Читать книгу: «Девочка, которая зажгла солнце», страница 16

Снова рассматривая раздражающую шершавую белизну потолка, он не мог перестать думать о Рэйчел, ее подарке, переезде Майкла, ссоре с друзьями – и все эти мысли смешивались в один большой запутанный ком, только нарастающий и увеличивающийся в размерах с каждым новым днем.

Замечательный восемнадцатый день рождения.

Глава 22

Маленький мальчик сидел на полу, свесив худые ручки и опустив голову низко-низко, так, словно задумался о чем-то необычном и сложном, а теперь перебирал все возможные варианты, иногда покачивая из стороны в сторону носком полосатого ботинка. Он никак не мог решить сложную задачу: что же подарить маме на ее приближающийся день рождения: собрать букет цветов или смастерить игрушку, налепить пряничных конфет или нарисовать женщину на бумаге, так, чтобы живая Шарлотта посмотрела на улыбающуюся карикатуру и тоже лучисто засмеялась, ласково прижимая к себе сына, шепча ему на ухо многочисленные слова благодарности и признательности. И малыш уже представлял, как разрежут на небольшие кусочки шоколадный пирог, приготовленный папой по случаю, как задуют веселые огоньки свечей и будут весь вечер пить горячий чай, говорить о пустяках, чувствуя себя при этом самыми счастливыми людьми на огромной планете. Такие мысли раз за разом сменялись нерешительностью из-за выбора подарка, затем вновь уступали место детскому беспричинному восторгу, и так мальчик долго-долго сидел и болтал ножками, всецело погрузившись в свои раздумья.

Уже через час с хвостиком малыш вышел из комнаты, с шумом втянув воздух и бросившись прочь, только бы не забыть пришедшую в голову, наверное, славную и пока единственную идею, а следом за ним на то же самое место садится другой человек, сильно на него похожий. Этот старше лет на пять или шесть, длинные кудрявые волосы рассыпаются по вискам и затылку, щеки красные, будто он только с холода зашел в дом. Мальчик бережно сжимает в руках скопленные за годы доллары (около пятидесяти штук) и собирается смело пожертвовать их для уплаты огромного долга за дом, полагая, что такой суммы более чем хватит, а на сдачу он с чистой душой купит себе мороженое. Или лучше даже два – сливочный рожок и вишневый лед, а есть будет одновременно, так, чтобы зубы хрустели от боли и ледяного вкуса. Мальчик сидит на полу, как и первый ребенок, раскладывает перед собой гладкие купюры и блестящие монетки; перебирает одну за другой, гладит, изучает глазами, словно никак не может смириться с неизбежностью расставания. Вспоминает, как откладывал деньги с дней рождений, праздников и именин, как помогал соседке стирать белье и стричь ее заросший газон, чтобы та втайне от родителей дала ему три заслуженных доллара, как отказывал себе во вкусной выпечке из только открывшейся пекарни на углу, совсем рядом с домом, а только пожирал витрину голодными глазами, чувствуя в кармане приятную тяжесть спасенных центов. И сейчас он сидел в тяжелом раздумьи, уверенный, что без колебаний отдаст матери деньги и увидит в ее печальных глазах долгожданный радостный блеск – представил уже, как она прижимает сбережения к груди и благодарит Бога за смышленого сына, смеется и плачет одновременно теплыми слезами. Мальчик не догадывался даже, что десятка мороженых не хватит, даже если прибавить к ним целый пакет шоколадных подушечек. Он готов был на любые жертвы, хоть и не понимал, насколько они жалки и несущественны.

Мальчик просто очень сильно не хотел переезжать.

Он уходит прочь, позволяя занять свое место на полу темноволосому парню, у которого в глазах бегают звезды, а в голове неукротимый хаос сводит с ума и заставляет рвано дышать. Брюнет осторожно садится, подгибая под себя одну ногу, достает из кармана сотовый телефон и неотрывно глядит на отправленное сообщение, способное сделать его счастливым и одновременно с этим несказанно разочаровать. Сколько сомнений родилось в нем и тут же умерло под натиском других, не менее радужных мыслей, пока дрожащие пальцы бегали по электронной клавиатуре, выводя трепетное послание… Если ОНА все же согласится на эту прогулку, если даст хоть малейший намек, хоть слово – парень не найдет в себе сил даже засмеяться и будет только глупо пялиться в экран, смиряя внутри себя рвущийся наружу безумный крик. Но при отказе… Ему и думать не хотелось о том, что такое вдруг может стать возможным и перевернуть картину его жизни вверх ногами; что, получив короткое и холодное «нет» он не сможет простить его в первую очередь самому себе, ведь с НЕЙ все ясно – она безупречна и ни в чем не виновата – а сам брюнет совершил непростительную ошибку, и теперь каждый день будет наталкиваться на насмешливый, полный жалкого укора взгляд. Нет, он не будет думать о таком, иначе плохие мысли поглотят его полностью, не оставив даже надежды на благополучный исход.

Но вдруг черный и некогда мертвый дисплей телефона загорается, а короткий звук пришедшего сообщения заставляет сердце испуганно сжаться в крошечный нервно пульсирующий комок – юноша вскакивает и широкими шагами пересекает комнату, выходит за дверь и мысленно начинает готовиться к предстоящей встрече.

С ними все просто. Эти люди знали, чего хотели, изначально – в их головах стояли четкие вопросы, на которые они судорожно искали пусть нелегкие, но все же возможные ответы – и колебания в пустой комнате занимали не более часа, а то и меньше этого времени. Они приходили сюда с путаницей в мыслях, садились на пол, кто в чем был, и обсуждали наедине с собой навязчивые темы, ожидая, что вот-вот второе «я» их поддержит и вручит небольшой билетик с подробными указаниями на обеих сторонах. Видимо, хорошие времена прошли, а в билетной кассе закончились лишние советы. Следующему гостю придется несладко.

Он заходит, принимает известную позу на полу и тупо смотрит перед собой, не зная, зачем пришел сюда и почему из приоткрытого окна так аппетитно пахнет чем-то жареным. Жадно облизывается и выходит вон, но ненадолго: спустя некоторое время снова возвращается с огромным пакетом, битком набитым всевозможными пачками и бутылками. Хорошо, когда в доме появляется тот, у кого можно без зазрения совести воровать деньги. Особенно хорошо, если ты ненавидишь этого человека также сильно, как и он тебя, и вы молча друг друга презираете, находясь под одной крышей, нелюбимой вами обоими в равной степени.

Парень морщится, когда громкий хлопок от вскрываемой пачки разрезает мрачную тишину вокруг него, но затем та снова сгущается, нарушаемая только постоянным хрустом и жеванием. Он поглощает в себя все, без разбора и размышлений: запивает пачку чипсов литром ледяного молока, посыпает это сверху порцией сухих хлопьев и перемалывает зубами, не ощущая ни вкуса продуктов, ни того, как вязкая жижа вытекает из уголков рта, оседая на вороте школьной рубашки грязными пятнами и комьями; запихивает в себя пару-тройку шоколадных батончиков, едва не откусывая вместе с ними часть обертки, а следом отправляет еще одну пачку каких-то сухариков, крекеров и печенюшек с его любимой йогуртовой начинкой.

Но зачем это все?

А парень и не слышит; у него в голове бьется встревоженной птицей одна только мысль, о том, что внутри него кто-то есть. Огромное и бесформенное существо, впрыскивающее печаль в потоки бегущей крови, отравляющее сердце и не дающее сделать чистый, свободный вдох – оно будто заполнило собой все пространство внутри, и единственным разумным способом кажется этот… Брюнет проталкивает в себя пищу, как бы крича монстру: «Видишь? Смотри же сюда, это мое тело, мое, только мое и ничье больше! Я не позволю тебе поглотить меня, буду бороться, пока есть силы, чтобы только ты убрался прочь и оставил меня в покое!» И продолжает бесконтрольно есть, стеклянными глазами перебегая с этикетки эклеров на другую, кажется, от злаковых батончиков с клубничной начинкой.

А после наступает глубокая апатия… Он сидит на полу, по-прежнему сжимая в руках поглощаемые с невероятной скоростью сладости, и не желает думать; его мозг словно по короткой негласной команде решил выключиться, погрузить сознание в зудящее серое марево, сродни густому и беспросветному туману, который на языке оседает каплями. И мысли застыли на месте, нарушив свой привычный ритм движения; даже странное существо больше не докучало своим присутствием – будто тоже угомонилось, растворившись в мрачном спокойствии и темноте. Все замерло. Затихло, так, что только гулкие удары сердца иногда раздавались в ушах, но тихо-тихо, боясь потревожить эту тишину.

И Джек открыл глаза.

Увидел себя, окруженного горой всевозможного мусора: крошки, объедки, недоеденные куски печенья и надкусанные фрукты – и среди этого ужаса сидел он, чувствуя боль в голове и переполненном желудке, а внутри себя незаглушенную ничем пустоту и отчаяние. Он внезапно все осознал. В лицах входящих в комнату людей разглядел свое собственное, безрадостное, с помутневшими глазами и подрагивающей нижней губой; вспомнил все, каждую отображенную в образах деталь своей жизни: малыша, который нарвал маме букет, тем самым сделав ее самой счастливой на всем свете; ребенка, принесшего свои сбережения получившего в награду тусклую улыбку, а затем его же, собирающего со слезами вещи в дорожный чемодан; юношу, выскочившего на прогретую солнцем улицу, счастливого, с нетерпением летящего на крыльях вдохновенной весной любви. Дауни узнал каждого из них. Даже последнего, покинутого всеми, заедающего проблемы все новыми и новыми сладостями.

«Зачем? К чему вообще что-то чувствовать, если лучше вырезать свое сердце и быть мрачным каждые сутки следующего дня? Ведь не стоят мгновения радости этой пожирающей изнутри боли, тоски, за которой приходят равнодушие и смирение, чтобы после на короткий миг уступить место светлым чувствам и повторить круг снова. Это несправедливо. Хорошие люди не должны страдать так, как мучаются на самом деле. Они прекрасны целиком и полностью, а потому заслуживают куда лучшего: миссис Фридман должна встречать рассвет с чашкой чая в руках и в объятиях любимого ею человека, вместо одиноких вечеров и безрадостных будней за книгами. Рэйчел не должна расстраиваться из-за пустяков, потому как светлая искорка внутри нее может растерзать любой сомнительный на вид пустяк, превращая грязный клочок в столп разноцветных искр и огоньков. А маме сейчас бы стоять у плиты и печь рождественские крендели, смеясь и повторяя в который раз, что ноябрь – самое время, чтобы начать праздновать святой день, а, значит, без вкусного десерта обойтись никак нельзя. Так почему же самые лучшие должны переживать все это… Неужели только потому, что они в какой-то мере особенные? Тогда, черт возьми, жизнь, верни все обратно, я принес с собой чек».

Дауни резко встал с пола и, сохраняя угрюмое выражение, прошел на кухню, вернувшись обратно с огромной коробкой и чайной ложечкой. Некоторое время постоял в раздумьях, затем снова уселся в привычную позу и прямо руками схватил шоколадное пирожное, жадно жуя и бросаясь за следующим куском, только бы на губах остались ошметки шоколада и крема, перемешанные в непонятную массу с коричневым бисквитом. Он все ел без остановки и отдыха, не замечая даже застывшую в дверях своей комнаты гостью. Пока вдруг не поднял заплывшие влагой глаза и не замер с набитым сладостью ртом.

Перед ним и вправду стояла Робертсон. В смешном ярко-оранжевом дождевичке и вязаной шапке с двумя весело наклонившимися пумпонами, она с нескрываемым отвращением смотрела на беспорядок в комнате и на самого парня. И пусть он после отказывался признаваться самому себе, списывал увиденное на игру воображения или под таким углом упавший солнечный луч, но… Брюнет запомнил явственно и четко, как зеленая радужка на миг потемнела, а сочный цвет свежей травы сменился изумрудной печалью. Девочка неуверенно сказала:

– Привет, Джейкен. Не хотела врываться без стука, но у вас открыта дверь. Мне нужно серьезно с тобой поговорить. Что у тебя тут творится?

Джек попытался руками сгрести все обертки и фантики поближе к себе, тем самым якобы расчищая место вокруг в попытке создать жалкую иллюзию чистоты, но забросил эту затею. Ему вдруг стало так неприятно на душе, как будто он совершил гадкую вещь, и теперь вынужден стыдиться обращенного на него обвиняющего взгляда, давить изнутри стыд, то и дело возрождающийся из пепла холодного безразличия, но тут же снова угасающий без единого следа. Парень хотел исчезнуть отсюда прямо сейчас, перенестись куда-нибудь как можно дальше, чтобы только не слышать упрека в детском голосе и избавиться от ощущения собственной ничтожности.

Тогда, в кафе, она разглядела в тебе нечто под смешным названием «Джейкен» и полюбила это, привязалась всей душой и телом к твоей несуществующей копии. Дело в том, что «тот» парень идеален; общается с людьми, говорит об интересных вещах, любит хорошее кино и скромен, но завораживает этой своей молчаливостью и отчужденностью, вызывая всеобщее недоумение и одновременно с тем восторг. А теперь перед ней оказался ты… Гадкое создание, сидящее в устроенном собой же беспорядке, наполненное отвратительной пищей и всеми покинутое. Ты жалок, Джеки, одинок и пуст, вот, что ты натворил. Где же тот потерянный всеми «прошлый Джек»? Неужели делит чай с рыжеволосой малышкой в далеком и неизвестном никому маковом поле, вдыхает ароматы цветов и радостно смеется в ответ на ее лучистые взгляды? Разве он не стоит сейчас у знакомой до боли двери, ожидая выхода самой прекрасной особы на планете, чтобы после с гордо поднятой головой усадить Кэтрин в уютное кресло кинотеатра? А может, он и вовсе дома, в кругу любимой семьи, под шум какого-то фильма помогает лепить шарики из липкого, но невероятно сладкого теста, чтобы после вручить их женщине в легком бежевом платьице, и та ловким движением покрыла бы фигурки ровным слоем крема и карамели? Где этот замечательный Джек? Как ты мог заменить его этим уродством?

– Уходи… – коротко выдал Джек и ужаснулся от того, что не узнал собственного голоса. Будто кто-то другой захватил его сознание и вел этот странный диалог, озвучивал непрошенные мысли из ряда тех, которые лучше бы оставить при себе и держать на самой короткой цепи прямо у ног, чтобы те не вырвались в большую суету мира и не растворились в нем. И теперь этот кто-то управлял телом и разумом, говорил, действовал, а парню оставалось только думать как можно меньше и наблюдать за происходящим со стороны. Правда, он все же успел про себя отметить одну неприятную деталь, то самое преимущество, полученное из-за потери основного контроля – он все чувствует. Видит. Слышит. Понимает. Каждое невысказанное слово Рэйчел явственно вспыхивает перед ним в необычной картине, а отражения в глазах представляют собой череду кадров и образов, рвущихся наружу, сплетающихся в едином танце, таком красочном и чарующем…

– Я… пришла помочь тебе. Что-то происходит, это очевидно. Расскажи, прошу тебя. Только не вздумай мне лгать, иначе тогда обесценится и без того редкая правда, договорились?

И Дауни не смог удержать безнадежного вздоха, когда увидел все то, что ему в этот самый момент открылось. Ощутил кожей дикий мороз, пронизывающий до костей и, кажется, пробирающийся даже внутрь них; колкие прикосновения снежинок, не похожие на мягкие объятия декабрьского пушистого снега, а скорее как пощечина стужи безжалостного февраля, раздирающая плоть уколами самых острых игл. И они бесформенным вихрем несутся прямо к нему, как бы отчаянно не выставлял парень в защиту голые ладони – пальцы немеют и превращаются в бесчувственные куски льда синевато-лилового оттенка, и шевелить ими уже нет сил. Джек закрывает лицо и глаза, но снег все равно пробирается к цели, оседая комьями на ресницах, замораживая губы и покрывая их толстой пленкой, которую потом можно будет легко отодрать зубами и почувствовать вкус собственной крови – пока же брюнет бежит вперед, к горящему впереди огоньку, призывно освещающему мрачную белизну вокруг. Несется вперед, предвкушая, как блаженное тепло разольется по рукам и ногам, разгонит ледяную кровь, отогреет уставшую душу и подарит желанное спокойствие, а вместо этого ботинки заплетаются в плену сугробов, превращая на вид близкую цель в какой-то недостижимый маяк счастья. Дауни рвется к нему изо всех сил, но снег уже покрывает плечи и шею, кажется, вот-вот захлестнет по самое горло и прервет недоразумение, называемое другими «жизнь», остановит сердце, навсегда превратив его в небольшой кусочек льда с некогда живой плотью внутри… Парень смотрит на удаляющийся свет и чувствует, как отчаяние и осознание безысходности поглощает все его существо целиком, захлестывает, подобно разыгравшейся непогоде, и не дает вздохнуть без колющей боли в дрожащей груди.

Вот, что внезапно открылось ему в прекрасном взгляде своей подруги; увлекло и затянуло в пропасть, подобно сметающему все на своем пути водовороту, а потому парню потребовалось несколько долгих минут, чтобы рассеянно ответить:

– С чего ты взяла, что у меня проблемы? Все хорошо, видишь? Я просто решил немного перекусить, – развел он руками, как бы оправдываясь за созданный беспорядок. Рэйчел по-прежнему грустно кивнула и села рядом с ним на корточки, взяв в руки упаковку с медовым печеньем. Она повертела в тоненьких пальчиках шуршащую бумажку, выудила оттуда бежевый квадратик в коричневую крапинку – видимо, печенье с орехами, хотя Джек этого даже не заметил – и демонстративно подняла лакомство на уровень своего лица, рассудительным голосом объясняя:

– Видишь это печенье, Джейкен? Присмотрись внимательнее, запомни каждую его деталь, потому что… Представь, что это ты, – как можно громче сказала девочка и разломила сладость на две почти одинаковые части, ничуть не смущаясь прозвучавшего в полной тишине хруста. – Парень, который пытается разобраться со всем, что происходит в его жизни, разрывается между ее частями и не замечает вовсе, как теряется в этой суете. И к чему это приводит? Вот ты пытаешься разобраться с семьей, осознаешь неизбежность потери и делаешь внутри себя какие-то определенные выводы, – Робертсон продемонстрировала каждый из разломанных кусочков, а затем поделила оба на еще большее количество частей, превращая печеньку в бесконечное множество крупных крошек. – Решаешь конфликты с друзьями, опять-таки отмечая в голове какие-то новые мысли и делая сотни ненужных поспешных выводов. А потом… Что же происходит потом, Джек? Видишь?

Рэйчел небрежным движением руки протерла оставшиеся части до мелкого порошка и высыпала получившееся на пол, сгребла обратно в ладонь и показала уставившемуся на нее парню.

– Это совсем другое, видишь? Всего лишь горсть бесполезных кусочков, которые уже никогда не станут прежней печенькой с медовым вкусом. Да, не спорю, может, и сейчас они все еще съедобные, но что-то в них все же изменилось. Как и изменилось в тебе. Ты рассыпался, понимаешь? Был целой печенькой, а теперь всего лишь куча мелких крошек.

Дауни как зачарованный смотрел на подругу и не мог найти слов в оправдание себя же – все внутри него смешалось, и он был уже не в состоянии различать оттенки своих эмоций. Здесь гнев переплетался в ярком танце с печалью и осознанием; желание высказаться и раскрыть, наконец, свою наполненную гнилью душу противоречило правилу скрытности и терпеливого молчания; восхищение превращалось в жгучую ненависть и обратно… Джек понимал и не понимал одновременно; тонул в зеленой глубине с наслаждением и чувством умиротворения, а затем начинал судорожно барахтаться в ней же, не замечая, как вода темнеет, становясь болотной и грязно-серой. «Я не могу сказать тебе», – извинялся он, пытаясь все же выбрать сторону, с которой легче было бы делать следующий ход. «Не могу, потому что ты не поймешь меня – это слишком сложно, принять на себя проблемы другого человека, вникнуть в их суть и помочь с верным решением. Это ведь никому не нужно. Тебя ждут друзья, семья, жизнь, более красочная и интересная, чем стены моей комнаты, а ты стоишь здесь, напротив отвратительного существа, и пытаешься втолковать ему понятия дружбы и доброты. Ты забываешь иногда, рыжик, что мы давно выросли из того возраста, когда одна подаренная конфета на детской площадке полностью определяла отношение к тебе человека. Теперь не хватает и нескольких лет тесного общения, чтобы хоть немного что-то понять. У всех свои секреты в шкафах, Рэй, такова подростковая жизнь. Ты либо открываешься кому-то, надеясь на отдачу, получаешь временное утешение, а после сталкиваешься с жестоким предательством, и волна невыносимой боли захлестывает мощным потоком, так, что от тоски разрывается сердце и хочется любыми способами успокоить порванную душу. Или же упорно молчишь, копишь в себе, становясь при этом сильнее, обрастая изнутри прочной корой, заглянуть через которую потом будет никому не под силу. Именно к такому типу я и отношусь, рыжик, так что уходи отсюда, пока эта дружба не переросла в привязанность. Я разобью твое детское сердце с такой же легкостью, как ты только что раскрошила мою печенюшку – и собрать обратно будет невозможно, потому как боль окажется самой мучительной и гадкой, а на моем лице не дрогнет ни один мускул в знак раскаяния или сочувствия».

– Я же сказал, мне не нужна помощь. У меня все в порядке, ясно? Неужели по мне не скажешь? Или по-твоему все должно быть просто идеально, таким же, как каждый момент твоей жизни? Ну уж извини, если у меня не получается соответствовать надуманным кем-то стандартам. Если тебе казалось, что в свободное от учебы время я буду петь песни в широко раскрытое окно, заниматься искусством, общаться с хорошими людьми в уютных кофейнях, а по вечерам печь круассаны или готовить пиццу – могу тебя разочаровать! Думала, депрессия у бедного Джека будет похожа на прекрасные кадры из фильмов о подростковой любви, где они только и успевают, что грустить и плакаться друг другу о своих проблемах? Как видишь, я не сижу на подоконнике с серой миной и слезами отчаяния на глазах, не бросаю дрожащей рукой в горячий какао воздушный зефир, не убиваю время за прочтением успокаивающих книг и не строю из себя всеми забытого больного идиота. Да, я болен, внутри меня сидит какая-то зараза; поглощает все мое существо изнутри, а я не могу выгнать его, не могу обрести над мыслями и телом контроль. Дай угадаю: когда ты только вошла ко мне, то, наверное, подумала, какой я прожорливый и неаккуратный. Но дело куда проще и сложнее одновременно – ОН не принимает жертв. ЕМУ не нравятся эклеры, шоколадные торты и жевательные апельсиновые конфеты, ОН не терпит молока и бананов, не желает брать даже это чертово печенье… ЕМУ ничего не нужно, и я не знаю, как с НИМ бороться, потому что средства закончились… Вот скажи, ты бы согласилась на банку клубничного джема? Или на пряники? Кто вообще может устоять перед свежими рассыпчатыми мятными сладостями?

Рэйчел тихо выдохнула и осторожно присела рядом с бьющимся в истерике парнем, ободряюще сжимая его плечо пальчиками. Брюнет опять готов был разорваться между собственными эмоциями: одни твердили, что она ничего не понимает, ее здесь быть не должно, и все это – представление, как будто открыв миру свое милое сочувствующее личико, она обеспечит себе пожизненное алиби в раю. А другие тихо шептали, отмечая, как повеяло свежестью и чем-то теплым от этого мягкого прикосновения, как бы невзначай вызывая воспоминания и ароматы того самого упущенного в мечтах мака и травяного чая, летнего ветра и пшеничных колосьев с медом. Призывали забыться, поддаться подступающим с каждой секундой чувствам и в конце концов отступить, чтобы потом почувствовать невероятное облегчение внутри.

На удивление, первые мысли оказались куда навязчивее. Видимо, они просто громче кричали.

Она смеется над тобой, Джеки, и мы оба знаем, что будет после того, как эта особа покинет тебя. Вернется домой с гадким опустошением внутри, подумает про себя: «Насколько у него ужасная жизнь. Нет, действительно, это просто кошмар – и я ничем не смогла ему помочь. Самое время чем-нибудь перекусить и посмотреть грустные сериалы про брошенных и всеми не понятых подростков-одиночек без любви, семьи и друзей». Она нальет себе кофе – да, самый обычный кофе (не все же в этом несчастном мире обязано быть прекрасным и живописным). Без сливок, сахара или посыпки из конфетти сверху. Будет есть мандарины, пялясь в мерцающий экран и радуясь собственной удаче. Только так, потому что для нее ты – всего лишь наглядный пример, до которого ни в коем случае нельзя опускаться. И сейчас она сидит около тебя, такая несчастная и рвущаяся помочь, но подумай еще раз: нужна ли тебе эта помощь? А жалость? Что вообще тебе от нее нужно?

«Ничего», – сглотнул парень и небрежно мотнул шеей, желая избавиться от ставшего неприятным прикосновения, перестать чувствовать странную и гложущую изнутри вину, не содрогаться от тепла детских пальцев. Но Рэйчел это ничуть не смутило, она только отодвинулась на небольшое расстояние и продолжила по-прежнему тихим и успокаивающим голосом:

– Это глупости, Джек. Нельзя решать проблемы так, как это делаешь ты. ОН не уйдет даже за банку самого тягучего и свежего шоколада из самой Франции, откажется от лучшего рожка сливочного мороженого во всем Бостоне и будет мучать тебя до тех пор, пока ты ему не запретишь. Эти жалкие попытки заглушить боль чем-то посторонним, вытеснить ее и забыться за беспорядочным поеданием пищи ни к чему не приведут; ОНО на время тебя оставит, но лишь потому, что боль разрывающегося желудка заставит ЕГО умолкнуть и ненадолго затаиться, – девочка бережно выудила из рук парня упаковку шоколадных конфет и взяла одну из них, повертев в руке и никак не решаясь отправить в рот. – Нужно столкнуться с НИМ, разобраться в себе самом и уничтожить проблему в ее корне, а не царапать поверхность.

Робертсон отложила шоколадный шарик в сторону, упрямо продолжая сверлить Джека глазами, хоть и всячески старалась не замечать изменений в его поникшем лице. Поначалу оно так и светилось слепым раскаянием, затем стало печальным, а взгляд карих глаз вызывал что-то среднее между жалостью и умилением, но теперь… На нее смотрел не Джек, а что-то другое и жестокое, свирепое, угрюмое, готовое одним движением тяжелой руки уничтожить без единого следа. И Рэй старалась всеми силами игнорировать гложущее ее предчувствие, отвлекаясь на самые глупые и ненужные мелочи.

– Кстати, как ты смотришь на то, чтобы завтра прийти к нам на чай вечером? Собираются прийти еще несколько гостей, но это не страшно; моя мама напечет ее лучшие кексы, будем смеяться, говорить о пустяках, политике и пить чай – столько чашек, сколько будет возможно выпить! Ты рад? Когда Хлоя предложила позвать кого-нибудь из наших друзей, я хотела сначала пригласить тебя и Тару, но она передумала, поэтому я здесь… Так ты придешь? Не думай, что будет скучно – со мной можно заниматься самыми серьезными вещами, и они все равно вызовут улыбку! – рыжеволосая улыбнулась, мысленно умоляя парня последовать ее примеру.

А Дауни не мог в который раз отвести хмурых глаз от россыпи веснушек и этих черезчур милых ямочек на щеках. «Ты слишком светлая, слишком правильная и солнечная», – подумал он про себя, собираясь с мыслями и не зная, принять приглашение или бросить грубый отказ. «Я боюсь тебя сломать, девочка, которая так сильно пахнет персиками и счастьем – пожалуйста, уходи. Забери с собой всю эту дрянь и сладости, только оставь меня в покое, иначе я случайно запачкаю тебя своей черным».

– Я… не знаю, смогу или нет. Просто сделай мне одолжение, Рэйчел: одну маленькую и такую незначительную вещь, за которую я буду тебе несказанно благодарен позже. Могу на тебя рассчитывать?

Нечто отвратительное внутри брюнета злобно ухмыльнулось, чуть только зеленые глаза блеснули радостью и живым интересом. Именно сейчас и нужно будет нанести решающий удар, в эти бесценные секунды, пока злость на самого себя и весь окружающий мир еще не оставила юношеское сердце; заставить ЕЕ страдать, но как можно мягче, так, чтобы отвращение внутри нее переполнило привычную жалость и доброту, вытеснила устоявшиеся моральные принципы, как бесформенный поток рвущейся через прорванную плотину жижы. И эта гниль заставит чужие губы слегка побледнеть и плотно сжаться в одну ровную линию; брови двумя острыми стрелами взлетят вверх, в то время как во влажных глазах потемнеет сочная зелень и уступит холодному презрению. ОНА будет ненавидеть. Должна начать ненавидеть, потому что все люди устроены одним и тем же образом – можно сказать, слеплены из одного и того же теста. Немного соленоватое, оно портится на воздухе, покрывается жесткой коркой, оставаяь внутри немного рыхлым первые пару суток. А затем превращается в каменный кусок, форму которого изменить ничто не в состоянии.

Дауни не хотел верить, что Рэйчел не застынет точно также, а вырвется, расцветет и сохранит в себе дикую режущую боль, не давая ей ни на секунду угаснуть или ослабнуть; будет держать в себе, изводя печальной зеленой улыбкой, и эту тоску не сможет заглушить даже чай. Пусть десять кружек – все будет скатываться в бездонную яму души, пока потрескавшееся сердце продолжит биться в бесконечных судорогах.

– Уходи отсюда прочь. Немедленно. Я… не могу сейчас тебя видеть. Ты отвратительна мне, а твоя бесконечная веселость начинает раздражать все больше и больше. Я больше не хочу знать тебя, чувствовать разочарование или грусть, твой осуждающий взгляд – мне это не нужно. И ты не нужна. Совсем. Сейчас это покажется тебе страшным и неисправимым, что-то кольнет внутри, может, ты даже почувствуешь боль, но так будет лучше. Гораздо лучше для нас обоих, просто пока что тебе тяжело понять это и принять. Остается только смириться, но знай, что я больше не желаю видеть тебя в своем доме. Добротой невозможно решить все проблемы, пора бы уже это признать.

Дауни внезапно ощутил полное равнодушие к растроганной девочке; его не беспокоило то, что прекрасные глаза наполнились слезами и помутнели, что губы уже не могут сохранять прежнее положение, а то и дело дергаются в разные стороны, видимо, с трудом сдерживая рвущийся наружу первый, самый тяжелый всхлип. Он может и заметил, как покраснели щеки, и рука взметнулась к веснушчатому носу, чтобы предотвратить грядущий поток рыданий – по крайней мере теперь он относился к этому гораздо проще и спокойнее. «Я сделал то, что был должен», – заключил Джек, бросая очередной голодный взгляд на недоеденные конфеты и чувствуя при этом недовольное ворчание в переполненном желудке. «Высказал свою мысль, но ведь это правда. Ни к чему подавать ложных надежд».