Сестренки

– Скрывать от вас обоих не считаю нужным. Ваше сердце совершенно изношено, видимо, были какие-то патологии с самого детства.

– Что нам делать, доктор? – прошептала Анюта.

– Мне жаль говорить это, но, боюсь, ничего.

– Как же, – заговорила Анюта, – может быть, операция, воды, санаторий…

– Нет, госпожа Шпиро. Сердце не справляется с нагрузкой.

– Сколько мне осталось? – спросил Исаак.

– Не могу сказать, господин Шпиро.

Анюта поняла, что он лжет. Она проводила его до дверей и бегом вернулась к мужу. Исаак повернулся к ней:

– Бедная моя девочка…

– Исаак, послушай. Я слышала о людях с больным сердцем, им нужен полный покой. Ты будешь много лежать, отдыхать, читать. Скучно тебе не будет, мы с Марком будем рядом.

– Спасибо тебе, дорогая моя. Я надеюсь, что так и будет, одна мысль, что я вас оставлю, для меня невыносима. Но теперь ты меня послушай. Сегодня поздно, а завтра я попрошу тебя пригласить нотариуса и клерка из банка. Необходимо переоформить на тебя дом и деньги. Кроме того, я прошу тебя официально усыновить Марка.

Анюта кивала сквозь слезы.

Исаак умер через полгода. Это случилось во сне: вечером они втроем разговаривали в его комнате, Марк лежал на полу и весело рассказывал о гимназии, Анюта рисовала свои картинки.

Ночью ей приснился странный сон – их особняк поменялся, стал каким-то маленьким, и в каждой комнате был полосатый диван и кот. Анюта ходила по комнатам, наталкивалась на котов, шикала на них, но их становилось все больше. Проснулась она от шепота Марицы:

– Госпожа, госпожа…

Она сразу поняла, что случилось, побежала в его комнату, упала на колени рядом с кроватью. Вбежал Марк, и они долго плакали вместе.

Анюта сообщила о случившемся родственникам Исаака в Будапеште и Таллине, те, что из Будапешта, приехали на похороны. После печальной церемонии все собрались в особняке, и один из родственников, кажется, дядя Исаака, спросил:

– Что вы думаете делать с мальчиком, Анна?

– Он останется со мной, – твердо сказала Анюта, – я усыновила его, по документам он мой сын.

– Подумайте, – продолжил мужчина, – у меня в Будапеште есть сын и дочь; мальчику не будет скучно, я сумею дать ему образование. Вам же надо подумать и о себе: вы молоды, наверняка захотите еще раз выйти замуж.

Анюте показались странными его слова: она только что стала вдовой, мало что понимала от горя, а этот человек уже говорит о новом замужестве! Но она решила, что это просто здоровый практицизм, свойственный этому народу, и покачала головой:

– Исаак вступил в новый брак и был счастлив, несмотря на мальчика. Думаю, что и мне сын не будет помехой, захоти я выйти замуж. Пока же не будем и вовсе об этом говорить.

– Не будем, – покорно сказал мужчина.

От тети Лиды с опозданием пришло письмо:

Дорогая моя девочка, сказать, что мы потрясены – не сказать ничего. Он был такой чудесный человек, о лучшем муже для тебя и мечтать не приходилось. Мне неимоверно жаль его, но еще больше жаль тебя. Как ты будешь там одна, моя девочка? Разберешься ли ты сама со всеми делами, с банком, домом, воспитанием Марка? Конечно, ты умница, но согласись, что до недавнего времени почти всем занимался наш бедный Исаак…

Боюсь, что и я тебе не подмога, дорогая Анюта. Приехать к тебе я не могу: не могу оставить Кадри.

Послушай меня, дорогая девочка. Может быть, ты приедешь к нам? Скоро лето; Марку ты сможешь нанять учителя, он выучит эстонский и сможет пойти в здешнюю гимназию. Твоих денег, полагаю, хватит, чтобы снять квартиру рядом со мной.

Но, может быть, я фантазирую. В любом случае помни, что я всегда тебя жду.

Обними моего внука и передай ему, что бабушка его любит.

Крепко обнимаю тебя,

Тетя Лидия

Поначалу Анюта не приняла это предложение всерьез. Оставить Дебрецен, особняк, привычную природу, Марицу? Это казалось странным и невозможным, и Анюта продолжила свою прежнюю тихую жизнь – только теперь уже на положении вдовы.

Первые месяцы были невыносимы, она часто плакала и говорила Марице:

– Мне кажется, что мне суждено терять всех, кого люблю. Сначала мама, папа, сестра, не смогла родить ребенка, теперь вот муж… Что я за несчастный человек, Марица!

Но время шло, и Анюта с удивлением стала отмечать, что горе уходит, она скучала по мужу, думала о нем, но испытывала тихую, светлую грусть, часто смеялась смешным воспоминаниям.

– Исаака я, по крайней мере, помню, – говорила она Марице.

Не замечала она и финансовых трудностей. Строительную фирму Исаака она отдала в управление еще при его жизни, денег на счете было достаточно, их почти не тратили, поскольку книжки-картинки приносили небольшой, но постоянный доход. Жили они с сыном достаточно скромно, но все же ни в чем себе не отказывая. Пару раз в год непременно выбирались в Будапешт, навестить родственников Исаака, особенно она подружилась с его кузеном, Максом. Будапешт очень нравился Анюте, они ходили в театры, осматривали музеи, катались на кораблике по Дунаю, гуляли на острове Маргит. Летом же они обязательно на месяц выезжали в Таллин.

Этих поездок Анюта всегда особенно ждала. Тетя Лидия не менялась – по-прежнему служила, в ее крохотной квартирке был порядок и уют. Она очень радовалась своим «венграм», как она называла Анюту и Марка.

Кадри по-прежнему жила с мужем, и к этому все привыкли, смирились и почти принимали за своего. В приезды Анюты они часто являлись в гости, и Анюта с радостью слушала рассказы Мишеля о России, о Петрограде. Наверное, он сам мало уже что помнил; но и тех его воспоминаний хватало. Он рассказывал о гимназии, о трудовых школах; о кондитерских, а потом сразу же говорил о голодных годах первых лет после революции. Анюта слушала его и куда-то уплывала: ей казалось, что она помнит какую-то школу, холодный город, чьи-то руки, разрезающие хлеб.

Настал тридцать восьмой год; Анюте исполнилось двадцать восемь, Марку – тринадцать. В своей маленькой семье Анюта совершенно не замечала, что происходит, газет она не читала, и потому была очень удивлена, когда Марк вернулся из школы с заплаканными глазами.

– Что случилось? – перепугалась она, – плохая отметка? Что такое?

Мальчик отворачивался, закрывался, но потом все-таки рассказал: несколько мальчиков в гимназии набросились на него, отобрали учебники, выкинули шапку, кричали, что он еврей.

Анюта ничего не поняла:

– Ну да, ты еврей… Папа же был еврей!

На следующий день она отправилась в гимназию, где у директора возмущенно рассказала о произошедшем. Тот обещал наказать мальчиков, заверил, что такого больше не повторится.

Вечером того же дня в гости приехал Макс. Анюта со смехом рассказала ему про глупых детей, но тот остался серьезным.

– Анна, – сказал он, – вы, я вижу, не особенно интересуетесь происходящим. Вы не слышали о законе, принятом Миклошем Хорти?

Анюта неуверенно покачала головой. Кто такой Миклош Хорти, она, конечно, слышала, но что за закон? Макс объяснил ей: этот закон направлен против евреев. Предписано уменьшить число евреев в каждом торговом предприятии, прессе, среди врачей, юристов, инженеров.

– Что это значит? – спросила Анюта, – не понимаю!

– Наш народ всегда подвергался гонениям, Анна, и мне кажется, что этот новый виток. Недавно приехал наш дальний родственник из Германии; там дела обстоят совсем печально. И то, что происходит в гимназии у мальчика… вам надо как-то обезопасить его.

Он уехал, Анюте снова стало казаться, что все в порядке. Но это было не так: как-то на вокзале она увидела семью: растерянных взрослых, плачущих детей, подошла спросить, не нужна ли помощь, и узнала, что они бежали из Германии, где на евреев давно идут постоянные гонения. Семья эта какое-то время жила у нее в особняке, потом Макс помог им устроиться в Будапеште.

Эти люди были не единственными беженцами, встреченными Анютой. В Дебрецене их было немного, но Анюта знала, что в основном приезжают в Будапешт, и стала каждый месяц посылать Максу небольшую сумму.

Пожалуйста, дорогой кузен, помогите этим несчастным людям, лишенным родины! – писала она в письмах.

Вспоминая рассказы той семьи, Анюта нарисовала новую книжку: собаки решили, что кошки – плохие животные, стали обижать их, не выпускать на улицы, заставлять носить особые желтые ошейники.

Разве это правильно? – спрашивала она в своей книжке. Разве могут быть собаки лучше кошек, разве справедливо обижать кого-то?

Редактор в издательстве, просмотрев картинки, замялся.

– Госпожа Шпиро, – сказал он наконец, – вы знаете, как я уважаю вас. Я хорошо знал вашего мужа, у вас прелестный сын. Но… прошу простить меня, неужели вы не понимаете, как неуместны сейчас эти картинки и эта книжка?

Анюта кивнула, забрала папку и пошла домой.

Она и сама не знала, что хотела сделать. Остановить это безумие своими неумелыми картинками, которые почему-то очень нравятся детям?

Стояла весна. Анюта подумала и пошла в парк, затем углубилась в лес. Сев на поваленное дерево, она задумалась.

В одном из учебников Марка она вычитала, что великие писатели, художники, музыканты влияют на умы и чувства людей, делают их лучше, благороднее. Так ли это? Ни одной книжке, ни одной опере не удалось остановить войну. Пригретая ею семья рассказывала о том, что их сосед плевал каждое утро им на порог. Наверное, этот человек читал и Гейне, и Гете, и Шиллера, и слушал музыку, и смотрел картины!

Марку она запретила говорить о том, кто его отец:

– Твоя мать была русской, я тоже русская. У евреев кровь определяется по матери, я узнавала.

– То есть я русский? – спросил Марк.

– Не знаю, – с отчаянием отвечала Анюта.

В другой день Марк пришел с новым известием:

– Мамочка, я сегодня видел книжку в гимназии, у мальчика из нашего класса приехал дядя, привез показать. Там про то, что евреи должны отправляться в Палестину. А как же мы с тобой? Ведь ты не еврейка?

Скоро был принят еще один закон, еще более ограничивающий права евреев. Макс с семьей собрался в Палестину; другие родственники уезжали в Америку. Накануне отъезда Макс приехал в Дебрецен.

– Боюсь, Анна, что Гитлер затевает войну, все говорят об этом, – говорил он, – даже не знаю, что вам делать… Мне страшно оставлять вас тут, но и чем-то помочь я тоже не могу… Каким будет наше путешествие, и что ждет нас там?

Анюта со страхом слушала его. Теперь, когда она больше интересовалась происходящим, будущее пугало ее.

– Я могу уехать в Эстонию, – неуверенно сказала она, – там моя семья.

– Там рядом Советская Россия.

– Но это моя страна.

– Простите меня, Анна, но нет страны, которую вы могли бы назвать своей. Иногда мне кажется, что наш бедный Исаак неслучайно вас выбрал…

– Вы хотите сказать, что я такая же гонимая, как весь ваш народ? – улыбнулась Анюта.

Макс улыбнулся в ответ. Прощаясь, он записал адрес тети Лидии в Таллине:

– Если вы решитесь на переезд.

Тем же вечером к Анюте пришла встревоженная, опечаленная Марица. Она показала телеграмму и рассказала, что ее сестра в Токае тяжело заболела, видимо, был удар. Сестра совсем одна, ее дочь служит в Будапеште, приехать ухаживать за матерью не сможет.

– Боюсь, госпожа, мне придется вас покинуть, – горько говорила Марица, – я никогда не думала, что расстанусь с вами и мальчиком… но бедная моя Жужа…

– Но вы можете взять ее сюда? – предложила Анюта, – я бы помогла вам за ней ухаживать.

– Я благодарна вам, госпожа, у вас доброе сердце! Но Жужа не захочет переезжать, она упряма, характер у нее тяжелый… Позвольте мне уехать; сейчас лето. За лето она либо пойдет на поправку, либо, да простит меня господь, умрет. Вы же, я так себе думаю, захотите навестить родню в Эстонии?

Несколько дней Марица готовилась: укутывала чехлами мебель, собирала чемоданы Марку и Анюте. Анюта ни в чем не участвовала – она бесцельно бродила по Дебрецену, рассматривала дома, запоминала город, парк, купальни.

Уезжали они в один день, и Анюта вместе с Марицей наблюдала, как закрывают ставнями окна. Она никогда не видела особняк со ставнями; почему-то это зрелище казалось ей особенно горьким.

И дорога с многочисленными пересадками, раньше только веселившая ее, показалась теперь трудной и грустной.

Тетя Лидия встречала ее на вокзале:

– Девочка моя, такое время и такое путешествие! Ты выглядишь усталой, ну, это неудивительно… А какой взрослый мой внук! Я купила тебе подарочки, но уж не паровозик и не мячик, конечно! Анюта, у нас тут такие новости… Впрочем, сама все увидишь.

О новости Анюта узнала тем же вечером. Тетя Лидия, нагрузившись судками с обедом, а по дороге еще заглянув в магазин, отправилась к Кадри.

– Она не придет сама? – удивленно спросила Анюта, – давайте я помогу вам донести.

Почему не пришла Кадри сама, было видно с первой же минуты.

– Но какой огромный живот! – воскликнула Анюта, расцеловав Кадри, – разве так бывает?

– Доктор говорит, там скорее всего двое, – сказала тетя Лидия.

– Это какой-то ужас, – пожаловалась Кадри, – я ничего не могу. В том году в самом конце лета я купила себе туфельки на кнопках; поносить не успела, рассчитывала на это лето, и что же? Не могу согнуться, чтобы застегнуть, они так и стоят в шкафу!

– Ничего, бегая за двумя, ты их быстро сносишь, – заметила тетя Лидия.

– За двумя! Какой кошмар! Боюсь подумать: ведь наверняка они уже договорились: один будет плакать, второй молчать и набираться сил! А потом наоборот. И то же самое будет с пеленками – один писает, другой ждет. И только я перепеленаю одного и без сил упаду в кресло, как тут же пеленку испачкает второй… Не понимаю, как я буду управляться!

– Отдашь одного Анюте, – сказала тетя Лидия.

– Я возьму обоих, – засмеялась Анюта, – не переживай, Кадри! Я с удовольствием буду приходить и возиться с малышами. Обещаю, одна ты не останешься!

Анюта сняла две маленькие комнатки в Кадриорге, куда уговорила перебраться и Кадри.

Марк целыми днями купался, он очень вытянулся, стал подростком, угловатым, неловким. Анюта никак не могла привыкнуть – он был по-прежнему родным и любимым, но в то же время стал совсем новым, непонятным, временами странным. Он был хорошо воспитан; никаких капризов, свойственных подростковому возрасту, он себе не позволял, никогда не грубил, не возражал, был по-прежнему предупредилен и послушен. Но он уже не кидался, как прежде, на шею приемной матери или бабушке; уже не заливался прежним смехом. Схватить его, обнять и расцеловать, пощекотать было уже невозможно. Анюта радовалась его взрослению, но ей остро не хватало прежнего малыша.

Кадри еле ползала из-за своего живота. Охая и причитая, она добредала до пляжа и тяжело усаживалась в складное кресло, принесенное Марком. Анюта кружилась вокруг нее, следя, чтобы будущая мать не перегрелась, не проголодалась, чтобы ее не продуло:

– Кадри, тебе хорошо? Не холодно? Не жарко?

– Отстань, – выдавливала Кадри, – лучше поговори с этими шалопаями… вот этот, который слева, толкает меня в печень… Господи, до всего этого я и знать не знала, что у меня есть печень!

Анюта смеялась, усаживалась рядом, укладывала ладонь на живот:

– Спокойнее, малыши! Ваша мама уже еле дышит.

– И это они еще не родились, – говорила Кадри, – ну ничего: едва рожу, сразу отдам тебе…

– Обоих?

– Нет, одного… Господи, печень! Нет, все-таки обоих, я уже сейчас с ними не справляюсь.

В мире было тревожно, но Анюта на своей маленькой даче этого почти не замечала. Тетя Лидия, приезжавшая каждый выходной, привозила газеты, говорила что-то о каком-то пакте, о вводе советских войск, о Гитлере. Анюта слушала вполуха. Ей казалось, что здесь, в крохотной стране у моря, ничего случиться не может.

– Это не так, Анюта, – как-то серьезно сказала тетя Лидия, – ты плохо учила историю: вот вы с Мишелем все вспоминаете ужасы революции, а ведь здесь в восемнадцатом году была своя революция. Было голодно и страшно, и мы с Кадри, бывало, и нос боялись высунуть из своей квартирки.

– Но это было давно, тетя Лидия, – отмахивалась Анюта.

В середине августа у Кадри родились две девочки.

– Это точно две девочки? – спрашивала измученная мать, отдыхая после родов, – мне казалось, я рожу команду футболистов.

Долго думали, как назвать малышек. Прибывшая в гости свекровь Кадри предложила назвать их Ольгой и Татьяной.

– Почему так? – наивно спросила Кадри.

Свекровь смерила ее презрительным взглядом:

– Не хотите же вы сказать, моя милая, что не понимаете, откуда мне на ум пришли эти имена? Конечно же, это Пушкин, «Евгений Онегин». Но дело не только в великом русским поэте. Так звали двух старших дочерей нашего последнего царя, они, как и вся семья, были убиты в Екатеринбурге…Мишель, согласись же, что мы должны назвать так наших девочек…

– Нет уж, – решительно сказала Кадри, – называть детей в честь убитых девушек… Я не суеверна, но так, пожалуй, и в самом деле можно накликать злую судьбу… Какое твое любимое женское имя, Анюта?

– Лидия, – не думая, сказала Анюта, – если бы я родила девочку, то назвала бы ее Лидией, в честь мамы.

– Лидия… ну вот, первую назвали! – обрадовалась Кадри.

Пришел Мишель, Кадри сказала ему о своем решении.

– Что же, назовем дочерей в честь бабушек, – согласился он.

Мать Мишеля звали Екатериной; в Эстонии это имя принято было сокращать в Кадри. Мишель называл ее Катя, Кадри переделала в Кати. Вторую стали звать Лиди.

– Я, правда, не особо уверена, которая из них кто, – озабоченно говорила Кадри, склоняясь над кроваткой, – если вдруг я назову Кати – Лиди, скажется ли это на ней? Не будет ли она вспоминать свое детство как исключительно тяжелое?

В самом конце августа Марица прислала письмо: ее сестра идет на поправку, еще месяц, и Марица сможет вернуться в Дебрецен. Анюта приняла решение остаться в Эстонии на весь сентябрь, написала в гимназию Марка.

Первого сентября Гитлер напал на Польшу. Анюта растерялась: как теперь добираться до Дебрецена, она не знала.

– Хорошо, что ты здесь, – сказала тетя Лидия, – как бы ты была там совсем одна?

Поначалу Анюта надеялась, что война скоро кончится, но надежды эти быстро растаяли. Они перебрались в город. Анюта хотела было снять квартиру, но тетя Лидия отговорила ее:

– Живите со мной. Прибереги деньги! Неизвестно, что будет дальше…

Деньги и в самом деле следовало приберегать: большая часть их осталась в венгерском банке, и Анюта не знала, как их оттуда забрать. Она радовалась, что догадалась привезти некоторую сумму с собой и определить ее в банк Эстонии. Кроме того, уезжая, она забрала все драгоценности: часть из них принадлежала первой жене Исаака, часть он подарил Анюте за годы брака.

Кадри с малышками и мужем жила в деревянном доме в Каламая. Анюте казалось, что там холодно и сыро, Кадри уставала с малышками, свекровь, приходившая каждый день, совсем не помогала, лишь высказывала недовольство:

– Посмотрите, какая гора пеленок, моя милая. Дети не ухожены, Мишель, никогда дети нашего рода не лежали в мокрых пеленках…

– Полагаю, это потому, что у вас было кому их переодевать и стирать пеленки, – огрызалась Кадри.

– Разумеется, у всех моих детей была няня.

– Ну так пусть и ваш сын наймет няню своим детям!

– Ты снова упрекаешь меня, – вспыхивал Мишель, – но что я могу поделать в этой стране, в которой…

– В которой ты живешь уже двадцать лет, куда больше, чем прожил в своей России! – кричала Кадри, – что ты можешь поделать? Я тебя, наверное, удивлю, но ты мог бы пойти работать! Я не прошу няньку, но хочу заметить, что если бы не мама и не Анюта, мне часто было бы просто нечего есть!

Мишель хлопал дверью и уходил, его мать поджимала губы и тоже торопилась к выходу. Кадри хватала пеленки и несла их стирать.

– Ладно хоть водопровод в квартире! – говорила она.

Анюта отстраняла ее:

– Отдохни, я справлюсь с пеленками. А ты поспи, пока малышки спят.

Она стирала, убирала, укачивала проснувшихся девочек. Вечером прибегала на вахту тетя Лидия, и Анюта, потискав малышек, уходила домой.

Если бы не война, я уговорила бы Кадри уехать в Дебрецен, думала она. В моем доме нам всем хватило бы места – и тете Лидии, и Марку, и Кадри с малышками. Здесь из крана льет только холодная вода; там прекрасная ванная, хорошая удобная кухня…

Но уехать было нельзя – войной было охвачено уже пол-Европы, Анюта брала газеты и тут же откладывала их, повинуясь давней своей привычке не замечать неприятное.

Марка удалось устроить в русскую гимназию; на русском он говорил прекрасно, за этим Анюта очень следила:

– Твоя мать была русской, и я тоже русская. Это твой второй язык, ты обязан его знать.

С тем, что он теперь подросток, Анюта смирилась, к тому же теперь у нее были малышки. Анюта обожала их всем сердцем, возиться с ними ей было совсем не в тягость. Иногда, когда Кадри совсем падала от усталости, Анюта отправляла ее спать, укладывала малышек в колясочку и везла на прогулку. Прохожие принимали ее за их мать, и Анюта не возражала.

Иногда мелькали мысли, что она еще могла бы выйти замуж и родить ребенка. Но потом она представляла себе чужого мужчину, другую жизнь. Нет, не будет такого, как с Исааком, а другого ей не надо.

Шло время, и Анюта только радовалась, что приехала в Эстонию. Дни шли по устоявшемуся расписанию: утром она готовила завтрак, провожала Марка в гимназию, а тетю Лидию на службу, убирала квартиру и бежала к Кадри. Там она стирала, убирала, готовила, бегала за покупками, гуляла с девочками. Домой Анюта возвращалась ближе к вечеру, Марк обычно уже был дома. Анюта бросалась готовить обед, Марк помогал ей, приходила тетя Лидия, они вместе садились за стол. Вечером Марк принимался за уроки, тетя Лидия шила, а Анюта рисовала свои картинки. Предложить их в издательства или типографии здесь она стеснялась и делала маленькие книжечки сама:

– Потом девочки будут читать.

Анюта, как и прежде, полностью погрузилась в свой мирок и снова не интересовалась происходящим. О политике дома почти не говорили: все мысли были заняты малышками, образованием Марка.

На лето Анюта снова сняла те же комнаты в Кадриорге. Денег уже становилось мало, и она всерьез подумывала, что надо идти куда-то работать. Она даже купила газету и просмотрела несколько объявлений, но потом отложила решение этого вопроса до осени – в самом деле, не устраиваться на службу летом! А вот по осени можно будет сменить в конторе тетю Лидию: та будет заниматься подросшими малышками, а Анюта обеспечивать их маленькую семью.

Как-то раз Анюте пришлось поехать в квартиру – забрать некоторые вещи. Из окна трамвая она видела какую-то демонстрацию, прочитала на транспарантах что-то про Советский Союз, но тут же забыла об этом. Кадри поручила забежать в магазин детских товаров, Марк просил купить краски, и Анюта старалась ничего не упустить из виду.

Она вернулась домой, нагруженная покупками, и удивилась, увидев за столом Мишеля и его мать: Мишель приезжал на дачу очень редко, а его мать не являлась вовсе после одного особо выразительного скандала.

– Добрый день, – сдержанно поприветствовала Анюта.

Кадри казалась встревоженной, и Анюта спросила:

– Что-то случилось?

– А вы, моя милая, как обычно, ничего не знаете! – взорвалась мать Мишеля, – вы, как чеховская душечка, живете в своем мирке, думаете, что…

– Прекратите, – угрюмо сказала Кадри, – немедленно прекратите. Садись, Анюта. Мишель принес тревожные новости – у нас теперь советская власть, Эстония вступает в Советский Союз.

– Как это?

Мать Мишеля что-то снова пронзительно закричала, но Анюта не слушала ее.

– Кадри, то есть мы теперь одна страна? – задыхаясь, спросила она, – и я могу поехать в Петроград?

– В Ленинград, ты хочешь сказать? – угрюмо произнес Мишель.

– Ну да, в Ленинград… можно поехать, да? Если Эстония теперь то же самое, что Советский Союз?

– Я не знаю, – растерянно сказала Кадри, – вообще ничего не знаю. У тебя ведь венгерский паспорт?

– Да, но у меня есть и эстонский – на прежнюю фамилию. Ну, то есть на вашу. Я его сохранила.

– Я ничего не знаю, – повторила Кадри.

Вечером приехала тетя Лидия, рассказала о том, что на ратуше реет красный флаг, а в городе много военных. Хлопотать о поездке Анюту она пока отговорила:

– Давай посмотрим, что будет.

Кроны стали рублями, в городе стало больше русской речи. Анюта никому об этом не говорила, стеснялась, но сама с удовольствием использовала русский язык в магазинах и лавках:

– На рубль, пожалуйста, – тщательно выговаривала она.

Гимназию Марка стали называть школой, но больше пока ничего не изменилось.

Они жили по-прежнему – Кадри с семейством в Каламая, Анюта с сыном и тетей Лидией в центре, в их старом доме.

Неподалеку от дома Кадри в прошлом году выстроили большой трехэтажный дом. Анюта, гуляя с близнецами, познакомилась с хозяйкой, молодой женщиной. У той тоже был ребенок такого же возраста, как и малышки Кадри. Анюта узнала, что два верхних этажа сдаются под квартиры, а на первом живут хозяева.

Как-то Анюта бежала к Кадри. Около трехэтажного дома стоял грузовик, и полная дама на русском языке командовала грузчиками:

– Осторожнее с пианино!

Анюте стало любопытно, она подошла ближе. Полная дама посмотрела на нее с подозрением, но Анюта заговорила по-русски, сказала, что немного знает хозяйку.

– Вы новые жильцы? – улыбаясь, спросила она.

Полная дама сощурилась:

– Да, мы новые жильцы. А вы, получается, знакомы с бывшей хозяйкой?

– Почему бывшей? – не поняла Анюта.

– Так знакомы?

– Ну да, мы вместе катали коляски с малышами…

– Так вы нянька, – кивнула полная дама, – тогда ладно.

Анюта хотела было пояснить, что она не нянька, но сдержалась. Она попрощалась и побежала к Кадри, от которой узнала, что владельца дома куда-то выслали, теперь тут будут жить советские офицеры с семьями.

Тетя Лидия, знакомая со всем городом, приносила домой тревожные вести – куда-то уехала то одна семья, то другая. Она посоветовала Анюте спрятать понадежнее венгерский паспорт:

– У тебя есть эстонский, вот его и показывай, если что.

– Но у Марка венгерская метрика, – говорила Анюта, – как же быть?

С этим как-то уладилось: Анюта пошла в управу, подала свой эстонский паспорт, наврала, что записала сына на фамилию своего знакомого, а почему – да потому, что боялась осуждения, мальчик рожден вне брака, а теперь вот при новой власти она ничего не боится и потому просит записать мальчика на свою фамилию. Замотанный чиновник не глядя переписал Марку метрику, и мальчик стал, как и Анюта – Рауд.

Теперь Анюта остро чувствовала нужду в деньгах. Деньги в банк были положены на фамилию Шпиро; венгерский паспорт Анюта прятала. Походив немного по городу, она сумела устроиться на службу в библиотеку. Как-то в библиотеку пришел молодой военный, они разговорились, он похвалил Анютин русский, и она сказала, что русская, в Эстонию попала случайно, живет с воспитавшей ее женщиной. Военный зашел еще раз и принес ей ордер на комнату.

Комната оказалась не просто комнатой, к ней примыкал маленький коридорчик с окном, а еще у нее был отдельный вход. Но и это было еще не все – по счастливой случайности комната была в том же доме, что и квартира тети Лидии.

– Теперь ты должна переехать к маме, – сказала Анюта Кадри, – нету смысла жить отдельно. У мамы хорошая квартира; там тепло и уютно, и мы все время рядом. Теперь, когда я работаю, бегать к вам мне затруднительно, а живи вы дома, все будет проще – мне только подняться!

Кадри пыталась отговориться тем, что мама с Мишелем не уживутся, но Анюта и слышать не хотела:

– Ты хочешь, чтобы девочки замерзли? Тогда оставайся в вашем деревянном доме со щелями! И потом, подумай: вы платите за вашу квартиру нелишние вам деньги, которыми вам помогает тетя Лилия. Подумай в конце концов и о ней, она ведь головы не поднимает от швейной машинки!

Кадри нехотя согласилась. С декабря они отказались от квартиры в Каламая и перебрались к тете Лидии. Анюта с Марком переселились в свою комнатку, но все вечера Анюта проводила наверху.

Мишель устроился на какую-то службу, что-то переводил, по вечерам все время куда-то исчезал.

– Где проводит вечера твой муж? – как-то спросила тетя Лидия.

– У любовницы, – отмахнулась Кадри.

– Любовнице время от времени надо делать подарки, а он нищий, – сказала тетя Лидия, – мне беспокойно, Кадри, поговори с ним. Где он ходит, не навлечет ли он неприятностей на семью?

– Ну каких неприятностей, мама? – рассерженно спросила Кадри, – болтается где-то со своими дружками-пустозвонами…

– Какими дружками? – насторожилась тетя Лидия.

– Не знаю, мама. Еще до всего этого он встретился с какими-то выходцами из России, до рождения девочек они бывали у нас, пили пустой чай и говорили о своей великой стране. Страшно курили… потом, конечно, я прекратила эти посиделки, теперь, наверное, встречаются у кого-то, у кого жена не такая стерва…

Тетя Лидия покачала головой.

Отпраздновали Рождество. Анюта потихоньку привыкала к новой власти. Она все больше мечтала о путешествии в Ленинград и даже понемногу откладывала деньги.

Но ее планам не суждено было сбыться.

… Марк встречал ее на углу. Анюта увидела его и страшно встревожилась: мальчик был в распахнутом пальто, без шапки:

– Застегнись немедленно, сынок, – крикнула она, – нет, все эти ваши закаливания до добра не доведут! Ведь такой мороз… Откуда ты, ведь уже поздно?

– Мамочка, пойдем скорее, – прошептал мальчик трясущимися губами, – там…

– Что – там?

– Пришли военные, они увели дядю Мишеля.

Анюта без памяти бросилась бежать. Дома она застала настоящий переполох: девочки ревели, Кадри металась по квартире. Тетя Лидия стояла у окна.

– Что здесь случилось? – выдохнула Анюта.

Кадри разрыдалась. Анюта подхватила девочек, сунула им по прянику, но они не переставали кричать.

– Мама, сделайте что-нибудь! – крикнула Анюта, – что вы стоите, не видите, что творится…

Тетя Лидия повернулась. Анюта посмотрела и содрогнулась – никогда она не видела ее такой подавленной.

– Да, да, – послушно сказала она, – давай мне малышек, сейчас я им почитаю.

Но почитать было непросто: все книги оказались вываленными из книжного шкафа. Анюта выхватила из своей сумочки свою книжку-картинку, сунула тете Лидии:

– Вот, расскажите им по картинкам.

Тетя Лидия с малышками исчезли в кухне, постепенно их плач стал затихать. Анюта обняла Кадри:

– Ну, успокойся, моя дорогая. Расскажи мне, что тут сделалось?

Кадри, давясь слезами, начала рассказывать: Мишель пришел с работы, она подала ему ужин, мама ужинать отказалась – был срочный заказ, и она шила в своей спальне. И тут в дверь постучали.

– Я почему-то подумала, что это ты, хотя ты знаешь, что дверь открыта до вечера, и никогда не стучишь. Я открыла, и там стоял дворник, я спросила, в чем дело, и тут он отступил, и с лестницы поднялись трое военных… Вошли в квартиру, спросили, тут ли Михаил Алексеевич Салтыков, Анюта, я не могла взять в толк, кто такой Михаил Алексеевич, что-то говорила, они посмотрели на меня как на идиотку, отодвинули, прошли в кухню… А он в это время открывал уже дверь на черную лестницу, но ты же знаешь, мы поставили там корзинку и ящик с овощами, и он никуда не успел… Они схватили его, скрутили ему руки, заявили, что задержали при попытке к бегству, тут из комнаты появились мама, она стала их урезонивать, говорила, что не было никакой попытки к бегству, она заранее просила своего зятя переставить эти корзинки на лестницу, но они не слушали ее, Мишеля толкнули на стул, он так и сидел около своей тарелки… А они начали обыск: пошли на кухню, выкинули книги, перевернули ящики книжного стола, потом перевернули все вверх дном у мамы… Закончив дело, сказали, что он арестован. Я все пыталась у них спросить, в чем наша вина, и под конец один процедил, что Мишель является участником организации, целью которой является свержение советской власти в Эстонии. Анюта! Что за ерунда! Какая организация, какое свершение! Он слабый, временами глупый человек. Ну, положим, это ерунда; скоро выяснится, что он не состоял ни в какой организации. Но ведь могут дознаться, что он бежал из России, что он дворянских кровей, что его отец был на царской службе и был расстрелян как раз за восстание против красных! Как нам быть, Анюта, что мне делать? А его мать? Господи, она не переживет и, конечно, не даст пережить мне…