ

Не покой… не сон… не что… Как двоякость смысла – раздваивается существование. В одном месте ты ужен, но в другом ты чужой. А место-то одно, хотя и большое. А я как книга – невзрачная обложка, потертая. Не от того, что меня много раз перечитывали, а от того, что часто перекладывали с места на место. Текст во мне скучный, напечатан мелко и с ошибками. Некоторые страницы выдраны, неаккуратно, с оставшимися клочками. Вот на одном осталось слово «страх». Остальное оторвано, а страх остался. А вот слово «друг». И тоже больше ничего нет, но и друга почему-то нет… Вот самая любимая страница, здесь много клочков со словами. «Честь», «обещания», «обязанность»… Интересно, что они означают? Ведь что подставишь, то и будет… Будет… А вот «любовь». Здесь вырвано бережно и ещё много места осталось. Аккуратно… Смотрю и ищу, где написан автор мой, но там заклеено бумажкой с надписью: «Общая библиотека».

Тоскливо как-то, и страшно… Может, вырвать «страх»? Но страшно обрывать… Тс-с-с… Не привлекать внимание. Вдруг книга не понравится, и начнут драть страницы, переписывать строки, вставлять закладки… Или вообще кинут в печку, но это в лучшем случае. Я одного знал, он в туалете свои дни закончил. Перечитали его пару раз и пустили по назначению. А я схоронюсь, есть у меня одна страничка, на ней всего-то два слова, но я их никому не покажу, они мои, я их сам написал. Сам. И ещё напишу, если страх отпустит. Холодно… Вон они, в ярких обложках, тиражами идут. А вот книжка-малышка пробежала. Обложка мягкая, сама тонкая. Но и у неё есть заветная строчка… Вижу толстый свод законов, главное не прикоснуться, краска у него свежая. Вдруг оставлю отпечаток, и не разберешь потом, что своё, а что его… Что осталось? Надежда – увидит автор, в каком состоянии живу, и заберёт к себе. Перепишет набело и обложку новую, красивую даст. Вот. А пока смотрю на Библию и думаю: какой хороший человек был бы…

ЛУЧШЕЕ РАЗУМНОЕ ОРУЖИЕ

Аудитории и коридоры института были пусты, только где-то вдалеке, в конференц-зале, слышался восторженный голос докладчика. Алексей шел прочь, от этого гнусного голоса, монотонно бьющего по голове и глазам. Похмелье было не то чтобы сильным, но достаточным, чтобы внести некоторый дискомфорт в это позднее унылое утро.

Алексей Бобров был уже давно неприлично богат и так же неприлично одинок. В поисках друзей он шатался по совершенно разным местам и поил совершенно разных людей. Вот и вчера он забрёл в этот пыльный институт, с кем-то пил, с кем-то пел, с кем-то целовался, но проснулся совершенно один, под столом в кабинете физики. Оставалось только выйти из этого гнетущего здания и как нибудь похмелиться.

Проковыляв сеть душных и безликих коридоров, он упёрся в мощные стальные двери грузового лифта. На все нажатия кнопок лифт требовал какой-то спецдопуск. Недавно Алексей за приличную сумму сделал себе магнитный пропускотмычку, чтобы везде ходить без лишней бюрократии. Правда, пользоваться приходилось им нечасто, и он не знал, где тот лежит. Бобров уже собирался уйти прочь от упрямого лифта, когда в кармане, среди пробок от пива и водки, под смятой пачкой сигарет нащупал искомый предмет.

Лифт исследовал карточку, похрюкал и неохотно открыл двери, поздоровавшись с каким то президентом.

Ехать пришлось долго, смущало отсутствие внутри кабины каких-либо кнопок с номерами этажей и раздражал металлический голос, вещавший о технике безопасности при биологической угрозе. Тупые все-таки у студентов приколы.

Наконец лифт открылся и Алексей вышей в просторнейшее помещение с маленьким банкетным столиком посередине.

«Опять не туда попал», – печально подумал он, сглотнув. На столике что-то вяло мерцало.

«Может, вода?» – он понял, что хочет пить, и пошел на мерцание.

К сожалению, на столике мерцал маленький кубик-рубик и переливался всеми цветами обычной радуги. Попытку изучить вещь деталь но прервал вкрадчивый голос со всех сторон:

– Не трогайте, пожалуйста.

– Кто здесь?

– Вообще-то, только вы.

– А кто говорит?

– С вами говорит прототип искусственного разума «Человек-два». Но, так как главный элемент моей сущности находится на глубине сто двадцать пять метров от данного помещения, то можно считать, что здесь находитесь только вы.

– Ой, загрузил, так загрузил. Ты комп, что ли?

– Данное определение не совсем точно. В составные моей сущности входят некоторые компьютерные цепи, но они составляют только следующий процент…

– Не надо, скучно и пить хочется.

– Секунду.

На столике из ниоткуда появился бокал с бесцветной жидкостью. Алексей понюхал его и залпом осушил. В теле стало хорошо, в голове наступила легкая эйфория.

– Вот с мебелью у тебя явно напряг…

– Секундочку.

Сзади человека возникло кресло, в которое тот не преминул плюхнуться и развалиться.

– Покурить бы еще.

– К сожалению, курить в демонстрационном зале нельзя, но в качестве альтернативы могу предложить ароматический кальян.

– А, давай. На безрыбье и рак отшельник.

Появился кальян.

– Сервис у тебя… хороший в общем. Сколько это всё вот вместе стоит?

– На моё создание потрачено в общей сложности пятьсот пятьдесят семь триллионов га-

лактических кредитов.

– Блин, круто, в каждую комнату я себе такое позволить не смогу…

– Площадь воздействия моих сенсоров, производственных ячеек и телепортационных узлов предполагает площадь в двести квадратных километров. В милях это…

– Э-э-э, хватит. Это как раз площадь моего любимого острова в Средиземном океане. Кому тут заплатить за тебя надо?

– Я существую в единственном экземпляре и являюсь собственностью правительства.

Кстати, вы являетесь моим первым клиентом, господин президент.

– Президент? А что: у нас демократия, любой дурак может стать президентом. А с моими деньгами и вообще дебил. Только вряд ли мне это прибавит друзей. Сейчас хоть врагов нет…

– А террористы?

– Я им плачу за безопасность.

– Это аморально.

– Ага, я еще плачу комитету по борьбе с терроризмом и фонду жертвам террористов. По моему, это меньшее, что я могу позволить себе в обмен на спокойную жизнь.

– И ваша жизнь так хороша, чтобы идти на такие поступки?

– Она не хороша, но она спокойна. И угроза для меня: только я и Бог.

– Насчет вас ясно: цирроз печени или горячая ванна с бритвой. Но Бог – это сам по себе парадокс. Если вы придерживаетесь теории судьбы…

– Судьбы?.. Это в смысле – кому утонуть, тот не сгорит? Это фигня. Да, законы вселенной непоколебимы, но между ними есть щели. Всегда есть исключения из правил.

– Не могу согласиться, и не могу опровергнуть.

– Да, без бутылки не разберешься. А давай бахнем?

– Я не предназначен для таких операций.

– Ты ж сам сказал, что не компьютер. Значит, придумай, как там сенсоры настроить, и проецируйся сюда с бухлом.