Читать книгу: «Всюду жизнь», страница 2

Шрифт:

Спасение красного флага

На Болотной площади казнили то ли Разина, то ли Пугачева, то ли и того и другого. В советские времена площадь назвали именем Репина. В две тысячи, что ли, первом году на Болотной открыли шемякинский памятник жертвам пороков, для которого, если верить Доренко, позировал сам Лужков.

Но не это самое главное в биографии Болотной площади. Сейчас, если я слышу „Болотная площадь“, не Пугачев, Репин или Шемякин предстают перед моим внутренним взором, а „Идущие вместе“.

Это одна из тайн современной Москвы: почему именно на этом месте и только на нем митингуют „Идущие“ (и только они, ни одна другая партия или организация митингов на Болотной площади не устраивает). Единственная версия, которая приходит в голову, – транспортная: до любой из ближайших трех станций метро десять-пятнадцать минут быстрой ходьбы, зато на двух ближайших набережных удобно парковать автобусы, много автобусов. Ну и Кремль опять-таки в пределах видимости.

Из известных мне политических организаций только две не предупреждают о том, что будет митинг. Это национал-большевики, панически (и небезосновательно) боящиеся утечек информации в милицию, и собственно „Идущие вместе“, которые утечек не боятся, но и видеть на своих мероприятиях газетных журналистов почему-то не хотят. Только недавно я научился узнавать об их митингах заранее – по пресс-релизам ГИБДД о перекрытии улиц. Если написано, что для движения закрываются Кадашевская и Болотная набережная и Большой Каменный мост, – значит, „Идущие“ что-то задумали.

И когда 7 ноября я шел с колонной КПРФ по мосту мимо Болотной, подозрения подтвердились: площадь оцеплена, рабочие в комбинезонах монтируют сцену, голубые кабинки общественных туалетов уже стоят около памятника Репину. Поэтому, дойдя с коммунистами до „Театральной“ (тоже, кстати, странно – почему они все время ходят от „Октябрьской“ до „Театральной“, а не наоборот? Калужская площадь просторнее, а на „Театральной“ удобнее собираться), я побежал на Болотную смотреть, что там будет.

Бегу через мост – вижу: нормально все. На набережной автобусы стоят. В два ряда. Прохожу на площадь – Боже, что это? Я не изображаю удивление, я действительно удивился, потому что на Болотной вместо „Идущих“ были коммунисты. Много коммунистов. Меньше, чем на „Театральной“, но тоже очень много. Совершенно зюгановско-анпиловского вида бабушки-дедушки, бедно одетые и беззубые, с красными флагами и транспарантами про дерьмократов.

При ближайшем рассмотрении, однако, оказалось, что Болотная площадь осталась безраздельной вотчиной „Идущих вместе“. Они свезли из Подмосковья на автобусах несколько тысяч стариков, выдали им красные флаги и транспаранты, клеймящие Зюганова за союз с дерьмократами, соорудили сцену для ораторов (умилил меня очень один старичок, видимо близорукий – он пялился в телесуфлер, стоявший перед сценой, но вместо „Семигин“ читал „Семагин“, вместо „Видьманов“ – „Видьханов“, вместо „Ходорковский“ – „Ходоровский“). А главными на мероприятии были телевизионщики с двух государственных каналов. Знаете, бывают такие концерты-„телесъемки“, на которых зрителей заставляют сидеть, пока режиссер трансляции не скажет, что все, что требовалось переснять, переснято – при том, что финальная песня уже два часа как прозвучала. То есть не для зрителей концерт, а для камер. Вот и митинг тот не для тех, кого на него согнали, был устроен, а для государственных телевизионщиков. Я часто по роду деятельности встречаю этих людей – как правило, безумно молодых и до тошноты безукоризненных, причесанных таких, напудренных. Что скрывать, я ненавижу репортеров Первого канала и „России“, ненавижу их всех; да и как любить эти органчики, позирующие на фоне нанятой „Идущими вместе“ пенсионерской клаки, взволнованно произносящие в камеру что-то вроде „Люди все прибывают и прибывают… Такого Москва не видела очень давно“. На Болотной, когда такой господинчик с Первого, кажется, канала интервьюировал старушку, шпарившую в ответ точными цитатами из интервью Суркова „Комсомолке“, я не выдержал, спросил у старушки, долго ли она учила текст. В принципе репортер не должен так себя вести – подкалывать и провоцировать героев будущего репортажа (грубо говоря, сегодня, придя на митинг, ты подкалываешь старушку, а завтра, приехав на фронт, возьмешь в руки автомат, чего репортеру уж точно нельзя делать). Но, черт подери, я живой человек, а эта старушка – зомби в лучшем случае, в худшем – гораздо больший провокатор, чем мы с Сурковым вместе взятые. Поэтому, я считаю, черт с ней, с этикой, – старушку надо мочить.

У меня действительно сдали нервы на этом митинге. Я бродил среди ветеранов (самое ужасное, что они действительно ветераны, то есть те, кого я с младенчества приучен уважать, относясь к ним как к людям заведомо более достойным, чем я сам) и спрашивал каждого: „Вам нравится здесь? Вам нравится этот митинг?“ А они не отвечали даже. Это как в фильме ужасов: ты среди них, совсем один, а они сквозь тебя ходят, извергая слизь, оставляя ее на твоем лице и твоей одежде. К „Идущим вместе“ всегда следовало относиться как к мразям, но 7 ноября нынешнего года они себя переплюнули: одно дело бросать в политические бои традиционных гопников, мечтающих о пейджере (или о чем там мечтают эти недоноски), другое – притаскивать для массовки стариков, которые вовсе не для того побеждали в войне и отстраивали послевоенную страну, чтобы некий Вася Якеменко бросал их под гусеницы интересов некоего Славы Суркова.

Добили же меня флаги, сотни флагов Союза Советских Социалистических республик, – а флаг СССР, конечно, гораздо более симпатичен, чем нынешний триколор. У меня отец в 1991 году работал в Литовском морском пароходстве, и Новый 1992 год мы встречали в Клайпеде у него на судне, „Капитан Реутов“ оно называлось, большой такой сухогруз. На корме его к тому времени развевался литовский желто-зелено-красный флажок, а отец (он электромехаником был) отвел меня в свою маленькую мастерскую в трюме и говорит: смотри, мол. А там среди всяких трансформаторов и прочего хлама лежат аккуратно сложенный красный флаг и металлические серп и молот, свинченные литовцами с трубы. Отец сказал мне, двенадцатилетнему: вот так она, история, на наших глазах и делается, запоминай. И я запомнил. С тех пор я к советскому флагу отношусь как к семейной реликвии, и когда какие-то уроды размахивают моей семейной реликвией, чтобы порадовать Васю Якеменко, мне делается очень неприятно.

Поэтому, уходя с Болотной площади, я перехватил первую попавшуюся старушку, у которой в руках был красный флаг, и, стараясь говорить милиционерским голосом, приказал ей: „Сдайте инвентарь“. Старушка отдала мне флаг, я забросил древко на плечо и торжественно пошел через мост к метро „Третьяковская“. Можете считать меня мелким жуликом или воришкой, но я до сих пор уверен, что сделал важное дело. Спас флаг.

10 ноября 2004

За спасение погибавших

Приятно, читая неинтересную официальную хронику, спотыкаться о знакомые фамилии. Вот на прошлой неделе Путин, если верить его пресс-службе, наградил медалью „За спасение погибавших“ Геннадия Васильевича Коломенского, капитана учебного парусного судна „Крузенштерн“. Спасение погибавших, о котором я расскажу в этой колонке, случилось летом двухтысячного года, но не стану упрекать президента в том, что награда нашла героя спустя почти пять лет, – ничего страшного в этом нет. Вот Рамзана Кадырова более высокая награда нашла, кажется, еще до того, как его главный подвиг был совершен (если, конечно, допустить, что в его жизни вообще будет подвиг), – такой закон сохранения медалей получается, все нормально. Когда капитан Коломенский приедет в Кремль за медалью, надо будет с ним созвониться и встретиться, пива попить. Коломенский действительно хороший мужик.

Теперь – что касается собственно спасения погибавших. Как раз пять лет назад я был на „Крузенштерне“ одним из двадцати штурманских практикантов. Это было что-то вроде награды за хорошую учебу и примерное поведение – нас отправили на эту практику участвовать вместе с парусником в большой парусной гонке, посвященной миллениуму. Гонка состояла из двух этапов: надо было пересечь Атлантику вначале с востока на запад, потом – с запада на восток. В первом этапе мы заняли второе место, уступив питерскому „Миру“, поэтому второй этап для всего нашего экипажа обещал пройти под знаком реванша, ведь что „Мир“ – он хоть и русский парусник, но все-таки не наш „Крузенштерн“.

Второй этап стартовал в канадском Галифаксе. С „Миром“, к нашей всекрузенштерновской радости, с самого начала что-то случилось – он отстал и так и не сумел стать лидером гонки. А мы, наоборот, в первый же день вырвались вперед и значительно оторвались от ближайшего преследователя – аналогичного „Миру“ польского парусника „Дар млодзежи“.

Однако через несколько дней после старта „Крузенштерну“ пришлось выйти из гонки. Сигнал бедствия „Мэйдэй“ посылала польская яхта „Погория“, участвовавшая в регате по классу маломерных судов. На борту „Погории“ случилось ЧП – с мачты на палубу упала девушка, курсант мореходки из города Гдыня Яна Черлиньска. Упала, сломала позвоночник и, как было сказано в радиограмме капитана „Погории“, балансировала между жизнью и смертью. Умирала, короче говоря. А врача на „Погории“ не было.

Сигнал бедствия слышали вахтенные всех судов, участвовавших в гонке. Почему не отреагировали – вопрос к ним. Видимо, регата показалась важнее жизни какой-то восточноевропейской курсантки. Капитан же Коломенский объявил по громкой связи, что „Крузенштерн“ приостанавливает участие в соревновании, снял печати с машинного отделения, поменял курс на 180 градусов и приказал механикам дать самый полный вперед (то есть, получается, назад) – навстречу „Погории“ с умирающей Яной на борту.

Раненую забрали с яхты, положили к нам в лазарет, врач делал ей какие-то уколы, Коломенский тем временем вызвал из ближайшего порта – Сен-Джонс, кажется, он назывался – вертолет спасательной службы, вертолет прилетел часов через пять, наш фотограф Юра Масляев бегал по палубе, снимая процедуру упаковывания Яны в специальную люльку, которую на тросе подняли на борт вертолета. Коломенский очень смешно бегал вокруг Юры и кричал: „Не стой под вертолетом, он на тебя упадет!“ – и все смеялись над Коломенским, потому что понятно, что если вертолет упадет на Юру, ничего не останется не только от фотографа, но и от парусника вообще.

Потом к борту „Крузенштерна“ пришвартовался катер оргкомитета регаты, на катере к нам приехал инспектор, который зафиксировал, сколько времени мы потратили на спасательную операцию, опечатал машинное отделение заново, и „Крузенштерн“ вернулся в гонку. На следующий день мы снова догнали „Дар млодзежи“ и снова стали лидерами. А через три недели, когда Атлантика закончилась и мы пришли в Амстердам, представитель оргкомитета официально зафиксировал нашу победу, и, когда в Амстердам уже пришли все остальные суда, на церемонии с участием какого-то принца нам вручили большой красивый кубок из черного дерева и серебра, специально изготовленный канадскими мастерами для победителя регаты.

И если вы думаете, что на этом история закончилась, то вы ошибаетесь, потому что здесь идет речь о поляках. Месяца через три после финиша регаты капитан Коломенский получил из Международной ассоциации парусных судов (она устраивала регату) уведомление о том, что капитан „Дара млодзежи“ направил в эту ассоциацию жалобу на капитана „Крузенштерна“ – Коломенский, по мнению его польского коллеги, незаконно использовал в парусной гонке двигатель, поэтому победа должна достаться „Дару млодзежи“, а „Крузенштерн“ должен быть дисквалифицирован.

Разбирательство длилось несколько месяцев. Поляки требовали дисквалификации, Коломенский показывал протокол опечатывания машинного отделения, бельгийцы и американцы из парусной ассоциации тихо сходили с ума от неприличных внутриславянских разборок. В конце концов претензии „Дара млодзежи“ специальная комиссия признала необоснованными, но союз канадских городов, предоставивший регате тот красивый кубок, неожиданно вспомнил о том, что кубок – переходящий, и потребовал от российской стороны его вернуть. Сейчас кубок стоит в каком-то канадском музее – видимо, до следующего миллениума.

Польская девушка Яна все это время лежала у себя в Гдыне в больнице, приходя в себя после травмы. В калининградских газетах, в которых написано о том, что Коломенскому дали медаль, я прочитал, что девушку после травмы бросил ее жених, с которым она вместе ходила в море на „Погории“. В самом деле – зачем ему она с переломанным позвоночником-то?

Сейчас, когда варшавские и московские власти обмениваются топонимическими приветствиями – они нам Дудаева, мы им Муравьева-вешателя, – я вспоминаю девушку Яну и капитана „Дара млодзежи“.