Читать книгу: «Тёмная поэзия», страница 3

Шрифт:

Василий Рогулин
ДОРОГИ ТЬМЫ

Василий Рогулин полюбил хоррор ещё в подростковом возрасте, фанател от творчества Лавкрафта и Баркера.

В октябре 2019 года занял первое место в конкурсе «Современный Дух Поэзии». В 20-ый печатный сборник конкурса вошли пять его стихотворений: «Водяной», «Поющие Скалы», «Русалка», «Лешие», «Охота».

Участвовал ещё в одном самиздатовском сборнике «Слово талантам. Том 2».

В 2020 году решил попробовать себя в прозе. Несколько рассказов были озвучены на Ютуб-канале «Den Blues & Cupidon». А на канале «Истории от Ворона» его рассказ «Снегурочка» занял второе место в конкурсе «Хоррор-Баттл».

Когда хаос пронзали звёзд ожоги,
А Земля была космической пылью,
Старые боги, забытые боги
Правили Тьмою – безумны, всесильны.

Теперь во власти материй и света
Всё то, чем по праву они владели,
Ревниво взирают на Человека,
Как вечность их ненависть беспредельна.

Скрытые в мрачных кавернах вселенной,
Забыты, но ни о чём не забыли,
Жуткую кару готовят надменным
Смертным, что истину ложью сокрыли.

Всем, кто на ноги поднялся едва ли,
Когда пламя звёзд уже было старым,
Кто полными страха ищет глазами
Во тьме отголоски древних кошмаров.

В клокочущей бездне, где Время смертно,
Как паутину сплетают Дороги
В мир света из мира злобы и скверны,
Старые боги, забытые боги.

Андрей Новичков
ОКНО

Андрей Новичков – воинствующая феминистка, растоптанная на митинге в поддержку чемоданчика из «Криминального чтива». Немного пишет и много читает.

Сколько лет я живу один,
Может год, может пять или семь,
Очень бледен и нелюдим,
Ты меня не заметишь совсем.

Всё сложней выходить из дома,
Да и память подводит давно,
Как зовут меня? Павел? Рома?
Хотя, впрочем, не всё ли равно…

Каждым вечером, после заката,
Я подальше от окон держусь,
Моё место давно уж палата,
Только в психи у нас не берут.

По ночам во дворе кто-то ходит,
Кто-то странные воет песни,
Моя жизнь это хоррор-пародия?
Неужели они уж в подъезде?

Поднимается лифт, я немею,
Так противно скрипят его двери,
Я кидаюсь к окну и жалею,
Что Господь не дал крылья и перья…

Кассандра Тарасова
ЯГА

Кассандра Тарасова – российская писательница, художник, автор рассказов и повестей в жанре фантастики и детской литературы.

Родилась в г. Москве. Выпускница Государственного университета управления (ГУУ) по специальности «Связи с общественностью».

Писать начала в 19 лет, с 2009 года – постоянный автор на сайте Проза.ру. С 2014 года состоит в Российском союзе писателей. Выдвигалась на премию «Писатель года» в 2015—2018 гг., в 2019 году – семинарист и автор-участник Крымкона «Фанданго-2019».

– Поговори со мной,
Пустая голова.
Скажи, зачем пришёл?
Где был?
Совсем забыла – первым был?
А, может быть, и нет.
Ты говори, не бойся.
– Скажи, простила ты меня?
Прошу, зарой, терпеть нет силы,
Верни в могилу, мочи нет!..
– Могилу?
Здесь она,
Вокруг шеста стоит
На коем череп твой висит.
С благословением надо было
Приходить. А ты?
– Нет! Я не вор!
Сними меня с ограды!
– Так постараться надо,
Чтоб ведьму убедить.
А шельмеца насквозь я вижу.
А видишь ты?
Глазницы загорелись, и
Череп засиял костром.
Во всполохах мелькали сожаленья
И раздавался тихий стон.
– Вот говорят, горбатого
Могила, мол, исправит,
Да всё не то, не впрок,
И на зубок, предпочитаю
Я воров и негодяев.
А что детей невинных пожираю —
То врёт молва, – сказала ведьма…
И к другому черепу пошла.

Артём Максуль
ФОНАРЬ БЛЕДНЫХ ПОЭТОВ

Артём Максуль – переводчик английского и скандинавских языков (шведский и норвежский). Основатель издательского дома Leo De Nord («Лев Севера»). Поэт-композитор, основатель музыкального проекта Alhor Ern («Волк-Одиночество»). Хобби: история, литература, мистика, историческая реконструкция, йога и боевые искусства.

Шарлю Бодлеру (1821 – 1867) посвящается…

Опять на небе полная луна —
Фонарь поэтов бледных, волчье солнце,
Ползёт в моё открытое оконце,
И этой ночью мне сегодня не до сна.
Спит, призрачен, в её мерцании Париж,
Смыв кровь вином с зубов голодной гильотины.
Судьба людская – шлюха и скотина,
Несчастна и пронырлива, как мышь.

И вроде есть достаток у меня,
Открыты в высший свет богемы двери,
Но ночью на душе скребутся звери,
И застит взор египетская тьма.
Я вижу шествия средь жёлтых пирамид,
Пыль, мёртвых ныне армий топот,
Неясных заклинаний слышу шёпот,
Востока древнего вдыхаю аромат.

Песнь чёрной гальки, чаек грусть,
Холодных волн прибой, вползающий на скалы,
Норманнов вой, им славы вечно мало,
Драконов моря заунывный рёв.
И, обмакнув в чернильницу перо,
Тону во вновь мелькающих виденьях;
Сколь Дьявол шлёт своё мне вдохновенье —
В глазах моих рокочет бесом шторм.

Я был средь них и жил средь них,
Но тесно снова мне в моём именьи,
Опять к чертям угасло вдохновенье,
Но знаю, что должно меня спасти.
И вот, в цилиндре, в бархате и с тростью в тишине,
Вдыхая смрад и мрак остылых улиц,
Прохладой их, забвением любуясь,
Скольжу туда, где светят красным фонари.

Улыбки куртизанок, будто розы,
Вмиг расцветают, лишь узрев меня.
Мой чин им недоступен в блеске дня,
Но льнут теперь они ко мне, как лозы.
И вновь необъяснимую тоску
Топлю в абсенте, жгу в безумных ласках;
Шагнув во врата Лилит без опаски
Суккубов рой всласть пожирает мою плоть.

Уйду блаженный и ещё хмельной
В компании таких же привидений
В томленьи, предрассветной лени
Пройтись по набережной в мёртвой тишине.
Вдруг, две неотёсанных фигуры:
– Месье, всего три франка, ради Бога!
А если жаден будешь с нами, недотрога,
Меж рёбер ты получишь точно нож!

– Не скуп я, господа, только причём здесь Бог?
Юродивым полезно лишь Писанье!
Сегодня шлёт из Ада вам посланье
Сам Мефистофель, не снести вам ног!
Клинок из трости блеклый обнажив,
Пронжу сердца с насмешкой негодяев;
Их трупы пусть в канаве почивают,
Я ж растворюсь в тумане Сены до зари.

Борис Панкин
МЁРТВЫЕ ХОРОНЯТ МЕРТВЕЦОВ

Борис Панкин родился в 1966-м году в Карелии. Окончил Санкт-Петербургский государственный университет, математик. В настоящее время живёт в Крыму.

Публиковался в журналах «Дружба народов», «Звезда», «Нева», «День и ночь», «Зинзивер», в «Литературной газете» и в газете «День Литературы», на портале «Сетевая поэзия», в различных альманахах и сборниках.

Автор книг «Новый Раскольников» (2011) и «Лабиринт» (2020).

Победитель международного поэтического конкурса «Заблудившийся Трамвай» имени Н. С. Гумилёва, 2014.

Страница в Журнальном зале: http://magazines.gorky.media/authors/p/boris-pankin

мёртвые хоронят мертвецов.
сделай подходящее лицо
под такой ответственный момент.
в траурном переплетенье лент
мёртвые, теперь уже, цветы, —
как она и он, как я и ты.

скорбно и торжественно стоим.
смотрим, как уходит в небо дым,
растворяясь в бледной синеве.
такова, вздыхаем, селяви. —
бьёт ключом, и всё по голове.
прёт, как танк, и не остановить.

альбинони, моцарт и шопен.
суета, томление и тлен.
вязкие прощальные слова.
зябнущего неба синева.
дальний звон нездешних бубенцов.
мёртвые хоронят мертвецов.

Влад Волков
НЕИМЕНУЕМОЕ

Влад Волков живёт в Москве. Работает в компьютерной сфере. Пишет прозу и поэзию в направлении «Лавкрафтовской мифологии» (Мифов Ктулху).

Я слышу многостворчатые пасти,
Взвивающиеся к небу из груди.
Знамёна низвергают, символ власти,
Плетутся фараоны позади.
Я видел, как возносятся святые,
Как мёртвые шагают сквозь Дуат,
Как падают сквозь бездну остальные,
Кто вызов бросил правящим Богам.
Поднялись в воздух сотни мощных крыльев,
Их глаз, смотрящих вдаль, уже не счесть.
Но зверь завыл под слоем живой гнили.
И шей, и морд – шестьсот шестьдесят шесть.
На пиках возвышалась тьма казнённых,
Визжащих, проклинающих вовек,
Всех грешников и во грехе рождённых,
Всё то, что взял и создал человек.
Там первый сразу мог стать и последним,
И сбились иерархии чины.
Все, как один, тонули в вязкой бездне,
Дотла сгорая, коль обречены.
Там Стикс бурлил, и скалилась Харибда,
Там змей Уроборос хвост поглотил.
А пучеглазые молились на свой идол,
Чтоб бог Бокруг их дланью защитил.
Под блеск доспехов мраморных валькирий,
С суккубами сражались в облаках,
То воинство, что о пернатых крыльях,
С молитвой Элохиму на устах.
Где скрежет молний – там и звуки грома.
Гиганты спорят, кто из них лютей.
Но все склонятся, если выйдет Кронос,
Который пожирал своих детей.
И голубь не притащит ветку вербы,
И око Ра не льётся из-за туч.
Лишь воет Гарм, скулит протяжно Цербер,
Но не соединить врата и ключ.
Людские вопли слёз, мольбы прощений,
На капищах у склепов и гробниц,
В неистовстве всех жертвоприношений,
Всё кланяются и спадают ниц.
Идут войной, друг друга убивают,
Калечат, пожирают средь молитв.
К воинственным богам своим взывают.
Арес и Морриган, Сехмет и Святовит,
Взирают с полным боли взглядом,
Как полыхают континенты битв,
Как возникают девять кругов Ада,
Под гулкий зов, что Гавриил трубит.
Война за души – мелочной разборкой,
Покажется, коль буду я готов.
Вестник Богов, древнейших, мудрых, зорких,
Избавившихся от своих оков.
Как пленники, мы сбросим свои цепи!
Пусть мёртвые восстанут из могил,
И гимны воспоют Ньярлатотепу,
Что в бегство всех врагов их обратил.
И воссияют древние кристаллы,
И вздрогнут тут же даже божества,
Когда мы распахнём свои порталы,
И мир пожрёт космическая мгла.
Пусть долго не взывали к нам обряды,
И пусть Неименуемый забыт.
Мы храмы возведём средь маскарадов,
Под грохот мощных дьявольских копыт.
С последним вздохом обречённой плоти,
Победа далека и отнята.
Настану я – и всё в момент умолкнет.
И сладко воцарится темнота.

Андрей Миля
ТЬМА

Андрей Миля – автор то ли страшных, то ли мерзких историй и читатель, который в хорроре не любит хэппи-энды. Родом из Курской области, ныне живёт в Москве. К хоррору тяготеет с детства. Имеет несколько печатных публикаций.

Я слышу мёртвых голоса,
А иногда их вижу лица,
Безумья жизнь моя полна,
И ночью мне почти не спится.
Жизнь после смерти есть, я знаю,
Но лучше б не было её,
Ведь нет в ней общего с тем раем,
В который верят, ничего.
В ней нет ни радости, ни света,
Лишь стоны мёртвых и их плач,
Вы не найдёте там ответа:
Творец нас создал иль Палач?
Я закрываю свои очи
И уши затыкаю я,
Но ещё до прихода ночи
Вновь слышу мёртвых голоса.
Незваный призрак в дверь скребётся,
С собою холод он несёт.
Войдёт в мой дом, и вновь начнётся
Сбежавших в мир наш хоровод.
А вслед за ними тьма придёт,
Их всех зажмёт в своих объятьях,
Давно умерших вновь распнёт,
Потом сожжёт соломой в платьях.
Она коснётся моих ног,
Не понимая в чём тут дело,
Ведь я здоровьем хоть не плох,
Но она видит моё тело.
По коже холод пробежит,
И тьма опять меня коснётся,
Посмотрит, что-то там решит,
А после в мир иной вернётся.
И так почти каждую ночь
Она приходит в мои стены,
Никто не может мне помочь,
Но я не стану резать вены.
Ведь после смерти будет тьма,
Я не хочу в её объятья.
Я не хочу попасть туда,
Где только тьма, и где нет счастья.

Кассандра Тарасова
РУСАЛКА

Под берегом цветущим,
Укутанный волной,
Спит в остове гниющем,
Гарем подводный мой

В нём – женихи, и каждый
Смеялся – и затих.
Все любят мои песни —
Прекрасней нету их.

Возьму венок невесты,
Что плыл у берегов.
В воде цветам нет места,
Как нет и для врагов.

В полночный час подлунный
Я выйду танцевать.
Сестрицы мои мёртвые
Мне будут подпевать.

В ночи с ветвей заложные
Нас будут дети звать.
Представлю невозможное —
Представлю, что я – мать.

Анастасия Туровская (Янси)
ВЕДЬМИНСКАЯ СКАЗКА

Анастасия Туровская (Янси) стихами балуется с детства. Пишет городскую, философскую, любовную лирику, мрачные сказки и сюрреалистичные истории. Её творчеству близка модернистская техника «потока сознания», символизм, сюрреализм и декаданс. В 2019 и 2020 годах стала лонг-листёром «Филатов-Феста». Печатается в поэтических сборниках и журналах, например, в «Литературной Евразии», в ЛитПро «Ритмы Вселенной», выпусках ИД Перископ, рязанских изданиях и др. В 2018 году в Санкт-Петербурге вышла книга «рОковые сказки», написанная в соавторстве с поэтом Марией Эспуар, а в ноябре 2019 года – книга «Разнотравье городов» (презентация состоялась в г. Рязани). Иногда выступает в Рязани, Москве и Санкт-Петербурге. В Рязани организует поэтические вечера в котокафе «Лофткот».

Оживший рождественский ангел
С крылами из белого шёлка
На лютне заснеженной звонко
Разлучную песню играет.

Из круга костей, рун-шептален
Тебе, до последнего вздоха,
Мой рыцарь, любимец порока —
На память фарфоровый ангел.

За пазуху спрятав подарок,
Небрежно кивнул на прощанье.
Ты многих сгубил обещаньем —
Что ж, сердце врачует исправно

Лишь месть… В краях чужедальних,
В объятиях ведьмы моложе,
Тоска непосильная гложет —
Играй тому весело, ангел!

Лей в чашу с Мадерой проклятье,
Пой заговор лютый над спящим…
Кто ищет трофеи – обрящет.
Сомкнётся же тьма необъятна:

Пусть сохнет, как прут, руки свесив
В бессилье, скупая составы
От хворей. Мне ворон двуглавый
Приносит февральские вести:

Ты маешься дико и страшно
В тисках неотвязных видений,
Вобрав всю печаль до последней
Обманутой жизни. Украшен

Твой стяг окровавленной славой,
Чертог позолотой завидной…
Да толку! Дрожащий, покинут
Людьми и рассудком, без права

Последнего слова, дотлеешь
С костром первомайским наутро
Великого Шабаша. В мутном
Сознании вздыбится тенью

Крыло из чернильного шёлка…
На то моя воля и правда —
О, скоро цветами расплаты
Распустится майская тонкость!

И взмоет в рассветное небо —
Назад – снов людских не нарушив,
Мой ангел, простая игрушка —
Пленённый пылающий демон.

Дмитрий Николов, Александр Дедов
МИР

Дмитрий Николов родился в Харькове, по образованию историк-археолог. Публиковался в сборниках, журналах, вебзинах и альманахах «Самая Страшная Книга-2021», «Мир Фантастики», «Опустошитель», «DARKER», «Мю Цефея», «Рассказы», «Аконит» и др. Работает в самых разных жанрах: от фантастики и мистики до постхоррора и психологического реализма.

https://vk.com/veroyatnost_nevozmojnogo

Александр Дедов родился в г. Волжский Волгоградской области. По образованию юрист уголовно-правовой направленности.

Публиковался в альманахах «Redrum», «Бесконечная история», «Чемодан», а также в вебзине «DARKER». Финалист ЧД-2017 и нескольких конкурсов альманаха «Квазар», победитель конкурса боди-хоррора «Эмбрион».

Создатель и лидер коллектива первого в России альманаха гримдарка и тёмного фэнтези «Медианн». Предпочитает писать тёмное фэнтези и мрачную научную фантастику.

https://vk.com/sheol_and_surroundings

https://vk.com/mediann.zine

Пролог

Она

Трущобы у рыбного рынка
я помню, как будто вчера…
Краюха, неполная крынка,
торговки, воры, юнкера;

Измешены грязные улки,
как тесто, под натиском пят.
Часы бьют на ратуше гулко.
Колёса двуколок скрипят.

Сквозь крики и грязную ругань
неделя к неделе – года.
Заляпанный столик не струган,
сквозь крышу сочится вода.

Несчастный удел одиночки
приклеился, точно репей.
Как мать отказалась от дочки,
так нет и любимого ей.

Стенания, вздохи и всхлипы
впитались в мой угол и кров.
Облезлые старые липы
со всех собирались дворов

и было до скрипа смешно им
глядеть, как, совсем не шутя,
молилось в слезах под луною
забытое Богом дитя.

Как будто вчера и как будто
три тысячи жизней прошло!
Какое прекрасное утро!
Как терпкое это мерло.

Навоз, испарения, рыба —
всё это останется здесь.
А ведь эти люди могли бы
(простите невольную спесь)

возвыситься, переродиться
и тоже глядеть из карет,
как режут в проулках убийцы
несчастных за горку монет;

Как кровь ручейками сбегает
и капает в ливнесток,
А школьники шустро пускают
кораблик-дубовый листок.

Оставлено прошлое в прошлом.
Пускай копошатся – не жаль.
Кровь стала рубиновой брошью.
Я перевернула скрижаль.

Он

Любви я никогда не знал:
ни жениной, ни сестринской, ни материнской.
Вся жизнь моя – сырой подвал,
я рыщу в нём – большая злая крыса.

Я никогда не знал любви.
И от того мне горше видеть вашу прелесть!
Хоть плачь, хоть режь себя – реви!
Ах, лучше б вы куда-нибудь, да делись!

Не знал я никогда любви!
Ваш вечный визави во тьме ночной, я
шепчу себе: живи, червяк, живи!
Чтоб все узнали мою боль и захлебнулись болью.

Глава первая

Послание из прошлого

Он

Смеркается, сгустились тени.
Торговцы покидают рынок, ты решаешь тоже.
Пересчитаешь выручку до пенни;
Глядишь по сторонам, а у самой мороз по коже.
Знакомой улочкой пойдёшь —
я серой мышью юркну по дорожке следом.
Весь – предвкушение, сжимаю нож.
Торговка станет моей маленькой победой!

Ты даже не успеешь закричать,
когда из тьмы я выскочу тебе навстречу.
И словно для письма из сургуча печать,
несчастной крик я замурую в вечность.

Мы спустимся с тобой в подвал,
сегодня бал – на нём танцуем только я и ты.
Я платье на тебе порвал
и алым начертил поверх дрожащей наготы.

Удар, ещё удар. Ещё! Ещё!
Бледнеешь, уж сошёл румянец с щёк.
Свой испустив последний, тяжкий вздох
ты громко рухнешь подле моих ног.

О! Это лишь начало, госпожа.
Сегодня будет праздник у ножа.
Противный хруст хрящей и позвонков:
отрезал голову и был таков!

Какой экстаз, какой восторг!
Несусь к любимой на порог,
в корзине голова и бычии чресла —
торговка их домой несла.

Она

С приходом ночи птицы замолчали,
растратив скороспелый свой задор,
и я, под стать – в ночнушке и в печали —
шагами мерю тёмный коридор.

Скрипит паркет, зияют двери спален,
но нет в них ни спасенья, ни души.
Весь воздух в доме будто бы отравлен.
Ночь стелется, как влажный крепдешин.

Часы в гостиной дребезжат вполсилы
– разиня Эльза! Кончился завод.
Луны колтун собачьей шерстью сивой
уродует беззвёздный небосвод.

Покинута, оставлена, забыта!
Возлюбленным, служанкой, наконец.
Вот по брусчатке цокают копыта,
на конской сбруе блеет бубенец…

Нет, не ко мне. Конечно. Мимо. Мимо!
Мелькнёт двуколка в свете фонарей,
и тени голубая пантомима
к руке пустой протянется моей.

Я потянусь навстречу, если б… Если б
Письмо в две строчки: «Милая, прости!».
Участливо выскакивают кресла
и замирают на моём пути.

Я вру себе: «Мне только отдышаться
и я его, конечно же, дождусь!».
Но сон, подонок, не даёт мне шанса,
он говорит: «Забудь его, останься»,
и отнимает явь и боль и грусть.

***

Вода совсем остыла. Сводит пальцы,
покрытые бороздками морщин.
О, как мне надоело просыпаться,
куда нелёгкий случай притащил!

На крик вбегает Эльза, суетится,
трёт полотенцем одубелый стан.
Почти без зла шучу: «Ночная птица,
порхать ты не устала по кустам?».

Когда женат он, тайны не нарушу —
запрусь и спать, веди его к себе».
Но вместе с шуткой просится наружу,
как странно, зависть к девкиной судьбе.

Отзавтракав, одеться и на рынок;
Работа вмиг размоет эту блажь.
К тому же моя новенькая – Нина —
пока весьма посредственный торгаш.

Сбегаю вниз, а настроенье в гору;
Стучат подбойки звонким молотком,
но нахожу за дверью коридора
корзину под батистовым платком.

Сквозь белоснежный хлопок проступают
разводы цвета свежего мерло
и в тот же миг безжалостная память
вдруг оживит что прежде отмерло…

Не может быть! А почему не может?
Рукой безвольной сдёргиваю ткань.
Мороз игольчатый бесчинствует на коже
и сердце бьёт пошлейший канкан.

Сознания расколотая льдина
скрежещет гулко мрачные слова:
«Не может быть! Но это точно Нина…
Верней, её, несчастной, голова».

Разинут рот, глаза в безумной неге
сощурены, под веки закатясь;
Дорожки крови, высохшие в беге,
напоминают дьявольскую вязь.

Из грубых и безжалостных пробоин
сочится сукровичная слюда.
Лишь только тот, кто бесконечно болен
и не боится Божьего суда

свершает сатанинские обычьи,
что встретишь разве на страницах книг…
Рога торчат из черепа и бычьи
тестикулы нанизаны на них.

Глава вторая

Исповедь

Она

Оставив с полицейскими Эльзу,
взбегаю вверх по Ратушному съезду;
Трещат подбойки, грязь чернит подол.
Мне лают вслед бездомные собаки
и глупо ухмыляются зеваки,
уродливые все, как на подбор.

Плевать, плевать на их дурное семя!
Плевать, что будет завтра с ними всеми!
Мой демон снова вырвался из тьмы!
Нет толку в дознаваниях ищеек,
когда нечистый ждёт у каждой щели
и обращает в явь дурные сны.

Но в силе для него найдётся равный,
создавший твердь, вспенивший океаны,
и жизнь вдохнувший в рыб зверей и птиц
Единственной надеждой будет вера.
Ворота, монастырь святого Пьера,
я падаю и простираюсь ниц…

  ***

Лишь чудом не пришлось ей стать воровкой,
ведь «повезло» родиться полукровкой
в обыденной для многих бедноте.
Отец-цыган бежал из-под ареста,
мать удавилась на опушке леса;
Её забрали сёстры, но не те,

что раздвигают ноги у таверны —
вместилища безносой грязной скверны, —
а жёны Бога, сёстры во Христе.
И вот она – не девка-замарашка,
а мудрая и добрая монашка
во власянице грубой, при кресте.

Она – моя надежда и опора,
и нет секретов у меня, которых
я ей бы не доверила ещё.
Я чувствую её сухие пальцы
влекут меня и требую подняться,
уводят в келью крепко сжав плечо.

«Ах, милая моя исповедница!
Пришло, пожалуй, время повиниться
в единственном утаенном» – дрожа,
шепчу, лица от слёз почти не видя.
Львы-гербы топчут фрески на апсиде
и щерятся с любого витража.

  ***

Была весна, холодная, но всё же
из тех, что забираются под кожу;
Вскипает кровь и тащит за порог.
Я встретила его в прозрачном парке.
Листва лежала прошлогодней паклей.
Казался он ужасно одинок.

У кромки пруда жалка и сутула
темнела бесприютная фигура
природному упадку ассонанс.
Я подошла, глядеть стараясь мимо,
и замерла неловко, недвижимо,
а листья вязов сыпались на нас.

Нахлынула несвойственная робость —
так замирают у чужого гроба.
Но в тёмном кварце ледяной воды
возник лица его неверный оттиск;
Формальностями вовсе не заботясь,
он вырос рядом, как срамной волдырь.

Всё было быстро и довольно странно.
Пруд закипел, как колотая рана,
размытый контур подхватила рябь.
Он молча приобнял меня за шею —
листвы и кринолина тихий шелест —
Ах, если бы я знала, если б, я б…

Тем временем, другой рукой нашарив,
достал платок, скомкав в ладони в шарик,
бесцеремонно сунул мне под нос.
Вдохнув, чтобы кричать, что было силы,
я в это же мгновение осипла,
как будто накурившись папирос.

Сознание расплавилось, как свечка,
отчаянное ухнуло сердечко,
в глаза ударил праздничный салют.
К ногам прокралась чёрной кошкой слабость
и всё, что мне тогда осталось —
отринуться в безбрежный абсолют.

  ***

Очнулась я в его убогой келье
не зная час, не зная дня недели,
в чужом тряпье – спасибо, не нага —
прикованной на низенькой кровати.
Терзали мысли о забытом мной разврате
испанского не хуже сапога.

Измучена неведеньем и страхом,
я задрала убогую рубаху,
ощупав и бесстыдно оглядев
саму себя, не обнаружив крови.
Сосуд мой был невинен и церковен,
прости мне святотатство. Этот лев,

что щерится мне в спину с гобелена,
он не простил бы дьявольской измены,
прелюбодейства гнусного греха.
Я прождала мучителя до ночи,
готовая брыкаться, рваться в клочья…
Проснулась лишь под пенье петуха.

Сквозь сумерки холодного рассвета
вошёл не человек – часть силуэта;
Чернел в глазах провалами могил.
«Отдайся мне, отдайся же, отдайся…».
На раз-два-три, так кружат вальсы,
как заведённый, угрожал, молил;

Переменив десяток ухищрений,
не получил успеха ни на пенни.
А я всё размышляла о другом:
«Безумен он? Безумен. От того ли,
что он, так унижаясь, молит
о том, что может просто взять силком?

Иль от того, что искренне лелеет
мечту, что моё сердце потеплеет,
растает, как огромный снежный ком?».
Да только заблуждалась я не меньше,
что, в общем-то, и свойственно для женщин,
безумен он, сестра, совсем в другом…

***

Прошла, наверно, не одна неделя —
в окне моём все листья облетели —
терпению его пришёл конец.
Однажды ночью он вошёл, шатаясь,
с порога бросив шёлковую завязь,
в которой трепыхались пять сердец.

Вот крест тебе, моя родная Анна,
я говорю, как есть и без обмана,
мне чудилось, багровые комки
пульсируют и просятся наружу…
Такие дни испепеляют душу
и без ножа кромсают на куски.

А он ушёл, не говоря ни слова,
и делал это снова, снова, снова…
как будто подбирая дикий шифр.
То кисть, то глаз, то детскую головку —
так кот несёт хозяйке мышь-воровку,
чтобы умаслить лёд её души.

На мне, сестра, на мне все эти жертвы,
тела, что этот гнусный жернов
перемолол в кровавый липкий фарш.
Но стоило б пустить его в себя мне
душа моя грехом, нашейным камнем
меня тянула б в ад. Ты скажешь: «Блажь!».

Да только грех греха не остановит!
Стань я как он, прольётся вдвое крови —
безумье, нечестивость воплотив,
я б понесла в греховном этом вихре
и родился б безжалостный антихрист
проклятье Богу, миру во плоти!

Придя в ночи, он испарялся утром,
но раз забыл обеденную утварь —
мне удалось разжать тупым ножом
одно из звеньев, выбраться, укрыться
в густых кустах у моего «зверинца»;
Дождаться, как кошмарный ухажёр

заявится. Засов на дверь накинув,
поджечь солому краденной лучиной,
в рыданиях скрывая торжество…
Я думала, что вместе с ним погибли
грехи мои, дай поклянусь на Библии,
я радовалась будто в Рождество!

Но вот он жив, бессмертный демон этот,
и он пришёл призвать меня к ответу —
мне не видать счастливого конца;
Опасность скрыта в каждом незнакомце
и я дрожу, как только сядет солнце,
ведь я его не видела лица…

Он

Нет женщины грязнее, как нет чище Бога.
При виде львов на витражах я содрогнусь от омерзенья.
Здесь тишь и тьма, до монастырского порога.
Добрёл-таки мятежный дух отмщенья.

Сквозь анфилады, под кирпичным сводом
бреду в бреду и предвкушаю кровь.
На сердце страх, зато в душе свобода.
О вас, любовь моя, я вспоминаю вновь и вновь.

Я ветром прокрадусь вдоль приоткрытых келий,
я затаю дыхание у нужного порога.
Она грязна, порочна, в самом деле,
монашки старой смерть угодна будет Богу.

Уродка мерзкая с сухим, как чернослив, лицом.
Сквозь льва на витраже её ночлег мне освещает месяц.
Умри, презренная, забудься вечным сном.
Сегодня я твой Бог, сегодня я твой Кесарь!

Едва проснувшись, старая, ты не вскричишь,
Петля сильней затянется на тощей шее.
И обречённо глянув поверх крыш,
подрясник обмочив, растянешься в постели.

Покину я монашеский приют,
всё так же тихо, словно летний ветер.
Я вас найду, я к вам приду,
я ненавижу вас, но и люблю сильней всего на свете!

Глава третья

Маскарад

Она

Дышать почти что нечем, меркнет свет
и ломит рёбра, кажется, до хруста.
Будь проклят тот, кто выдумал корсет,
чёрт побери проклятого прокруста!

Ах, как некстати этот маскарад,
но не отменишь высланных визиток.
У ламп безвольно кружит мошкара.
И Эльза надо мной, как Немезида:

шнуровку тянет, крутит волоса…
Быть женщиной – забота, а не данность.
Крем в декольте и пудра для лица —
ещё не веселившись, настрадалась.

Теперь веселье – сон, вчерашний день.
Страх не отмыть отстоянной всенощной.
Сейчас судачат, стало быть, везде
о девушке, разорванной на клочья.

Я так боготворила «высший» свет
и я к нему близка, как никогда, но…
Но счастья нет, надежда на ответ
от моего любимого – Адама.

Теперь мы редко видимся, как знать:
Не разлюбил? Не отступился? Ах, ведь
бывает, что молчанием казнят
надёжней и скорее, чем на плахе.

Мне нужно убедить его бежать,
куда глаза глядят, но только вместе.
И я, как разрешается невесте,
смогу его пред Богом ублажать,
воздав его терпению по чести.

Съезжаются, стучат, стучат, стучат,
как люди в дверь, булыжники в подковы.
«Ах, Эльза, милая, скорей! Который час?
Да, добрый вечер, не узнала кто вы…».

За маскою не разобрать лица;
Здесь арлекины, мавры и лисицы,
слон и лемур, солдат и полицай.
На глянце масок масляно лоснится

прогорклый свет свечной, как тухлый жир,
тоскливей дёготного мрака подворотен
Пусть скрыты лица, Бог его сложил
на зависть Аполлону… Точно! Вот он.

Широких плеч вальяжный разворот,
полукивок небрежный – вот мерзавец! —
волнение стараюсь побороть,
жму руку, но нарочно в плоть вонзаюсь.

Непроницаемая кожа, как кора.
На маске сфинкс – как равнодушны скулы —
перехватив, так, словно нам пора,
за локоть он ведёт меня в людскую.

Захлопнув дверь, всё так же в тишине,
прижав к стене, почти что у полати,
как на давно приевшейся жене
рукой моё он задирает платье.

Пьян он или сошёл с ума?
Но вместе с ним пьянею и страннею.
И платье задираю я сама.
Честь берегу, но есть одна идея…

Он входит с болью, эта боль сладка.
Сознанье меркнет, вспыхивая снова.
Стук равномерный, словно с молотка
уходит мир и я его основа.

Излившись, он спускает платье вниз.
Уходит так же: молча, не прощаясь.
Его ищу глаза, но вместо них
в глазницах маски сумрачная завесь.

В груди клокочет, а во рту першит,
заножены ладони все о доски.
Пусть. Согрешила, плеву сохранив.
Не понести мне от любви содомской.

Хоть тяжек грех, но не смертелен он.
Я выхожу, оправившись, обратно.
Адама нет нигде со всех сторон
смешались лица в маски, маски – в пятна.

Запятнана и я, сомненья нет,
что до лица… в нём что-то есть от маски;
Разнять их и явить на Божий свет
наверно сможет лишь клинок дамасский.

Но разве можно знать наверняка,
что эта плоть она теперь моя, ведь
вскипает жизнь, как горная река.
Послушный сон от непослушной яви

порой не отличить, не разобрать
в тебя иль ты глядишь из зазеркалья.
Лицо-близнец, лицо-сестра-и-брат.
Где мой Адам, где мой бесчестный Каин?

Вокруг меня стеной и бал, и пир.
Веселье или злополучный пасквиль?
Вплывает полицейский мундир.
Костюм хорош, но почему без маски?

За ним чудная Эльза семенит —
кургузый тюк в венецианских перьях.
«Мадам, меня прошу вас извинить,
что вам мешаю именно теперь я

– растерянность сошла с его лица —
опасность – доложил нам соглядатай;
Божится, что он видел подлеца,
но потерял его, дурак поддатый.

Нет времени на церемониал,
проверки, генеральские приказы.
Пусть шанс его теперь ничтожно мал,
нам нужно ехать, но немедля, сразу.

Смените маску – спутаем следы.
Ждёт экипаж, решайтесь, чудо-кони.
К тому же, если он теперь следит,
себя он выдаст, бросившись в погоню».

Страх закипел и брызнул мне в глаза.
Когда же стали очертанья различимы,
я сразу потянулась развязать
тесьму орлиной накладной личины.

Сменив её служанкиной, вдогон
сквозь гул веселья, вслед за галунами —
иль что у них ещё взамен погон? —
к коляске, что приехала за нами.

Копыт-колёс тяжёлый унисон
и лошадиный пряно-острый мускус.
В мгновенье цепенеет каждый мускул
и я тотчас проваливаюсь в сон.

***

Качается бесшумно экипаж.
Бессонный мир, безмолвный, бессердечный.
Невидимой рукою бисер мечет
по небу Бог, но тот тусклей и мельче,
чем все мои надежды на реванш.

В окне темно и не видать ни зги.
Глаза со сна запутались в ресницах.
Исчез, пропал мой полицейский рыцарь.
Ах, разве это всё могло присниться?
Дразнится память, жаля, как москит.

Зудит в груди расчёсанный бубон,
в ушах пищит. Качает безобразно
и я стучу вознице, но напрасно —
он лишь скорей везёт меня на праздник;
притормозив, вышвыривает вон.

Ладони полосует крошка льда.
Я снова здесь, у своего порога.
Вхожу, крадучись, до костей продрогла,
но первый встреченный гарсон-пройдоха
срывает платье, не дождавшись «да»;

Проводит, даже вталкивает в зал.
Здесь все, кто прежде был, нет, много больше!
Князья, магнаты, даже судьи Божьи —
не по зубам такие мне вельможи,
но кто тогда их всех сюда позвал?

Молчание. Чадит свечной нагар.
Меня не видят, жмутся, ставши кругом.
Но стоило шагнуть, тесня друг друга,
все обратились, полетела ругань
и я заметила, что я совсем нага.

Но чёрт бы с ними, чёрт бы их побрал,
неловко прикрываясь и сгорая,
иду сквозь улюлюканье двора я;
Так, верно, шёл Господь до Рая,
сквозь строй людей, их масок, их забрал.

Так лучше, чем полживая хвала,
но всё равно дрожит нутро донельзя.
Вот наконец тупик. Тоннель зла.
А у стены в крови бедняжка Эльза…
лицо сокрыто маскою орла.

Он

Все сливки общества сегодня собрались.
Вино рекой, ложь, морфий и разврат.
Люби и пей, кури, молись —
здесь каждый быть сегодня рад.

Здесь полумрак, здесь каждый вздох
прошит пороком декаданса;
Вдруг – чей-то крик, переполох
и вновь стихают звуки вальса.

Людской поток валит наружу,
Все зашептались, чувствуя беду,
а на террасе посреди багровой лужи
лежала девушка со срамом на виду.

– Взгляните, это маска птицы! —
трясётся щёголь из столицы.
Слетела спесь, морфина дрёма:
зарезана хозяйка дома!

Расхристанное платье, задранные юбки,
разорванная грудь алеет раной.
Раскинутые ноги, как у проститутки,
дворецкий закричал: сюда, охрана!

Дрожащею рукой старик снимает с мёртвой маску;
сглотнул, душа в груди свернулась наизнанку.
Едва дыша, дрожа, залившись краской,
он выдохнул, её узнав служанку.