Читать книгу: «Инверсии, или Один сентябрь из жизни Якова Брюса. Встреча возле шпиля святого Петра. Библиотека журнала «Вторник»», страница 3

Глава 5

Анна всегда хотела реализовать себя. Состояться, быть самодостаточной личностью. Ради этого занялась наукой, почти написала диссертацию в области модной сейчас психологии. И свои картины, – Анна была художником, – она тоже писала ради этого. Но в отношении живописи слово «самодостаточность» она считала неполным. Картины Анна создавала прежде всего потому, что без этого просто не могла жить. Это было настолько нужно ей, что жизнь начинала казаться противной, если приходилось делать паузу в творчестве. Так было раньше – до знакомства с Яковом Брюсом…

В последнее время жажда самореализации, выражения себя в работе и творчестве вновь стала сильной. Она почти умерла несколько лет тому назад – во время внезапно нагрянувшей болезни. Не проявляла себя и в начале жизни с Брюсом – этим необычным, будто чудом пришедшем к Анне из прошлого, и, – она это отчетливо осознавала, – великим человеком. Анну захватила любовь к нему. Она даже бросила работу, чтобы больше быть с ним.

«Он велик, он действительно велик, это счастье – быть его спутницей», – с восхищением думала Анна в начале их общей жизни.

«Он велик, он слишком велик для меня», – говорила она себе сейчас. Продолжала любить его. В этой любви по-прежнему были восхищение, благоговение, но ее сила была уже не такой, что прежде. Анна все больше осознавала: она все время, всегда будет очень «маленькой» по сравнению с ним. Что будет значить ее кандидатская диссертация по сравнению с волшебством Брюса? Ничего. У Анны не было иллюзий на этот счет. Она не сомневалась: абсолютно то же самое можно будет сказать и о докторской диссертации, если она когда-нибудь сподобится ее написать.

Диссертация… Она прекратила писать ее. Понимала: жене Якова Брюса это совершенно ни к чему. Вместе с диссертацией ушло и другое. Ее картины. Анна писала их с юности. В авангардно-импрессионистском стиле. Больше всего пейзажи – городские, природу. Иногда море. Последнее редко, потому что мало видела его в жизни. Но всегда работала над ним, как над святыней. Море звало ее, очаровывало.

У Анны не было специального образования, но она знала: лучшие картины – профессиональны. Она растет, как художник. Но потом все это прекратилось. Не сразу, как вышла замуж за Брюса, уже здесь, в Юрмале. А ведь она хотела переехать сюда отчасти ради своего творчества. Хотела насмотреться на море, понять его до конца. Надеялась, что море поможет ей обрести себя в новой жизни. Здесь, в Юрмале, Анна была просто очарована магией моря, но оно не защитило ее от того, что было в душе.

Здесь она перестала писать картины. Наверное, потому что была уверена: все, что она создаст, окажется слишком маленьким, слишком мелким по сравнению с тем, что делает он – Брюс. А он и не очень-то интересовался ее творчеством, думая больше о своих делах. Вот оно, творчество и ушло.

Но Бог с ними, говорила себе Анна, с собственными достижениями. Она думала и о том, что для самореализации ей, возможно, было бы достаточно другого. Она хотела быть женщиной, которая своей любовью помогает мужчине в его деле. Возвышает его, дает возможность почувствовать себя великим в его собственных глазах. Она была готова делать все это для Брюса, мечтала о том, чтобы стать его музой. Но… ему была не нужна муза. Он был велик и без ее, Анны, усилий. Таким образом, роль женщины-музы для нее отпадала. Брюс просто любил ее, не нуждаясь в поддержке.

Чувство Анны к нему угасало, все большее место в нем занимала благодарность за то, что Брюс для нее сделал.

*****

У нее возникло ощущение вакуума. Вакуум… Из-за него она заставила себя увлечься музыкой. Стала чем дальше, тем больше ходить на дискотеки. Здесь была музыка, здесь она забывалась в стремительных движениях танца. А еще здесь были мужчины. Еще два года тому назад Анне был не нужен никто, кроме Брюса, то теперь она начала смотреть на других. Она не думала о расставании с Брюсом, но все равно была в поиске. Совершенно безуспешном. Все те, кому она нравилась, казались ей очень бледными, почти ничтожными по сравнению с человеком, который был рядом с ней.

Сегодня она почти всю ночь провела на дискотеке. Переключилась, но в конце концов ей стало казаться, что громкие ритмы выбивают из нее мозги, мысли. «Неужели такие дискотеки – это мой путь в жизни?», – с горечью подумала она и ушла из танцевального зала. Не обращая внимания на дождь, бродила по ночным улицам Юрмалы. А затем услышала шум моря. Ей захотелось прийти к нему. Она и прежде не раз смотрела на море, сидя на скамейке возле спасательной станции. Пришла сюда и на этот раз. И встретила этого человека.

Когда смогла разглядеть, поняла – ей хочется долго, очень долго быть с ним вдвоем на маленькой площадке спасательной станции, несмотря на утренний морской холод. Внешне очень понравился – высокий, волосы светлые, с рыжизной. Глаза голубые, пальцы длинные, как у многих одаренных музыкантов. Весь, как отметила про себя Анна, породистый. А его взгляд… Взгляд немного беспомощного, недовольного собой интеллектуала, очень доброго, ранимого, но в тоже время целеустремленного человека. Сейчас, подходя к дому, Анна думала о том, как он глядел на нее, как взял ее за руку, когда они шли по песчаной, мокрой от ночного дождя тропинке, бегущей вдоль моря. Она чувствовала: этот человек – не такой, как все те, с которыми у нее в последнее время возникали микро-романы. Она даже не успела узнать, как его зовут, но не сомневалась: позвонит ему. И, скорее всего, это будет не микро-роман. Но что именно?

Брюс… Одно дело – желать изменить жизнь. И совсем другое – решиться на это. Сможет ли она оставить его после того, что он сделал для нее? Сейчас Анне не хотелось думать об этом. К тому же лишь в эти минуты она почувствовала, что ей безумно хочется спать.

Анна прошла по первому этажу своего дома, обставленного так, как хотела она. С современной формы камином, без обилия мебели, чтобы не возникало ощущение тесноты, на стенах несколько картин – абстракции в ярких тонах. Среди них была и пара ее полотен. Анне нравились эти комнаты, за время, проведенное здесь, они стали для нее родными. Ей уже трудно было представить, что она сможет жить в другом месте.

Она любила спальню – если откроешь окно, слышится голос моря. Обожала столовую – комнату на первом этаже с большим (единственное такое громадное окно во всем доме!) полукруглым окном почти во всю стену. Возле окна здесь стоял старинный круглый стол. Другая мебель тоже была сделана еще в девятнадцатом веке. Анна обожала пить кофе в столовой – благодаря окну сосны и дюны казалась ей очень близкими. Она была рядом с ними в любое время года.

Сейчас Анна не думала о кофе. Ей, правда, очень хотелось есть, но желание согреться было еще сильнее. Она пошла в душ, сделала для себя почти кипяток. Согрелась, а потом… Потом ласкала себя, думая о человеке, которому так не понравились, – это было видно по его лицу – тыквы Брюса. Анна знала: дело в ревности!

Она не ласкала себя с тех пор, как встретила Брюса. Но сегодня это стало для нее естественным, она все еще жила своим неожиданным первым свиданием. И очень сильно кончила, едва сдержав в себе крик наполнившего душу счастья.

Теперь ей надо было поспать после бессонной ночи. Открыв дверь спальни, Анна не обнаружила там Брюса. «Работает», – подумала с удивлением, потому что знала – ночью был в обсерватории, и никаких срочных дел у него не должно было возникнуть. Она нашла его в лаборатории, этом огромном помещении, занимавшем почти половину второго этажа. Увидев жену, Брюс кивнул ей, отвлекшись лишь на мгновение и тут же вернувшись к каким-то своим не терпящим отлагательств действиям. Анна подошла к большому столу, на котором стояли два суперсовременных микроскопа (громадный и совсем крошечный), колбы, бутылочки и пузырьки с разноцветными жидкостями, большой алюминиевый сосуд грушевидной формы, в котором находилось что-то дурнопахнущее, газовая горелка, светившаяся синим с фиолетовыми краями пламенем, несколько разноцветных камней (самые маленькие – с орех, а большие – с человеческую голову), огромный старинный компас, молоток, три небольших ноутбука, два ножа, половина оранжевой тыквы, кусок бивня носорога, несколько гроздей черной рябины и открытая банка со сгущенкой.

Кому, как не Анне, было знать: из всего, чем был завален стол, только эта маленькая баночка не предназначалась для дела. Брюс очень любил сгущенное молоко. Из всех сладостей признавал лишь его. И то далеко не все сорта. Она невольно улыбнулась, подумав об этой маленькой слабости своего мужа.

Тем временем Брюс отставил в сторону ступу, на дне которой был какой-то бледно-оранжевый порошок, встал, стремительно – Анну всегда удивляла его легкая походка – подошел к ней. В его глазах она, как всегда, увидела любовь и внимание. И еще – он изучал ее. Хотел понять – какая она сейчас после ночи на дискотеке… Она знала – он доверяет ей, хочет верить в их общее будущее, но все равно ему не нравится такое времяпрепровождение. Хорошо, подумала Анна, что он почти ничего не знает о ее увлечениях другими мужчинами. Граф, правда, случайно видел некоторых ее кавалеров, но она говорила ему, что это просто партнеры по танцам и, в принципе, в этих словах было больше правды, чем лжи. Анна была уверена, что он верил ей.

Слава Богу, сказала она себе, при всей своей магии Брюс не умеет читать мысли, иначе ему очень не понравилось бы то, что она думала о сегодняшней встрече.

Он молчал, продолжая сканировать ее, а она… Она продолжала вспоминать то, что только что произошло с ней. Этого мужчину, который отдал ей свой чай, с которым ей было очень хорошо. Анна почему-то не сомневалась, что он очень талантлив. Наверное, в своем творчестве, думала она, он так же талантлив, как Брюс в химии, магии. Но этот человек, – она ощущала это всем сердцем, – один. Ему не хватает поддержки. Его целеустремленность подавлена. Анна чувствовала и другое – он нужен ей и потому, что в свою очередь поможет ей. Поможет стать собой. Поймет и разделит ее чаяния. Не будет снисходительно-внимателен к ее устремлениям. Как Брюс.

Анна не сомневалась: будь рядом с ней такой человек, как тот, которого встретила, многое у нее сложилось бы иначе. Он, была уверена она, более чуткий, чем Брюс. Ее картины, ее работа станут неотъемлемой частью его жизни…

Граф молча погладил Анну по щеке.

Брюс… В это мгновение она снова ощутила, как он любит ее. А она так обязана ему. И она все-таки тоже любит его.

Все-таки… Анна размышляла об этом «все-таки», когда Яков Брюс поцеловал ее в губы.

– Опять не спала всю ночь из-за своей дискотеки? – ласково спросил он после поцелуя, который, – Анна была уверена в этом, – длился ровно столько, сколько хотел он и намного дольше, чем хотела она сама.

Она лишь кивнула в ответ, невольно чувствуя свою вину перед ним. Перед этим седым, очень худым и высоким человеком с умными, проницательными, совсем не старческими глазами. Она часто видела в этих глазах любовь. Порой в них была властность, было высокомерие. А порой – едва видимая тень отчаяния.

– Иди, Аннушка, поспи, – предложил он, – а потом пообедаем.

– А ты? – Анна подумала о его бессонной ночи.

– А мне, – граф развел руками, – надо еще немного потрудиться над этим антидепрессантом для англичан. Немного затормозил. С черноплодкой – Брюс самодовольно улыбнулся – я попал в самую точку. А вот тыквы… Я выбрал не ту. Сейчас срежу другую. Поработаю с ней. Так что иди – отдыхай. А потом… Потом, я, наверное, буду свободен, и для вечера мы придумаем что-нибудь интересное. – Он немного помолчал, затем, слегка наклонив голову, поинтересовался: – Хочешь, я провожу тебя в спальню?

– Очень.

Анне было известно, что означали эти слова. Она действительно очень захотела этого, даже сейчас, после бессонной ночи и необычного утра. Она никогда не была недотрогой, знала много партнеров, но такого мужчины, как Яков Брюс, у нее не было. Она была уверена – сейчас с ним будет также прекрасно, как бывало прекрасно всегда. Она умрет от блаженства и возродится, продолжая чувствовать его в себе. Секс с ним… Она всегда, в каждую минуту, была готова к этому, очень хотела этого безумного наслаждения.

Анна невольно подумала о том, будет ли ей так же хорошо в интиме с ним, с человеком, которого она сегодня встретила. «Но жизнь – это не только секс», – сказала она себе. И больше не захотела ни о чем думать. Была будто загипнотизирована ожиданием близости, желала только ее. Они с Брюсом шли в их общую спальню.

После интима Брюс отправился к грядке с тыквами, которые выращивал из собранных со всего света семян в качестве компонента создаваемого для британцев препарата, а Анна… Она после близости заснула, как убитая. Проспала почти весь день. Когда проснулась, об обеде, о котором говорил утром Брюс, уже не могло быть и речи. Они поужинали. Сделали это в одном из небольших ресторанов Юрмалы, где было очень уютно, и где звучала живая музыка. А затем Брюс устроил праздник для Анны.

Это был фейерверк возле их дома. Анна знала – он делал фейерверки для Петра I. Когда граф впервые рассказал о них, она не была готова к чему-то необычному. Действительность оказалась несравнимой с ожиданиями. Каждый раз Анна поражалась изумительным картинам и представлениям, которые создавали на небе разноцветные – она никогда прежде не видела такую многогранную цветовую гамму! – огни.

Сегодня для нее на небе танцевали огромные синие зайцы с большими ушами и хвостами, похожими на большие оранжевые помпоны. На это нельзя было смотреть равнодушно. Анна балдела от веселого комичного танца, но думала и о том, что скоро, – нет, завтра, обязательно завтра, причем с утра! – позвонит человеку, который смог согреть ее возле моря. Ей хотелось видеть его. Ей хотелось быть с ним.

Она заметила, что Брюс ни разу не улыбнулся за этот вечер, но отнесла его мрачность прежде всего к «тыквенным» неудачам.

Глава 6

Анна…

Анна… Я повторял и повторял про себя это имя. Анна… Сейчас она была здесь, рядом со мной, на двуспальной кровати моего гостиничного номера. Давно, очень давно у меня не происходило такого. Три раза занимались любовью, и я не был уверен, что скоро снова не захочу ее. Наша близость – это был взрыв мужской силы, рожденной любовью…

Я понял, что люблю Анну, когда она через день – это было утром – позвонила мне. Чувствовал эту любовь, когда мы договаривались о встрече, чувствовал каждую минуту, прошедшую в ожидании того, что я увижу ее.

Мы договорились встретиться на пляже, в том месте, которое я называю «сердцем» Юрмалы. Сюда выходит улица Турайдес, одна из улиц Майори, на которой, кстати, находится концертный зал «Дзинтари». Заканчивается эта улица смотровой полукруглой площадкой. Она массивная, сложена из серого камня. Мне площадка чем-то напоминает нос корабля, выходящего в море. Рядом с ней, уже в самом начале широкого песчаного пляжа, установлены флаги Юрмалы, на которых изображены ее символы – небо, море и чайка.

Увидел Анну издалека. Увидел и сразу понял, почему не позвонила вчера. Во-первых, подстриглась – наверное, только женщины поймут, как ей удалось это сделать с такими короткими волосами – и, по-моему, сделала это классно. При этом ее старинная заколка и необходимая для нее длинная прядь волос остались. Почему она так дорожит этой заколкой? Я недолго размышлял об этом. Смотрел на Анну, видел только ее.

Кроме стрижки, в ней появилось еще кое-что новое: маникюр и педикюр ярко синего, под стать глазам, цвета. Она была в желтом спортивном костюме и шлепках. Я понял: она захотела стать более яркой, и это было сделано для меня.

Любовался ей, но подумал и о другом – сегодня она не замерзнет. День был солнечный, мягкий, почти безветренный. Осень, казалось, отдавала этим днем лету какой-то свой, известный только им двоим, долг. Море было почти спокойно. Лазорево-изумрудное, оно будто дремало на солнце, отдыхая от трепавшего его несколько дней ветра. Маленькие волны казались ленивыми. И еще парило. Может, поэтому на берегу было немного народу.

Она шла ко мне быстро, почти стремительно и также быстро остановилась, очень близко ко мне. Я увидел в синих глазах – спешила, тоже ждала встречи.

– Здравствуй, я – Анна, – она протянула мне руку.

– А я – Артур.

Мы улыбнулись друг другу – наконец-то узнали имена друг друга. Я, кстати, всегда стеснялся своего хотя и христианского, но все-таки, прежде всего, английского, нет, даже, скорее, кельтского имени. Но что я мог сделать с этим, если мой папа – филолог, и диссертация его была посвящена средневековой английской литературе? А сегодня никакой неловкости из-за имени не возникло. Благодаря тому, что передо мной была именно она. Анна. С ней я чувствовал себя более уверенно, чем с чередой тех, кто оказывался со мной до нее. Видел, что нравился ей таким, каков есть.

Мне было хорошо, естественно с ней. Было естественно идти рядом, чувствуя ее руку в своей, разговаривать обо всем. Одно немного напрягло – я уже тогда, при первой встрече, выложил почти все про себя, а она оставалась для меня во многом закрытой. Вопросы задавать было неловко, а сама Анна очень мало рассказывала о себе. А о человеке, с которым живет, вообще не было сказано ни единого слова. Впрочем, я воспринял это как данность, подумав о том, что, в конце концов, мы еще только начинали познавать друг друга.

Море было прекрасно в своем покое. Наверное, нам хотелось быть в гармонии с ним, поэтому шли медленно, иногда останавливаясь. Парило все сильнее, и сегодняшняя, отдыхающая Балтика совсем не спасала от этого. Я сбросил рубашку, Анна сняла шлепки, оставшись босиком, расстегнула молнию курточки своего костюма. Желание близости – оно возникло сразу, едва я увидел ее – стало сильнее.

Мы хотя и шли медленно, но уже миновали Майори, Дзинтари – все эти замечательные, непохожие друг на друга части Юрмалы. Сосны, стена которых росла за широким пляжем, становились все выше. Мы уже были в Булдури – рукой подать до моего отеля. Я очень хотел, чтобы мы сегодня были вместе. Не сразу решился, но все-таки нашел в себе силы для этого вопроса:

– Ты не хочешь зайти ко мне?

Спросил прямо. Был почти уверен – Анна поймет меня правильно, она должна чувствовать, что нужна мне не только для секса.

Я не обманулся в своих ожиданиях.

– Хочу, – коротко сказала она.

Анна не стала надевать свои шлепки, а я – рубашку перед тем, как мы вошли в гостиницу. Мы не сказали друг другу ни слова, когда оказались в номере. Только она сразу распахнула окно – уходя, я не задернул шторы, и в номере стало жарко. Открытое Анной окно почти не дало прохлады, но жара нисколько не уменьшила наше желание.

Я целовал ее губы, она отвечала мне, гладила рукой мои плечи, грудь, а я медленно, очень медленно, чтобы полнее ощутить каждое мгновение этих минут, раздевал ее. Груди Анны оказались действительно небольшими. И еще по ним было видно – она наверняка не рожала. Она была удивительно стройной. Безумно желанной. Мы очень быстро, наверное, чуть-чуть скорее, чем я хотел, желая продлить минуты сближения, завели друг друга.

*****

А затем… Затем произошла осечка. Анна была возбуждена, она хотела принять меня в себя, но ее будто заклинило, она не могла сделать этого. «Наверное, оттого, что впервые со мной, сейчас это пройдет», – подумал я. Был бы спокоен, если бы не видел напряжение, страх в ее глазах.

– Не волнуйся, – я провел рукой по ее груди, животу, плавно спускаясь вниз, – все будет нормально.

– Это из-за того, что у меня давно никого не было, кроме него, – тихо сказала она, продолжая ласкать меня.

Я балдел, кайфовал, хотя и чувствовал: в этих прикосновениях все меньше и меньше страсти и все больше и больше инерции. И еще. Несмотря на свой кайф, я сразу понял: она почему-то лгала мне. Я разглядел эту ложь в самой глубине ее синих глаз. А ее страх, напряжение… Я чувствовал, как они росли в Анне. Уже не думал о том, чтобы снова попытаться войти в нее. Просто полулежал рядом, опершись на локоть. Ласкал ее, стараясь помочь ей расклиниться, преодолеть то неизвестное, что жило внутри нее.

Неожиданно Анна вытянулась на кровати. Неестественно, будто струна. Все ее мышцы в этот миг налились судорожным напряжением, голова откинулась назад.

– Что с тобой? – испуганно спросил я.

Она не ответила. Застыла, замерла в своем напряжении, глядя в какую-то точку на потолке. Мне стало страшно за нее. Не знал, что делать, как помочь ей.

Одному мне известно, какое облегчение испытал, когда – наверное, прошло не больше минуты, которая стала для меня очень длинной – все это закончилось так же внезапно, как началось.

Напряжение оставило тело Анны. Она взглянула на меня. Теперь в ее глазах не было страха. Только любовь. Но она еще не была в порядке. Дышала часто, неровно. Положила руки на мои плечи, попросила воды. Очень быстро, жадно пила. После того, как она поставила на пол опустевший стакан, я спросил:

– Как ты? Как себя чувствуешь?

– Нормально, просто отключилась, почти потеряла сознание, – она обняла меня, – наверное, сегодня очень много была на солнце. И переволновалась, ведь близость с тобой – это для меня хоть и очень желанное, но новое. И очень важное.

Я прижал ее к себе, откликаясь на последние слова. Чувствовал, что она снова что-то недоговаривает, но не стал, не смог думать об этом. Через несколько минут она уже выглядела так, будто ничего не произошло, и я видел: она очень хотела меня. Так же сильно, как я ее…

Мы занялись любовью. Никаких проблем не было. Не возникли они и во второй раз, и в третий.

Мы кайфовали, мы – это было, как нежданное чудо – одновременно кончали. Я ощущал и знал, что она чувствует то же самое – этот первый секс делает нас близкими, родными друг другу. И что еще было прекрасно: мы открыли, как органично подходим друг другу в интиме. Почти сразу выяснилось, мы оба предельно откровенны, оба любим разнообразие в сексе. При этом дополняем друг друга – она более инициативна, ей нравится роль ведущей точно так же, как мне роль ведомого. Она обожает позу наездницы, а я люблю видеть женщину над собой.

А какой она оказалась гибкой… Это было как чудо.

– Ты занималась гимнастикой? – полушутя спросил я.

– Спортивной. Очень давно, в детстве. Но, как видишь, это не проходит бесследно.

За эти часы сексуального марафона мы выпили половину пятилитровой канистры воды, бутылку сухого вина (я купил ее накануне, предчувствуя, что у меня может появиться гостья), уничтожили все мои запасы съестного…

Лишь в нашей четвертой за этот день близости, – уже были близки сумерки, а погода сломалась, небо над Юрмалой заволокли тяжелые, слоистые тучи, – было больше нежности и ласки, чем страсти.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– И я люблю тебя, – произнес я.

За окном начал накрапывать дождь. Пока еще редкие порывы западного ветра заставляли склоняться верхушки прибрежных сосен. А мы были вдвоем в маленьком гостиничном номере. Безумно счастливые, обретшие друг друга половинки единого целого. Ощущение этого было очень сильным во мне в эти минуты.

Оно оставалось и потом, когда я провожал ее. Но оттенок его, этого ощущения, стал другим. С болью, тоской. Ведь я провожал не до дома, как в прошлый раз, а до железнодорожной станции Дубулты – в гостиничном номере Анна попросила меня об этом.

Почти весь день я не вспоминал о том, что Анна – не одна, что есть человек, с которым она проводит дни и ночи в этом красивом, немного странном на вид доме, но сейчас я не мог не думать об этом. Размышлял я и о том, что хотя мы с Анной удивительно быстро стали близки, – я всем сердцем чувствовал это, – но тем не менее она во многом очень далеко от меня. Дистанцируется. Сегодня я почти ничего не узнал о ее жизни. Не сказала она правды и о том, что произошло с ней в номере.

Впрочем, все эти неспокойные мысли были на втором плане, когда вечером, – уже начинало темнеть, – мы ехали на электричке в Дубулты. На первом была обретенная любовь к ней. К этой высокой женщине с очень короткой стрижкой и большими синими глазами. Она держала меня за руку, а ее рука была почти также холодна, как и тогда, на смотровой площадке. Не была она особенно теплой и во время нашей близости.

Я вскользь, на мгновение подумал об этой ее особенности. Главными были чувство к ней, грустное ощущение скорого расставания и желание новой встречи. Нет, не встречи, а многих встреч. Желание быть вместе. Вместе всегда? Наверное, да. Но мы встретились всего два раза, я еще не решался убрать вопрос и поставить точку после этого «всегда».

Я чувствовал, Анна тоже думает о нас. В электричке ни на мгновение не отпускала мою руку, голову положила мне на плечо…

– Я скоро, очень скоро позвоню тебе. Мне было хорошо, очень, понимаешь, – очень! – хорошо с тобой.

Она произнесла эти слова, когда поезд уже подъезжал к станции. Слева мы видели широкую полноводную реку Лиелупе, справа – построенное в позднее советское время красивое здание станции с причудливо изогнутой крышей, небольшую площадь, шоссе, за которым начинались улочки старинного курортного Дубулты. Неподалеку в той стороне возвышалась стройная кирха с высоким шпилем в обрамлении лип. И все это было в моросящем дожде и тумане, который несмотря на ветер, медленно, но верно наступал на Юрмалу со стороны моря.

*****

Мы попрощались под одним из фонарей на площади возле станции. Под ногами на мокрых плитках мостовой лежали удивительно красивые в его свете желтые листья. Яркие, но уже в едва заметных морщинках старости.

Анна поцеловала меня в губы. Затем фонарь и стареющие листья остались со мной, а она перешла дорогу, направилась в сторону кирхи. Еще минута, и я перестал видеть Анну. Балтийский вечер, – а, может быть, сама жизнь, – скрыл ее от меня.

Я вернулся в гостиницу, поужинал там же, в баре. Заставил себя. Есть не хотелось.

Тоска… Я был полон этой тоской, когда уже поздним вечером вышел на берег моря. Прохладный ветер набрал силу и рассеял туман. Балтика волновалась. На краях залива уже зажглись маяки. Мне безумно нравилась эта картина, но я смотрел на море и маяки один. Без нее. В эти минуты я понял одно, хочу видеть все это с ней. Хочу всегда видеть мир с ней. Для меня больше не осталось вопроса после слова «всегда». Я отдавал себе отчет в том, что мы только нашли друг друга, я еще мало знаю ее, так же, как и она меня, но решил – скоро, на днях, скажу ей о том, что хочу всегда быть с ней. Так решили мои любовь и тоска.

Никогда прежде так быстро я не принимал столь важных решений. Но, наверное, это потому, подумал я уже перед сном, что не встретил Анну раньше. Чувствовал: любовь к ней меняет меня.