Читать книгу: «Пуля Тамизье», страница 4

Глава восьмая. Поцелуй селитры

Поцелуй селитры

Январь 1855 года. Севастополь. Передовая.

– Мишель, что вы творите? – процедил Некрасов, обернувшись. Его ладонь непроизвольно легла на рукоять сабли. – На что вам штуцер?

– Утиная охота! – хохотнул адъютант, делая вид, будто не замечает тревогу майора.

– Какая к чёрту охота?! – Некрасов шагнул вперёд, его голос потрескивал, как хворост в костре. Околыш фуражки взмок от пота.

– Какая-какая… обыкновенная! Пиф-паф, – ухмыляясь, Мишель протянул оружие графу Бестужеву-Рюмину. – Пожалуйте, ваше сиятельство, сюда – на охотничий номер. Да-да, к амбразурке. Вот так-с. Видите там, у англичан, что-то бликует? Это, изволите ли знать, полевой телескоп. Для корректировки артиллерии. Ну что, граф, покажем любителям ростбифа, кто здесь мужчина с ружьём, а кто пустобрёх?

Прежде чем майор Некрасов успел вмешаться, Мишель с такой решимостью сунул винтовку в руки графа, что тот принужден был отступить на два шага и сомкнуть пальцы на ореховом цевье.

Некрасову почудилось, что на утомлённом жизнью лице графа мелькнула лукавая улыбка.

– Ты, Саш, словно Давид, одним выстрелом взбудоражишь весь английский лагерь, – Гуров с притворным восхищением взглянул на петербуржца. – Совершишь прямо-таки библейский подвиг!..

– Не только совершу,—заявил Бестужев, выпятив грудь, – но, что в тысячу раз важнее, воспою его…

Он картинно поправил манжету.

Некрасов скрипнул зубами, в Мишеля впился яростный взгляд. В сравнении с ним штык турецкого зуава мог показаться детской игрушкой.

Ай да Гуров, ай да сукин сын! Бросил зерна в плодородную почву…

Не нужно быть гением, чтобы прочитать мысли на лице графа. Никто на всём белом свете, включая полковника Хрусталёва, Тотлебена и самого государя-императора, не имеет права насмехаться над его стремлением войти в историю. Сиятельство готов на любой риск. Невзирая на последствия! А действительно, что с того, если британская батарея даст ответный залп… Какой пустяк! Граф выстрелит, даже если для этого придётся спровоцировать вражеский огонь на весь Севастополь.

В наступившей тишине Некрасов отчётливо слышал собственное дыхание. Теснота блиндажа навалилась на него с новой силой. В голове гремел набат.

Здесь небезопасно!

Здесь небезопасно!

Словно в подтверждение этой мысли, взгляд майора нашёл пулевое отверстие, на которое пять минут назад указал Уткин. Рядом, если как следует приглядеться, кто-то гвоздём вывел: «На златом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич…». Буквы были неровными и какими-то мелкими. Детскими, что ли?

Некрасова замутило.

Очевидно, кто-то из офицеров, коротая в блиндаже минуты обстрела, превратил одно из несущих брёвен в школьную доску. Тщетная попытка очутиться дома. Иллюзия мира…

Уткин чиркнул серником, закурил. Он передвинулся так, чтобы заслонить собой считалочку. Некрасов невольно улыбнулся. Ясно. Автор защищает творение, словно цесарка птенцов.

– Послушайте, граф, – сказал Виталий Сергеевич, взяв себя в руки. – Вы серьёзно хотите стрелять? Бросьте. К лицу ли вам?

– Почему нет, дорогой Виталь?

Некрасов осторожно пошёл в атаку. Нужно бить поэта оружием хитрована Мишеля.

– Здесь всякий знает, что снайперский огонь – дело недостойное джентльмена. Тем более, когда речь идёт о столь сиятельной и утончённой особе…

Бестужев-Рюмин махнул рукой, не отрываясь от штуцера. Ответил как бы нехотя, но краем глаза внимательно следил, произведёт ли сказанное эффект:

– Честь офицера – миф. Здесь выживают крысы. Не бритт, не галл, я – скиф. Себе воздвигли мы пустые парадисы…

Виталий Сергеевич утратил остатки самообладания. Любимые строки отца. Господи! Наждачная бумага по голому телу и та не причинила бы столько боли.

Метнув взгляд на Уткина (дескать, будьте очевидцем), майор по-бычьи наклонил голову и вцепился в ружьё. Коль нельзя достучаться до гласа рассудка, следует применить иные меры. Что будет дальше – плевать! Главное – уберечь одного осла от козней другого.

Граф оказался ловчее.

Он легко выкрутил кисть Некрасова и дёрнул оружие на себя. По глиняному полу покатилась пустая бутылка шампанского.

– Что вы себе позволяете, господин писарь!

На щеках и шее Некрасова вспыхнули пятна.

– О! Самую малость… Я лишь следую регламенту безопасности. Не хочу, чтобы вы, ваше сиятельство, сложили здесь свою поэтическую голову. А заодно наши, куда более прозаические.

– Полно, братец, – поморщился Мишель, водрузив ладонь на плечо друга. – Сейчас Сашка влупит один маленький заряд в проклятый английский телескоп, и станем пить «Вдову Клико». У меня в запасе ещё одна бутылка. Ну? Давайте прямо из горлышка… за грядущие медали и ордена! Вот только ослепим их и без того слепое начальство… Держите, граф.

– Оставь, Мишель, пей сам, – голос Бестужева-Рюмина звенел булатом. – И, ради Бога, не вмешивайся. Я разберусь.

Уткин тоже отмахнулся от бутылки с неуместно вычурной этикеткой, скрежетнул зубами. Что за безобразная сцена! Он выудил из кисета новую порцию табака.

Гуров так и застыл с пробкой в руке. Граф медленно повернулся.

– Все эти ваши уставы, регламенты… Разве они не душат в нас человека? Вы, Некрасов, боитесь жизни. Посмотрите правде в глаза.

– Очень может быть, – согласился Виталий Сергеевич. – Так вы не откажетесь от своего намерения?

– Нет.

– Прекрасно. Валяйте. Но имейте в виду, я вынужден буду доложить обо всём полковнику Хрусталёву. Штабс-ротмистр, прошу предоставить реляцию также и вас.

Уткин не ответил. Он смотрел в амбразуру и всё больше хмурился. Проклятый телескоп уделял их блиндажу слишком много внимания. В воздухе пахло грозой.

Бестужев-Рюмин вскинул тонкую бровь. Его пальцы добела сжались на штуцере.

– Как угодно, майор. Ваше право. Однако позвольте и мне воспользоваться своим. Я пришлю вам секундантов.

Поклонившись, Некрасов упрямо щёлкнул каблуками. Вперёд, мол, не стесняйтесь.

Мишель, как ни в чём не бывало, протянул ладонь к штуцеру.

– Дай заряжу, Саш. Смотри, какая красота: пуля тамизье. Не слыхал-с? Мощнейшая и точнейшая штука. Вот так! А теперь стреляй. Покажи, что мы, русские, тоже цивилизованная нация. Пользуемся передовыми технологиями, а не березовыми дубинами.

– Господа, как закончите – следуйте за мной в траншею, – сказал Некрасов и повернулся было к выходу, но Уткин удержал его за локоть. Голос штабс-ротмистра перешел в сдавленный шёпот:

– Ваше благородие, если начнётся – бегите. Саблю подхватите за ножны возле гарды. Многим жизнь спасло.

Эта сцена многократно возникала в памяти Виталия Сергеевича, и всякий раз он ловил себя на мысли: что заставило его вздрогнуть – выстрел штуцера или нежданный, полный отчаяния совет?

Много лет спустя, коротая долгие ночи, он так и не нашёл ответ на этот вопрос. Несомненно, война – это бесконечный лабиринт, где каждый поворот кажется знакомым, но, вопреки замыслу инженера-творца, приводит не к выходу, а к новым ранам: тела – от пуль, души – от выбора, который не оставляет места прежнему «я».

Гуров и Бестужев-Рюмин выкатились из блиндажа, словно гимназисты, постучавшиеся в кабинет директора и давшие дёру… На лицах улыбки, глаза блестят. Видно, озорство удалось, и телескоп на английских позициях приказал долго жить.

Граф шагнул к Некрасову, протянул едва початую бутылку «Вдовы Клико». За его спиной Мишель с довольным видом перезаряжал штуцер, нарезное дуло курилось дымком. Кажется, петербуржец сказал что-то примирительное, но слов было не разобрать.

В ушах нарастал до боли знакомый свист. Артиллерийский залп…

– Граф! В укрытие! – проревел Виталий Сергеевич, и в его глазах промелькнуло нечто такое, что заставило поэта ужаснуться. – Граф, скорее… – А в следующее мгновение мир раскололся на до и после.

В момент взрыва Некрасов почувствовал на лице обжигающий ураган, горячие брызги с терпким, едва уловимым ароматом груши. Что это, чёрт возьми? Кровь? Нет… Шампанское. В конце концов, так ли различается взрыв снаряда и праздничной бутылки? И то, и другое приносит забвение.

Придя в сознание, Виталий Сергеевич понял, что сидит, привалившись спиной к земляному валу траншеи.

В лицо озабоченно заглядывал Мишель. Кажется, почти не пострадавший – если не считать земли в волосах и опаленных усов.

– Фух, братец, напугал. Я уж думал, ангелы перевели тебя в небесный эскадрон. Жив? Руки-ноги целы?..

– Кажется, да…

Покачнувшись, Некрасов позволил приятелю поставить себя на ноги. Чёрные от копоти и грязи ладони обхватили пульсирующую голову. В ушах грохотали тысячи полковых барабанов.

– А где?..

И тут он увидел.

Тело Поэта лежало в бордовой хляби на дне траншеи. В правом виске зияла дыра от пули, левого просто не было, как и верхней части черепа.

– Скорее, братец! Уходим, пока эти сызнова не накрыли! – Мишель с опаской взглянул на небо, опустил глаза на покойника. – Сашку уже не спасти… Благородный человек, застрелился, чтобы нас не замедлить. Ишь, ему разворотило ноги? Куда бы мы с ним. Ей-Богу, герой! Я бы так не смог.

Некрасов икнул. В голове сам собой зазвучал тихий голос медсестры, что ещё вчера успокаивала какого-то Митеньку. Просила не трогать покрытый черными пятнами живот. Дескать, они всё одно не сотрутся – это пороховой ожог.

Пороховой ожог. Пороховой ожог.

Что это значит?.. Зачем сейчас?

Ик…

Для чего?

Ик…

Порох, как известно, состоит из древесного угля, серы и калиевой селитры. Нет. Не то… Боже, в голову лезет какая-то чепуха! Контузия что ли?..

– Уходим, братец! Здесь нельзя задерживаться, – голос Мишеля окутывал, словно одеялом, подчинял своей воле. – Не смотри на графа, Виталь, не смотри. Не надо тебе.

«Нет… нет…» – прошептал майор, чувствуя холодный пот на спине. Вот в чём дело! Он наконец сообразил! Рана Бестужева-Рюмина была слишком чистой, без порохового ожога – таких не бывает от выстрела в упор.

И в этот миг майор услышал то, чего боялся больше всего – свист нового снаряда. Этот звук растворился в эхе последнего продекламированного графом стихотворения, что метрономом отщелкивалось в сознании.

«Честь офицера – миф. Здесь выживают крысы. Не бритт, не галл, я – скиф. Себе воздвигли мы пустые парадисы…»

Ноги окоченели, упрямо отказывались повиноваться. Вперёд! Вперёд!..

В ушах все еще звучал голос Мишеля, но теперь он казался чужим и далеким, будто доносился через милю. Словно Гуров кричал в рупор откуда-то издалека. С позиций проклятых англичан… «Я больше не знаю, кто здесь враг», – устало подумал Некрасов.

Ик…

Нужно идти. В штаб. К Хрусталёву. Как можно скорее обо всём ему доложи…