Читать книгу: «Письма к козьему богу. Ковчег», страница 5

Яма, желтый дом, Театральная 21, финал

На Театральную можно было идти только после церковной службы в соборе. Остался один в Лобово. Мама уехала в Мариуполь продавать квартиру. Теперь все сам. Двое суток почти не спали, собирались, как бы чего не забыть. На душе непередаваемо тяжело. Словно похороны. Таким я и вошел к молодой женщине в маленький кабинет.

– Подождите в коридоре. Я вас вызову.

Жду. Наконец, дверь открывается.

– Входите. Присаживайтесь.

Называю себя и собираюсь подать амбулаторные карты (их три), но врач останавливает.

– Не доставайте. Просто расскажите о себе, что с вами.

Первое, что говорю: провожал маму в дорогу, пришел измученным и уставшим. Но врач делает вид, что мои слова к делу не относятся. Рассказываю где учился, сказал, что тогда стал верующим, описал свои болезни, лечение антибиотиками и последовавший дисбактериоз, который в России считается следствием заболеваний, а не самостоятельным диагнозом. Говорю, что спасает только церковь. Не она, давно был бы мертв. Врач удивленно смотрит на меня.

– Вы грамотный человек и ходите в церковь? Это только для темных старушек и недалеких людей. Полный обман самого себя, – врач смотрит на меня, как на душевнобольного.

Молчу. Говорю дальше о последствиях лечения простатита антибиотиками, многолетнем голоде, сколько лечусь, о диспансерном наблюдении, о полной неудаче всех видов лечения под наблюдением двух опытных врачей. О том, что превратился в развалину. Психолог поднимает на меня глаза.

– У вас налицо психосоматическое расстройство. Вы описываете психосоматику. Если вас лечат двадцать лет и не могут вылечить, значит вы психически больной. Вам делали колоноскопию?

– Нет. Делали анализ на бактериальные посевы.

– Это совсем не то.

Собираюсь показать.

– Нет, не нужно. Это не то. Посмотрите на себя, вы как будто в вакууме. Вы меня не слышите. Вы весь в себе. Это симптомы психического заболевания.

От неожиданности заключений становится холодно. Словно получив чей-то приказ, врач начала планомерно давить и размазывать сидящего напротив человека. Неужто это все мое? А врач продолжает.

– Вам нужен опытный психоневролог. Ищите. Я поясню вам. Мне помогла методика создания положительного мышления Луизы Хей. С ее помощью можно выкарабкаться из очень серьезных заболеваний. Создание позитива через самовнушение достигается аффирмацией. Это неточный перевод с английского, учитывайте это.

Перебиваю.

– Я все это проходил на других авторах. Ничего оно не даст.

Врач обиженно смотрит на меня. Ее диагноз стремительно подтверждается.

– У меня были ужасные проблемы. Я готовилась два месяца к очень тяжелой операции по ее методикам. И я справилась. Мне удалили матку. Правда, кусочек оставили.

– Слава Богу, – отвечаю ей.

– Давайте, я запишу название, – отмечая свою полную бесправность в этом кабинете, говорю ей.

Она встает и достает из шкафа книгу: Луиза Л. Хей. Исцели себя сам. 2003 год. Беру ее в руки, листаю, записываю название. Увидев, что цель достигнута, я совершенно раздавлен, начинаются тесты. Но и они перебиваются все время психологом.

– Вам может помочь психоанализ Зигмунда Фрейда.

Отвечаю.

– Это лжеученый. В научном мире давно доказана ошибочность его теории. Она не подтверждена психиатрической практикой.

Смотрю, дама белеет. А я продолжаю. Рассказываю, как писал дипломную и натолкнулся на его книгу «Тотемизм и табу». Полный бред, ошиканный научным сообществом.

Она принимается защищать отца психоанализа и тогда я совершаю роковую ошибку.

– Вы что, еврейка?

– А причем это здесь?

– Он еврей. Был очень честолюбив. Навязывал всем свои правила игры.

Это причинило женщине боль. Я попал в одного из ее предков, о котором в России лучше помалкивать. Теперь мне пощады не будет. Она снова проехалась по верующим. И тогда я рассказываю, как во время службы у меня сошли бородавки на пальцах. Много бородавок.

– Это самовнушение, – ледяным тоном отрезает врач.

Самовнушение по книжке Лизы Хей истина, остальное мусор из откровений психов. Тесты все время чередуются перебранкой. Она начинает расспрашивать меня, почему я ушел с одной из работ?

– Благословение священника, – отвечаю.

В очередной раз врач замирает. Новый симптом.

– Это безумие, отдавать право решать и выбирать непонятно кому.

Снова тесты. За ними следуют расспросы. Рассказываю, что в юности занимался прогнозированием. Спрашивает, что это такое? И какой из него прок? И тут я совершаю вторую роковую ошибку. В дурдоме рассказываю о том, как по десяти моим пунктам умные дяди в Кремле нашли Путина.

Все. В ее глазах промелькнуло тоже самое, что увидел отец сказочной Белль, Морис, в глазах санитара желтого дома из мюзикла «Красавица и чудовище». На моих глазах Яма переплюнула Голливуд и установила новый мировой рекорд социалистического абсурда.

Говорю, это реальность, не вымысел больного разума. Из-за своего альтруизма потерял единственного ребенка. Выкидыш.

На мгновение врач перестает ловить меня и спрашивает.

– Вы жили с женщиной?

– С той? Да. Полтора года. Гражданская жена. После выкидыша разошлись.

– Почему?

– Мы были вдвоем по ее инициативе. Я не очень хотел. Если ребенка не доносила, значит ждать больше нечего. У нее больше никогда не было детей.

Наконец, «тесты» заканчиваются.

– Результаты узнаете завтра в четвертом кабинете у врача Морозова.

Столкнувшись с тем, что все верующие для психолога неизлечимые психи, из кабинета выхожу в шоке. Неприятие, агрессия. Ни на один мой вопрос женщина не ответила. Мгновенно закрывалась и окатывала ледяным молчанием. Она словно из СССР. Ищет, выявляет тестами, подлавливает провокационными вопросами. На утро снова иду на второй этаж Театральной, 21.

Морозов внимательно читает заключение психолога. Отрывается, удивленно смотрит на меня.

– Психолог выявил нарушение мышления. Вы не справились с тестами. У вас серьезные проблемы.

Месть начинает обретать проверенные очертания. Плохо сколоченные декорации Российской Федерации тают на моих глазах. Из мутных вод психиатрии на поверхность поднимается живой и невредимый барак-призрак СССР.

Объясняю причину выводов. В руках держу иерусалимский крест. Его замечает Морозов. Удивленно спрашивает.

– Что это у вас такое?

Объясняю.

– И для чего он вам?

– Если боль в суставах, приложишь, делается легче. И вот это тоже помогает.

Достаю Матренины высушенные цветочки и ее крест.

– Это мне прислала из Покровского монастыря игуменья свое благословение. Действует точно так.

– Погодите, я вынужден позвать заведующую.

Ошарашенный Морозов выходит, а я остаюсь с плотненькой медсестрой. Делается страшно. Точно, это чей-то заказ. Нетрудно догадаться, чей. Главврача Фрамугиной и ее старшей медсестры.

Проходит минута, возвращается Морозов. Продолжает читать. Наконец, входит миниатюрная сухонькая женщина лет семидесяти. Он представляет ее.

– Найденова Зоя Николаевна. Заведующая отделением, – и отдает заключение.

Она погружается в чтение. Но долго читать ей не пришлось.

– Скажите, что нашла психолог?

– Откуда такое нетерпение? Вы не даете мне прочитать.

Терплю минуты три и снова пытаюсь объяснить, в чем, собственно дело.

– В чем? – отрывает глаза от заключения врач.

– Она обиделась на меня из-за Зигмунда Фрейда, – начинаю в энный раз описывать роковые баталии.

– А почему вы назвали нашего психолога еврейкой?

– Она сторонница психоанализа и его поклонница.

– Ну и что?

– Я и спросил, не еврейка ли она? А потом, она навязывает книгу Луизы Хей, говорит, что та ей помогла. Но причем тут я? Показываю ей свои руки, говорю: вот, стоял на службе в храме и внезапно бородавки на пальцах сошли. Я и писать не мог, так они мешали. А она мне в ответ: самовнушение. Да вот и сегодня, зашел в церковь, положил поклон Николаю Угоднику. На улице звоню матери, та в Харькове, поговорили. Смотрю на счетчик, денег с меня за межгород никто не взял. Разве это не чудо? И почему она так плохо относится к верующим?

Оба врача смотрят на меня как на полностью умалишенного. Нет Его, нет никакого Бога! Есть спятившие и этот один из них!

– Почему вы так много говорите? В нашей стране много не говорят.

Ага. Вот уже и врагов ищем. Что дальше? Заведующая отрывается от заключения и протягивает мне мои листики с заданиями.

– У вас нарушена работа мышления. Вы не смогли выделить лишний предмет на этом рисунке.

Показывает.

– Вы назвали лишним предметом книгу, а лишний кошелек.

Смотрю на этот абсурд. На рисунке четыре предмета: чемодан, кейс, книга, кошелек. Все четыре объединяет родовое понятие «вещи». Если бы из кошелька были видны деньги (средство платежа), то и дураку понятно – лишние деньги, но раз денег нет, мышление нарушено.

– Исходя из того, что мы здесь услышали и вашего тестирования, необходимо решать в срочном порядке вопрос о вашей госпитализации. Выявленные нарушения не позволяют вам нормально жить и вы можете представлять угрозу для самого себя, а в дальнейшем можете создать угрозу для общества.

Не веря собственным ушам, прошу.

– Пожалуйста, не ломайте мне жизнь.

В ответ заведующая спрашивает.

– С кем вы живете? Женаты?

– Нет. Живу с мамой, но десятого перед самыми тестами она уехала в Украину.

– Как уехала? – недовольно переспрашивает врач. – А другие родственники у вас есть?

– Близких нет, только дальние и они со мной не живут.

– Что это за безобразие. Когда она вернется?

– Не раньше сентября.

– Значит так. В пятницу мы назначаем вам врачебную комиссию во втором кабинете.

– Что вы делаете? Я служил в армии, работал на таможне, в ИТК. В школе, наконец. На учете у психиатра никогда не состоял. Никто никаких нарушений у меня не находил.

– Это было раньше. Сейчас необходимо решить, что с вами делать. У вас сложный вопрос. Тем более, что вы претендуете на инвалидность. Приходите к девяти в пятницу. До свидания.

Встаю, собираю свои документы. Про меня тут же забыли. Морозов спрашивает заведующую, что делать с тем-то и тем-то. Их необходимо срочно класть на принудительное лечение, а они два месяца как в бегах. Дома нет. Соседи, родственники ничего не знают.

– Оформлять заявление на розыск через полицию? С принудительным приводом. Или подождать?

Последнее, что слышу, закрывая дверь.

– А Кузнецову выдать разрешение на работу или отложить?

Выходит, я не один здесь такой. Диагнозы «много говорил», «верует в несуществующего Бога» ставятся, словно на календаре шестьдесят восьмой. Вдобавок их заинтересовала моя глазная болезнь. Четыре диагноза по одному глазу. И то, как левый глаз откатывается в сторону. Вид словно ты точно прибецнутый.

– Как вы попали в армию с такими глазами? Вы же говорили, вас должны были прооперировать и отсрочку давали? – спрашивает меня Найденова.

– Пошел в военкомат, просился семь раз. Очень хотел служить. Все пачки обследований и заключение офтальмологического отделения порвал капитан в военкомате, сказал: иди служи и молчи, иначе меня ждет трибунал.

На мгновение в кабинете наступила тишина.

– Ха-ха-ха! Да вы и впрямь ненормальный. Только дурак будет проситься в армию! – вытаращив свои глаза, зло отпарировала мой ответ психиатр.

В кабинете все как по указке засмеялись услужливым смехом. Дурак! Мы столько на этих справках заработали, как и всякий в советской психиатрии, а этот в армию! Ну недаром его попросили наказать. Такой уровень патриотизма местной психиатрии запоминается надолго.

Выхожу на улицу. Ноги ватные. На третий год в Стране Закрытых Дверей открылась одна. В желтый дом.

Иду в прокуратуру. Пишу заявление. Дальше в церковь. Навстречу староста Миша. Спрашиваю, как найти владыку и отдать ему прошение.

– Лучше всего ничего не пишите, а поезжайте в Ясакино. Он завтра служит на престольном празднике. Там ему все и скажете.

Домой приезжаю мертвый. Залезаю в Интернет. В какой ужас я попал. Нашел Закон РФ от 02. 07. 1992 N 3185–1 (ред. от 03. 07. 2016) «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании».

Статья 29. Основания для госпитализации в медицинскую организацию, оказывающую психиатрическую помощь в стационарных условиях, в недобровольном порядке (в ред. Федерального закона от 25. 11. 2013 N 317-ФЗ)

Лицо, страдающее психическим расстройством, может быть госпитализировано в медицинскую организацию, оказывающую психиатрическую помощь в стационарных условиях, без его согласия либо без согласия одного из родителей или иного законного представителя до постановления судьи, если его психиатрическое обследование или лечение возможны только в стационарных условиях, а психическое расстройство является тяжелым и обусловливает: (в ред. Федерального закона от 25.11.2013 N 317-ФЗ)

а) его непосредственную опасность для себя или окружающих, или

б) его беспомощность, то есть неспособность самостоятельно удовлетворять основные жизненные потребности, или

в) существенный вред его здоровью вследствие ухудшения психического состояния, если лицо будет оставлено без психиатрической помощи.³³

Остатки волос встают дыбом. Вдобавок ко всему в Законе нет определения, что является «психическим заболеванием». Если бы было, то диспозиция статьи была бы совершенно другой. Можно сажать по этой шикарной статейке кого угодно и главное, на сколько угодно. Кроме Президента, судей и депутатов Государственной Думы. Ищу хоть кого-нибудь, кто мне может помочь. Нахожу сайт Независимой психиатрической ассоциации России. Пишу им.³⁴ И уже на ночь глядя пишу от руки прошение владыке.

Утром еду в Ясакино. Двенадцатое июля, Петра и Павла. С правой стороны от меня рака и икона какого-то святого. Подхожу ближе. Ничего не понимаю. В метре от меня в буквальном смысле этого слова стоит Столп Святости. Обычно у раки святых ничего нет. Покой, благодать по всему храму, а здесь все наоборот. В храме свое, а здесь, у раки, свое. Окунувшись в это состояние, стою неподвижно с минуту. Ничего такого до этого дня я не испытывал. Напротив меня стоит Живая Святость. Реальная, осязаемая.

От удивления стал спрашивать бабушек, кто покоится? Отвечают: святой мученик Авксентий Калашников (1891–1922), один из четверых, убитых 15 марта 1922 года у стен Воскресенского собора. Прошу его заступничества, ставлю свечку, прикладываюсь к мощам и внезапно слышу: «Ты написал правду»! Понимаю, что он говорит об Анастасии и ее поездки в Тобольск.

Святость рабочего фабрики, дважды женатого, так мало прожившего, настолько реально ощущается, что меня начинает трясти ужас от его всеведения. Он-то двадцать лет за книгами не сидел, по архивам запросы не писал, Маковских в глаза не видел, а знает больше моего. Дохожу до иконки, прикладываюсь, снова прошу его ходатайства у престола Божьего, в ответ слышу: «Это все развеется как дым»!

После того, что я узнал об Анастасии, семерка мучеников для меня мало что значила. Тем более, что тел их, кроме тела Калашникова, не нашли. Значит, провести хотя бы формальное освидетельствование не удалось. Чудес не было. Не толпятся возле их иконы люди, не просят у них помощи, потому как никакой помощи те никому и никогда не оказали. Описание помощи в житейских нуждах близкой родне не в счет. В Сербии, которая восьмое столетие кряду истекает кровью за свое стояние, а не лежание в вере, всего канонизировано меньше пятидесяти человек, а в России только за период с 1990 по 2012-й больше тысячи шестисот. Православные поместные церкви смотрят на это как на плохо скрытое безумие. Лучше недожать, чем пережать. Вот и проходят люди мимо икон с частичками мощей новомучеников. Чаще всего бывших местночтимыми святыми, а потом вошедших в общецерковное почитание.

После причастия на отпусте крест подает владыка. Набираюсь смелости, протягиваю прошение. Говорю, кто я и прошу вмешательства в мою ситуацию. Объясняю: идет просто преследование психиатрическими методами верующих РПЦ МП. Привожу пример. Валерия Елина, чтеца Спасо-Преображенского храма, за полгода лечения в этом заведении превратили в полного калеку. Это все происходит сейчас на наших глазах. В январе он еще был совершенно нормальным. Но после трех курсов «лечения» на вопрос: «Сколько ему лет»? ответил: «Один год». Из-за этого в храме остался единственный чтец и он перед вами. Но и до меня добрались. Хотят отправить на принудительное лечение. А в церкви читать некому.

Владыка молча берет прошение. Ответа не жду. Жду молитв архипастыря. В пятницу четырнадцатого снова иду в желтый дом через собор. Рассказываю все старосте Мише, тот в ответ.

– Церковь не будет вмешиваться. У них свои дела. Мы отделены от государства. Единственное, что может владыка, это помолиться.

– Он помолился.

Ощущение, что за меня молятся, молятся на пределе сил, не оставляет меня. В соборе крещусь, падаю на колени, ставлю свечки святым угодникам. Последняя икона царевны-мученицы Марии Николаевны и ее семьи. Прошу молитв и иду на театральные мытарства. Как вдруг мне в спину ударили слова, слышанные от нее раз в жизни. Перед пожизненным в Мариуполе. От неожиданности оборачиваюсь. Такое бывает только в кино, но не в реальности. Может, меня и вправду надо срочно лечить? От живого сострадания Марии Николаевны? Иду в дурдом, а из головы не выходят ее слова.

Вызывают. Морозова нет, вместо него заведующая отделением и ее заместитель. На минуту входит Журавлев. По его глазам понял: старого врача заставили переписать бумаги двухгодичной давности заново. Чтобы не выделялся собственным мнением. С присутствующими что-то произошло. Врачи стали более приветливые, даже улыбаются. Меня уже никто и никуда не кладет. Прокурор вмешался? Владыка помолился? Все вместе взятое?

Но и от своего врачи не отступают – в моем мышлении выявлены глубокие нарушения. Я их не слушаю, на прямые вопросы не отвечаю – разве это нормально? Поэтому мы не можем допустить вас к работе в школе.

– Детей мы вам портить не дадим, – злым голосом выпаливает Найденова.

Возражаю.

– Посмотрите на мои ногти. Они растут местами, местами стерты до мяса, трескаются. Болезни двадцать лет. Дисбактериоз не дает возможности кишечнику производить витамины группы В, поэтому… И начинаю им читать лекцию о последствиях для позвоночника, суставов и, самое главное, работы мозга. Тот не получает глюкозу в достаточном количестве, потому что пища усваивается от силы на треть и поэтому такая память и мышление. Человек при полном холодильнике фактически голодает девятнадцать лет.

– Это к делу не относится, – врачи, увидев и услышав правду о моих реалиях, мгновенно глохнут.

– И что, вы будете класть меня в отделение?

– Что вы, без вашего на то согласия вас никто не будет лечить, – миниатюрная заведующая деликатно улыбается.

Это как же вас горячим чайком угостили, глядя на женщин, думаю я.

– Вопрос в следующем, Олег Степанович, – в разговор вступает завотделением на Союзной. – Что мы должны писать для МСЭ? Исходя из ваших тестов? Оставить все как есть? Что вы скажете?

– А если я пройду их еще раз? Старые тесты можно будет удалить?

– Нет, ни в коем случае. Это документ, который выявил у вас нарушения мышления.

– А вы учтете результат второго теста.

– Обязательно.

– Хорошо, я согласен их пройти еще раз. Только у другого психолога.

Врачи довольны. Я еще не знаю, что меня ждет.

– Ну конечно. Минутку, мы вызовем Рябову, она у нас старший психолог, выясним, если у ней в ближайшие дни окошко.

Приходит, по-моему, испуганная чем-то женщина, смотрит на нас. Ее спрашивают о времени, может ли она поработать со мной в среду?

– Да, – отвечает та.

– Значит, Олег Степанович, в девять утра скажите в регистратуре, вас проведут. До свидания.

Выхожу на улицу. То, что владыка помолился, несомненно. Хотя бы не на койке, и то ладно. Захожу в церковь Ильи пророка, ставлю свечки и рассказываю все женщинам в свечном.

– Мы слышали, как они относятся к верующим. На службу не выпускают, нательные кресты снимают. Если не хочешь, снимают насильно. Диагнозы ставят такие, что впору за голову хвататься. И потом их практически не снять, а работать как? А жить с этим?

Услышав о практике местных психиатров, холодею. То, что меня ждало, напоминало карцер семидесятых. А на возражения ответят: снимаем все металлические предметы из-за возможности удушения во время лечения. И что ты им в ответ скажешь? Среда, девятнадцатое июля, снова желтый дом. На тестах я просидел два часа. При мне зашла одна пациентка, с ней врач отработал пятнадцать минут. Это удивило. Терзали одного меня. Тесты я прошел много лучше, чем первые. Может, поэтому, а может, оттого, что ей спустили заранее утвержденный сценарий, врач предложил.

– На компьютере сможете поработать? У вас очки с собой?

– Нет, но я и без очков могу, только потом глаза сильно режет.

Объясняет суть задания. Клавиша «влево» нет, клавиша «вправо» да. Ответите на все вопросы, скажете. Соглашаюсь, подсаживаюсь к компьютеру и вскоре понимаю, что это только видимость тестов. Передо мной 372 вопроса детектора лжи. Двумя годами ранее Журавлев проверил правдивость моих слов иглотерапией, но Рябова современнее – проверяет компьютером. Этот фээсбэшный тест обмануть практически невозможно.

Время идет. Наконец, даю последний ответ. Разворачиваюсь к женщине, спрашиваю.

– Можно узнать результаты?

– А зачем вам? Все узнаете на комиссии. Они вам скажут.

Полная бесконтрольность психиатрической службы в России страшит и удивляет одновременно. Нет ни диктофонов, ни видеокамер. Ничего нет, кроме желания отомстить чужими руками. Готовится очередная подлянка. Сейчас все подменят, как им выгодно и кричи потом, что ты не псих. Тебе никто не поверит.

В начале третьего звонок. Смотрю «неизвестный номер». Немедленно поднимаю. Звонят из Независимой Психиатрической Ассоциации России. Их интересует текущее состояние вопроса. Выкладываю, хвалю прокуратуру, мол, она вмешалось. Отношение ко мне явно изменилось после моего заявления. И ответ мне уже прислали. На том конце провода просят отсканировать и прислать им бумагу. Она их очень заинтересовала.

– Так можно считать вопрос решенным? – спрашивает женщина.

– Не думаю. Это только начало. Они просто так не отступят. Ведь хотели «без суда и следствия» отправить прямо с кабинета на принудительное лечение. Вот только чего? Инакомыслия?

– Мы вас просим, пришлите нам эту бумагу, – прощаясь, еще раз напоминает московский психиатр.

Двадцать первого иду за ответом все в тот же дурдом. О том, что произошло дальше во втором кабинете, на следующий день написал в психиатрическую ассоциацию. Вот письмо.

«Добрый день! Вы звонили мне по телефону и Вас интересовала бумага, которая пришла по моей жалобе из Ямской межрайонной прокуратуры. Она на скрепке.

В пятницу я был снова у них, поскольку в среду проходил более полутора часов тесты. На мой взгляд, я прошел их намного лучше, чем первые. Но на врачебной комиссии мне заявили, что все тоже самое. У меня нарушение мышления, и мне ставят диагноз «шизофрения», но без принудительного лечения. И если я желаю получить инвалидность по психическому заболеванию, то обязательный стационар на четыре месяца, не меньше.

О таких понятиях, как обследование, здесь не знают и знать не хотят. Если бы не мои жалобы, я бы уже насильно глотал колеса для тех, кто много говорит. То есть продолжаем бороться с инакомыслием и теми, кто не любит Фрейда и ходит в церковь. И еще, они запретили мне работать по специальности. То есть учителем в школе. В общем, ужас.

Спросил, можно поглядеть результаты тестов? Ответили: нет, вам не полагается. А потом спросили, а разве старший психолог Вас не ознакомил с результатами? А та мне сказала, все узнаете на комиссии.

Спрашиваю, откуда такой диагноз? Мне отвечает заведующая поликлиникой: «Вы считаете нашего психолога еврейкой только по форме строения ушей. Никакой логики, это реакция шизофреника». Это все, что мне ответили. Сказали, что завели на меня карточку, но насильно выезжать по месту жительства и класть меня в стационар не будут, а заключение отправят на МСЭ по адресу Яма, Свердлова, 48.

Хотел сказать, любой человек имеет право иметь свое мнение. И о еврейках тоже. Но это бесполезно в случае, если ты накатал жалобу в сентябре 2014 года на майора внутренней службы Ганину Светлану Евгеньевну. Той влепили строгий выговор с занесением. Она кричала: «Что это такое? Мне из-за вас влепили строгача»! С этого все и началось. Потом было еще три жалобы, УФМС перешло в наступление и издевалось над мамой и мной, как хотело.

Она не смогла три года получить вид на жительство, пенсию. Мы измучились сидеть под кабинетами. Здесь можно только молчать и ждать, когда тебя посадят, убьют или объявят шизофреником.

Хочу Вас спросить. Как мне быть, биографию в России испоганили, независимые тесты здесь это 100% фикция. Что делать, если вот так с тобой поступают? Хорошо, что у меня украинское гражданство и я могу уехать, но там свои прелести, из-за которых был вынужден уехать из Мариуполя. Упаси Боже иметь гражданство города Ямы, который все еще живет под портретами Ю. В. Андропова. С уважением, Ф. И. О.».

Ответа не последовало.

Когда-то на отпусте благочинный Маковский на мой вопрос:

– Как жить, батюшка? Работать не могу, пенсию не оформить, всюду поборы. Маме под семьдесят и она работает за двоих.

Приложил крест к груди, немного подумал и уверенно ответил.

– Пенсия у вас будет. Будет!

Поверив своему духовнику, за мгновение нашедшего в далеком будущем яму поглубже, решил попытаться уже здесь, на родине своих бабок и дедов получить «пенсию». Все сразу же встало на свои места, как только я открыл дверь на Театральною 21.

Через три недели Фрамугина вышла из отпуска. Прихожу к ней на прием. В карточке есть все мои анализы и заключения, кроме психиатра и психолога и МРТ проломанной головы. Она прекрасно знает, почему нет заключения психолога, но делает вид, что так и надо. Мою группу при явной инвалидности она погубила вчистую. Отомстила за право моей матери оставаться в очереди на бесплатное УЗИ. Спрашиваю, стоит ли с этим дальше идти по инстанциям? Она листает и по ходу дела комментирует.

– Здесь угол наклона маловат, здесь не диагноз, а только подозрение на него, дисбактериоз выявлен, но он не считается заболеванием. Баллов маловато. Вы не пройдете. Все вернут.

Мне становится ясно. Со мной просто рассчитались за право не молчать в молчащей стране. А заключение психолога я смог получить через год после двух заявлений (одно районному прокурору). Вот оно, свидетельство того, как давит заказанный психиатр для достижения желаемого результата.

«Заключение

По результатам психологического обследования

Локтева Олега Степановича,

1966 г. Рождения (51 г.) обр. высшее гуманитарное.

При психологическом обследовании:

На приеме самостоятельно. Предъявляет жалобы соматического плана без четкой локализации, ипохондричен. Основной фон настроения неровный (меняется, в течение беседы становится дурашливым, появляется эйфория, может неожиданно снижаться мотивация «скучно, не хочу… Все это безликое, нет желания запоминать, я всем этим расстроен»). Суждения непоследовательные, резонерские со скачками интереса, с подменой фактов (работал учителем истории и права… художником-оформителем… инспектором на таможне… в тюрьме преподавателем… делал разработки для КГБ для Большакова, занимался прогнозированием менталитета, в 2011 году все, что предсказывал – исполнилось… В Мариуполь вернуться не могу, меня убьют, я проходил по делу как педофил…»). Критичность оценок и суждений нарушена (на вопрос о материальном положении отвечает: «Живу на деньги, которые привез с собой. У меня на одежде все карманы зашиты – все взятки совали»).

В ходе эксперимента выявлены нарушения мышления и личности.

На поставленные вопросы отвечает расплывчато, обстоятельно, вязко, логичность и последовательность суждений часто нарушены, носят резонерский характер, переключаемость мышления снижена. Скорость оперативного оперирования поступающей информации носит неравномерный характер с «залипанием» на собственных бредовых идеях. Продуктивность суждений и мышления снижены. В экспериментальной деятельности мало продуктивен, часто соскальзывает на более привлекательные для него темы, игнорирует инструкции, привлекает собственный модус выполнения заданий.

Внимание неустойчивое, плохо переключаемое, «липкое» со скачками.

Память: показатели течения мнестической деятельности изменены не грубо; объем оперативной памяти формально достаточный (6–7 ед. из десяти), кривая в динамике неустойчива со снижением мотивации и отказом от дальнейших усилий запомнить («мне это не нравиться»).

При исследовании опосредованной памяти методикой «Пиктограмм» выявлены нарушения ассоциативных процессов: трудно подбирает образы для опосредования, использует один и тот же рисунок для нескольких слов («для меня кровать это и тяжелая работа и болезнь», «открытая дверь для меня это «праздник» и «радость» («по приезде в Россию перед нами были закрыты двери»); ассоциации носят недостаточно направленный характер по содержанию стимулам с нарушением соотнесения абстрактно-смысловых и предметно-конкретных компонентов; легко актуализируется выбор на основе чувственного субъективного впечатления, переживания, что дает основания предположить об искажении мышления с нарушением целенаправленности в виде соскальзывания, «отлета» от логического содержания ассоциаций стимулам. При выполнении методики страдает уровень самоорганизации и саморегуляции (плохо ориентируется на листе бумаги. Листа не хватает). Опосредованное запоминание, в целом, без признаков снижения.

Операционная сторона мышления нарушена: изменена в разноплановости решений, искажения уровня процессов обобщения, отвлечения (в методике «Исключения четвертого»; книга, портфель, кошелек, чемодан; лишний кошелек, потому что «деньги никогда не лишние», возможны разноплановые решения с кривой логикой: нога и обувь; «все взаимосвязано – для ноги, хотя можно ходить и разутым»). Стиль мышления, в целом, разорванный, динамика мышления снижена, с выраженными качественно-структурными нарушениями, укладывающегося в рамки шизофренического ППС в виде разорванности, диссоциативности, непоследовательности, разноплановости, резонерства, вязкости, застреваемости, расплавчастости, обстоятельности, соскальзований, "отлета" от конкретного содержания (нарушений операционного, динамического, критического, мотивационного компонентов мышления).

В эмоционально-волевой сфере – снижение мотивационного, волевого компонентов, критики к своему заболеванию и адаптации; выраженная ригидность, некорригируемость жизненных установок с обостренной чувствительностью к любым изменениям, всему новому; пассивные и пессимистические тенденции преобладают («я перепробовал все лекарства от дисбактериоза, ничего не помогает, я просто разваливаюсь…») проявления аутизма «наизнанку»; в затруднительных ситуациях легко отказывается от приложения усилий. Отмечается снижение социальной и волевой активности, сужение сферы деятельности и контактов.