Читать книгу: «Инверсии, или Один сентябрь из жизни Якова Брюса. Встреча возле шпиля святого Петра. Библиотека журнала «Вторник»», страница 2
Глава 3
«Не мне одному нравится это место», – подумал я, глядя боковым зрением, – иначе было неприлично – на незнакомку, поднявшуюся на площадку. Разглядеть удалось немного: каменная лестница, ведущая к станции, находилась ближе к другому краю длинной скамейки, на которой сидел я, над Рижским заливом продолжал стоять туман, и утро еще не вполне вступило в свои права.

Несмотря на все эти обстоятельства, я увидел, что эта женщина молода, стройна, на ней короткий черный плащ, а ноги – что удивило меня – открыты. Ни брюк, ни колготок, а вместо закрытых туфель или, например, кед, легкие босоножки. Эта одежда не для берега сентябрьской Балтики.
«Она не из местных», – решил я. Наверняка отдыхает здесь, раз так одета. Может, любит ранние прогулки, может, ей не спится, а может, поссорилась со своим парнем (мужем), захотела побыть одна. А, точнее, наедине с морем. Получилось не совсем так – здесь оказался я. Но, кажется, мое общество было ей не в тягость. Она села на противоположный край скамейки, и мы совсем не мешали друг другу.
Так и сидели каждый сам по себе. Перед нами была маленькая, выложенная камнями площадка, на которой еще несколько лет тому назад в ясные дни коротали время загорелые латвийские спасатели. Сейчас кое-где между камнями уже появился разноцветный – ярко-зеленый и рыжий мох. А сами камни были такими же влажными и сырыми, как и все на Балтике этим начинающимся утром.
А еще перед нами было море. Почти серое, с редкой голубизной и сединой умиравших у песчаного берега гребешков волн.
Уже светало, дождь прекратился, туман потихоньку рассеивался. Я мог хорошо видеть незнакомку. Мне показалось, что ей холодно, и она не выспалась. И еще она была очень симпатичной. Тогда я расположился на скамейке так, чтобы лучше разглядеть ее. Глядел одновременно на нее и на правую половину моря.
Темные волосы… Очень короткая стрижка. В лице – а ей, как я определил про себя, под тридцать – что-то детское. Глаза… Губы… Женское, очень сексуальное начало оставило в себе капельки детства. Губы – они немного припухлые, не накрашены. Глаза – большие и ярко-синие, не помню, когда прежде видел такие. Удивительно красивые. А возле их уголков – крошечные, едва заметные морщинки. И еще – очень белокожая. Удивительно бледная. Не то что не загорела на Балтике – а перед этим были ясные дни, – но даже совсем не обветрилась. «Наверное, недавно приехала», – решил я.
Я неплохо рассмотрел ее. Понравилась. Очень понравилась. А под тридцать, отметил я про себя, учитывая ее «детскость», это самое маленькое. Но возраст не имел для меня никакого значения – ведь она мне понравилась.
Она выглядела напряженной, расстроенной. Это подтверждало мои предположения о ссоре с любовником. Да, подумал я, у нее наверняка кто-то есть. И этот кто-то находится неподалеку. Но здесь она одна. Я – тоже один. Значит, решил я, никто и ничто не мешает попытаться завязать разговор.
*****
– Красивое, но холодное утро, – громко, стараясь, чтобы она, несмотря на шум моря, услышала меня, сказал я. – Вы, кажется, замерзли. А у меня есть теплый чай. Охотно предложу его вам.
Когда произносил этот короткий монолог, в голове была одна мысль – она поймет, что хочу познакомиться, и пошлет меня куда-нибудь подальше. Возможно, не понравился, а, возможно, ей просто не до меня. Я знал – стану переживать из-за этой не самой большой неудачи. Спокойное, безмятежное утро перестало казаться мне таковым.
Она не послала меня. Посмотрела на меня, взгляд был не беглый, а внимательный, изучающий. Судя по всему, я не вызвал у нее отторжения, потому что она улыбнулась одними глазами, коротко сказала:
– Спасибо, давайте ваш чай. Здесь очень хорошо, но мне действительно холодно.
Я подошел к ней, отдал термос, а сам снова сел на скамейку. Уже рядом с ней.
Она не сразу налила чай в крышку-стаканчик. Предпочла докурить свою сигарету. Затем очень быстро уничтожила еще одну и лишь потом поднесла к губам мой стаканчик. Кстати, количество выкуренных ей сигарет тоже говорило в пользу того, что у нее не очень хорошо на душе.
Лишь теперь, когда она была близко, я заметил, что под ее коротким, модным и, судя по всему, дорогим плащом, – несмотря на холод, незнакомка не застегнула его верхние пуговицы, – было очень открытое, обтягивающее темно-синее платье. И никаких признаков лифчика. Я был почти уверен, что груди у нее небольшие, упругие. А ноги – плащ был, наверное, лишь чуточку длиннее платья – стройные.
Она вся была красива и органична. Ей безумно шла ее короткая прическа, шел этот плащ. Одно показалось мне неорганичным. Заколка… Серебряная, небольшая, витиеватой формы, с фиолетовым камнем посередине. Наверняка старинной работы. Заколка явно была не нужна этим коротким волосам, специально для нее незнакомка оставила одну довольно длинную прядь. На ней и держалась эта заколка. Судя по этому, незнакомка дорожила своей драгоценностью. «Может, старинная, семейная. Или это такая неизвестная мне мода», – предположил я.
На незнакомке было еще одно украшение. Тонкий золотой, плотно облегающий запястье левой руки браслет. На его узком периметре были нанесены какие-то символы, знаки. Они были глубоко врезаны в красноватый металл. Некоторые походили на буквы греческого алфавита, некоторые напоминали египетские иероглифы. «Странная эклектика», – мельком отметил я.
Впрочем, мне было не до браслета и не до заколки. Хотелось разговориться с этой женщиной, может быть, пройтись с ней, положив, тем самым, возможно, начало чему-то хорошему в своей жизни.
Я подумал о том, что мама с папой, когда отдыхали здесь, любили сидеть на этой скамейке. Теперь на ней я и эта женщина… Может, сегодняшняя встреча – это судьба, и мы будем вместе? Бог весть.
Она редкими, крошечными глотками пила чай и молчала. Я тоже не знал, что сказать. Наверное, из-за мыслей о будущем. Невольно думалось – скажу сейчас что-то не то, начну не так, и ничего не получится. Возможный хороший сценарий моей жизни разрушится.
Но потом… Это было, как наитие, как озарение. Никогда не использовал свое творчество, чтобы привлечь женщин. А сейчас почувствовал – это обязательно нужно сделать. Это мой козырной туз. Это откроет незнакомке часть меня. Самую значимую для меня, самую сокровенную. И одновременно ту, которую я хочу разделить со всем миром.
Давно, – это произошло еще в те годы, когда верил в свою мечту, – я написал повесть. В ней есть описание моря. Уверен – это мои самые лучшие строки. Помню почти наизусть. Они, кстати, родились здесь, на берегу Рижского залива, они – об этом месте, где я встретил ее.
Не глядя на незнакомку, я прочел эти строки, затем посмотрел на нее и, признаюсь, немного кокетничая, сказал, цитируя замечательную строку стихотворения Юнны Мориц:
– Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли…
– Это не чушь. Это прекрасно. По-настоящему прекрасно, – возразила она. И тут же спросила: – А кто это написал?
– Я. Это было довольно давно.
Она иначе, не так, как прежде, посмотрела на меня. Уже не казалась расстроенной. В больших синих глазах – теплота, неподдельный интерес. Она улыбнулась, а затем неожиданно для меня раздраженно шлепнула себя рукой по коленке:
– Да вы же замерзли не меньше, чем я! Возьмите ваш термос, там еще много осталось.
Мне было так тепло и хорошо от ее взгляда, что я уже не чувствовал никакого холода, но термос, будто невзначай прикоснувшись к ее руке, взял. А она, сделав это неотложное, по ее мнению, дело, сразу поинтересовалась:
– Вы писатель или то, что вы прочитали, родилось случайно?
Не очень люблю говорить о себе, но сегодня, в нашем коротком разговоре уже переступил эту черту. И сейчас колебаний не было. Я чувствовал: с ней надо быть откровенным. Рассказал ей о том, что писал и пишу. О своей мечте и скверной действительности. Все это вылилось удивительно легко. Я видел – она слышит каждое мое слово, она пропускает его через себя и понимает меня.
– У вас все получится. Только не надо отчаиваться, – негромко произнесла она, выслушав меня.
В ее взгляде, в ее словах было что-то очень сильное. То, от чего мне захотелось верить ей и снова поверить в свою мечту. Захотелось верить, что все изменится, и я смогу посвятить себя главному в своей жизни. Вернее, тому, что до сих пор было главным… До сегодняшнего утра. Я знал – мне очень нравится эта женщина, я хочу, чтобы никогда не прекращалось это раннее, с влажным воздухом Балтики, утро, в котором мы оказались вдвоем. Мы, огромное море и уже пустой термос, в котором только что был чай…
Вот именно – был чай! Я и не заметил, что уже выпил его. А она… Она отдала его мне, а сама мерзнет. Я лишь сейчас увидел: она снова съежилась на прохладном ветру. «Рассказываю о себе, любуюсь ей, не замечаю главного!», – я мысленно обругал себя последними словами.
– Вам холодно. Может, пойдем отсюда? – предложил я.
Сказал то, что было рождено заботой о ней. Но вложил в свои слова большее – я хочу, очень хочу продолжить общение. Для начала – хочу проводить ее.
Она все поняла, улыбнулась:
– Пойдем? Ладно, пойдем! Хотя мне очень не хочется уходить.
– Мне тоже, – признался я.
Мы сошли – незнакомка, кстати, оказалась выше, чем я предполагал, она была лишь на несколько сантиметров ниже меня, – с каменной площадки спасательной станции. На мгновение я обернулся. Начинался пасмурный сентябрьский день. Маяки, эти мои сегодняшние первые спутники, погасли. Сплошные беловато-серые облака на горизонте сливались со взволнованным морем. Мокрый от дождя песок пляжа приобрел характерный, какой-то особенный насыщенный цвет.
Сначала море оставалось все дальше от нас, а вскоре мы свернули на тропу, которая шла почти параллельно ему. Тропинка то поднималась вверх, то стремилась вниз, следуя очертаниям прибрежных – больших и маленьких – дюн. И еще она была очень неровной из-за корней сосен, которые обнажил за годы морской ветер. Моей спутнице было, мягко говоря, неудобно идти здесь в своих босоножках на каблуках. Я поступил смело – взял ее за руку. Ее ответное рукопожатие было крепким. Это означало одно – мое стремление к сближению принято и поддержано.

Мы повернули на другую, еще более узкую и такую же неровную тропинку. Я не сразу заметил невысокую зеленую ограду, калитку в ней. Моя спутница остановилась возле нее.
– И все? Мы пришли? – спросил я.
Было жаль, что чудесное утро закончилось. Но главное – я хотел продолжения. Вроде бы все складывалось хорошо, но сейчас я заволновался. Вдруг продолжения не будет? Эти опасения жили во мне считанные мгновения. Их развеял ответ незнакомки:
– Если хочешь, проводи меня до дома, – произнесла она, открывая калитку.
*****
Ей также как и мне хочется еще немного побыть со мной! И она также не хочет все обрывать, раз переходит на «ты», сама проявляя инициативу.
Участок за зеленым забором оказался очень большим. Почти весь он был в первозданном виде – дюны, сосны, редкий кустарник с алыми ягодами, вереск и мох, из которого выглядывали разноцветные сыроежки. Исключение представляла лишь оказавшаяся на нашем пути громадная, идеально прополотая грядка с тыквами самых разнообразных форм и цветов.
Возле грядки я невольно остановился. Сам выращиваю тыквы. У нашей семьи в Ярославской области есть домик с участком. Тыквы у меня порой удаются, но такого великолепия никогда не было…
– Это ты вырастила? – спросил я ее.
– Нет. Человек, с которым я живу.
Она отрывисто, почти резко произнесла эти слова. Во взгляде возникло напряжение. Я понял – невольно затронул то, о чем ей сейчас, когда оказалась со мной, хотелось забыть.
А мне еще сильнее захотелось быть с ней. Каждая минута этого утра сближала нас. Я чувствовал одно – она должна стать моей. Никто не должен стоять между нами. В этот момент я не ощущал себя неудачником. Я был мужчиной, который несмотря ни на что стремится к женщине, которую выбрал.
Никогда не делал ничего подобного в самом начале знакомства, а сейчас это вышло естественно, органично. Нежно провел рукой по ее обнаженной шее. Медленно, сверху вниз. Почти до груди. Я хотел ее. Хотел быть единственным для нее. Она не должна была думать о том человеке, который наткал сюда эти тыквы, испоганив прекрасный балтийский пейзаж. Именно испоганил! Другого слова я не смог подобрать, возненавидел эту разноцветную грядку вместе с ее фанатиком-огородником.
Но ненависть почти сразу ушла. Благодаря незнакомке. Я увидел – ей нужна, очень приятна моя ласка. Она подалась вперед, теперь стояла очень близко ко мне. Одной рукой ласково прикоснулась к моей щеке, а другой – к руке. Затем лишь, чтобы сильно прижать ее к своей груди.
Мне хотелось большего… Но допускать этого было нельзя. Я уважал эту женщину, с которой в эти минуты мы будто замерли во взаимном прикосновении. «Хоть бы оно продолжалось всегда», – подумал я. А она… В ее синих глазах было счастье. И было желание. Но я заметил кое-что еще. Ей было по-прежнему холодно.
– Наверное, нам надо идти.
Мне очень не хотелось произносить эти слова.
– Да, – едва кивнула она.
Я видел – ей очень не хотелось соглашаться со мной.
Мы миновали грядку, прошли еще немного, и я увидел большой дом. В эти минуты не рассмотрел его, жил только женщиной, которая пока что была рядом со мной.
– Вот и пришли. Здесь я живу, – сказала она.
Я почувствовал в ее словах грусть. А сам подумал о том, что «здесь» она живет не одна. Она все еще стояла рядом со мной, ее рука все еще была в моей руке, но сейчас нам надо было расстаться. «Но только ненадолго, это не должно быть надолго», – эта моя мысль была заклинанием нашего – я верил в это! – родившегося сегодня общего будущего.
– Я снова хочу видеть тебя. Чем раньше, тем лучше.
Наверное, я очень сильно сжал ее руку, когда произнес эти слова. Ее ответное рукопожатие было не менее крепким. Удивительно, но рука ее почти не согрелась. Как была холодной, когда я взял ее в свою руку на берегу, так практически такой и осталась.
– Мы обязательно увидимся, – уверенно кивнула она. – Запиши мой телефон. Где твои ручка и блокнот?
– Откуда ты знаешь, что они у меня с собой? – удивился я.
– Вообще-то, – улыбнулась она, – ты рассказал мне о том, что пишешь. Не верю, что когда-нибудь расстаешься с ними.
Она посмотрела на меня весело и вместе и с тем ласково.
Блокнот и ручка и меня действительно были (книга была написана в те годы, когда блокнотами еще вовсю пользовались – прим. автора). Я записал ее телефон.
– Знаешь что, – вдруг сказала она, – лучше я сама тебе позвоню. Давай мне свой номер.
Сначала мне очень не понравились эти слова. Они означали одно: подумав немного, она решила быть острожной. Не хочет ничего сразу менять. Но разум быстро возобладал над желанием счастья. «Иначе редко бывает», – сказал я себе. Эта мысль несколько успокоила. Я продиктовал ей свой номер, она записала его в смартфон.
Я не мог сразу уйти отсюда, стоял и смотрел ей вслед. Видел, как она шла к дому. Ни разу не обернулась, но я знал – незнакомка, нет, я уже не имел права так называть ее! – очень серьезно восприняла меня. Не только потому, что разрешила проводить до дома. Об этом свидетельствовала каждая минута этого утра.
А разрешение проводить… Это, отметил я про себя, наверняка стало возможным из-за того, что человека, с которым она живет, сейчас нет дома.
Она уже скрылась в доме, а я оставался на месте. Размышлял обо всем этом, а заодно рассмотрел и сам дом.
*****
Он был необычен, он понравился мне – этот двухэтажный дом из светло-коричневого камня, с узкими полукруглыми сверху окнами. Мне понравилась основная центральная, довольно узкая часть, остроконечную черепичную крышу которой украшали большое круглое окно и часы с белыми латинскими цифрами и также белыми стрелками на черном фоне. Немного портила впечатление широкая в основании, небольшая квадратной формы башенка с огромными окнами, завешанными красными занавесками. Эта несуразная башенка была прилеплена сбоку, к верхней части крыши, возвышаясь над домом. А так основная часть здания была замечательна. Ее крышу венчал флюгер в виде старинной пушки причудливой формы.
Хорошо смотрелись и две почти одинаковые – левая и правая – пристройки, чьи крыши были более пологими. Здесь не было часов, их место занимали круглые чердачные окна – младшие братья окна центральной части.
Будто кто-то слепил вместе три дома. Трех братьев – старшего и двух близнецов – младших. Во всем этом строении было что-то от замка – входная дверь с полукруглым верхом, узкие окна, крупный, нарочито грубо обработанный камень кладки, – что-то от уютного обиталища богатого европейского горожанина восемнадцатого века. Но в то же время было сразу видно – дом построен недавно. Крепко. Можно сказать, на века.
Я сразу почувствовал, что человек, который придумал этот дом, а затем смог материализовать его, очень хотел сделать его уютным. Дом выглядел именно таким. Уютно смотрелась даже ведущая к нему дорожка – из плитки песчаного цвета. Ее края были выложены коричневыми камнями.
Уют… Я знал, для кого создавался этот уют. Для этой высокой худенькой женщины с короткими темными волосами и прекрасными синими глазами, которая только что была рядом со мной. Для этой удивительной женщины, в лице которой осталось что-то от детства.
Я знал, что сразу она не позвонит, ведь у нее есть своя жизнь, в которой свои дела, но все равно весь день ждал ее звонка.
Глава 4
«Им хорошо, им очень хорошо вдвоем», – подумал он, глядя на стройную женщину с короткими темными волосами и высокого светловолосого мужчину. Они стояли у основания дюны, которая почти примыкала к двухэтажному дому с большими черно-белыми часами на фасаде. Это «хорошо» чувствовалось во всем. В том, что они стояли очень близко друг к другу. В том, что они держались за руки. В том, что не сводили друг с друга глаз. Он бы от всего сердца порадовался за них, если бы эта женщина не была Анной.
Его Анной.
«Это пройдет», – сказал он себе. Он верил в это, но все равно только что увиденная картина была ему очень неприятна. Умиротворение, бывшее с ним минувшей ночью, исчезло.
«Это пройдет», – он повторял про себя эти слова, успокаивал себя этой мыслью, когда шел в лабораторию, садился за письменный стол, собираясь закончить статью о происхождении энергии Солнца, которую неделю тому назад начал писать для бельгийского астрономического альманаха.
Полчаса тому назад он ненадолго прервал работу, чтобы окончательно выстроить логику статьи. Размышлял, бродил по дому. Посмотрел в окно и… увидел Анну с этим человеком. Сейчас он старался сосредоточиться на статье. Довольно скоро ему удалось это сделать.
*****
Граф Яков Брюс, часы земной жизни которого отсчитали уже почти триста шестьдесят лет, погрузился в работу. Вернулся в свою стихию. В стихию творческого труда, магии.
Он происходил из старинного шотландского рода. В этом кельтском роду, если верить преданиям, были не только воины, короли, но и колдуны – в древние языческие времена. Был в этом роду и король, который основал в Шотландии орден святого Андрея, сплотивший вокруг себя тамплиеров, обладавших тайными знаниями. Яков Брюс унаследовал качества не столько воинов, сколько этого короля и предков-магов.
Отец Брюса переселился в Россию, Яков родился уже в этой стране. Он стал сподвижником Петра I – ученым, артиллеристом, развивал в России заводское дело, вел сложнейшие дипломатические переговоры. Создал в Сухаревой башне, ставшей для него вторым домом, школу математических и навигацких наук.
Именно здесь, в башне, Брюс ставил научные опыты, занимался астрологией, магией. Именно они были главными для него. Брюс занимался этим прежде всего для себя, а потом уже для страны. Каждый год, каждый месяц, день узнавал, создавал что-нибудь новое. Ему хотелось, чтобы так было всегда. Обычная, отпущенная Господом человеческая жизнь казалась ему слишком короткой. Графу было уже за шестьдесят, когда он в своих опытах получил несколько феноменально интересных результатов. Он без колебаний применил их на себе. Решился на один из своих самых рискованных и великих экспериментов.
Вот что говорит легенда об этом человеке:
«А дело такое: мазь и настойку выдумал Брюс, чтобы из старого человека сделать молодого. И поступать надо было в следующем порядке: взять старика, изрубить на куски, перемыть хорошенько и сложить эти куски как следует, потом смазать их мазью и все они срастутся. После этого надо побрызгать этим настоем, этим бальзамом. И как обрызгал, станет человек живой и молодой. Ну, не так, чтобы вполне молодой, а наполовину. Примерно, человеку было 70 лет, станет 30». (Прим. автора: здесь и далее легенды цитируются по изданию: А. Филимон «Яков Брюс», М., «Молодая гвардия, 2013 г. Частью этого издания являются «Народные легенды о Брюсе, собранные Е. З. Барановым»).
Если верить легенде, то мазь Брюса оказалась действенной, но себя он омолодить не смог: подвел слуга, который не побрызгал тело хозяина волшебным бальзамом.
Брюс был не очень удивлен, когда через много лет после своей «смерти» услышал в трактире этот рассказ. «Вполне естественно», – рассудил он. При жизни он делал много необычного: летал возле Сухаревой башни на своем воздушном аппарате, создавал для летних праздников катки из настоящего льда. Поэтому легенда об омоложении не была чем-то из ряда вон выходящим. И это был тот случай, когда, как говорится, нет дыма без огня.
На самом деле граф Брюс не собирался омолаживаться, здоровье у него было неплохое, мозг ясен. Он сделал другое – очень надолго продлил свою жизнь. Причем осуществлено это было примерно так, как повествуют легенды. А слуга как раз был преданным, действовал точь-в-точь, как надо. После этого состоялся спектакль со смертью и похоронами – изготовить «куклу», которую похоронили вместо него, для Якова Брюса не составило труда.
Брюс сделал это после того, как после кончины Петра Великого отошел от политической жизни, сосредоточившись на любимом – алхимии, магии, астрологии, поиске древних книг. В эти годы он часто с горечью думал, как много не успел сделать. Тогда и поставил перед собой задачу получить почти вечную жизнь, которую с успехом решил. При этом, правда, не помолодел. Остался таким, каким был – шестидесятипятилетним. И был счастлив, что теперь у него впереди много лет для своих ученых занятий. Сколько точно он, правда, не знал. Но прошло почти двести девяносто лет, а он выглядел, как и тогда, перед своими «похоронами» в Немецкой слободе в кирхе святого Михаила.
*****
После «смерти» или «инверсии», как называл сделанное с собой сам граф, он работал, в основном, в известных только ему подземельях Сухаревой башни. Но проникать в подвалы приходилось уже, разумеется, не с парадного входа, а через подземные ходы из подвалов домов возле Первой Мещанской улицы (прим автора: нынче – проспект Мира). Подземелья и ходы Брюс построил тогда, когда создавал в башне школу математических и навигацких наук а, заодно, обустраивал все и для других своих дел. Ходы были необходимы для доставки в подземелья всего того, о чем не должны были знать люди. Мастеровых, причем самых толковых, для строительства граф нанимал лишь на короткие этапы работ, а затем устраивал их на хорошие должности на сибирских заводах. Поэтому все о небольшом подземном лабиринте в Москве знал только он.
Ничего не изменилось и в советское время. Так получилось (Брюс приложил к этому руку), что глубокие подвалы под Сухаревой башней остались нетронутыми, хотя саму башню в 1934 году снесли.
Основное рабочее место у графа Брюса осталось прежним, но многое другое в его жизни изменилось. Жить в своей подмосковной усадьбе в Глинках он, разумеется, уже не мог, о чем очень жалел: здесь находилась прекрасно оборудованная обсерватория, здесь была его библиотека. После «смерти» ему пришлось периодически, – чтобы у соседей не возникали вопросы, почему их сосед не стареет, – переезжать с места на место. Каждый раз обустраивать заново обсерваторию, лабораторию, многое другое. Ему пришлось жить и в старинных палатах с большими подземельями на Солянке, и в аристократическом особняке на Волхонке. Но больше всего граф полюбил небольшой деревянный флигель в Сокольниках. На протяжении столетий, он, выждав время, чтобы в окрестностях ушло поколение, знавшее его, несколько раз возвращался сюда. Ему нравились леса вокруг флигеля, нравилась относительная уединенность этого места. Раньше у графа было еще одно любимое пристанище – деревянный дом в Прасковьином переулке в Останкино. Но этого места он лишился. По меркам его жизни это произошло недавно, когда в восьмидесятых годах возле ВДНХ начисто снесли старые останкинские переулки.
В своей «новой» жизни Брюс продолжал заниматься магией и астрономией с астрологией, которые считал «сестрами», двумя сторонами одной медали, собирательством редких книг, разнообразными научными исследованиями. Свои статьи ему приходилось публиковать под псевдонимами, о чем он очень сожалел. Тщеславие не было чуждо этому человеку.
Он жил очень долго, но жизнь ему не наскучила. Не надоели ему и женщины. За столетия их, самых разных, было немало. Но Анна… Они были вместе уже несколько лет, а Брюс чувствовал одно – он все больше и больше влюбляется в эту женщину. Он даже стал принимать средство для укрепления мужской силы. Не доверяя никому, сам создал его. Препарат оказался весьма эффективным.
Брюс позволял Анне то, что не разрешал своим прежним женщинам. Взять хотя бы шум в доме. Брюс любил тишину. Теперь привык, что в комнатах звучит современная музыка. А еще Анна любила дискотеки, и граф не разу не высказался против этого. Хуже было другое: Анна Брюс – она стала женой графа – увлекалась другими мужчинами. Впрочем, граф чувствовал: ничего сколь-либо серьезного никогда не было. Этого он бы не потерпел.
Сегодня ему крайне неприятно видеть ее кавалера, но он был почти уверен, что все обойдется и на этот раз: встречи, смс, может быть, поцелуи. Ничего более. Граф не сомневался – Анна любит только его. То, что происходит с ней сейчас – флирт, танцы по ночам, она иногда бывает напряжена – скоро пройдет. Переходный период, – ей надо привыкнуть к нему, к его образу жизни, – закончится. Он очень хотел в это верить. Правда, иногда к нему приходили сомнения. Граф думал о том, смогут ли они жить вместе – люди из разных эпох. Брюсу очень хотелось заглянуть в будущее, но, к сожалению, астрология, эта страсть его жизни, в данном случае не могла ему помочь. Он мог очень многое – узнать судьбы людей, народов и государств, но одно для него было закрыто. Граф не мог разглядеть свое собственное будущее. Не видел он и то из будущего других людей, что так или иначе было связано с ним самим.
Так что сомнения насчет Анны были, и они были мучительны, но Яков Брюс отбрасывал их. Он слишком любил эту женщину и не мог представить себя без нее.
Брюс, кстати, прекрасно знал, почему Анна позволила своему новоиспеченному кавалеру проводить ее до самого дома. Была уверена, что он, Брюс, отсыпается после бессонной ночи в обсерватории, которая размещалась в квадратной башенке с огромными окнами. А граф не спал. На рассвете ему пришлось недолго, но интенсивно поработать в лаборатории. После этого он почувствовал – разгулялся, уже не заснет, поэтому и принялся за статью об энергии Солнца.
Это занятие для Брюса было намного приятнее, чем срочные дела в лаборатории. Заглянув сюда сразу после прекрасной ночи в обсерватории, он понял: предыдущий опыт не принес нужного результата, а в сроки, поставленные заказчиком, следовало обязательно уложиться. Таковы были условия контракта, подписанного Яковом Брюсом с одной из британских фармацевтических компаний.
Год тому назад Брюс, благодаря обширным связям в научных кругах, узнал о планах этой фирмы разработать антидепрессант нового поколения. Этим лекарством англичане хотели нанести контрудар швейцарским конкурентам, которые недавно вырвались вперед в этом направлении.
Брюс родился в России, считал себя русским, но все равно, как и его шотландские предки, не очень жаловал англичан. Тем не менее охотно заключил с ними этот контракт. Британцы должны были хорошо заплатить. А это было важно для Брюса. Он очень вложился в участок, дом в Дубулты. Строительство затеял ради нее, Анны, – она захотела жить у моря. Чтобы ей было хорошо, он с болью в сердце решил расстаться с родными подземельями фундамента Сухаревой башни и с флигелем в Сокольниках.
В выборе морского места жительства стремления Анны и Брюса совпали. Она была влюблена в неяркий балтийский берег. Брюс никогда не бывал в Юрмале. Но рядом располагалась Рига. А этот город он полюбил очень давно. Еще в 1710 году, когда в русско-шведской войне крепость пала. Во многом благодаря ударам возглавляемой Брюсом артиллерии. «Хорошо, что метко стреляли, не нанесли городу большого ущерба», – думал Брюс, когда проезжал по кварталам Риги во время церемониального победного шествия. Мысли ценителя красоты и командующего артиллерией…
Кстати, при Петре Яков Брюс не просто руководил пушкарями. Он в прямом смысле слова создавал русскую артиллерию. Многое сделал для усовершенствования пушек, их лафетов. Создал даже образец скорострельного орудия. В те времена дальше образца дело не пошло. Но Брюс видел перспективность такого оружия, продолжил работу над ним и после своей «смерти».
Русские пулеметы в первой мировой оказались лучшими. Отчасти благодаря конверту с чертежами, который получил один из инженеров, работавших над созданием этих пулеметов. Конверт поступил от анонимного респондента, которым был Брюс. Сейчас он уже оставил артиллерийские, пулеметные изыскания, переключившись на другие дела. Своеобразным памятником им стал флюгер его юрмальского дома.
На его втором этаже Брюс оборудовал кабинет, биохимическую лабораторию, библиотеку, а также помещение, которое он называл «тайной комнатой». В ней граф занимался магией.
И сам дом не был вполне обычным. Например, огромные часы на фасаде были вечными. Собственной конструкции Брюса. Очень давно, до «смерти», он создал такие же в Москве. На фасаде дома, где жила его жена. Те вечные часы граф считал символом семейного счастья. Думал – ему никогда больше не придется делать такие часы. Встреча с Анной показала, что он ошибся.
А на первом этаже нового дома на берегу Балтики не было ничего таинственного. Здесь находились их с Анной комнаты. Комнаты, в которых все было сделано так, как хотела Анна. Брюс верил в то, что эти комнаты станут свидетелями их долгой семейной жизни.
Кстати, у Брюса была еще одна причина выбрать именно Юрмалу. Астрология… Его расчеты однозначно показывали: это место очень благоприятно не только для семейной жизни, но и… для зачатия. После кончины первой жены Яков Брюс никогда не думал о детях, но годы с Анной изменили его. Он хотел сына или дочь, в которых разглядел бы черты любимой женщины и свои.
Начислим
+6
Покупайте книги и получайте бонусы в Литрес, Читай-городе и Буквоеде.
Участвовать в бонусной программе