Игра с кумом. Повесть

– Не надо! – крикнул он, и она вздрогнула от испуга. – Молча, молча!

Покинув ее, он долго расхаживал по морозным улицам. Внутри него что-то мучительно ныло, билось, ломалось. К середине ночи Денис забрел на вокзал и вдохнул запах угля. Кругом было пусто, ночные поезда уже разъехались по городам и весям, а табло с расписанием погасло. Денис побродил вокруг столика в кафетерии и сказал мужику с чемоданом:

– Я просто пьян. Я люблю жену. Завтра это пройдет.

Домой он пришел под утро, эпатируя семью, как полновластный глава, позволяющий себе любые взбрыки. Свалился спать как подкошенный, а наутро позвонил на работу, взял отгул и заснул снова.

17

Всеволод второй оказался настойчив. Инга несколько раз встретилась с ним и обнаружила, что он галантен, в меру щедр, а его запредельный цинизм, порожденный опытом, купируется приятными манерами. Он больше не приглашал ее домой, Инга побывала с ним в музее, в ресторане, в экзотической квартире его знакомых. По здравом размышлении она оценила, что их связь избавлена от скандалов, постыдных тайн и игр в прятки. Однако он не тянул ни на врачевателя душевных ран, ни на снадобье, а Инге насущно требовалось лекарство. К ее обиде на мужа добавилась обида на мать, недвусмысленно переметнувшуюся к зятю, и чуткая Инга находила понимание лишь у Всеволода третьего.

Этот нездоровый человек сделался Инге необходим. Она делилась с ним непристойными секретами, понимая, что Всеволод третий до того не знает жизни, что ставит любые события в один унифицированный ряд. Болезнь, которую Инга считала блажью, не испортила его интеллекта, а его тонкие замечания порой поражали Ингу до глубины души. В свою очередь его завораживали ее рассказы, и Инга упивалась, чувствуя, как власть над несчастным инвалидом кружит ей голову. В одном он стоял насмерть – категорически противился их встрече. Но его сопротивление лишь раззадоривало Ингу, и скоро в нее вселилась идея фикс – победить его, сломить, довести свою власть до абсолюта.

Как-то она привычно журчала в трубку, показывая спину недовольной Римме Борисовне, а заодно и Алене, то и дело вылезающей из кухни.

– Сева, нам надо увидеться, – говорила Инга, и ее мелодичный голос обволакивал собеседника, не оставляя ему шансов. – Не прячь голову в песок, как страус. Мне часто муторно на душе, но у меня есть чувство долга, поэтому я встаю и иду. Знаешь, как раньше учили плавать? Бросали в воду. Приходится выплывать, Сева, такая жизнь.

Она обольщала его, как сладкоголосая сирена, но Римма Борисовна, кутаясь в вязаную шаль с кистями, возникла перед ней и отрезала:

– Инга, мне надо позвонить Аркадию Львовичу.

Это был решающий аргумент, и Инга кивнула.

– Сева, маме нужен телефон, продолжим с глазу на глаз, – проговорила она.

Она встала перед зеркалом, изучая свой образ. Потом рядом отразилась несмелая Алена.

– Анна Никитична сказала, что он болен, – проговорила она. – Не надо, Инга… может, посоветоваться с врачом?

Инга с изумлением уставилась на невестку, в кои-то веки подавшую голос.

– А ты вари кашу, – бросила она. – Я не лезу в твою жизнь, и ты не лезь в мою.

Теперь визит к Всеволоду третьему стал для Инги вопросом принципа. Она упорхнула в комнату, оделась просто и эффектно – в черную водолазку и вельветовые брюки, – подкрасила глаза и побежала натягивать сапоги.

– Ты далеко? – осведомилась Римма Борисовна, завладевшая аппаратом.

Инга, подавляя раздражение, схватила телефонную книжку и набросала на форзаце несколько строк.

– Адрес и телефон, – заявила она. – Или нужны географические координаты?

Она нацепила шапку и вылетела за дверь. Римма Борисовна покачала головой, а Алена прочитала Асе, не терпящей рутинной кормежки, стишок и забыла про Всеволода третьего. Она даже попеняла себе, что ее материнские мысли занимают чужие люди. Ася утром кашляла, и Алена завозилась в прихожей, разыскивая кофту.

– Я вынесла санки на балкон, – бросила Римма Борисовна, и Алена накинула пальто.

За ночь балкон замело снегом. Алена подергала застрявшие в рухляди санки, услышала голос Константина Сергеевича и замерла.

– Степушка, – говорил тот негромко. – Пойдешь к соседям – дебоширь, как хочешь, лишь бы они запомнили тебя навсегда. Алиби должно быть безупречным… еще и дату в их головах зафиксируй.

Слово «алиби» прозвучало из другой жизни, полной риска и насилия.

– Давайте я, – негромко ответил Степан. – Я лучше справлюсь.

– Степушка, это мой крест, – возразил Константин Сергеевич с горечью. – Я дрянь, у меня нет принципов, но мне покоя не будет, если не я своими руками… Тебя надо беречь, у тебя будущее… я знаю, над тобой смеются, наплюй на дураков.

Соседская форточка захлопнулась, а Алена замерла с санками в руке. Потом, стараясь не шуметь, закрыла балконную дверь. В последнее время таких, как она, слишком часто брали на зуб, и она поняла, что должна спасти хотя бы Всеволода. Она переписала адрес с форзаца; Римма Борисовна, обомлевшая от своенравия невестки, не планировала сидеть с Асей, но Алена пулей вылетела из двери и через минуту была уже далеко.

Инга приехала к Всеволоду раньше Алены. Дом оказался безликой многоэтажкой в спальном районе. Инга поднялась в полутемном лифте, оскверненном поколениями варваров, на последний этаж. Коридор с лестницей, ведущей на крышу, напомнил ей жалкий барак. Инга позвонила в дверь. В ответ не прозвучало ни звука, но шестое чувство, принятое Ингой за родство душ, подсказало ей, что Всеволод ее слышит.

– Сева, я пришла, – позвала она. – Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Не будь глупеньким, открой.

– Не надо, – ответил ей панически охрипший голос. – Инга, уйди.

Инге даже рассмеялась при мысли, что она, признанная умница и красавица, вернется домой, не добившись своего.

– Не будь ребенком, Сева. – Она уселась на картофельный ящик. – Ты взрослый человек, преодолей себя… когда Денис меня предал, мне тоже было плохо.

– Нет, нет, нет… – монотонно затвердил Всеволод третий. – Пожалуйста…

– Мальчик, я тебя не съем, – усмехнулась Инга, устраиваясь поудобнее. – Мы нужны друг другу… ты мне нужен, Сева. Понимаешь, только чужие дают нам узнать себя. Я думала, что люблю Дениса, но сейчас понимаю, что нет. Мне просто хорошо с ним, но у нас кризис, и я его вообще не чувствую. Беда в том, что я хочу его сохранить, он удобный муж, но я его не прощаю. Я поняла, что он бестолковый, недалекий… с ним не поговоришь, как с тобой. И с другим Севой нельзя, хотя он человек порочный, развит до абсурда, шпарит историю искусств наизусть… но он мелкий, понимаешь, Сева? Он узкий, несложный… у него ни одной живой мысли. А Андрей – пижон, он бьет в спину… он прирожденный предатель, и мама – предатель. Она говорила: зачем тебе Денис, но он принес ей документы, и она стряхивает с него пылинки, а я теперь враг… я легкомысленная, я мешаю ей наслаждаться трагедией семьи. Я одна… понимаешь, Сева, я одна! Сева, – чуть не плача, она заколотила в дверь, – открой, прошу тебя, если ты меня предашь, я не знаю, что мне делать!..

Раздался шорох, Инга замолчала. В коридоре заколыхалась чья-то тень, и Инга вскочила, едва узнав непохожую на себя Алену.

– Шпионишь? – вспыхнула она, но Алена схватила ее за руку и потянула к лестнице.

– Скорее, пока никого, – забормотала она. – Он выбросился из окна. Я говорила, он больной, с ним нельзя.

Она увлекла Ингу на пожарную лестницу. После сумасшедшей гонки по ступеням девушки выскочили на улицу, и Алена обернулась.

– Если увидят, будут неприятности, – выговорила она трясущимися губами.

– Где он? – спросила Инга, оглядывая продуваемый насквозь пейзаж: домовые коробки с балконным остеклением, вышки ЛЭП, бурые дороги, гаражи, сугробы выше роста. На дальних крышах лежал предзакатный луч зимнего солнца. – Я хочу его увидеть. Зачем… как он смел.

Район нежился в обманном покое. Алена выдохнула:

– Какая же ты дрянь!

Инга невозмутимо застегивала пальто. Казалось, она не понимала, что произошло.

– Женщина обязана бывать дрянью, – заявила она. – Что, у него треснул череп? Да… высокий этаж. – Она задергалась, высматривая кого-то за припаркованными машинами. – Где Степан? Он должен быть здесь.

Тем временем фургончик «скорой» меланхолично свернул с улицы и пополз в квартал, а Алена потащила Ингу к остановке, куда уже подходил автобус. В автобусе Инга оторвала «счастливый» билет, который, конечно же, не стала есть.

Дорогой обе молчали. Алену трясло. Инга медленно выходила из ступора, но все равно казалась отсутствующей. Когда родственницы выбрались из метро, Инга изрекла невпопад:

– У меня никого нет. И он меня предал.

Алена вознегодовала и прямо перед станционными киосками разыграла отвратительную сцену. Она закричала, что Инга безобразно избалована, что она ведет себя мерзко и что у нее черная душа. Инга пропустила этот горячий монолог мимо ушей. Дома она процедила сквозь зубы что-то высокомерное и, заявив, что волнения вызывают аппетит, отправилась на кухню.

Потом она долго сидела там в темноте, пока Римма Борисовна, благоволившая к Денису, не посоветовала ему прервать это запойное самосозерцание и увести Ингу спать.

18

Инга не ожидала, что Всеволод третий так быстро улетучится из ее памяти, но на другой день она уже не терзалась. Она винила себя лишь в том, что связалась с умалишенным. Поклявшись не контачить с больными, она только побоялась, что ее обвинят в уголовно наказуемом проступке. Она поделилась проблемой со Всеволодом вторым, и тот, разложив по полочкам законы и правоприменительную практику, объяснил ей, что виновата не она, а ответственные лица, которые оставили на свободе асоциального человека с суицидальными наклонностями, но Инга несколько дней шарахалась от уличных прохожих и от звуков, доносившихся с лестницы. Римма Борисовна так ярко живописала домашним трагедию пращура, что Инга перенесла на себя ее аналог.

Как-то в субботу она мыла пол. В дверь позвонили, Инга вздрогнула и сильнее заскребла паркет.

– Пришел твой ухажер с глазами целлулоидного пупса, – сообщил Андрей, жуя зубочистку. – И осторожно, он вяжется с уголовниками.

Инга обдернула рукава и пошла в коридор. Степан стоял на пороге с суконным лицом. Посмотрев на него, Инга в очередной раз поняла, что между ней и этим малоприятным человеком уже идет безмолвный разговор.

– Зачем ты явился? – нахмурилась она. – После такой подлости… – Она вкратце набросала ему, что произошло бы с несчастной Аленой, не вступись за нее посторонние.

Степан выслушивал ее речь апатично, и ее упреки его не тронули.

– У вас вчерашний день, – проговорил он наконец, указывая на календарь. – Я к твоей маме, она дома?

Из комнаты Риммы Борисовны донеслась мелодия ее любимой телепередачи, но Степан продолжал гипнотизировать Ингу бесцветными глазами.

– Я убила человека, – вдруг сказала Инга. Признание вылетело у нее само, словно этот тип вытягивал из нее самые позорные секреты. – Довела до самоубийства. Вот так.

Степан тихо вздохнул.

– Я люблю тебя, – сказал он.

Это было настолько не к месту, что Инга фыркнула.

– И что? – спросила она.

– Ничего, – ответил Степан. – Медицинский факт. Будущего нет, точек пересечения нет. Я по-своему люблю мою женщину, но ты – это другое.

Инга потупилась.

– Я тебя не люблю, – проговорила она. – Но женщине, если она не кухарка, нужен комплект: муж, любовник, друг, советник… и палочка-выручалочка, как ты… только не убейся от горя, одного мне хватит за глаза.

Она еще что-то бормотала, а Степан не прерывал ее.

– Обида, понимаешь, – говорила Инга. – Этот подлец меня предал… я его любила, ввела в порядочную семью, мама год меня шпыняла. Она спала и видела, чтобы я вышла за Мишеньку, потому что он в аспирантуре, и двоюродный брат – лауреат, но он тряпка… а Сева умер, и обида ушла. Я сильная, я топчу мужиков, но тебя пожалею, – Она замолчала. Когда молчание стало тягостным, Степан прервал паузу.

– Не задавайся, я не убьюсь. – Он качнул папкой. – Это бумаги на твоего деда.

Инга мелодично рассмеялась.

– Муж подсуетился, опередил тебя, – сказала она и впервые увидела, как Степановы глаза округлились от удивления.

Если сначала Денисовы документы выглядели чем-то крамольным, то теперь они сделались среди знакомых такой сенсацией, что в семье похерили любую скрытность. Инга ухватила Степана за свитер, провела к Римме Борисовне и вынула из ящика пожелтевшие листы. Степан принял их озадаченно, перелистал, проглядел. Его посконная физиономия по-прежнему ничего не выражала. Римма Борисовна, увидев, чем похваляется Инга, возникла рядом, преисполненная гордости.

– Муж изобретает мифологию, – проскрипел Степан. – Но нужно знать и правду. – Он подал Римме Борисовне папку. – Думаю, это настоящие.

Римму Борисовну охватил приступ благодушия. Развязывая тесемки, она рассказала Степану, что ее отец был святым, почти мучеником, и что она, Римма Борисовна, всегда любила и ценила зятя за человеческие качества, которые он доказал на деле. Воздавая осанну Денису, она бросила взгляд в бумаги, и что-то привлекло ее внимание. Она впилась глазами в строчки, а затем побагровела. Улыбка сошла с ее лица, и она выкрикнула:

– Это ложь, подлая клевета! Отец не был палачом! – Она с размаха швырнула бумаги в Степана, и один лист зацепился за его мохнатый свитер.

Степан казался невозмутимым. Кажется, он даже приветствовал такой исход.

– Как вы смеете! – надрывалась Римма Борисовна. – Такие способны оболгать, ошельмовать опорочить… не выйдет! Хорошо, что зять имеет доступ в архивы и в КГБ!

– Наверное, у нас разные архивы, – сказал Степан негромко. – И разное КГБ.

– Вон! – закричала Римма Борисовна, а Степан преспокойно развернулся и проследовал к двери.

На пороге он обернулся.

– Оторви листок, – напомнил он Инге и исчез.

С Риммой Борисовной случилась истерика, она рухнула на стул, и Инга захлопотала вокруг нее с валериановыми каплями. Немного утихнув, Римма Борисовна рванулась к телефону, набрала номер и утопила Аркадия Львовича в исступленных жалобах. Придя в совершенное неистовство, она высказала в аппарат все, что думала о подлых стукачах, и сделала вывод, что госбезопасность измыслила для семей репрессированных очередные идеологические диверсии. Андрей, прохаживаясь мимо, тихо постанывал.

– Зачем он это сделал? – спрашивал он у Инги. – То есть я вижу, что он дегенерат, но какой смысл?

Аркадий Львович, услышав определения в адрес властей, перепугался и бросил трубку. Римма Борисовна, запахивая халат, заходила по коридору взад-вперед, как невменяемая. Аркадий Львович примчался через десять минут, на нем не было лица, и в этот раз ему обрадовался даже Андрей. Аркадий Львович засуетился вокруг Риммы Борисовны, и скоро они запели в унисон.

Когда Инга выкручивала тряпку, явился Денис, посланный в магазин час назад. Инга почти не разговаривала с мужем, но сейчас в доме бушевала буря, требующая совместного участия. Выслушав ее, Денис побледнел и бросил сумку. Он бросился к телефону, набрал номер и закричал:

– Гордей Фомич, надо увидеться!

Потом он, сбивая задники, запрыгнул в ботинки и вылетел из квартиры. Андрей подмигнул Инге.

– Жулик на жулике, – проговорил он. – Чего так орать, будь дед хоть полный волчара, мне по барабану. Квартиру он не зря нам оставил, она же и до него была чья-то.

Инга убирала ведро со шваброй, когда Римма Борисовна позвала ее к себе в кухню. Аркадий Львович, пил чай, шевеля ушами от усердия, а Римма Борисовна застыла в скорби, как могильная статуя.

– Сожги, – повелела она, пододвинув к краю Степановы бумаги. – Чтобы следа не осталось от этой гадости.

Инга взяла листы и полюбопытствовала, но ничего не разглядела: вспыхнув, Римма Борисовна вырвала бумаги из и принялась рвать на мелкие кусочки.

– Не смей читать! – крикнула она. – Оставь, я сама.

Она высыпала клочки в кастрюльку с цветами и защелкала пьезоэлектрической зажигалкой. Инга обернулась в дверях. Сгибаясь над кастрюлей, из которой поднимался едкий дым, Римма Борисовна бдела, чтобы ни один обрывок не ушел от огня. Инга усмехнулась, вспомнила смиренного, как побитая собака, Степана, довольно потянулась и ушла смотреть телевизор.

19

Алену ранили переделки, в которые она вляпывалась с удивительной регулярностью, и сейчас их критическая масса перевалила через край. Она замкнулась, ей снились кошмары, к ней возвращалось воспоминание о Всеволоде третьем. Она разлюбила прогулки с Асей и выходила на улицу нехотя, избегая Анны Никитичны, чтобы не смотреть соседке в глаза. Однако она помнила, что Марго ее спасла, а Алена не любила незакрытых обязательств. За несколько дней она изготовила красивую подушку из фетра, а Денис, к которому она пристала, как с ножом к горлу, выдал ей требуемый адрес. Наконец она так надоела Римме Борисовне, что та, собравшись к Брониславе Марковне, согласилась захватить внучку. Это был прекрасный повод, чтобы похвастаться умненькой девочкой перед старой грымзой, страдающей манией величия. Проводив Римму Борисовну, Алена завернула свое рукоделие в пакет и отправилась к избавительнице.

В безлюдном подъезде-катакомбе Алена оробела, и только чрезмерная ответственность помешала ей сбежать. Вокруг пахло плесенью, квашеной капустой и жженой пластмассой. Звонок не работал – она несмело постучала, дверь открыл пьяный хозяин, и Алена переступила через порог. Темноту коридора усиливал едкий чад, и откуда-то слышались возбужденные голоса. Испугавшись пожара, Алена на цыпочках прошла мимо грибковых разводов, пятнавших стены, завернула за угол и увидела двух типов, осаждавших дверь, из-под которой валил густой дым. Алена закрыла нос платком и приблизилась. Скоро она поняла, что хозяева заняты делом, знакомым ей по школе неблагополучного квартала: засовывали под дверь горящую расческу. Обнаружив нежданного свидетеля, поджигатели повернулись, и на Алену уставились две пары мутных глаз. Унимая дрожь в коленках, Алена справилась о Марго.

– Она там! – Поджигатели запинали дверь. – С вещами на выход! Закатай губу в трубочку, подруга… явилась за готовенькое, не видать тебе прописки, как своих ушей.

– Что, еще одна? – рявкнул женский голос, и Алена попятилась от крепкой девицы, но подошла другая, в огромных очках, и проговорила первой: – Не бросайся на людей.

Дамы исчезли, а доходяги объяснили Алене, что Марго учинила в квартире форменный раздрай, и что они беспокоятся за слабовольного Терентия, поддавшегося ее чарам.

– Мы таких мочалок видели тут целый стадион. – Они недобро оскалились, и по Алениной спине поползли мурашки. – К особо меркантильным применяем меры, выкуриваем, как клопов, у нас рука-то набита.

Пока они определяли, не метит ли в Терентия новая гостья, Марго открыла дверь, а хозяева, выполнив задачу, растворились в недрах квартиры. Алена прошла в задымленную комнату, понимая, что ее жалкая подушка совсем не к месту.

Дернув раму, ходившую ходуном, Марго распахнула окно, и в комнату ворвался леденящий воздух. На потемневшем лице возмутительницы спокойствия не дрогнул ни один мускул, и лишь по щекам, как по горячим угольям, забегали тени. У кресла стоял собранный чемодан. Выслушав Аленины благодарности, Марго коротко кивнула.

– Не везет, снова облом. – Она загадочно улыбнулась. – У вас неприветливый народ.

Пока она собирала помадные патроны со стертой позолотой и отечественные, презираемые московскими модницами коробочки с тушью, Алена соображала, где ей устроить Марго. Римма Борисовна не признавала за ней жилищных прав, и у родителей, где обитало еще семейство старшей сестры, ее тоже не ждали.

Она взялась за чемодан, Марго натянула дубленку с волосатой оторочкой, и обе женщины покинули негостеприимную квартиру. Они спустились во двор-колодец. Марго беспечно ступала по снегу легкомысленными сапожками, а за ее спиной с чемоданом, как носильщик, топала Алена в разбитых «луноходах».

Глазастая Марго тут же приметила у мусорных баков зеленовато-радужную иномарку, переливавшуюся бензиновыми разводами. Алена проследила взгляд, и ее затрясло. В чернявом водителе, который наблюдал за ними, свесив локоть из окна, она узнала брутального главаря из ресторана «Каракум», и воспоминание о нем было таким тошным, что Алена приготовилась удирать, наплевав на обязательства. Ее остановило лишь то, что вторым пассажиром иномарки оказался Вадим Германович. Алена его не любила, но он точно не был маргиналом и вряд ли ввязался бы во что-либо скверное.

Марго тихо выругалась.

– Это моя судьба, – проговорила она и, покачивая бедрами, направилась к иномарке.

Послушная Алена посеменила за ней. Вадим Германович вылез наружу.

– Марат, я не больше не нужен? – осведомился он.

Марат качнул головой. На его диковатом лице заиграла белозубая улыбка.

– Барахло в машину, – распорядился он, не сводя с Марго восхищенных глаз. – Никуда не отпущу.

Вадим Германович взял у Алены чемодан и завозился с ним у багажника.

– С утра здесь торчит, – бросил он. – Терентия сплавил, а вчера ему откупного предлагал. Терентий чуть по глупости с ним не схватился, вот бы насмешил.

Пока Вадим Германович укладывал чемодан, заскрежетали тормоза. Белая «Волга» влетела в низкую арку и заскользила юзом, прочертив колею. Вадим Германович инстинктивно пригнулся, порываясь залезть под днище авто. Какие-то разгоряченные люди в квадратных шапках высыпали из «Волги», кинулись к Марату и загомонили, размахивая руками. Марат переменился в лице, что-то гортанно скомандовал, и новоприбывшие разделились: трое вскочили в иномарку, а Марат дал по газам, и его железный конь вихрем пронесся через подворотню. Оставшийся пехотинец застыл у «Волги», кривя неумелую улыбку. Вадим Германович вытер лицо и отряхнулся.

– Что будет, – проговорил он негромко. – Его брата зарезали.

Он сгорбился и нырнул в проход, а Марго оценила физиономию порученца и уверенно села в «Волгу». Не успела Алена опомниться, как она, окутанная клубами вонючего выхлопа, осталась одна посреди двора-колодца.

Усталая от переживаний, она потащилась домой. В ее душе скребли кошки. Римма Борисовна с Асей еще не вернулись, Дениса не было, на вешалке висело только Ингино пальто. Алена проскользнула в комнату, взяла книгу, попыталась читать. Потом услышала голос Андрея и выглянула в коридор.

– Вот королева! – восклицал Андрей, обращаясь к Инге. – Гуська, а ты королева!

Инга даже снесла эту дурацкую дразнилку, которую не терпела. К Алениному ужасу Андрей подошел и поцеловал Ингу в губы. Поцелуй был долгий и совсем не братский. Не веря своим глазам, Алена всхлипнула и, едва не сбив с ног удивленную пару, выскочила из квартиры.

На лестничной клетке она обнаружила, что на ней только мамин спортивный костюм. В таком виде нельзя было на улицу, и Алена, не соображая, что делает, бешено забилась к соседям. Дверь распахнулась, словно кто-то за ней караулил гостей. Константин Сергеевич стоял в прихожей – всколоченный, дышащий жаром, в распахнутом пальто.

– Ты, – сказал он резко.

Не задав ни единого вопроса, он взял Алену за руку, повел по коридорам и втянул в кухню с каскадной люстрой и старинным буфетом. Там Алена бессильно опустилась на стул, а Константин Сергеевич захлопотал у загаженной плиты.

– Сейчас чаю, у нас хороший, – забормотал он. – Это первое дело… и покрепче.

Он поставил на стол эмалированную кружку, и Алена машинально отпила глоток. Тепло разлилось по ее телу, и она уже осмысленными глазами обвела бугристое лицо Константина Сергеевича, его армейский свитер, руки с рыжеватыми волосками и клетчатые манжеты, испачканные кровью.

– Ты хороший знак, – сказал Константин Сергеевич с чувством. – Значит, все путем.

– Это кровь, – проговорила Алена. – Вы убили кого-то.

Она отставила кружку и закрыла лицо руками. Все интеллигентные люди, окружавшие ее, преобразились в чудищ, готовых сожрать уютный, привычный ей мир.

– Пей, легче будет, – посоветовал Константин Сергеевич и затвердил не к месту. – Главное, чтобы без меда, без трав, только чай. Пей… чего ты хочешь… выкройки, рецепты?.. Я все сделаю.

Стуча зубами о кружку, Алена все же допила чай, и ее зазнобило.

Очнувшись, она еле выдавила:

– Я пойду…

Ноги едва ее слушались. Она долго, как сомнамбула, плелась обратно к двери – выбралась из квартиры и нажала на звонок, Андрей открыл ей со свирепым видом, но Алена даже не подняла на него глаз. В кухне Римма Борисовна рассказывала Аркадию Львовичу новости от Брониславы Марковны: сплетни, слухи о положении в стране, политические анекдоты. Усталая Ася капризничала и отказывалась от супа. Алена села в комнате, остолбенела и опомнилась, когда обнаружила, что сердитый Андрей чего-то от нее требует. Она с трудом, скрипнув зубами, взяла себя в руки.

– Едем на дачу, – проговорила она решительно. – Надо взять из погреба банки, Асе варенье… и огурцы.

Андрей не возразил. Они приняли нотацию от Риммы Борисовны, по горло насытившейся внучкой, но Алена почти не слышала свекровь. Андрей, как мог, успокоил мать. Когда они спустились во двор, он отпер гараж и уселся в пассажирское кресло. Его желваки подергивались, лицо потемнело, и Алена почувствовала его напряжение – он вполне допускал, что оскорбленная жена сейчас разгонит машину и врежется в столб.

Небо прояснилось и задышало арктическим холодом. Алена завела мотор и выехала сперва на улицу, потом на играющий огнями проспект, потом на шоссе. Рыжие противотуманные фонари остались за спиной, и дорога провалилась в мертвенное лампадное мерцание, словно в потусторонний мир. Салон залила тишина, которую можно было резать ножом. Алена ждала, когда буря в ее душе утихнет, чтобы поговорить с Андреем без слез и крика. Пилотирование требовало от нее холодного расчета и присутствия духа. Андрей нахохлился и косился на нее недовольно, прикусив язык.

Бензин оказался на исходе. Алена свернула на заправку, погруженную в неоновый свет, такой тоскливый и пронзительный, что ее горло свело судорогой. Заасфальтированная площадь перед колонками пустовала, и поодаль здоровый детина впечатывал в снег какого-то недомерка. Алена плавно, как под гипнозом, направилась к драчунам.

– Куда? – пронзительно закричал Андрей. – Дура!

Он побежал за ней, истошно голося:

– Стой, ненормальная! Как мне надоели твои капризы, твоя тупость!.. Твои чертовы тряпки, которые только спустить в унитаз… стой, тебя убьют!

Пока Алена сокращала дистанцию, драка распалась. Недомерок исчез, детина оказался работником заправки. Алена посмотрела в его красное лицо и обворожительно улыбнулась. Она давно не дарила окружающим таких манящих, таких милых улыбок. Детина, готовый порвать всех на куски, растаял и заговорил с Аленой почти вежливо. Андрей потерялся на улице. Когда Алена вытащила пистолет из бензобака, он опять запрыгнул в машину. Дальше поехали молча. Алена пошарила в бардачке, вытащила Денисовы сигареты, закурила. Андрей, не выносящий табачного дыма, по-прежнему не проронил ни слова.

Все так же, молча, они расчистили дорожку к даче. Внутри домика стоял пронизывающий холод. Войдя, Алена бросилась срывать со стен свои работы. Скомкав, она засунула их в печку, села на сундук и выдавила:

– Помоги мне…

Андрей взорвался.

– Мне осточертели твои сцены! – выкрикнул он. – Что ты хочешь?

Алена кое-как справилась с дрожащими губами.

– Я, наверное, обращаюсь не к тебе, – проговорила она. – К тому, кого выдумала… кто бережет меня и помогает. – Она вытерла слезы полосатым шарфом. – Я тебя очень люблю, мы выберемся вместе, только не будь мразью. Пожалуйста, не будь мразью.

– Я такой, какой есть, – проговорил Андрей сухо.

Потом он открыл погреб и осветил его фонариком. Когда Алена спустилась по убогой лесенке, сторонясь гнилой воды, покрывавшей земляной пол, ей показалось, что она спустилась в могилу, и что над ней вот-вот захлопнется крышка гроба. Она вытащила соленья и заготовки, они с Андреем упаковали их в машину, и весь обратный путь так же промолчали.

20

Таня упрекала Дениса, что он забросил отца, предоставив ей одной везти на себе полу-инвалида, и Денис ухватился за ее укоризну. Он сталкивался с Ингой лицом к лицу, жил с ней в одной комнате, и это так тяготило его, что он сбежал в родительскую квартиру. Там тоже бывало несладко. Таня то и дело звонила в неотложку, вызывала участкового врача, каждый эскулап прописывал Евгению Ивановичу лекарства, но ни одно из них не помогало, а больной только жалобно вздыхал. Таня вытащила с антресоли пляжный надувной матрас, и Денис обосновался на нем в отцовой комнате. Ночами он ворочался, томился в полудреме и просыпался от надсадных стонов. Как-то он проснулся, и свет ночника ударил ему в глаза. Евгений Иванович сидел на кровати, выпростав исхудалые ноги, и считал капли, постукивая пузырьком о стакан. Лампа подсвечивала трогательный пушок на его голове. Денис помертвел, но вспомнил, с каким энтузиазмом отец принимал его псевдоисторические изыскания, и последовал проторенным путем.

– Тут нашли документы, – проговорил он глухо. – Про Великую Отечественную.

Евгений Иванович вполуха прислушался. Денис пересказал ему фантазию про Брянское государство, про радения Гитлера и про сталинский отказ. Он надеялся, что отец, услышав про ложь официальной истории, привычно загорится правдолюбивым энтузиазмом, но Евгений Иванович, отставив пузырек, рассеянно молчал.

– Тебя обманули, – сказал он тихо. – Это неправда, я помню войну. До нашей деревни немцы не дошли пяти километров. Они были в соседнем селе, повесили председателя, комсомольцев. Нам повезло. А когда они ушли, то забрали все теплое, даже носки. Ты просто этого не понимаешь, а что они хотели нам добра – не слушай и не повторяй.

Денис застыдился, повернулся на другой бок и прикинулся, что уснул.

Теперь дорога до архива отнимала у него лишние полчаса, и он постоянно опаздывал. Как-то, придя на работу, он окунулся в наэлектризованную атмосферу и узнал ошеломительные новости.

– Ивана Яковлевича погнали на пенсию, – сообщила Клавдия Леонидовна. – Такой гоголь явился.

Денис переваривал шок, пока женщины прихорашивались и разбирали захламленные столы. Потом зазвонил телефон, Клавдия Леонидовна выпалила в трубку, «идем, идем», и все пошли в актовый зал. Денис, сраженный вероломством Гордея Фомича, плелся за всеми. Когда расселись, к трибуне вышел мужчина с крючковатым носиком, в стареньком костюме. Неприятные глазки пытливо разглядывали подчиненных, а Денис, прячась за лысиной дяди Васи, вспоминал, откуда ему знакомо это лицо. Потом его осенило, и перед его глазами всплыли капот «москвича», обледенелый пруд, и прохожий, который бьется в полынье, как застрявшая птица.

После лекции о производственной дисциплине и перевыполнении плана работники разбрелись, чтобы посудачить вволю. Денис спустился в подвал, сел на табуретку и уставился на полки, где темнели коробки с немецким архивом. Шальная идея пришла ему в голову, он достал спички и представил, как вспыхнет старая бумага, но потом убоялся тюрьмы. Он просто зажег спичку, поднес ее к ящику, вперился в непонятные надписи. И почему-то вспомнил окаянного соседа-шатуна с его французским.