Читать книгу: «Викарий из Векфильда. Перевод Алексея Козлова», страница 3

Глава VI

Счастье сельчанки у камина

Поскольку мы продолжали прежний спор с некоторой долей понимания друг друга, чтобы уладить дело, все пришли к единодушному мнению, что нам следует съесть на ужин часть оленины, и девочки с готовностью взялись за дело.

– Как жаль, – воскликнул я, – что у нас нет соседей или забредших незнакомцев, которые могли бы принять участие в этом весёлом застолье: пиры такого рода приобретают двойное удовольствие от негаданно подаренного гостеприимства.

– Благослови тебя господь! – воскликнула моя жена, – А вот и наш добрый друг мистер Берчелл, который спас нашу Софию, и это изрядно сбивает тебя с толку в этом споре!

– Ну-ка, опровергни-ка меня в этом споре, дитя мое! – воскликнул я, – Здесь ты ошибаешься, моя дорогая. Я верю, что мало кто может это сделать! Я никогда не оспаривал твоих способностей в приготовлении гусиного пирога, но я прошу тебя предоставить это дело мне!

Пока я говорил, бедный мистер Берчелл вошёл в дом и был встречен семьей, которая сердечно пожимала ему руку, в то время как маленький Дик услужливо придвинул стул.

Я был доволен дружелюбием бедняги ко мне по двум причинам: потому что я знал, что он хочет моей дружбы, и я знал, что он будет дружелюбен настолько, насколько это в его силах. В наших краях он был известен как бедный джентльмен, который в молодости ни на что не годился, хотя ему ещё не исполнилось тридцати. Время от времени он говорил с большим здравым смыслом, но в целом больше всего любил общество детей, которых он обычно называл безобидными маленькими человечками. Как я выяснил, он был знаменит тем, что пел им всегда и везде баллады и рассказывал разные чудные истории; и при этом редко выходил из дома без чего-нибудь для них в карманах – кусочка имбирного пряника или свистульки в полпенни ценой. Обычно раз в год он приезжал на несколько дней в нашу местность и пользовался гостеприимством соседей.

Он сел ужинать вместе с нами, и моя жена для такого случая не пожалела своего крыжовенного вина. Чарка, как говорится, пошла по кругу; он спел нам свои излюбленные старые песни и рассказал детям историю об олене из Беверленда, историю терпеливого Гриссела, приключения Кошачьей Шкуры, а затем «Беседку прекрасной Розамонды». Наш петух, который всегда кричит в одиннадцать, наконец доложил нам, что пришло время отдыхать; но с размещением незнакомца возникли непредвиденные трудности: все наши кровати были уже заняты, и было слишком поздно отправлять его в соседнюю пивную. Столкнувшись с этой дилеммой, маленький Дик предложил ему свою часть кровати, если его брат Мозес позволит ему лечь с ним;

– А я, – воскликнул Билл, – отдам мистеру Берчеллу свою часть, если мои сестры возьмут меня к себе».

– Молодцы, мои славные детки, – воскликнул я, – гостеприимство – одна из первейших обязанностей христианина. Зверь прячется в своё убежище, а птица летит в своё гнездо; но беспомощный человек может найти убежище только у своего двуногого собрата. Величайшим незнакомцем в этом мире был тот, кто пришёл, чтобы спасти его. У него никогда не было дома, как будто он хотел посмотреть и пр оверить, сколько гостеприимства обретается среди нас. Дебора, дорогая моя, – крикнул я своей жене, – дай этим мальчикам по куску сахара каждому, и пусть у Дика будет самый большой, потому что он предложил это первым!

Ранним утром я созвал всю свою семью, чтобы помочь мне спасти копну сена, и, поскольку наш гость предложил свою помощь, он тоже был принят в число спасителей. Наши труды продвигались быстро, мы развернули копну по ветру, я шёл впереди, а остальные следовали за мной в должной последовательности. Однако я не мог не отметить усердие мистера Берчелла в оказании помощи моей дочери Софии в выполнении её задания. Покончив со своими трудами, он присоединялся к ней и вступил в оживленную беседу, но я был слишком высокого мнения о разуме Софии и был слишком хорошо убеждён в её здрамомыслии, чтобы испытывать какое-либо беспокойство из-за человека с разбитым сердцем. Когда мы закончили свои сегодняшние труды, мистер Берчелл был снова приглашён нами, как и накануне вечером, но он отказался, так как в ту ночь ему предстояло переночевать у соседа, ребенку которого он нёс свисток. Когда он ушёл, наш разговор за ужином перешел на нашего покойного несчастного гостя.

– Какой яркий пример, – сказал я, – этот несчастный, вечно страдающий от легкомыслия и расточительности, которые скорее свойственны юноше, но уж никак не зрелому мужчине. Ему ни под каким соусом не нужен здравый смысл, который только усугубил бы его прежнюю глупость. Бедное несчастное создание, где теперь гуляки, льстецы, которыми он когда-то мог повелевать! Уехал, возможно, на прием к баньо пандеру, разбогатев благодаря своей расточительности. Когда-то они хвалили его, а теперь аплодируют его позору: их прежние восторги по поводу его остроумия теперь превратились в сарказм по поводу его глупости: он беден и, возможно, заслуживает бедности, потому что у него нет ни стремления быть независимым, ни умения быть полезным. Побуждаемый, возможно, какими-то тайными причинами, я высказал это замечание со слишком уж большой язвительностью, за что моя София мягко упрекнула меня.

– Каким бы ни было его прежнее поведение, папа, его нынешние обстоятельства должны освобождать его от порицания. Его нынешняя бедность – достаточное наказание за прежнюю глупост! Я слышала, как сам мой папа говорил, что мы никогда не должны наносить убийственный удар жертве, над которой Провидение уже подняло бич своего негодования и мести!

– Ты права, Софи, – воскликнул мой сынок Мозес, – и один из древних прекрасно изобразил столь злонамеренное поведение, кстати попытки деревенщины содрать кожу с Марсия, с которого, как повествует нам древняя басня, другой полностью содрал кожу! Кроме того, я не знаю, так ли плохо положение этого бедняги, как его рисует мой отец. Мы не должны судить о чувствах других по тому, что мы могли бы чувствовать, окажись на их месте. Каким бы тёмным ни казалось жилище крота на наш взгляд, само животное находит, уж поверьте мне, это помещение достаточно светлым. И, по правде говоря, ум этого человека, кажется, целиком соответствует его положению, ибо я никогда не свидела никого более жизнерадостного, чем он, каким он был сегодня, когда разговаривал с вами!

Это было сказано без малейшего умысла, однако вызвало яркий румянец, который она постаралась скрыть за выражением притворного смеха, при этом она заверила его, что едва ли обратила внимание на то, что он ей сказал, но что, по её мнению, когда-то он, возможно, был очень хорошим джентльменом. Готовность, с которой она взялась оправдываться, и её румянец были лишь симптомами, которые я внутренне не одобрял, одновременно высказывая свои неясные подозрения.

Поскольку мы ожидали нашего хозяина на следующий день, моя жена пошла готовить пирог с олениной. Моисей читал, и пока я учил малышей, мои дочери, казалось, были так же заняты неотложными делами. Я долго наблюдал за ними, пока они совещались и что-то там готовили на огне. Сначала я предположил, что они помогают своей матери, но маленький Дик шёпотом сообщил мне, что они готовят протирки для лица. Ко всем видам умываний я питал естественную антипатию, поскольку знал, что вместо того, чтобы улучшать цвет лица, они его портят. Поэтому я потихоньку придвинул свой стул к камину и, схватив кочергу, как будто её нужно было починить, казалось бы, случайно, перевернул всю их адскую композицию, в понимании, что теперь было бы слишком поздно затевать новую.

Глава VII

Написанная городским острословом. Самые тупые парни могут научиться быть смешными за одну-две ночи

Когда наступило утро, когда мы должны были принимать нашего молодого хозяина, нетрудно догадаться, какие запасы из нашей кладовки были брошены в бой, чтобы нам не ударить в грязь лицом. Можно также предположить, что по этому случаю моя жена и дочери распустили своё самое яркое боевое оперение. Мистер Торнхилл пришёл с парой друзей – своим капелланом и псарём. Слуг, которых было много, он вежливо отослал в ближайшую пивную, но моя жена, торжествуя в душе, настояла на том, чтобы угостить их всех, что, кстати сказать, на три недели почти сплошь опустошиоло наш стол. Поскольку мистер Берчелл намекнул нам накануне, что мистер Торнхилл собирается сделать предложение руки и сердца мисс Уилмот, бывшей любовнице моего сына Джорджа, это в значительной степени охладило наше раздутое, показное радушие, но удачный случай в какой-то мере облегчил наше смущение, когда кто-то из компании случайно упомянул её имя, мистер Торнхилл клятвенно заверил всех, что в жизни не знал ничего более абсурдного, чем называть такое страшилище красавицей.

– Разрази меня гром, – продолжал он, – если я не получу большего удовольствия, выбрав себе любовницу в виде лампы под часами в церкви святого Дунстана!

На этом замечании он прекратил дозволенные речи и стал неистово ржать, и мы тоже, что спорить – шутки богачей всегда имеют успех у беззубых бедняков! Оливия тоже не удержалась и прошептала достаточно громко, чтобы её услышали, что у него просто сногсшибательный юмор. После ужина я начал со своего обычного тоста за Церковь. За это геройство капеллан тут же вздумал растечься в благодарности, добавив, что церковь всегда была единственной владычицей его сердца и единственной стоящей любовницей.

– Ну-ка, скажи нам, только честно, Фрэнк, – сказал сквайр со своей обычной лукавинкой, – предположим, что церковь – твоя нынешняя госпожа и повелительница, предположим, она стоит в своей батистовой футболке с одной стороны, а с другой стоит Мисс София, без батиста и футболки, за которую из них бы ты проголосовал?

– За обоих, разумеется! – уверенно прорычал капеллан.

– Браво, Фрэнк! – воскликнул сквайр, – Пусть я утопну в этой пивной кружке, но прекрасная девушка стоит всего этого церковного бесива в мире. Ибо что все эти десятины, демагогия и уловки, как не обман? Всё это безобразие – проклятое надувательство, и я могу это доказать!

– Я был бы не против, чтобы вы это сделали, – дипломатично воскликнул мой сын Мозес, – и я думаю, – продолжал он, – что я был бы в состоянии веско оппонироватьь вам.

– Очень хорошо, сэр, – воскликнул Сквайр, который немедленно смекнул, с кем имеет дело, – и подмигнул остальной компании, чтобы подготовить нас к новой незабываемой забаве, – если вы за лютый спор на эту тему, я готов принять бой! Ну же, вперёд, молодой человек! Первое, и основное, что нам надо решить, будем ли мы выступать аналогическим или диалогическим методом? Эль боно чикитта! Вы понимаете, о чём я говорю?

– Я за то, чтобы вести спор рационально! – воскликнул Мозес, вполне довольный тем, что ему наконец позволили высказаться в полную силу.

– Ещё лучше! – воскликнул Сквайр, – И во-первых, во-вторых и в сто тридцать пятых… Я надеюсь, вы, сударь, не станете отрицать, что что бы ни было, так оно и есть? Если вы не согласитесь с этой фундаментальной леммой, или, если вам угодно, постулатом, я не смогу двигаться дальше…

– Что ж, – ответил Мозес, – я думаю, что могу согласиться с этим, и даже извлечь из этого максимум пользы.

– Я тоже надеюсь на это! – ответил собеседник, просто уливаясь от смеха, – Теперь, я надеюсь, вы согласитесь, что часть всегда меньше целого?

– Я также допускаю и это! – воскликнул Мозес, и брови его разбежались в противоположные стороны, – Это более чем справедливое и разумное утверждение!

– Я надеюсь, – воскликнул Сквайр, – вы не станете отрицать, что сумма углов треугольника равна, турбуленто ижико, двум прямым углам?

Это был удар гораздо ниже пояса!

– Ничего не может быть элементарнее и правильнее! – ответил Мозес и огляделся вокруг, ища у стен поддержки, но со всей своей обычной важностью.

– Очень хорошо! – суетливо воскликнул сквайр, быстрой скороговоркой, – Поскольку вопрос таким образом решён абсолютно беспрекословно диалектически и амбивалентно, я, эль кристо бонавентуро, приступаю к объективному наблюдению за фактором опыта, бьюита кунданте, и утверждаю, что сцепление самораскрывающихся всемирных кармических псевдо-самосуществований, протекающее в соотношении чёткого и фиксированного взаимного дублирования, эль пуззо глория мундис, естественным образом порождает неубывающий проблематичный диалогизм, который в какой – то мере доказывает, паче чаянья остались ещё мудрые люди и пророки, что сущность духовности может быть отнесена ко второму кармическому предикату…

– Постойте, погодите! – воскликнул меньшой, захлопав от неожиданности глазами и вспотев, – Извините! Я что-то за вами не поспеваю! Нет! Я понял… Насчёт предиката я понял! Это элементарно… Но… Я отрицаю это! По сути вы ведь отрицаете… Неужели вы думаете, что я способен таким образом покорно подчиняться таким примитивно изложенным неортодоксальным и кармически-невыверенным доктринам?

– Что? – ответил сквайр, словно в притворной запальчивости, внутренне обхохатываясь над энтузиазмом юного спорщика, – Что? Не подчиниться? Вы думаете, что вы говорите? Ответьте мне на один очень простой вопрос: как вы думаете, прав ли Аристотель, когда утверждает, что родственники связаны между собой?

– Несомненно! – пискнул Мозес.

– Если это так, – воскликнул Сквайр, – ответьте мне прямо на мой новый каверзный вопрос: как вы оцениваете первую часть моего аналитического исследования «Энтимем Дефицитрум Секундум» – со знаком «плюс» или «минус», и приведите мне свои доводы?! Назовите мне наконец свои доводы, я говорю вам прямо! Приступайте!

– Я протестую! – воскликнул Мозес, – Ибо я не понимаю логику ваших рассуждений, но если свести всё это к одному простому тезису, то я полагаю, в этом случае на него можно будет дать какой-то ответ.

– О, сэр, – воскликнул Сквайр, – я ваш покорнейший слуга, и я вижу, вы хотите, чтобы я снабдил вас и аргументами, и интеллектом тоже… Вам бонусы не нужны? Нет, сэр, я протестую, вы предлагаете для меня слишком суровые условия!

Это вызвало смех у бедного Мозеса, который до того был единственной мрачной фигурой в этой группе весёлых, хохочущих лиц: и за все время представления более не произнёс ни единого слова.

Но хотя всё это комическое представление не доставило мне никакого удовольствия, на Оливию это произвело совсем иное впечатление. Она приняла всё это за шутку, хотя это было всего лишь воспоминание. Поэтому она по привычке продолжала считать его вполне достойным джентльменом; и те, кто осознает, какими могущественными составляющими любого образа являются здоровье, хорошая фигура, изысканная одежда и огромное состояние, легко простят её. Мистер Торнхилл, несмотря на своё истинное невежество, говорил непринуждённо и мог бегло распространяться на обычные для разговора темы. Поэтому неудивительно, что такие таланты завоевали расположение девушки, которую воспитание научило ценить свою внешность и, следовательно, ценить и чужую.

После его ухода мы снова вступили в спор о достоинствах нашего молодого домовладельца. Когда он обратил свои взгляды и разговор к Оливии, больше не оставалось сомнений в том, что именно она была тем объектом, который побудил его посетить нас с визитом. Казалось, она также не была сильно недовольна невинными насмешками своих братьев и сестры по этому поводу. Даже сама Дебора, казалось, разделяла радость этого дня и вторила триумфу своей дочери, как будто это была её собственная победа.

– А теперь, моя прелесть, – крикнула она мне, – я честно признаюсь, что это я проинструктировала своих девочек поощрять ухаживания нашего хозяина! У меня всегда были некоторые амбиции, и теперь вы видите, что я была права, ибо кто знает, чем это может закончиться?

– Да, кто ж это знает? – ответил я со стоном, – Что касается меня, то мне всё это не очень нравится! Я был бы больше доволен тем, чтобы за моими дочерьми укхаживал человек нашего круга, тот, кто пусть будет беден, но зато честен в своих намереньях, чем этот прекрасный джентльмен с его состоянием и неверностью, ибо, положись на меня, если он будет делать то, в чем я его подозреваю, тогда в компании у такого с позволения сказать свободомыслящего человека моего ребёнка близко не будет!

– Конечно, отец! – воскликнул Мозес, – Что касается всего этого, то ты, отец, слишком суров в этом, ибо небеса никогда не осудят человека за то, что он думает, ибо они судят лишь за то, что он делает. У каждого человека есть тысяча порочных мыслей и привычек, которые возникают и с которыми человек как правило ничего не может поделать. Свободно рассуждая о религии, этот джентльмен может быть связан своими предрассудками и внутренне скован: так что, допускаю, что его чувства могут оказаться ошибочными, но поскольку он сугубо пассивен в своём выборе, его можно винить за ошибки не больше, чем губернатора города без стен и башен – за убежище, которое он обязан предоставить вторгшемуся врагу.

– Верно, сын мой, – воскликнул я, – но если губернатор приглашает врага, то он априори виновен. И так всегда бывает с теми, кто погружён в ложь и верно служит одному лишь заблуждению. Порок заключается не в согласии с доказательствами, которые на виду, а в том, что люди слепы к сумме всех иных предлагаемых доказательств. Ясно? Так что, хотя наши ошибочные мнения формируются непроизвольно, всё же, поскольку мы были умышленно испорчены или слишком небрежны при их формировании, мы заслуживаем наказания за наш порок или презрения за нашу неосознанную глупость!

Теперь моя жена поддерживала беседу, хотя и не вступала в спор: она заметила, что несколько очень благоразумных мужчин из числа наших знакомых были вольнодумцами и меж тем оказались очень хорошими мужьями; и она знала нескольких благоразумных девушек, у которых было достаточно мастерства, чтобы обратить в свою веру даже старых супругов.

– И кто знает, мой дорогой, – продолжала она, – возможно, что такое чудо преображения сможет сделать и наша Оливия. Этой девушке есть что сказать по любому поводу, и, насколько мне известно, она очень искусна в любой полемике.

– Моя дорогая! – воскликнул я, – Что ты мелешь? Какую полемику она способна выдержать? Я, даже если изнасилую всю свою память, не смогу припомнить, что я когда-либо давал ей в руки какие-либо книги! Ты, конечно, переоцениваешь все её достоинства!

– В самом деле, папа, – ответила Оливия, – я ни на что и не претендую, я прочитала много разных статей, в которых нет никакого единого мнения. Я прочитала «Споры между Твакумом и Сквером», «Спор между Робинзоном Крузо и дикарём Пятницей», и сейчас я занята чтением «Споров о религиозном уходе».

Я был потрясён!

– Очень хорошо, – воскликнул я, – я нахожу, что ты хорошая девочка, что ты прекрасно подходишь для обращения в любую веру, и так что иди, помоги своей маме приготовить пирог с крыжовником.

Глава VIII

Роман, который не сулит большой удачи, но может принести много пользы

На следующее утро нас снова навестил мистер Берчелл, и хотя по определенным причинам я начал испытывать лёгкое раздражение из-за частых его визитов, но я не мог отказать ему в своём обществе и в убитии времени у камина. Это правда, что его труд с лихвой окупал его увеселения, ибо он усердно трудился среди нас и был первым и на лугу в косьбе, и в возведении стогов сена, а потому ставил себя выше всех. Кроме того, у него всегда в запасе было что-нибудь забавное, что облегчало наш труд, шутка или смешной стишок, и он был таким чудиком и в то же время так разумен, что я всей душой любил его, смеялся над ним и жалел. Единственно, что вызывало мою скрытую неприязнь – так это его напористая привязанность к моей дочери: он в шутку называл её «моей маленькой любовницей», а когда покупал каждой из девочек по набору повязок, её повязка всегда оказывалась самой роскошной. Не знаю, почему, но с каждым днем он, казалось, становился всё более любезным, его остроумиевсё более изощрялось, совершенствовалось, а его простота поразительным образом приобретала вид мудрости.

Наша семья пообедала в поле, и мы сидели, или, скорее, возлежали, за своей скромной трапезой, расстелив скатерть на сене, в то время как мистер Берчелл что было сил веселили участников пира. К нашему еще большему удовольствию, два чёрных дрозда перекликались с противоположных изгородей, прилетела знакомая красногрудка и стала клевать крошки у нас из рук, и каждый звук в Природе казался нам всего лишь эхом всемирной гармонии.

– Сидя вот так, – говорит София, – грех не думать о двух влюблённых, так мило описанных мистером Грэем, тех самых, которые умерли в объятиях друг друга. В этом описании есть что – то настолько трогательное, что я перечитывал его сотни раз и каждый раз со всё большим восторгом!

– По-моему, – воскликнул мой сын, – лучшие штрихи в этом описании намного ниже, чем в «Ацисе» и «Галатее» Овидия. Римский поэт лучше понимает контраст, как творческий приём, и от его искусного исполнения зависит вся сила патетики!

– Замечательно, – воскликнул мистер Берчелл, – замечательно, что оба поэта, которых вы помянули, в равной степени способствовали привнесению ложного вкуса в свои страны, наполнив все свои строки излишним пафосом. Даже не слишком одарённые люди находили, что им легче всего подражать в их недостатках, чем в достоинствах, и английская поэзия, как и поэзия поздней Римской Империи, в настоящее время представляет собой не что иное, как комбинацию пышных образов без сюжета или связи; цепочку эпитетов, которые улучшают звучание, но не передают смысла. Но, возможно, мадам, хотя я и осуждаю других таким образом, вы сочтёте вполне справедливым, что я должен дать им возможность отомстить, и на самом деле я сделал это замечание лишь для того, чтобы иметь возможность представить труппе балладу, которая, несмотря на все её недостатки, по крайней мере, свободна из тех, о каких я уже упоминал.

 
БАЛЛАДА
 
 
– Веди меня, пустыни житель,
Святой анахорет;
Близка желанная обитель;
Приветный вижу свет.
 
 
Устал я: тьма кругом густая;
Запал в глуши мой след;
Безбрежней, мнится, степь пустая,
Чем дальше я вперед.
 
 
– Мой сын, – в ответ пустыни житель, —
Ты призраком прельщен:
Опасен твой путеводитель —
Над бездной светит он.
 
 
Здесь чадам нищеты бездомным
Отверзта дверь моя,
И скудных благ уделом скромным
Делюсь от сердца я.
 
 
Войди в гостеприимну келью;
Мой сын, перед тобой
И брашно с жесткою постелью,
И сладкий мой покой.
 
 
Есть стадо, – но безвинных кровью
Руки я не багрил:
Меня творец своей любовью
Щадить их научил.
 
 
Обед снимаю непорочный
С пригорков и полей,
Деревья плод дают мне сочный,
Питье дает ручей.
 
 
Войди ж в мой дом – забот там чужды;
Нет блага в суете:
Нам малые даны здесь нужды,
На малый миг и те.
 
 
Как свежая роса денницы
Был сладок сей привет;
И робкий гость, склоня зеницы,
Идет за старцем вслед.
 
 
В дичи глухой, непроходимой
Его таился кров —
Приют для сироты гонимой,
Для странника – покров.
 
 
Непышны в хижине уборы,
Там бедность и покой;
И скрыпнули дверей растворы
Пред мирною четой.
 
 
И старец зрит гостеприимный,
Что гость его уныл,
И светлый огонек он в дымной
Печурке разложил.
 
 
Плоды и зелень предлагает,
С приправой добрых слов;
Беседой скуку озлащает
Медлительных часов.
 
 
Кружится резвый кот пред ними;
В углу кричит сверчок:
Трещит меж листьями сухими
Блестящий огонек.
 
 
Но молчалив пришлец угрюмый;
Печаль в его чертах;
Душа полна прискорбной думы
И слёзы на глазах.
 
 
Ему пустынник отвечает
Сердечною тоской:
– О юный странник, что смущает
Так рано твой покой?
 
 
Иль быть убогим и бездомным
Творец тебе судил?
Иль предан другом вероломным?
Или вотще любил?
 
 
Увы! спокой себя; презренны
Утехи благ земных;
А тот, кто плачет, их лишённый,
Ещё презренней их.
 
 
Приманчив дружбы взор лукавый,
Но ах! как тень вослед
Она за счастием, за славой,
И прочь от хилых бед.
 
 
Любовь… любовь славна игрою;
Отрава сладких слов:
Незрима в мире: лишь порою
Живёт у голубков.
 
 
Но, друг, ты робостью стыдливой
Свой нежный пол открыл…
– И очи странник торопливо,
Краснея, опустил.
 
 
Краса сквозь легкий проникает
Стыдливости покров;
Так утро тихое сияет
Сквозь завес облаков.
 
 
Трепещут перси; взор склоненный;
Как роза, цвет ланит…
И деву-прелесть изумленный
Отшельник в госте зрит.
 
 
– Простишь ли, старец, дерзновенье,
Что робкою стопой
Вошла в твое уединенье,
Где бог один с тобой?
 
 
Любовь надежд моих губитель,
Моих виновник бед;
Ищу покоя, но мучитель
Тоска за мною вслед.
 
 
Отец мой знатностию, славой
И пышностью гремел;
Я дней его была забавой;
Он все во мне имел.
 
 
И рыцари стеклись толпою:
Мне предлагали в дар
Те – чистый, сходный с их душою,
А те – притворный жар.
 
 
И каждый лестью вероломной
Привлечь меня мечтал…
Но в их толпе Эдвин был скромный;
Эдвин, любя, молчал.
 
 
Ему с смиренной нищетою
Судьба одно дала:
Пленять высокою душою;
И та – моей была!
 
 
Роса на розе, цвет душистый
Фиалки полевой
Едва сравниться могут с чистой
Эдвиновой душой.
 
 
Но цвет с небесною росою
Живут один лишь миг:
Он одарен был их красою,
Я – легкостию их.
 
 
Я гордой, хладною казалась;
Но мил он втайне был;
Увы! Любя, я восхищалась,
Когда он слезы лил.
 
 
Несчастный!.. Он не снес презренья;
В пустыню он помчал
 

Свою любовь, свои мученья —

И там в слезах увял.

 
Но я виновна; мне страданье;
Мне увядать в слезах,
Мне будь пустыня та изгнанье,
Где скрыт Эдвинов прах.
 
 
Над тихою его могилой
Конец свой встречу я,
И приношеньем тени милой
Пусть будет жизнь моя!
 
 
– Мальвина! – старец восклицает,
И пал к ее ногам…
О, чудо! Их Эдвин лобзает;
Эдвин пред нею сам.
 
 
– Друг незабвенный, друг единый!
Опять навек я твой!
Полна душа моя Мальвиной —
И здесь дышал тобой.
 
 
Забудь о прошлом; нет разлуки;
Сам бог вещает нам:
Все в жизни радости и муки,
Отныне – пополам.
 
 
Ах! будь и самый час кончины
Для двух сердец один:
Пусть с милой жизнию Мальвины
Угаснет и Эдвин.
 

{Перевод В. А. Жуковского.}

Пока мы читали эту балладу, София, казалось, порхала в эфире, мешая нежность с одобрением. Но вскоре наше спокойствие было нарушено выстрелом из ружья, раздавшимся совсем рядом с нами, и сразу же после этого мы увидели, как мужчина перелезает через изгородь, чтобы забрать убитую им дичь. Этот спортсмен был капелланом сквайра, который подстрелил одного из чёрных дроздов, так приятно развлекавших нас. Такой громкий звук, раздавшийся так близко, испугал моих дочерей, и я заметила, что София в испуге бросилась в объятия мистера Берчелла, ища защиты. Джентльмен подошёл и попросил прощения за то, что побеспокоил нас, заявив, что не знал о нашем присутствии. Поэтому он присел рядом с моей младшей дочерью и, как настоящий спортсмен, предложил ей мясо, которое он убил в то утро. Она собиралась отказаться, но взгляд матери, брошенный на неё украдкой, тут же заставил её исправить эту оплошность и принять его подарок, хотя и с некоторой напускной неохотой. Моя жена, как обычно, шёпотом выразила свою гордость, заметив, что Софи совершенно покорила священника так же, как её сестра – сквайра. Я подозревал, однако, что с большей вероятностью, её привязанность была направлена на другой объект. Миссия священника состояла в том, чтобы сообщить нам, что мистер Торнхилл приготовил музыку и прохладительные напитки и намеревался в тот вечер дать молодым леди бал при свете Луны на лужайке перед нашей дверью.

– Я даже не стану скрывать, – продолжил он, – что мне невероятно приятно первым донести до вас эту весточку, поскольку искренне надеюсь, что в качестве награды я буду удостоен руки мисс Софи в качестве партнера. На это моя девушка ответила, что у неё не было бы возражений, если бы она могла сделать это с честью и по справедливости.

– Но здесь… есть джентльмен, – продолжала она, украдкой кинув взор на мистера Берчелла, – который был моим верным товарищем по работе в течение всего дня, и ему по праву подобает разделить со мной не только работу, но и мои развлечения! Мистер Берчелл сделал ей комплимент по поводу её намерений, и тут же вверил её на попечение капеллана, добавив, что в тот вечер он должен был пройти пять миль, так как был приглашён на праздничный ужин. Его отказ показался мне несколько странным, и я не мог понять, как такая разумная девушка, как моя младшенькая, могла предпочесть человека с разбитой судьбой и без гроша в кармане тому, чьи перспективы были намного выше, а состояние – больше. Но как мужчины лучше других припособлены распознавать тайные достоинства женщин, так и дамы часто формируют о нас самые верные суждения, судя по совсем невинным мелочам. Кажется, что оба пола приставлены шпионить друг за другом и наделены различными способностями и инструментами для взаимного контроля.