Похищение чудовищ. Античность на Руси

Дракон на потеху

Популярная в течение XVIII в. переводная пьеса о Дафне и Аполлоне (1710-е, по мотивам произведения Самуэля Твардовского, 1638) тоже была посвящена модным темам любви и ненависти, а ее главный герой сражался с драконом. В начале действия зрители узнают, что ужасный Пито(н) – это очень быстрый змеевидный зверь, стреляющий ядовитым жалом, – постоянно нападает на пастухов и стада. Испуганные пастухи ругают чудовище злой скотиной и ждут помощи от Аполлона, который действительно убивает монстра стрелой из лука. Но поединок является лишь завязкой пьесы. Возможно, его даже не показывали зрителям, поскольку схватку словесно описывает пастух.

Пастырь 2:

Видящи видех: егда змий хождаше,

Аполлон смело его усреташе;

Он зубами скрежета и гласом шумящи

Аполлона вблизости, пожрати хотяще.

Но он, наляцаяй лук, в сердце уязвляше.

Славно избавление ввеки буди наше!

Дафнис, гонением любовнаго Аполлона в древо лявровое превращенная

Впрочем, зверь Пито указан среди действующих лиц, и бой мог изображаться в виде пантомимы на заднем плане или же «чрез умбры» (театр теней), но пока об этом остается только гадать. Зато точно известно, что в спектакле принимают участие сирены, крылатый вестник Гермес, персонажи в виде звезд – словом, неизбалованному зрителю есть чем полюбоваться. Но основное внимание должно быть приковано к любовным страданиям Аполлона. Возгордившийся змееборец легкомысленно превозносит себя над всеми стрелка2ми и вообще героями, чем вызывает гнев Венеры и Купидона. Ведь все величайшие воины, даже победители Колхидского дракона и Минотавра, побеждаются любовью. Мстительный Купидон при помощи своей волшебной стрелы заставляет Аполлона полюбить нимфу Дафну, страстно и безнадежно. Нимфу он нарочно отвращает от героя, и вместо триумфатора перед зрителем оказывается несчастный влюбленный.

Аполлон и змей. «Символы и эмблемата» (№ 454), 1705 г.

В пьесе «Акт о Калеандре и Неонилде» (1737, по мотивам переводного романа) победа над драконом даже не завязка, а проходной эпизод в череде других ярких сцен. Впрочем, дракон в режиссерской версии текста также указан как персона, и его действительно изображает актер, а не условная голова на палке. Сцена с появлением чудовища очень динамична. Ужасный морской змей о трех головах угрожает городу («прелюто угрызает вредно»), и даже царю грозит опасность. Как часто бывает, дракон совмещает в себе прожорливое чудовище и ядовитого змея: царь Атигрин опасается и «в челюсти змиины попасти», и что дракон «яд свой змеины в сердце пустит». Победителю змея обещана царевна и полцарства в придачу, так что желающие рискнуть находятся. Все заинтересованные в успешном исходе битвы приносят жертвы богу Аполлону, считая его покровителем змееборцев.

Агролим: Изволте зрети змия прелютейша.

Выходит зми из моря и бросаетца на всех

Алколес: Вижду и ужасаюсь онаго лютеиша.

Атигрин, узрев змея, ужасаяс, глаголет.

Атигрин:

Ужас мя обдержит, егда узрел тако,

змия бо прелютаго вижду ныне всяко,

когда не видал его, не тако боялься,

ныне ж наипаче велма испужался.

Змий бросаетца на Атигрина-цесаря

Бросаетца, рветца на мя, ах ужасно.

Всех хощет проглатити истинно престрашно.

Помозите, любезны, истинныя други,

явите в сем деле сердечны услуги.

Убейте скорее, иль мочи не стала,

иль я, моя надежда конечно пропала.

Аще ж не убиете, вси будем пожреенны,

от онаго лютаго змия пояденны.

<…>

Агролим:

Апполоне, помогай мне споро,

да убию онаго люта змия скоро.

Агролим убивает змия. Убивши змия, глаголет, стоя на коленях:

Благодарю бога, славна Апполона!

Яко убил он престрашна Пифона,

тако и аз убих змия превелика,

страшна, треглавна, ужасна толика.

Се валяетца, як стерво, на брегу у моря…

Акт о Калеандре и Неонилде

Андромеда, Амур и обезглавленный монстр. «Символы и эмблемата» (№ 728), 1705 г.

Конечно, в эту эпоху представление с драконом нужно было прежде всего для развлечения публики. Освоенный театром монстр не только пугал, но и забавлял. Для сравнения: в средневековом театральном репертуаре, гораздо более назидательном, примерно ту же задачу выполняло появление на сцене прыгающих чертей или смерти с косой. Эти персонажи, страшные по сюжету, все-таки разрешались для демонстрации, но только в дни праздников. Призванные ужасать и внушать душеполезные мысли, на практике они все-таки развлекали зрителей (тем более развлекались юные актеры школьных театров, изображая смерть или какого-то инфернального персонажа). Даже поздние фольклорные записи наглядно показывают разгул чудовищных героев во время народных гуляний, наивное восхищение ими. Зеленые черти постоянно присутствовали на балаганных вывесках и участвовали в кукольных пантомимах (когда герои попадали в игрушечный ад, пылающий бенгальскими огнями). А. Н. Бенуа, вспоминая свои детские впечатления от ярмарочных спектаклей, признавался, что наибольший восторг вызывал в нем звук гонга, который в течение спектакля предупреждал публику о появлении чего-то страшного [26]. Нечисть и всякие дивные существа предъявлялись народу за отдельную плату внутри балаганов (разумеется, это были фальсификации, которые даже не всегда скрывались). Сообщения о пойманных в дальних странах монстрах попадали на лубочные картинки, которые продавались во время тех же увеселительных мероприятий. Воспринималось все это двояко: и в шутку, и всерьез. Зритель желал быть напуганным, одураченным, пораженным [46: 139], и тут на помощь приходили экзотические монстры.

Амур спасает Андромеду, пока Персей сражается с чудовищем. «Овидиевы фигуры», XVII в.

Но в древнерусской культуре дракон упоминался еще и с пользой. Борьба добра со злом была главной темой средневековой русской книжности. Подробные описания демонических персонажей считались нужными не столько для змееборца, сколько для простого человека, который занят самосовершенствованием, ведет «борьбу со змеем» в своей душе. Сюжетов о поединке с драконом в русской литературе очень много, похищенных и самобытных, но главное, очень разнообразных. Князь Петр Муромский сражается со змием как рыцарь, при помощи волшебного меча, и ему нисколько не уступает епископ Эурейский Донат, победивший чудовище плевком (эта история изложена в русском стихотворении XVII в.). Чем больше складывается таких историй, тем больше появляется авторов, которые подходят к изображению чудовищ изобретательно и эмоционально. Описание дракона – персонажа неканонического и неуважаемого – трудно сделать неприличным, в отличие от более серьезных предметов [36: 88]. Оказываясь вне канона, чудовища эволюционируют гораздо быстрее, чем какие-нибудь ангелы. Они переходят из высокой книжной культуры в массовую, при этом смешиваются или, наоборот, стремятся к разнообразию, понимаются как символы или как реальные звери, которых стоит опасаться. Они особенно подвержены влиянию моды на новые темы. После огромной средневековой популярности в роли дьявола дракон XVIII в. несколько тушуется на фоне фантастических приключений, лирических переживаний новых героев и громогласных гимнов земным правителям. Но и в новую эпоху диковинные змеи продолжают появляться в сборниках о загадочной фауне окружающего мира, а их символические изображения возникают в религиозно-философских произведениях снова и снова.

Глава 2
Медузы в печали

Если бы мы могли попасть в русский театр начала XVIII в., хотя бы на «Действие об Есфири» (20-е гг.), то перед нашим изумленным взором, еще не искушенным зрелищным кино и даже цветными иллюстрациями, могла бы предстать грандиозная сцена коронации героини. Актеры выходят и поют славу царице, в торжественной песни звучат такие слова: «Стецытеся, музы, // Прочь, печалны медузы». То есть действующие лица просят муз собраться на праздник, а медуз – убраться прочь, сокрыться от очей и не портить торжество своими печальными лицами. По логике этого текста (и ряда других подобных), музы «отвечают» за радость, непременно сопровождаемую музыкой, потому что они – подчиненные, дочери или «другини» покровителя искусств Аполлона. А медузы – условно «антимузы», то есть воплощения неудач и скорбей, которым в радостный миг не место на сцене. Парность муз и медуз образовалась во многом благодаря удачной рифме, но все-таки почему именно медузы стали печальными? Ведь противницами муз могли быть и, например, сирены, из перышек которых, согласно легенде, музы победоносно сотворили себе венки.

Украшение с маской Медузы. VI в. до н. э.

В песне про медуз речь идет, конечно, не о морских животных (которые еще не были известны под таким названием), а об умноженной Медузе Горгоне, которая стала разновидностью зловредного чудовища. Монструозная девица перенесла немало превращений, прежде чем попасть в спектакли в таком условном и обобщенном виде.

От чудища к герою

…И на пути срете и отроковица едина, девою девица, обуена в страшныи власы глядящи. И став вопроси ея, глаголя: «Како ти есть имя?». И она рече с дерзновением: «Мидуса»…

Хроника Иоанна Малалы

Змееволосая девица Горгона была хорошо известна в древнерусской литературе. Первые рассказы о Медузе и Персее попадают на Русь через Хронику Иоанна Малалы (пер. X–XI вв.). Там, а затем в «Летописце Еллинском и Римском» (с XIII в.) появляется Мидуса, «в страшны одета волоса и глазастые». Но, в отличие от наших современников, образованный человек русского Средневековья наверняка сказал бы, что победу над Горгоной одержал Александр Македонский (а точнее, его слуга-волхв по царскому приказу). Отсеченная смертоносная голова Медузы помогала легендарному завоевателю покорять многочисленные народы, а потому часто изображалась на иллюстрациях к «Александрии» – неоднократно переведенному и хорошо известному на Руси средневековому тексту (с XIII в.).

Встреча с Горгоной. «Александрия», XIX

Приключения Александра, с одной стороны, воспринимались как часть мировой истории, а потому включались в летописные своды. С другой стороны, они были очень увлекательным чтением: великий полководец не только воевал с царями, но и встречал разнообразных чудовищ, летал на грифонах, погружался в батискафе в океан и даже спускался в царство мертвых.

Встреча с Горгоной. «Александрия», XIX

Удивительные рассказы часто группируются вокруг прославленных героев – так же складывались циклы о похождениях барона Мюнхгаузена, Ходжи Насреддина, Геракла, рыцарей Круглого стола и так далее. Поэтому настоящая известность к Горгоне (правда, уже под именем не Медузы, а Горгоны) приходит через «Александрию» и «Физиолог» (сборник о символических свойствах животных, пер. с XV в.), где глава о змееволосом чудовище сопровождается рассказом о победе над ней, одержанной волхвом Македонского. В «Александрии» этот рассказ необходим для сюжета – чтобы узнать, как было получено смертоносное оружие. Но в «Физиологе» он стал одной из бестиарных рекомендаций общего характера о том, как ловить и укрощать всяких диких зверей. Горгона, или девица Горгония, описана как опасное сластолюбивое существо, которое с помощью магии призывает животных, людей и убивает их силой взгляда. Чтобы обмануть чудовище, волхв облачается в царские одежды и называется именем своего господина. Поверив, что к ней идет сам Александр, Горгона соглашается временно на него не смотреть, а потому лишается головы.

Горгония девица имеет лице и перси и нози человечески и конев хвост…

↓

…имущи лице человеческое и перси, и нози имеет же и хвост конев…

из описаний Горгоны, XVII в.

На русских иллюстрациях Горгона приобрела лошадиные ноги. Как это произошло? Согласно пришедшему из переводных источников описанию, чудовищная девица имеет человеческие лицо, грудь и ноги, а также хвост коня. Именно такой она изображена и в греческих физиологах, и на некоторых русских миниатюрах-иллюстрациях. Струящийся хвост повторяет контуры копны пестрых змей на голове, но перед нами прежде всего женщина, которая привлекает и зачаровывает. Иногда роскошный конский хвост Горгонии обвит вокруг ног, словно змеиный, однако тело у нее все еще женское. А в некоторых рукописях в характеристику внешнего вида дивной девицы вкралось маленькое текстовое искажение, вроде запятой в казнить нельзя помиловать, принципиально изменившее смысл. Лицо и грудь остались в «человеческой» части, а ноги были отнесены к конской вместе с хвостом. Косвенной причиной метаморфозы могла быть общая популярность на Руси кентавров и сходных с ними существ. Например, уже в следующей главе «Александрии» Македонский встречает телорогов – полулюдей-полузверей с оленьими рогами и парой лошадиных ног.

Горгона. Физиолог Дамаскина Студита, XVIII в.

История о Медузе и Персее вновь приходит на Русь в начале XVIII в. В «Книге естествословной» (автор которой опирается на только что переведенную «Мифологическую библиотеку» Псевдо-Аполлодора) уже подробно рассказывается о трех сестрах, о любви Посейдона к красавице-Медузе и проклятии Афины Паллады. Правда, в этой версии уродством и магическими способностями наделены все три сестры: у них свиные зубы, медные руки и золотые крылья (что соотносится с античными описаниями). Горгоны здесь названы просто девицами, однако в следующей главе о чудесном коне Пегасе сообщается, что он рожден «от вышеписанной Медузы Горгоны».

О девицах. Есть в ефиопском острове древле царствоваху три девицы, царевы дщери. Две безсмертныя, одна смертна, однако велми прекрасна. Власы желты, яко злато. На нея же красоту уязвися бог морский, брат родны<й> Диев, и прельстяся, ляже с нею в храме богини Палляды. И за то Полляда претворила власы златыя в змеиныя. И бысть клубами <змей>, а зубы у них аки свиныя, а руки медныя, а крыле златыя, которыми летали. И аще кто увидит, и обращали их в камень…

Книга естествословная

Ужасные описания сестер все-таки не делают из них настоящих монстров. Рассказ о превращении прекрасной златовласой царевны в чудовище вызывает сочувствие, а о хитроумной победе Персея (при помощи щита и чудесных предметов, взятых у нимф) автор «Книги естествословной» вовсе умалчивает. Близкое по духу описание есть в другой популярной книге – «Овидиевы фигуры в 226 изображениях» (это серия гравюр по мотивам «Метаморфоз» Овидия с короткими подписями, изданная на русском языке в виде книги в 1722 г., оригинальные рисунки были сделаны Шарлем Лебреном в XVI в.). В центре внимания – превращение Медузы из красавицы в чудовище. Это событие должно вызывать сочувствие, тем более что на гравюре героиня изображена прекрасной и гонимой жертвой, а вовсе не монстром.

Горгона. Лицевой летописный свод. XVI в.

Медуза перед своею бедою зело была пригожа. А когда в себе пустила Нептуна в капище Палладыно, тогда Паллас тако озлобилась, что все власы Медузины обратила в змеи.

Овидиевы фигуры

К началу XVIII в. на Руси сведений о Горгоне накапливается достаточно, чтобы она стала узнаваемым эмблематическим персонажем, то есть художественной формой для выражения новых смыслов. В повести Гоголя «Портрет» главный герой говорит о своей картине: «Это Психея», – подразумевая конкретного персонажа, конкретный античный сюжет. Заказчики портрета понимают его слова иначе: «В виде Психеи?» – переспрашивают они, предполагая, что художник только воспользовался классической формой, чтобы изобразить реальную девушку. В XVIII в. в Россию приходит мода на эмблемы (в геральдике, дворцовых церемониях и даже флирте): античные персонажи теряют связь с исходными сюжетами и становятся иносказаниями с достаточно свободной трактовкой в деталях. Особенность русской эмблематики состояла в том, что далеко не всегда античные персонажи были хорошо известны в своей первоначальной роли, а потому бывали странные искажения. Чтобы публика могла вполне овладеть языком эмблем, в это время переводились и издавались эмблематические словари с описанием древних персонажей и сюжетов.

Гонимая Палладой Медуза. «Овидиевы фигуры», XVII

Горгоны, дочери Форка Морскаго бога и Цеты; их было три, а именно: Медуза, Евриала и Сфекио. Стихотворцы говорят, будто оне живали не далеко от Гесперскаго саду, и будто имели силу превращать всех тех в камень, кои на них посмотрят. Представляют их со змеями на голове вместо волосов, с большими крыльями, и с львиными кохтями у рук и ног, а вместо человечьих зубов свиные у них клыки…

Аполлон и Музы употребляли его <Пегаса> для их путешествия. Древние думали, что сей чудесный конь родился от крови африканки Медузы…

Иконологический лексикон

В эмблематических словарях Медуза чаще всего упоминается в связи с Пегасом: обычно там нет ни слова о смертоносном взгляде, но нередко говорится, что героиня была африканкой. Видимо, эта характеристика связана с мифологическим происхождением Форкия, горгон и многих других дивных существ из Эфиопии. В отличие от Сциллы и иных человекоподобных монстров дальних стран Медуза все больше осмысляется именно как женщина, которой не чуждо все человеческое. Сегодняшнее представление о том, что лик Горгоны выражает страдание и не лишен красоты (в то время как Сцилла – страшный дракон, бесчеловечное чудище-людоед), было заложено именно в культуре XVIII в. и развито писателями-романтиками.