Читать книгу: «Викарий из Векфильда. Перевод Алексея Козлова», страница 4

Глава IX

Появление на просцениуме двух знатных дам. Кажется, что роскошный наряд всегда свидетельствует о превосходном воспитании

Не успел мистер Берчелл откланяться, а София согласилась потанцевать со священником, как мои малыши выбежали сообщить нам, что пришёл сквайр с целой толпой гостей. Вернувшись, мы застали нашего хозяина в обществе парочки молодых джентльменов и двух богато одетых молодых дам, которых он представил как очень знатных городских модниц. Так получилось, что для всей компании у нас не хватило стульев, но мистер Торнхилл тут же предложил, чтобы каждый джентльмен сидел на коленях у дамы. Я решительно воспротивился этому, несмотря на неодобрительный взгляд моей жены. Всвязи в этим Мозеса отправили к сеседям одолжить пару стульев, а поскольку нам катастрофически не хватало дам, которые могли бы составить компанию на деревенских танцах, двое джентльменов отправились с ним на поиски пары партнерш. Стулья и партнеры ждать себя не заставили и скоро появились. Джентльмены вернулись с румяными, как спелые яблоки, дочками моего соседа Флэмборо, щеголявшими красными пучками на макушке, однако на это неприглядное обстоятельство никто не обратил внимания. Хотя обе мисс Флэмборо считались лучшими танцовщицами в приходе и в совершенстве знали джигу и хоровод, они были совершенными профанами в деревенских танцах. Поначалу это привело нас в замешательство, однако, после небольшой толчеи, наступлений на мозоли и толчков и веселых столкновений, они, наконец, приспособились, и всё пошло как по маслу. Наш оркестр состоял из двух скрипок, свирели и барабана.

Ярко светила Луна, мистер Торнхилл и моя старшая дочь вели бал, к великому удовольствию зрителей; соседи, услышав, что происходит, столпились вокруг нас. Моя девочка двигалась с такой грацией и живостью, что моя жена не могла не обнаружить гордости в своем сердце, заверив меня, что, хотя малышка делала это так ловко, все движения были украдены у неё самой. Горожанки из кожи вон лезли, чтобы быть такими же непринужденными и ловкими, но безуспешно. Они плавали, нежились, замирали и резвились; но все это было коту под хвост, совсем не то, что у моей дочки. Зрители единогласно признали, что это было божественно, один лишь сосед Флэмборо заметил, облизываясь, что ноги мисс Ливи, казалось, так же легко двигались в такт музыке, как и её эхо. После того, как танцы продолжались около часа, две дамы, опасаясь простудиться, решили прервать бал. Одна из них, как мне показалось, выразила свои чувства по этому поводу в очень грубой, пошлой и даже площадной форме, когда заметила:

«Клянусь живым джинго, я вся взмокла от пота!».

Когда мы вернулись домой, нас ждал изысканный холодный ужин, который мистер Торнхилл распорядился принести с собой. Разговор на сей раз был более сдержан, чем раньше. Две дамы совсем задвинули моих девочек в тень, ибо не говорили ни о чём, кроме светской жизни и светского общества, а также о других модных темах, таких как картины с видами на горы, вкусы знати, Шекспир и музыкальные бокалы. Правда, раз или два они с наилучшими намереньями ощутимо оскорбили нас, принявшись грязно ругаться и хохотать, но это показалось мне самым верным признаком их высокого социального статуса (хотя с тех пор мне постоянно твердили, что ругательства и мат совершенно вышли из моды). Однако их роскошные наряды скрывали грубость их речи и делали простительными любые манеры. Я вообще думаю, что было бы хорошо, чтобы большинство женщина вообще не умело говорить и постоянно держало бы свои рты закрытыми.

Мои дочки, казалось, смотрели на этих прекрасных небожительниц с откровенным восхищением и завистью, а то, что казалось неправильным, ещё более возносило их и объяснялось уникально-первоклассным воспитанием. Но снисходительность дам по-прежнему превосходила все остальные их достоинства. Одна из них заметила, что, если бы мисс Оливия побольше повидала мир, это значительно улучшило бы её ауру и статус На что другая добавила, что всего одна зима, проведенная в городе, сделала бы её маленькую Софию совсем другой, много лучше. Моя жена горячо поддакивала, вероятно не слишком вслушиваясь в слова, и одобрила и то, и другое, добавив, что ничего так горячо не желает, как привести своих дочерей в порядок хотя бы раз в течение зимы. На это я не мог не ответить, что их воспитание и так превосходит всё остальное, а эта чрезмерная и малопредставимая в наших условиях утонченность преподнесла бы их бедность только ещё более смехотворной и привила бы им вкус к удовольствиям, на которые им лучше даже не покушаться…

– А какими удовольствиями? – воскликнул мистер Торнхилл, – Разве они не заслуживают обладать всем лучшим в мире, ведь в их власти дать столь много? Что касается меня, – продолжал он, – то моё состояние довольно велико, и поскольку это так и есть, любовь, свобода и удовольствия – вот мои принципы, но будь я проклят, если половина моего состояния сможет доставить удовольствие моей очаровательной Оливии, она должна получить его всё! И единственное одолжение, о котором я попросил бы в ответ, – это присоединиться к моему благотворительному фонду!

Я не такой уж профан в этом мире, чтобы не понимать, что такие речи – лишь модный метод скрыть наглость самого низкого пошиба, но я сделал великое усилие, чтобы подавить свое негодование.

– Сэр, – воскликнул я, – семья, которую вы сейчас удостаиваете своим обществом, воспитана в таком же высоком чувстве чести, как и вы! Любые попытки ущемить это чувство могут иметь очень опасные последствия! Честь, сэр, в настоящее время – наше единственное достояние, и с этим последним сокровищем мы должны быть особенно осторожны!

Вскоре я пожалел о своей горячности, с которой произнес эти слова, когда молодой джентльмен, пожав мне руку, поклялся, что одобряет мой дух, хотя и не одобряет моих подозрений.

– Что касается вашего теперешнего намёка, – продолжал он, – то, уверяю вас, ничто не было так далеко от моих намерений, как подобная мысль. Нет, как бы это ни было заманчиво, добродетель, способная выдерживать настоящую, долгую и нудную осаду, мне не по вкусу, это моветон, и все мои любовные похождения должны завершаться решающим ударом!

Обе дамы, которые делали вид, что ничего не знают об остальном, были, по-видимому, крайне недовольны этим последним проявлением вольности и завели очень осторожный и серьезный разговор о добродетели, к которому вскоре присоединились моя жена, капеллан и я. Разговор дошёл до того, что самого сквайра в конце концов заставили исповедаться в грехе, предавшись чувству сожаления о своих прежних излишествах. Мы говорили о чистых радостях воздержания и о том, что разум освещет Солнце, не омраченное чувством вины. Я был очень доволен, что мои малышки не ложились спать дольше обычного, и ведя приятные беседы, получали наставление от такого количества опытных наставников. Мистер Торнхилл пошёл даже дальше меня и спросил, не возражаю ли я против того, чтобы помолиться. Я с радостью принял это предложение, и, таким образом, вечер прошел самым приятнейшим образом, пока, наконец, компания не стала подумывать о возвращении восвояси. Дамы, казалось, страшно не хотели расставаться с моими дочерьми, к которым они стали внезапно питать особую привязанность, и присоединились к просьбе доставить им удовольствие побыть в их обществе дома. Сквайр поддержал это предложение, а моя жена присоединилась к его просьбам. Девочки тоже смотрели на меня так, словно хотели уйти. В полном замешательстве я придумал две или три отговорки, (я бы даже рискнул назвать их отмазами) которые мои дочери с такой же готовностью отвергли, так что в конце концов я был вынужден дать категорический отказ, на что весь последующий день мы не получали ничего, кроме угрюмых, косых взглядов и коротких, резких отказов.

Глава X

Семья старается держать нос морковкой и сравняться с теми, кто выше её по положению. Несчастны бедняки, которые пытаются казаться преуспевающими богачами

Скоро я стал замечать, что все мои долгие и мучительные лекции о воздержании, простоте и удовлетворённой бедности почти полностью игнорируются. Знаки внимания, которые в последнее время расточали нам те, кто был много выше нас по положению, пробудили во мне гордыню, которую я усыпил, так и не избавившись от неё. Наши подоконники снова, как и прежде, были захламлены средствами для умывания шеи и лица. Теперь мы стали бояться Солнца, как непримиримого врага белизны кожи, а огня из очага – как источник порчи цвета лица. Моя жена наконец заметила, что слишком ранний подъём вредит глазам её дочерей, что от работы после обеда у них краснеют носы, и убедила меня, что руки никогда не выглядят такими белыми, как когда они ничего не делают и висят плетьми. Таким образом, вместо того чтобы штопать рваные рубашки Джорджа, мы теперь делали их заново, перешивая старые ткани из марли или обрабатывая кетгутом. Бедные мисс Флэмборо, обе их бывшие весёлые спутницы, теперь были отвергнуты, как ничтожные хабалки, и весь разговор шёл о светской жизни и светском обществе, о картинах, вкусах, Шекспире и музыкальных бокалах. Но мы вполне могли бы вынести всё это, если бы как-то раз не пришла цыганка-гадалка, чтобы возвысить нас до подлинного совершенства. Не успела появиться эта смуглая сивилла, как мои девочки бросились ко мне просить по шиллингу, чтобы я украсил её руку серебром. По правде говоря, я устал быть всегда мудрым и не мог не удовлетворить их просьбу, потому что мне, как хорошему отцу, нравилось видеть их счастливыми. Я дал каждой из них по шиллингу, хотя, к чести семьи, следует заметить, что сами они никогда не оставались без денег, поскольку моя жена всегда щедро давала им по гинее, чтобы они держали гинею в кармане; но со строгим наказом никогда не менять её. После того, как они на некоторое время уединились с гадалкой, по их сияющим глазам, их ошалелым взглядам, когда они вернулись, я понял, что им было обещано нечто совершенно грандиозное.

– Ну, девочки мои, как у вас дела? Скажи мне, Ливи, предсказательница наговорила тебе хоть на ломаный грош?

– Как бы не так, папуля! – говорит моя девочка, – Я думаю, она имеет дело по крайней мере с нечистой силой, минуту назад она решительно заявила, что я выйду замуж за сквайра «меньше чем через год»!

– Ну, Софи, дитятко моё, – говорю я, – и какой же у тебя будет муж?

– Сэр! – отвечает она, – У меня будет в мужьях лорд и это вскоре после того, как моя сестра выйдет замуж за сквайра!

– Как? – воскликнул я, – И это всё, что вам скинут с небес за целых два шиллинга? Только лорд и всего лишь сквайр за два шиллинга! Глупышки, я мог бы пообещать вам принца и набоба и за половину этих денег!

Однако это их любопытство имело очень серьёзные последствия: мы начали думать, что созданы звёздами для чего-то исключительно возвышенного, и уже предвкушали свое будущее величие. Тысячу раз было замечено, и я должен повторить это ещё раз, что часы, которые мы проводим в предвкушении счастливых перспективых, гораздо приятнее тех, что уже увенчаны сладкими плодами. В первом случае мы готовим блюдо по своему вкусу, во втором – сама Природа готовит его за нас. Невозможно повторить череду приятных грёз, которые мы вызвали для своего развлечения.

Мы считали, что наше благосостояние снова растёт, как на дрожжах, и, поскольку весь приход утверждал, что сквайр влюблён в мою дочь, она действительно была влюблена в него, потому что они убедили её в этой страсти. В этот приятный промежуток времени моей жене снились самые счастливые сны на свете. И она старалась рассказывать нам о них каждое божье утро с большой торжественностью и точностью. Однажды ночью ей приснился гнилой гроб и скрещенные кости – знак неминуемо приближающейся свадьбы. В другой раз она ей представилось, что карманы её дочерей набиты фартингами, а это верный признак того, что вскоре они будут набиты золотом. У самих девушек появились свои особые приметы. Они чувствовали странные поцелуи на своих губах, видели кольца в свечном дыму, кошельки, отскакивающие от огня, и чудные любовные узелки, упрятанные на дне каждой чайной чашки.

Ближе к концу недели мы получили открытку от городских дам, в которой они с наилучшими пожеланиями выражали надежду увидеть всю нашу семью в церкви на следующее воскресенье. Из-за этого всё субботнее утро я мог наблюдать, как моя жена и дочери тесно кучкуются друг с другом, переглядываются да перешёптываются, и время от времени бросают на меня взгляды, свидетельствующие о скрытом заговоре. Честно говоря, у меня были сильные подозрения, что назавтра готовится какая-то абсурдная авантюра, которая должна была прозвучать с блеском и помпой. Вечером они вели себя, как обычно, но моя жена взялась вести осаду. После чая, когда я, казалось, был в приподнятом настроении, она начала издалека:

– Мне кажется, Чарльз, дорогой мой, завтра у нас в церкви соберутся все сливки общества!

– Возможно, так и будет, дорогая моя, – ответила я, – хотя тебе не стоит беспокоиться, тебя скорее должно беспокоить, будет ли проповедь или нет!

– Именно этого я и жду! – ответила она. – Но я думаю, мой дорогой, что мы должны появиться там как можно более пристойно, потому что кто знает, что может случиться?

– Ваши предосторожности, – ответил я, – заслуживают самой высокой оценки! Достойное поведение и внешний вид в церкви – вот что меня восхищает больше всего! Мы должны быть набожными и смиренными, веселыми и безмятежными, не так ли?

– О, да! – воскликнула она, – Я знаю это, но я имею в виду, что мы должны прийти туда как можно более подобающим образом, а не так, как эти оборванцы вокруг нас!

– Ты совершенно права, моя дорогая, – ответил я, – и я собирался сделать тебе то же самое предложение. Лучше всего прийти туда как можно раньше, чтобы успеть поразмыслить осущем перед началом службы!

– Фу, Чарльз, – перебила она, – все это очень верно, но этоне то, что я хотела бы видеть… Я имею в виду, что мы должны пойти туда с достоинством. Ты знаешь, что церковь находится в двух милях отсюда, и я протестую, мне не нравится видеть, как мои дочери плетутся к своей скамье, раскрасневшиеся от ходьбы, и смотрят на весь мир так, словно они победили в забеге в халатах! Итак, мой дорогой, мое предложение таково: вот две наши пахотные лошади – жеребёнок, который служит нашей семье уже девять лет, и его компаньон Ежевика, которые за прошедший месяц почти ничего не сделали. Они оба растолстели и обленились. Почему бы им не сделать что-то так же хорошо, как нам? И позволь мне сказать тебе, что, когда Моисей их немного подстрижёт, они будут выглядеть вполне сносно!

На это предложение я возразил, что пешая прогулка была бы в двадцать раз более благородным занятием, чем такое жалкое средство передвижения, поскольку Ежевика косоглазый, а Жеребёнку нужен хвост, я привёл веский довод, что их никогда не привязывали к поводьям, но они знают сотню ужасных трюков и ужимок, а у нас только одно седло и заднее сиденье во всём доме. Однако все эти возражения были сразу отринуты, так что я был вынужден подчиниться. На следующее утро я заметил, что они были весьма заняты сбором ресурсов, которые могли понадобиться для экспедиции; но так как я понял, что это займёт много времени, я зашёл в церковь раньше, и они пообещали вскоре последовать за мной. Я прождал около часа в читальном зале, ожидая их прихода; но, не обнаружив, что они пришли, как ожидалось, я был вынужден начать и прочёл службу, не без некоторого беспокойства, обнаружив, что они отсутствуют.

Когда все было закончено, моё подозрение только усилилось, а семья так и не появилась. Поэтому я пошёл обратно конным путем, который составлял пять миль в окружности, хотя пешком было всего две, и, когда прошёл примерно половину пути домой, увидел кавалькаду, со скоростью каварерийской черепахи двигавшуюся к церкви – мой сын, моя жена и двое малышей восседали на одной лошади, а на другой – две мои дочери. Я спросил, в чём причина их задержки, но, судя по их виду, вскоре понял, что в дороге они столкнулись с тысячью мелких неприятностей. Сначала лошади отказывались трогаться с места, пока мистер Берчелл не стал настолько любезен, что прогнал их вперёд примерно на двести ярдов своей дубинкой. Затем ремни заднего сиденья моей жены порвались, и они были вынуждены остановиться, чтобы починить их, прежде чем продолжить путь. После этого одной из лошадей взбрело в голову остановиться, и ни удары, ни уговоры не могли заставить её двигаться дальше. Я нашёл их, когда они только оправлялись от этой печальной оказии; но, видя, что всё в порядке, признаюсь, их нынешнее унижение не слишком огорчило меня, поскольку это дало бы мне много возможностей для будущего триумфа и научило бы моих дочерей большему смирению.

Глава XI

Семья по-прежнему полна решимости высоко держать планку и нос по ветру

На следующий день, в канун Рождества, нас пригласили в компанию пожарить орешки и подшутить над соседом Фламборо. Наши недавние унижения немного смирили нас, иначе, вероятно, мы с презрением отвергли бы такое приглашение; однако мы позволили себе быть счастливыми и теперь. Гусь и клецки, приготовленные нашим честным соседом, были великолепны, а рулет из баранины, даже по мнению моей жены, которая была большим знатоком, оказался превосходен. Правда, его манера рассказывать истории была не столь изысканной. Россказни его были слишком длинными, и очень скучными, и сочредотачивались исключительно на нём самом и его персоне, и мы уже раз десять смеялись над ними, однако были достаточно любезны, чтобы посмеяться над ними ещё раз.

Мистер Берчелл, который был участником вечеринки, всегда любил затеять какое-нибудь невинное развлечение и предложил мальчикам и девочкам поиграть в жмурки. Мою жену тоже уговорили присоединиться к развлечению, и мне было приятно увидеть, что она любит подурачиться и ещё не слишком взрослая. Тем временем мы с соседкой наблюдали за происходящим, смеялись над каждым нашим подвигом и хвалили нашу собственную ловкость, вспоминая те времена, когда мы были маленькими. Затем подали горячие устрицы, за которыми последовали вопросы и шарады, и, наконец, они принялись охотиться за туфелькой. Поскольку не каждый человек может быть знаком с этим первобытным времяпрепровождением, возможно, будет необходимо заметить, что когда компания при этом играет в кольцо на земле, все замирают, кроме одного, стоящего посередине, чья задача – поймать ботинок, который компания засовывает себе под зад от одного к другому, что-то вроде ткацкого челнока. Поскольку в данном случае для дамы, которой предстоит встретиться лицом к лицу со всей компанией одновременно, это невозможно, вся прелесть игры заключается в том, чтобы ударить её каблуком туфли с той стороны, которая меньше всего способна защищаться. Вот так моя старшая дочь была зажата в угол и металась, вся взвинченная, в приподнятом настроении, и вопила о честной игре, о честной игре, голосом, который мог бы оглушить исполнителя баллад, когда в комнату ворвались неразбериха за неразберихой, чушь за чушью, дурь за дурью, и кто же это были, как не двое наших больших знакомиц из города, леди Бларни и мисс Каролина Вильгельмина Амелия Скеггс! Описание этого мгновения было бы слишком нелицеприятным, поэтому мне нет необходимости заостряться на описании этого нового унижения.

Смерть! Лучше бы я умер в корчах! Боже мой! Быть увиденным дамами столь высокого воспитания и манер в таких вульгарных позах! Ничего лучшего нельзя было придумать! Вот что только могло произрасти из столь вульгарной пьесы, предложенной мистером Флэмборо! На какое-то время мы словно приклеились, приросли к земле, словно окаменели от изумления. Эти две дамы пришли к нам, чтобы повидаться с нами, и, увидев, что нас нет дома, пришли за нами сюда, так как им было не по себе узнать, что за несчастный случай мог помешать нам прийти в церковь накануне. Оливия взяла на себя роль нашего ведущего и гида, и рассказала всё в общих чертах, добавив только: «Нас сбросило с лошадей!» По этому поводу дамы выссказали чрезвычайную обеспокоеность; но, узнав, что семья не пострадала, вздохнули с облегчением, они были этому чрезвычайно рады; но, узнав, что мы чуть не погибли от испуга, они снова очень огорчились; но, услышав, что мы провели очень хорошую ночь, они снова очень обрадовались. Ничто не могло сравниться с их любезностью по отношению к моим дочерям – прошлым вечером их признания были тёплыми, но сейчас они были пылкими. В конце концов они заявили о желании завязать более продолжительное знакомство. Леди Бларни была особенно привязана к Оливии; мисс Каролине Вильгельмине Амелии Скеггс (я люблю называть её имя полностью – оно очень музыкально) больше понравилась ее сестра. Они бодро поддерживали беседу между собой, в то время как мои дочери хранили кладбищенское молчание, втайне восхищаясь своим благородным происхождением. Но поскольку каждый читатель, каким бы бедным он ни был, любит светские диалоги с анекдотами о лордах, леди и кавалерах ордена Подвязки, я вынужден просить позволения изложить ему заключительную часть этой беседы.

– Все, что я знаю об этом деле, – воскликнула мисс Скеггс, – это то, что это может быть правдой, а может и не быть… Но в одном я могу заверить вашу светлость, что бал был потрясающим: его светлость побледнел, миледи впала в панику, издавая разные звуки; но сэр Томкин, обнажив меч, поклялся, что будет принадлежать ей до последней капли своей крови.

– Что ж, – ответила наша красотка, – вот что я могу сказать: голландка никогда не рассказывала мне ни слова об этом деле, и я верю, что её светлость ничего не стала бы скрывать от меня. Можете не сомневаться, что на следующее утро милорд герцог трижды крикнул своему камердинеру: «Джерниган, Джерниган, Джерниган, принеси мне мои подвязки!»

Но раньше я должен был упомянуть об очень невежливом поведении мистера Берчелла, который во время этой беседы сидел, нгахохлившись, отвернувшись к огню, и в конце каждого предложения выкрикивал «Помадка! Вкусняшка!» – выражения, которые не нравились нам всем и в какой-то мере охлаждали наши оживлённые беседы.

– Кроме того, моя дорогая Скеггс, – продолжала наша несравненная, – ничего подобного нет в сборнике стихов, который доктор Бердок подготовил по этому случаю. Фадж!

– Меня это удивляет, – воскликнула мисс Скеггс, – потому что он редко что-нибудь упускает из виду, поскольку пишет исключительно для собственного развлечения. Но не могла бы ваша светлость оказать мне честь и показать их? Фадж!

– Моя дорогушка! – ответила наша несравненная, – неужели ты думаешь, что я ношу с собой такие вещи? Хотя, конечно, они очень хороши, и я считаю себя в некотором роде судьей, по крайней мере, я знаю, что мне нравится. На самом деле, я всегда была самым большим поклонником всех маленьких шедевров доктора Бердока, потому что, кроме того, что он делает, и нашей дорогой графини с Ганновер-сквер, в природе не бывает ничего, кроме самых низменных вещей, в которых нет ни капли светской жизни.

– Какая чушь!

– Чушь? Вашей светлости следует, – говорит другая, – вспомнить свои вещи в «Дамском журнале». Надеюсь, вы скажете, что в них там нет ничего пошлого? Но, говорят, что источник скоро иссякнет полностью, и я полагаю, мы больше ничего не получим из этого магазина?

– Чушь!

– Дорогая моя, – говорит дама, – ты же знаешь, что моя читательница и компаньонка ушла от меня, чтобы выйти замуж за капитана Роуча, а поскольку мои бедные глаза не позволяют мне писать самой, я уже некоторое время присматриваю себе другую компаньоншу. Найти подходящую девушку нелегко, и, конечно, тридцать фунтов в год – это небольшое жалованье для благовоспитанной девушки с характером, которая умеет читать, писать и вести себя в обществе. Что же касается светских сплетен, то их ни у кого нет.

– Помадка! Вкусняшка!

– Это я знаю по собственному опыту, – воскликнула мисс Скеггс. Из трёх компаньонок, которые были у меня за последние полгода, одна отказалась выполнять простую работу хотя бы час в день, другая сочла, что двадцать пять гиней в год – слишком маленькая зарплата, а третьего я была вынуждена уволитьеё, потому что заподозрила интригу с капелланом. Добродетель, моя дорогая леди Бларни, добродетель стоит любой цены, но где её найти?»

– Чушьня!

Моя жена долгое время внимательно слушала эту беседу, но особенно её поразил финал. Тридцать фунтов и двадцать пять гиней в год составляли пятьдесят шесть фунтов и пять шиллингов английских денег, которые, в некотором роде, можно было раздобыть в семье. Она с минуту изучала мою внешность в поисках одобрения, и, по правде говоря, я придерживался мнения, что два таких платья как раз подошли бы нашим двум дочерям. Кроме того, если бы сквайр по-настоящему любил мою старшую дочь, это был бы способ сделать её достойной своего состояния. Поэтому моя жена решила, что мы не должны быть лишены таких преимуществ из-за отсутствия уверенности, и взялась за защиту семьи.

– Надеюсь, – воскликнула она, – ваши светлости простят мне мою самонадеянность. Это правда, мы не имеем права претендовать на такие милости, но все же для меня естественно желать, чтобы мои дети преуспели в этом мире. И я возьму на себя смелость сказать, что две мои девочки получили неплохое образование и способности, по крайней мере, в стране нет ничего лучше. Они умеют читать, писать и разыгрывать роли; они умеют обращаться с иглой, вышивать крестиком и мелочь, а также выполнять все виды простой работы; они могут вышивать розочками, кружевом и оборками; и немного разбираются в музыке; они могут сшивать маленькие платки, работать с чем угодно; моя старшая умеет резать бумагу, а младшая очень мило рисует А гадание на картах?

Чушь! Вкусняшка!

Когда она произнесла этот прекрасный образчик красноречия, две дамы несколько минут молча смотрели друг на друга с выражением сомнения и важной задумчивости на лице. Наконец мисс Каролина Вильгельмина Амелия Скеггс снизошла до того, чтобы заметить, что молодые леди, судя по тому мнению, которое она смогла составить о них на основании столь поверхностного знакомства, вполне подходят для подобных занятий.

– Но дело такого рода, мадам, – воскликнула она, обращаясь к моей супруге, – требует тщательной проверки характера и более совершенного знания друг друга. Нет, сударыня, – продолжала она, – я ни в малейшей степени не сомневаюсь в добродетели, благоразумии и осмотрительности молодых леди, но в таких вещах есть определенная форма, сударыня, есть определенная форма!

Моя жена вполне одобрила её подозрения, заметив, что она и сама была ранее склонна к подозрительности, но посоветовала всем соседям составить о ней представление, но наша красотка отказалась от этого, сославшись на то, что рекомендации её кузена Торнхилла будет достаточно, и на этом мы основали наше ходатайство.