Читать книгу: «История одного философа», страница 3

– Проклятый стук колёс…

Снова сплюнул, а потом продолжил громче, уже повернувшись ко мне:

– Это сначала он убаюкивает, а затем начинает сводить с ума, уже со второго круга – не хуже любой другой дьявольской машины для пыток. Однажды за мной подсела девушка, кажется, то было на седьмом круге. Сначала всхлипывала себе тихо, а позже разразилась, часто произнося имя – не знаю сына ли, мужа. Вскоре спрыгнула, конечно, не выдержала. Но для меня то было как снизошедшая свыше благодать, как будто кто-то сжалился надо мной и наградил, неведомо за что, возможностью ненадолго отдохнуть от этого жуткого, проникающего в самое нутро, и тлеющего, как ноющее сердце в момент наивысшего отчаяния, – безнадёжного механического стука.

На первых порах спасала одна встреча, ещё на первом круге. Тогда после неё я даже держался какое-то время, надеялся и не понимал до конца, в какое пекло меня занесло.

Мы подъехали к заставе, и он замолчал. Постовой внимательно посмотрел на дрезину, затем показал жестом, чтобы мы проезжали без остановки. Мы все ещё находились в свете фонаря, мой сосед снова уставился в пустоту, а я пристально смотрел на него.

– Расскажи! – неожиданно громко сказал я.

В этот момент машинист обернулся в нашу сторону. Сосед, очнувшись, показал рукой, чтобы я замолчал, и, когда машинист отвернулся, подсел ко мне ближе.

– Видишь как насторожился? – говорил он, поглядывая из-за плеча на машиниста. – Здесь не принято разговаривать, тем более о таких вещах.

Он достал папиросы, и мы закурив, молча ехали до тех пор, пока снова не погрузились во мрак, тогда он тихо продолжил:

– Как я уже сказал, то был первый круг, и начался он для меня сразу после заставы. За ней освободилось два места. И я запрыгнул на тоже место, как и сейчас, а на то, где сидишь ты, запрыгнул другой, я прозвал его Философ. Кстати, на идею о кругах навёл меня тоже он, сказав, что думается ему, что нельзя сойти там, где не уготовано, и проехать туда, куда не предназначено, каждому, говорит, по багажу его. Вот и едем мы все – каждый со своим, и томимся, кому сколько назначено.

Тогда, незадолго до второго круга, разговорились мы с ним.

Он снова оглянулся на машиниста. В этом, конечно, не было смысла, ведь мы уже снова находились в глубоком мраке.

– Ну, если хочешь, тогда слушай. Не перебивай.

– Продолжай, не перебью, – едва не шёпотом произнёс я, чтобы снова не навлечь на себя подозрений.

– Тот Философ, как я его прозвал, был немногословен, впрочем, не более других, но, в отличие от всех нас, не чувствовалось в нём никакого беспокойства. Обладал он такой особой аурой, понимаешь, есть такие люди: вроде молчат, а всё пространство вокруг наполняется заразительным спокойствием и уверенностью. Долго мы ехали, вечность целую кажется, и однажды не выдержал я – тут уж либо с дрезины прыгать, либо говорить, иначе сам понимаешь. А он, как будто услышав мои мысли, произнёс: «Говори, не держи». И я рассказал, рассказал всё, что душу тяготило, здесь ведь только начать, понимаешь же… А он долго, внимательно слушал и не перебивал, и не просто так, как одолжение делал, – а я чувствовал, что слушал с участием, словно сам переживал всё в себе. Когда я закончил, вроде легче стало ненадолго, в тоже время совестно за то, здесь ведь так не принято, понимаешь…