Читать книгу: «Париж. Луна…», страница 10

– Видите ли, Михаил Анатольевич по своей природе очень влюбчивый и сентиментальный человек, – доверительно шепнул собеседник, оглядываясь по сторонам.

– Типичное объяснение для мужских измен, – равнодушно констатировал Волобуев. – Мы, мужчины, все романтичные, сентиментальные и легкоранимые, поэтому попадаем в ловушки, расставленные безжалостными и бессердечными женщинами. Антон Вениаминович, давайте я облегчу вашу участь. Не надо мне рассказывать почему. Я вам конкретизирую задачу двумя новыми вопросами. Во-первых, может ли оказаться среди нынешних или бывших любовниц Орлова кто-то, кто может желать смерти ему и его семье? А, во-вторых, как по вашему, способна ли госпожа Орлова желать смерти своему супругу? И, повторяю, давайте оставим сентиментальность за бортом нашей беседы.

Казалось бы, что отпавшая необходимость в объяснении измен шефа окрылила Леонова. Было хорошо видно, что он воспрянул духом, и подобие улыбки проявилось на его лице.

– На оба ваших вопроса с абсолютным убеждением отвечаю – нет. Что касается первого вопроса, ни Михаил Анатольевич, ни Данелия не позволяют историям заканчиваться с тревожным концом.

– Но ведь и счастливого конца, типа свадьбы, тоже не бывает? – иронично перебил следователь.

Леонов натянуто улыбнулся.

– Нет, слава Богу, до свадьбы не доходит. Скажем так, все расстаются с улыбкой на лице и добрыми друзьями. К тому же, можете мне поверить, Орлов обожает свою супругу.

– Не сомневаюсь, – саркастически заявил Волобуев, еле сдерживая себя от вульгарных шуток и фраз, неожиданно пришедших ему в голову в большом количестве.

Помощник Орлова оставил сарказм следователя без комментариев, боясь, видимо, проиграть в словесной битве.

– Кстати, – усомнился Сергей Ильич, – вы сказали, что Валентина Сергеевна умная, образованная и энергичная женщина. Неужели вы действительно думаете, что она не подозревает о похождениях мужа? Или даже точно об этом не знает? Ну что ей стоит, хотя бы, нанять частного детектива? Или просто женская интуиция…

– Когда Михаил Анатольевич с супругой в одном и том же месте, он никогда себе ничего не позволяет.

Более нелепого объяснения по поводу измен Волобуев не слышал в своей жизни.

– Антон Вениаминович, вы же довольно тонкий психолог. Ну кого вы пытаетесь обмануть? Меня? Себя? Или пытаетесь защитить имидж Орлова? Ведь не в имидже дело! Что, она, супруга его, ни о чем не догадывается, когда он в другом городе или другой стране? Да женская интуиция не знает пределов! Границы ей не помеха! Другое дело, что она решила для себя, и что ей реально дорого в жизни. Вот в чём вопрос! Могла она затаить обиду, чтобы покончить одним махом с изменами мужа и стать хозяйкой его империи? Средства, я подозреваю, на выполнение такой задачи у неё есть.

Леонов опустил взгляд.

– Её жизнь под контролем. Неужели вы думаете, что Орлов не знает о каждом её шаге?

– Это другое дело, – согласился следователь. – То есть, отправив жену и сына в изгнание, он по-прежнему обеспечивает слежку за ними?

– Думаю, что да.

– А где они? – спросил Сергей Ильич, как ни в чём не бывало.

Вопрос озадачил Леонова, и он растерянно смотрел по сторонам.

– А почему бы вам самому не спросить у Михаила Анатольевича? – не придумал ничего лучшего помощник Орлова.

– А зачем зря его беспокоить, если есть вы? – схитрил Волобуев.

Антон Вениаминович продолжал упорно молчать.

– Вам запрещено Орловым говорить на эту тему? – спросил следователь, и так прекрасно знавший ответ. – Ну вы же понимаете, что глупо играть со мной в кошки-мышки.

– Я не знаю точного местонахождения, – увернулся от прямого ответа собеседник.

– Допустим, я вам верю. А неточное расположение?

– Англия, – сдался Леонов. – Хотя, скорее всего, Великобритания.

– А как получилось так, что даже вы не знаете? Такой близкий и проверенный человек?

– Михаил Анатольевич после случая с самолетом испугался не на шутку. После того, что случилось, мы все уехали в Лондон, а оттуда Валентина Сергеевна с сыном куда-то дальше.

– Сами? – удивился Сергей Ильич.

– Нет, – замялся Леонов, – с…

– С кем? – поторопил его следователь.

– С английскими спецслужбами, – наконец выдавил из себя помощник Орлова.

Волобуев от удивления тихо присвистнул.

– Да ну! Вот тебе и на! Патриот патриотом, а семью доверил только английским спецслужбам. Интересный поворот, интересный…

Теперь следователь реально убедился, что Орлов действительно переживал по поводу своей семьи.

– Значит, ни вы, ни Данелия не в курсе, где они? – заметил он, размышляя вслух. – В принципе, это и не важно. У меня ещё буквально пара вопросов. Начнем с друзей. Близких, естественно.

– Даже не знаю, что вам сказать, – растерянно развёл руки в стороны помощник Орлова.

– Допустим, есть кто-нибудь, с кем он с горя или с радости готов распить бутылку водки? – в утрированном виде попытался переиначить вопрос Волобуев.

– Да я вас и так прекрасно понял, Сергей Ильич! Я хорошо себе представляю, что такое близкие друзья. У Михаила Анатольевича таких нет. Есть приятели, которых он видит два-три раза в год: школьные и студенческие друзья, кое-кто из предпринимателей. К примеру, к Полю Миличу он хорошо относится. Но вот так, чтобы, типа, не разлей вода – такого нет.

– То есть с женщинами он себе позволяет потерять голову, а с мужчинами – нет, – саркастически констатировал Сергей Ильич. – Что ж, в какой-то степени я его понимаю…

Леонов никак не отреагировал на последнюю фразу Волобуева.

– Поль Милич – это управляющий директор холдинга? Канадец?

Собеседник следователя утвердительно кивнул. На столе в этот момент опять завибрировал телефон. Леонов резко поднялся.

– Простите, мне надо ответить, – шепнул он следователю, нажимая при этом кнопку телефона. За десять секунд он успел отойти от стола, где остался сидеть Сергей Ильич, на приличное расстояние.

Через пару минут помощник Орлова вернулся.

– Для такой должности, как ваша, вам не так уж и часто звонят, – заметил Волобуев.

– Я оставил два мобильника в офисе, – с улыбкой объяснил собеседник. – Иначе бы здесь стоял трезвон. – А этот телефон всегда со мной. На этот редко звонят.

– А-а-а… Понятно, понятно… Вернемся к Миличу.

– Да, это управляющий директор, – подтвердил Леонов.

– Орлову он нравится? Как управляющий директор? – уточнил старший следователь СКР.

– Скажем так: Орлову нравится его западный стиль управления. Я не думаю, что у них такие уж близкие отношения, хотя Михаил Анатольевич старается поддерживать человеческий контакт со своими топ-менеджерами. Но у канадцев другой менталитет, совершенно отличный от нашего. Однако шефа, в первую очередь, это как раз и устраивает.

– А враги у Орлова есть? Вы-то уж точно должны об этом знать.

– Вы знаете, Сергей Ильич, – напрягся Леонов, – после того случая с самолётом я часто об этом думал. Было бы глупо не задумываться над этим, если проводишь большую часть времени с Орловым. Мы все, в той или иной степени, боимся смерти. Знаем, что это обязательно случится, но пытаемся договориться с судьбой и оттянуть момент. Я не стыжусь этого чувства. Просто хочется ещё пожить не только ради кого-то, но и для себя…

Такого рода откровенность заслуживала всяческого уважения, подумал про себя Волобуев. Его собеседник, тем временем, продолжал.

– Чтобы вам не говорил Данелия, но я не верю, что есть кто-то, из окружения Орлова или из тех, с кем он сталкивался в последние годы, кто готов покушаться на его жизнь. Именно поэтому я боюсь. Неизвестность меня пугает. Вы меня понимаете?

– Вполне, – с серьёзным выражением лица ответил следователь.

– Я ведь очень долго рядом с Орловым. Очень долго.… И вы правы, мне постоянно приходится, волей или неволей, заниматься психоанализом. Михаил Анатольевич всегда очень тонко чувствует опасность. Я имею в виду опасность для его бизнеса. И умеет вовремя отводить угрозу. Если он спрятал семью, то это означает, что он не знает, откуда исходит угроза. Иначе бы предпринимал другие шаги, и мы бы с вами сейчас не разговаривали. Он бы всё сам уладил. Вам, наверное, Данелия не рассказал, но после того случая мы усилили меры безопасности. Его машина находится двадцать четыре часа под наблюдением. Точно так же, как дом на Рублёвке и московская квартира. Там всегда есть охрана и наблюдение по периметру. Вы не поверите, но мы теперь проверяем даже его еду, мало ли что…

– То есть, он воспринял всё это более чем серьёзно?

– Вы и есть лучшее тому подтверждение. Поэтому я вам ответственно заявляю – угроза исходит не от тех, с кем он общается. Искать надо в других местах. Возможно, вам это кажется наивностью с моей стороны. Да, я не профессионал. Но поверьте, я хорошо знаю окружение Орлова. Если бы кто-то хотел его убрать, то почему сейчас, а не три, пять или десять лет назад? Вы сами понимаете, и без меня, что это очень весомый аргумент.

Волобуев знал, что Леонов во многом был прав.

Старший следователь СКР вернулся в офис в семь часов. Москва была забита, все хотели побыстрее вырваться из центра после окончания рабочей недели. Мелкий дождь делал движение ещё более затруднительным. Сергей Ильич сидел на заднем сидении служебной машины и пытался понять, куда надо было двигаться дальше в его расследовании.

Когда он вошел в здание, навстречу ему направлялся с пальто, перекинутым через руку, заместитель главы СКР. Волобуев ещё издали заметил китель с золотыми погонами и тремя большими звёздами. Сам он уже неделю ходил только в штатском, сменив свой рабочий кабинет на московские кафе и рестораны.

– Сергей Ильич, никак на вторую смену пришли? – с улыбкой пошутил замглавы.

– Это я домой хожу на смену, а живу я здесь, вы же знаете, – в тон ответил Волобуев.

«Интересно, – подумал про себя старший следователь, – кто-нибудь, кроме главы СКР, в курсе, чем я сейчас занимаюсь?» Его предупредили, что, как минимум, глава Следственного комитета России был посвящён и детально проинформирован. В конце концов, без его ведома и согласия не могли освободить от текущих расследований аж четырех следователей. К тому же, одних из лучших.

Он вошёл в кабинет и сразу позвал своих подчиненных. Несмотря на вечер пятницы, они его ждали. Не было только Ирины.

– Какие новости? – устало спросил он, когда Скопов и Бабаев уселись за рабочий стол.

– Визы будут в понедельник. Есть вечерний рейс на Париж. Бронировать? Меньшикова ждёт от меня ответа.

– Бронируй, – согласился Волобуев, еле сдерживая внезапно появившееся раздражение. – Всё равно здесь пока не хрен делать.

Подчинённые с удивлением посмотрели на шефа, в это время откусывавшего дольку шоколада, который он достал из ящика стола. Все досконально знали примету: в этот момент старший следователь был зол и задумчив.

– Слушай, Азиз, кроме чтения газет и журналов за прошлые годы, я хочу тебя попросить ещё об одной вещи. Посмотри, пожалуйста, есть что-нибудь серьёзное, очень большое на сегодняшний день, где у Орлова переплетаются интересы с кем-то из других олигархов. Может быть, где-нибудь проскользнут какие-нибудь сплетни, домыслы, предположения. Мало ли что, вдруг повезёт?

– Сергей Ильич, можно я пока Меньшиковой перезвоню, а то она ждёт. Ей ещё гостиницу надо подтвердить.

– Звони, – равнодушно повёл плечами хозяин кабинета.

– Что-то ещё, Сергей Ильич? – выждав паузу, спросил Азиз.

Волобуев задумался.

– Знаешь, есть одна идея, но я пока не знаю, как к ней подступиться. У Леонова в наличии три мобильных телефона. Два номера нам известны, но у него есть третий, особый, насколько я понял. Пока что я не знаю, как это сделать, но нам надо узнать, для начала, этот третий номер, а потом добыть распечатку всех его входящих и выходящих звонков как минимум за год. Я уверен, что будет что-нибудь интересное.

– Нам никто не даст разрешение на это, – уверенно заявил Бабаев.

– Это я и без тебя знаю, – резко оборвал начальник.

– Обратиться к нашим хакерам? – примирительно улыбнулся Азиз.

– Нет, пока не надо. Ты просто пока подумай, как это лучше сделать. Только распечатка. Никакой прослушки. Мы же должны быть законопослушными…

– Конечно, – согласился Азиз, понимая деликатность ситуации.

– Ладно, расскажу вам про встречу с Леоновым и расходимся по домам, – выдал Волобуев, проглатывая очередную дольку шоколада.

Глава 11

Волобуев и Скопов вышли из гостиницы полдесятого утра, после завтрака. Времени до назначенной встречи ещё было более, чем предостаточно, поэтому они решили пройтись пешком. Павел взял внизу, в холле, карту центральной части Парижа. После расспросов нескольких швейцаров и дежурного администратора он смог найти на карте искомую улицу, отметив её крестиком.

– Если верить тому, что они сказали, то идти пешком около тридцати пяти минут. Максимум – сорок, – доложил он Волобуеву.

– Это смотря каким шагом, – предположил Сергей Ильич. – Но так как я первый раз в Париже, то предпочитаю пройтись пешком. К тому же, надо растрясти три круассана, которые я в себя затолкал. Ты не возражаешь, Паша?

– Что вы, Сергей Ильич, я с удовольствием пройдусь. Смотрите, какое солнце. После серой Москвы одно удовольствие прогуляться по такой погоде.

– Солнце светит, да не греет, – задумчиво сказал Волобуев, кутаясь в свое пальто и поправляя шарфик. – Ничего, в процессе ходьбы согреемся.

Они шли по широким центральным улицам и восхищенно смотрели по сторонам, оценивая солидную и единую архитектуру центральной части города. Со всех сторон их окружали соблазнительные запахи парижского утра: свежезаваренного кофе и ароматы хлеба и выпечки. Повсюду были бистро и кафетерии. Сидевшие внутри люди весело беседовали или читали утренние газеты. От всех этих мирных картинок веяло всеобщим спокойствием и чрезмерной расслабленностью, как будто это был не рабочий день. И только насыщенное движение транспорта и толпы людей у входов на различные станции метро, которые они проходили на своем пути, показывали им реальную картину огромного города, веками воспетого поэтами, литераторами и художниками за мощный динамизм свободолюбивых мыслей и торжественность гражданских идей. Город всегда жил взбудораженностью собственной значимости и гостеприимно приглашал всех принять участие в поддержании клокочущего котла под названием Париж.

Они действительно согрелись от быстрой ходьбы. К тому же, несмотря на холодный осенний день, солнце в эти первые часы смогло хоть немного прогреть воздух. В небе проплывали редкие облака, и от яркого света всё вокруг казалось ещё красивее и грандиознее.

До указанного адреса они дошли своим шагом за полчаса, ни разу не сбившись с пути. Волобуев от быстрой ходьбы даже вспотел. Он расстегнул на ходу пальто, снял с себя шарфик и, сложив его, засунул в карман.

– Ещё полчаса до встречи, – посмотрел на часы Скопов. – Может, погуляем по окрестностям?

– Давай, Паша, погуляем. Когда нам ещё такая возможность представится?

– Вы бы застегнулись, Сергей Ильич, простудитесь. Нам здесь болеть нельзя.

Волобуев послушно застегнул пальто.

– День-то какой восхитительный! Я уже давно не получал такого удовольствия от погоды.

– А когда вы её видите, эту погоду? – иронично поинтересовался Павел. – Из окна кабинета или через стекло машины? Или шагая по вечно грязному месиву весенне-осенне-зимней Москвы? Вот почему в Скандинавии зимой чисто в городах, а у нас грязно?

– Паша, давай оставим эти темы на сегодня! Наслаждайся Парижем, а про грязь мы можем и в Москве поговорить.

Через полчаса они стояли на площадке второго этажа основательного дома девятнадцатого века и пытались понять, в какую из дверей звонить. Дверей было три. Вывеска, возвещавшая о том, что здесь находился «Русский архив», висела между двумя разными дверьми, а звонки были на всех трех. Внезапно одна из них открылась, и на пороге появился невысокого роста старичок в коричневом тёплом твидовом костюме и в пенсне.

– Кажется, господа любезные, вы в некотором замешательстве? Я слышал, как вы поднимались. Два звонка не работают. Только этот работает. Раньше, очень давно, это были три квартиры, но мы всё объединили в одну. Вот только разрешение замуровать две другие двери нам не дали. Проходите, будьте любезны, – произнёс он вежливо и жестом руки пригласил следователей в просторный холл.

Как только гости вошли, он закрыл дверь и, протягивая руку Волобуеву, представился.

– Щедрин Филипп Петрович. Распорядитель «Русского архива».

– Волобуев Сергей Ильич, журналист, – представился старший следователь, пожимая руку старику.

– Скопов Павел, журналист, – представился Павел, когда до него дошла очередь.

– Милости просим, гости из Москвы, – радушно произнёс пожилой распорядитель.

Волобуев внимательно его разглядывал. На вид тому было далеко за шестьдесят, скорее, ближе к семидесяти. Лицо Щедрина было не крупное. Лоб морщинистый, нос немного курносый, рот плотно сжатый. На всем этом невзрачном фоне немного выделялись глаза: живые, проницательные, постоянно находившиеся в движении. Сергею Ильичу даже показалось странным, что в этом старом и ослабевшем теле могли находиться такие энергичные глаза.

– Можете повесить ваши пальто здесь на вешалку. Не думаю, что вы замёрзнете, хотя у нас и прохладно внутри. Заранее прошу простить за это. Нынче всё стоит дорого, и мы не можем себе позволить роскошь в виде бесперебойного горячего отопления. Сами понимаете – кризис. Пожертвований почти нет, дотации обрубили, вот и выкручиваемся, как можем. Одному Господу известно, когда наши муки закончатся. Да к тому же, ни книги, ни архивы тепла не переносят. Стараемся здесь поддерживать постоянную температуру и влажность круглый год. Что же мы стоим? Вот башка моя глупая! Давайте я вам всё покажу и расскажу.

Вначале они попали в коридор, весь заставленный стеллажами с книгами до самого потолка. Волобуев предположил, что потолок был не меньше трех метров, а то и все три с половиной.

– Здесь мы храним книги подаренные нам, и которые не представляют для нашего архива особую ценность. Простите, если обижу вашу гордость, воспитанную, судя по всему, ещё Советами, но большинство книг здесь – это советские издания. Эклектика, всего понемножку: советская классика, книги про советскую историю, архитектуру, литературу, живопись, кино. Иными словами, история той, другой России, которую нам не довелось ни увидеть, ни прочувствовать. И хоть я сам восемь раз побывал в России со времен падения берлинской стены, но так и не смог согреть свою душу. Увы, всё не так, как мне рассказывали родители, или не в той форме, как я представлял это в книгах. Конечно, вы подумаете: ишь чего захотел старик! Трогательно-патриархальных картинок, которые уже давно стерлись не только из жизни, но и из людской памяти безжалостным временем. А ведь это была вся моя жизнь! Я пытался сберечь память о России и о тех, кто был вынужден её покинуть. А получилось вон как – на деле это никому и не надо… Знаете, господа журналисты, у меня в жизни было мало привычек и ещё меньше потребностей. Мне всего-то и нужно было увидеть это трепетное сердце России-матушки. Видать, не судьба! Восемь раз там был и восемь раз ощущал себя чужаком!

Волобуев хорошо знал, что чем люди старше, тем больше они подвержены стремлению к разговору. Часто им просто хочется, чтобы их выслушали, не более того. Иногда чужие люди становятся им родными только потому, что подолгу и терпеливо их выслушивают.

– Филипп Петрович, простите, что перебиваю, но это ведь всё неизбежно. Время не остановить, и все эти, на ваш взгляд, разительные, удручающие и весьма обременительные перемены – результат развития человечества. Человеческую волю нельзя ни преуменьшать, ни преувеличивать. История двигает мир вперед и наши эмоции часто нам лишь мешают. Конечно, той царской России уже не осталось. Но и коммунистической России уже тоже нет. Мы теперь пытаемся создать что-то новое, толковое, полезное для всех наших граждан, но делаем это часто неумело и тупо. Ну а что же сделать, двадцать лет слишком мало, чтобы что-то грандиозное и светлое создать в масштабах страны, и слишком много для того, чтобы люди набрались терпения. Вот и воюем со своими ошибками, ругаем себя за неумелость, потерю ценностей, и опять продолжаем наступать на те же грабли.

Скопов с интересом слушал своего начальника. Не часто ему доводилось слышать речи Волобуева, отображавшие его гражданскую позицию или взгляды.

– Да-да, конечно, – несколько сконфуженно произнёс распорядитель архивов. – Течение времени, течение времени… Вот я думаю иногда: все эти книги, архивы, письма, издания, кому они нужны? Кем востребованы? Это ведь не просто вопрос спятившего с ума на старости лет старика. Ведь в этом была, да-да, вся моя жизнь. Сколько людей безвозмездно отдали всему этому свои души, руки и сбережения. А знаете, сколько человек за весь этот год пришли сюда, чтобы что-то отыскать? Я вам скажу, даже не пытайтесь угадать. Тридцать восемь. С вами будет сорок. Простите, конечно, за это отступление, но наболело. Ой, как наболело на душе!

Волобуев про себя думал о том, понимал ли Филипп Петрович реальную угрозу архиву, которым он распоряжался, со стороны электронных библиотек и архивов?

– Что же, не смею вас больше донимать своими сужими рассуждениями. Вот этот зал, господа, полностью посвящён истории России до большевистской революции. Вы найдете здесь и книги по истории, архитектуре, религии, учебники, словари. Если пожелаете, я могу открыть вам вот эти ящики для хранения подписок газет и журналов. У нас весьма знатное собрание периодики царских времен. Давайте пройдём в следующий зал. Здесь хранится литература о русской поэзии. Между прочим, у нас есть книги с автографами Зинаиды Гиппиус, Саши Черного, Андрея Белого, Осипа Мандельштама. Ах, русская поэзия! Какая громадина, какая сила, какая эстетика, какой пафос, какая любовь к Родине! Гиганты! На Руси всегда были поэты-гиганты!

Щедрин с любовью рассматривал стеллажи, как будто там была не деревянная мебель и книги в ряд, а стояли ряды поэтов и дружелюбно улыбались ему в ответ.

– А в этом зале, господа журналисты, русская литература. Настоящая русская литература: от Карамзина до Толстого и Достоевского. Огромное количество прижизненных изданий. Множество книг литературных критиков. Все литературные журналы царской России. Посмотрите, сколько разных изданий Некрасова, Бунина, Куприна. А вот и Тургенев. Он ведь немало времени провёл в Париже. Да, чего только не делает с людьми любовь, – вздохнул Филипп Петрович.

Волобуев понимал, что перебивать Щедрина или поторапливать не имело смысла. Необходимо было его терпеливо слушать и внимать его рассказам и эмоциональным всплескам.

– В следующих трёх залах, господа, находится, по-видимому, то, ради чего вы приехали аж из самой Москвы. Здесь находится всё, что публиковалось русской общиной в Париже начиная с 1918 года. В первом зале – книги и периодика. Во втором – архивы и переписка многих семей. Как вы понимаете, в основном дворян и аристократов, людей с известными родословными. А вот в третьем зале – наша гордость: огромнейшая коллекция фотографических карточек как дореволюционных, так и после.

– А почему же вам отдавали фотографии? – удивился Скопов. – Разве не лучше было их хранить в семьях?

– Молодой человек, к сожалению, жизнь такова, что многие семьи, фамилии и знатные роды перестали существовать. Обыкновенное дело в те времена: кто погиб в революцию, кто – в Гражданскую, кто оставил часть семьи в большевистской России и утратил всякую связь. Другие погибли во вторую мировую войну. У третьих не было детей. В жизни мало ли что случается. Вот так и скопилось у нас много чего. В конце 50-х годов прошлого века мы стали просить людей фото. И нам, к великому счастью, не отказывали. Более того, люди покупали фотографии, письма, документы наших соотечественников на развалах и несли нам. Представьте себе, что только после 1918 года сюда попало более сорока пяти тысяч русских. Конечно, не все из знатных семей и с известными родословными… Но столько фотографий Трубецких, Волконских, Потёмкиных, Строгановых и многих других вы не найдете нигде. Простите, вы мне сказали по телефону, что пишите историю про Григория Ипполитовича Куприяного-Седого?

– Про него и про его брата, Ивана Ипполитовича, – быстро нашёлся Волобуев.

– Что-то не припомню я имени такого. Вы уж не обессудьте, но память уже не та. Да-а-а, годики берут своё, хоть и тяжело в это поверить. Но если этот Григорий Ипполитович жил в Париже, был дворянского рода, имел семью и друзей, то вы наверняка что-нибудь отыщете. Наверняка, – ещё раз заверил Щедрин.

– Филипп Петрович, то есть весь этот архив, насколько мы правильно понимаем, – совокупный вклад русской общины Франции?

– Да, господа! Всё это – результат подношений, дарений, взносов наших сограждан или их потомков и милости Божией. Помещение было даровано много лет назад семьей Голициных, а книги, архивы, периодику, фото собирали всем миром. А как известно, господа, мир не без добрых людей. Конечно, никто не даровал нам коллекций типа Дубровского, но и наше собрание совсем неплохое. Да-а-а, экий был дар России!

Волобуев и Скопов в замешательстве и с нескрываемым непониманием смотрели на Филиппа Петровича. Он посмотрел своими проницательными глазами на их лица и всё понял.

– Господа не осведомлены о даре Дубровского? Но вы знаете, хотя бы, кто был Петр Петрович?

Тишина старинного дома с высокими потолками была ему единственным ответом. Гости из Москвы лишь молча переглянулись между собой.

– Вы хотите сказать, что приехали в Париж исследовать истории жизни русских людей, бередить торжественную память России на берегах Сены и ничего не знаете про Петра Петровича Дубровского?

– Нет, Филипп Петрович, не знаем, – честно признался Волобуев.

– В таком случае, господа журналисты, мне не остается ничего другого, как силком кратко рассказать вам его историю. Россия в долгу перед этим библиофилом, меценатом поневоле и мучеником. Простите, ради Бога, за назойливость, не сочтите это за старческий маразм, но ради его светлой памяти я прошу уделить мне ещё пять, от силы десять минут, чтобы рассказать о нём в двух словах. Он, поверьте, достоин того, чтобы вы его тоже вспомнили в своих статьях и исследованиях. Пройдемте в мой кабинет, там нам будет удобнее.

Хозяин и гости прошли в небольшое помещение, где на небольшом рабочем столе громоздились подшивки газет, журналов и стопки книг. Книги, однако, были повсюду: и на столе, и на подоконнике, и на небольшом столике с настольной лампой, одетой в коричневый абажур, и на полу, и даже в креслах. Филипп Петрович аккуратно переложил горки книг с кресел рядом на пол и указал правой рукой гостям.

– Присаживайтесь, судари, милости прошу! Я, с вашего позволения, сяду за свой рабочий стол.

Волобуев заметил, что другого варианта и не предусматривалось. В кабинете, кроме двух кресел, обитых потёртой коричневой кожей, стоял лишь стул у рабочего стола. Судя по всему, посетители в этом кабинете бывали не часто. Хозяин и гости расселись. Филипп Петрович аккуратно передвинул какие-то альманахи, расчищая место перед собой, чтобы лучше видеть гостей. Без всяких предисловий он начал свой рассказ.

– Итак, Петр Петрович Дубровский родился в Киеве в 1754 году.

Волобуев отметил про себя, что старик, минуту назад жаловавшийся на память, точно помнил дату рождения библиофила.

– Его карьера, – продолжал Щедрин, – была не ахти какой: духовная академия, а по окончании работа копиистом в Синоде. Затем – Коллегия иностранных дел. Так он попал в Париж. Вначале на должность церковника при русской посольской церкви, а позже стал секретарем Посольства во Франции. И вот здесь, в Париже, он и заболел собиранием рукописных кодексов. Молодой человек решил заняться коллекционированием. По заданиям посольских миссий ему пришлось побывать в Англии, Италии, Германии, Испании и других европейских странах. К концу 80-х годов XVIII века у него уже было восхитительное собрание фолиантов. Однако тут случается Великая французская революция, и она приносит его коллекции огромную удачу в виде истинных шедевров. Поль Очер помогает ему приобрести рукописи, хранившиеся в трёх аббатствах Франции: Сен-Жермен-де-Пре, Санлис и Корбье. Простите, ради Бога, за нескромный вопрос, но вы знаете, господа, кто такой Поль Очер?

Следователи дружно отрицательно закивали головами.

– Поль Очер – это наш с вами соотечественник, Павел Александрович Строганов, сын от второго брака барона Александра Сергеевича Строганова с Екатериной Петровной Трубецкой. Павел родился в Париже, был крестником будущего императора Павла I. Он стал якобинцем, членом клуба «Друзья закона»¹⁰и распорядителем их библиотеки. Этот клуб разрабатывал Конституцию французской республики. А его отец, барон, был учредителем масонской ложи «Великий Восток Франции», которая была организующей силой революции. Вот так, судари, наши соотечественники приложили руку к французской революции. Значим-то, Павел Александрович помог Дубровскому приобрести особые шедевры из того, что хранилось в аббатствах: античные и египетские свитки, византийские книги, старинные манускрипты Франции, редчайшие письма французских королей древности…

Щедрин остановился на мгновение, чтобы перевести дух от быстрого рассказа.

– Говорят, что среди прочего были и рунические славянские рукописи якобы из библиотеки самого Ярослава Мудрого. Дубровский был истинным коллекционером! Когда восставший народ взял Бастилию, все её документы были выброшены в тюремный ров. Петр Петрович, узнав об этом, примчался в своей карете к Бастилии и всё подобрал! К сожалению, после Великой французской революции Екатерина II отозвала посольство из Франции. В 1800 году Дубровский вернулся в Петербург. А дальше случилось так, как и случается испокон веков в нашей матушке России. Не буду больше отнимать ваше время, господа. Барон Строганов, ставший к тому времени графом, сделал так, что правительство России в 1805 году приобрело коллекцию для Императорской публичной библиотеки в качестве… безвозмездного дара. Всё, что дали Петру Петровичу – его восстановили в Коллегии иностранных дел. Он умер в 1816 году в Санкт-Петербурге в полной нищете и забвении. А то, что он сделал для России, не имеет цены. Его дар, по нынешним временам, стоил бы несколько сотен миллионов евро, по ценам аукционов. Но разве наша великая родина умела когда-нибудь почитать своих сынов при жизни? Вы, господа, знаете ответ и без меня… К сожалению…

Эту последнюю фразу Филипп Петрович Щедрин добавил после некоторой паузы.

– Ещё раз простите меня, господа, за отнятое у вас драгоценное время, но считал своим патриотическим долгом рассказать вам об этом человеке.